Текст книги "Московские бульвары: начало прогулки. От станции «Любовь» до станции «Разлука»"

Николай Петрович Ямской
Московские бульвары: начало прогулки. От станции «Любовь» до станции «Разлука»

От автора «Аннушкин» маршрут, или вы еще так не гуляли

Помните ли вы, читатель, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите» появляется злополучный трамвай на Патриарших?

Неожиданно. Зловеще осветившись изнутри электричеством. С выключенными против всех правил лобовыми фонарями и подсветкой маршрутной вывески.

Обычных пассажиров с кондуктором в нем, похоже, и вовсе не было. За управлением, внезапно придав движению трамвая добавочную скорость, сидела только вагоновожатая – молоденькая красавица комсомолка с алой повязкой…

Словом, не привычное каждому из нас с детства транспортное средство, а какой-то «Летучий голландец» – как известно, предвестник неминуемой, уже кем-то наверху запланированной беды.

Слава богу, что в нашу жизнь такой предвестник врывается не каждый день. И чаще всего – во всяком случае, в обиходе – мы встречаемся совсем с другим трамваем.

В нашем роду возможность прокатиться на самом первом в Москве электрическом экипаже, который появился на московских улицах 25 марта 1899 года, реально существовала лишь у моего дедушки Яна Викентьевича. Однако если он ею и воспользовался, то, скорее всего, лишь разок-другой. Потому что весомых резонов пользоваться чаще просто не было. Ведь маршрут первенца пролегал от Страстной площади до Петровского парка. А дедушка – в ту пору степенный мужчина средних лет – проживал со своей регулярно пополнявшейся детьми семьей аж у Сретенских ворот.

И свой главный ежедневный маршрут до 1-й Городской телефонной станции в Милютинском переулке, где он много лет трудился мастером участка, преодолевал неспешным шагом за какие-то семь – десять минут. По всем другим бытовым надобностям сподручней было пользоваться конкой – единственным тогда в городе общественным транспортом. Иное дело двенадцать лет спустя, когда эта монополия прочно перешла к вагону с электрическим мотором. Именно тогда – каждый по своему маршруту – по Москве покатили трамваи с литерами «А», «Б» и «В», которые Ян Викентьевич, как и все тогдашние москвичи, ласково называл «Аннушка», «Букашка» и «Верочка».

«Букашка» возила пассажиров по Садовому кольцу – это по ею «протоптанной тропе» ныне то едет, то стоит в пробках троллейбус с аналогичной литерой «Б».

«Верочка» тарахтела и «чапала» в районе Таганки.

А вот «Аннушка», которая впервые вышла на линию в 1911 году, в истории не только Москвы, но и судьбе нескольких поколений ее пассажиров сыграла особую роль. Да взять хотя бы мою родню! В год «Аннушкиной» премьеры у Яна Викентьевича и его супруги Марьи Алексеевны после четырех девочек и двух мальчиков родился третий, младший сын – впоследствии мой отец. После чего аж все последующие шесть десятилетий трамваи с литерой «А» ездили мимо раскиданных по всему историческому центру семейных гнезд моей родни. Словом, служили эдаким домашним перевозчиком.

Впрочем, маршрут был и без того замечательный. До октября 1917-го сами трамвайщики называли его «серебряным». Главным образом потому, что пассажир в «Аннушке» был преимущественно интеллигентным, чиновным. В общем, той породы, которая за проезд не медяками расплачивалась, а серебром и даже ассигнациями.

Оно и понятно. «Аннушка» двигалась по обводу исторического центра Москвы, ее самой нарядной части – представительской, театральной, магазинной. Да и сам по себе маршрут, на три четверти своей протяженности совпадавший с Бульварным кольцом, отличался особой живописностью. Так что пассажиры, заняв в «Аннушке» левые по ходу движения скамейки, зимой наслаждались видами укутанных снегами аллей. А летом обдувались из открытых окон ветерком, пронизанным свежестью густой, весело шелестящей на солнце листвы.

Напомню еще раз: другого общественного транспорта, кроме трамвая, в начале прошлого века в Москве не существовало. Первобытный выхлоп редких автомобилей погоды не делал. А полностью уступившие им впоследствии место конные экипажи производили всего лишь навоз.

Так что экология была будь здоров!

Единственным, так сказать, изъяном Бульварного кольца являлось то, что кольцом-то оно, по существу, никогда не было. О том, почему так получилось, разговор особый. Пока же обозначим границы разрыва: на западе оно обрывалось у Пречистенских ворот, а на востоке у Яузских.

Тем ценнее личный вклад «Аннушки», которая в годы своей молодости эту обидную незавершенность легко скрадывала. Ибо ни на западном обрыве кольца у Пречистенки, ни на восточном у Яузских ворот не разворачивалась, а продолжала свой круговой пробег по Кремлевской и Москворецкой набережным. Чем избавляла Бульварное кольцо от его «кольцевой неполноценности».

Любопытно, что такую же соединительную роль «Аннушка» сыграла в судьбе моих родителей. Ибо серьезно поспособствовала их решению создать семью. Впрочем, подробности потом. А пока ограничусь констатацией. В этом браке они прожили долгую и в общем-то счастливую совместную жизнь. Потеряв до войны сына, а во время нее – дочь, все-таки вырастили еще двоих сыновей. В том числе и вашего покорного слугу – автора этих строк, которого «Аннушка» потом возила по Бульварному кольцу добрых полвека.

Впрочем, если о самом маршруте, то он, увы, с годами все больше укорачивался. Трамвай потихоньку вытеснялся троллейбусом. В иных случаях стало гораздо удобнее пользоваться метрополитеном. Да и вообще с какого-то момента я вдруг обнаружил, что мне куда интересней ходить по Бульварному кольцу пешком. И при этом даже не сразу заметил, как оброс спутниками, которым такие прогулки тоже были в кайф. Попутно – вольно или невольно – стала формироваться некая довольно солидная копилка документальных материалов, личных впечатлений и чужих живых свидетельств об окружающей бульварной среде. Собственно, из всего этого и родилась, в конце концов, данная книга – довольно субъективная, чтобы повторять общие места; но все же и не столь оторванная от общепризнанных источников, чтобы махнуть на нее рукой, как на полную отсебятину. От дальнейшего самостоятельного углубления в предмет чтение предложенного текста вас конечно же не избавит. Но может, как минимум побудит. А еще, надеюсь, сократит хлопоты на изыскание того, что автор для себя уже открыл.

Кстати, далеко не все открытия обходились без «горчинки». Одна из них случилась в мае 1995-го. Тогда не стало матери. На следующий после похорон день ноги сами принесли меня на Сретенку, к старому семейному очагу. Потом вывели к одноименному бульвару. Да так, что, отмахав на каком-то нерве, считай, три четверти кольца в западном направлении, присел на скамейку только на самом излете Гоголевского бульвара.

Вот тут-то и догнала меня мысль, что в общем-то притопал я к тому самому месту, где шестьдесят три года назад под трамвайный перезвон снующей параллельно бульвару «Аннушки» мои мать с отцом запустили механизм, имя которому – «продолжение рода».

Много с той поры воды утекло! Из состава основанной ими семьи остался лишь я. Да и след той легендарной, кольцевой «Аннушки» давно простыл. А вот совпадающий с Бульварным кольцом маршрут, по которому мои родители проехали от станции «Любовь» до станции «Разлука», все равно остался.

Но ведь если не замыкаться только на себе, это, по сути, маршрут каждого живущего на земле.

Отсюда – название книги. И ее несколько ретроспективный, тронутый легкой ностальгией взгляд, брошенный по сторонам во время воображаемого с вами, читатель, путешествия.

С подзаголовком еще проще. Потому что мы и в самом деле не станем, как говорят в Одессе, «заправлять шубу в трусы». А будем «гулять постепенно». Тем более что Большие московские бульвары не хуже, а по мне так и много лучше парижских.

Впрочем, не автору решать. Его дело – поманить. А все остальные вольны гулять, как им хочется.

Глава 1 На пороге белого города

Цена исторической пяди

Для начала о том, почему Бульварное кольцо так и не закольцевалось.

Тут первым делом приходит на ум словосочетание «от ворот поворот». Ведь не только когда-то «Аннушка», но и ныне следующий по бульварному маршруту транспорт то останавливается, то разворачивается у каких-нибудь ворот – Сретенских, Пречистенских, Покровских…

Давно уже в Москве трудно найти простачка, который, услышав или прочитав данные названия, и в самом деле станет искать глазами некие ворота. На удочку попадаются разве что впервые посетившие столицу провинциалы. Да и то лишь те, кто предварительно поленился заглянуть в Интернет.

Между тем ворота действительно были. Как и насыпной земляной вал, который с конца XVI века сменили мощные каменные стены высотой до десяти и шириной до шести метров. Вместе с двадцати семью могучими башнями (проездные ворота были только в десяти) над возведением стен трудилось семь тысяч каменщиков.

Строители были свои, местные – тогда как-то без гастарбайтеров обходились. Да и во главе работ стоял Федор Савельев по прозвищу Конь. Правда, поговаривали, что у него имелись итальянские корни. Но если и так, то, судя по имени-фамилии, предки его основательно натурализовались.

Вот стараниями этого отменного мастера с его стройкомандой из отборных горододельцев Москва и обзавелась третьим десятикилометровым оборонительным поясом, который, сомкнувшись на юге с Китайгородской и Кремлевской стенами, на протяжении двух веков с запада, севера и востока надежно прикрывал Белый город от набегов непрошеных гостей.

Современному москвичу эту обороняемую, размером примерно пятьсот тридцать три гектара площадь представить нетрудно. По границам она вполне совпадает с нынешним Центральным округом. И хоть черта эта глазу не видна, преодолимость ее ныне перекрыта такой стоимостью за квадратный метр жилой площади, что никаких железных кованых ворот, никаких высоченных каменных заборов не требуется. Достаточно конкурса, который ни один супостат не пройдет. Если, конечно, он не ну очень дорогой ВИП-инвестор.

Все остальные могут отдыхать…

О странностях градостроительной любви

Собственно, именно для этих «всех остальных» и были созданы бульвары. Причем как раз тогда, когда нужда в крепостной фортификации отпала. А у высшего руководства страны в очередной раз проснулся острый интерес к градостроительным делам.

Самыми увлеченными данным занятием имперскими заказчиками были Петр I и Екатерина II. Правда, довольно распространенное среди историков мнение гласит, что и он, и она все свое сердце отдавали Петербургу, а Москву не очень-то жаловали. Некоторые даже до сих пор утверждают, что наиболее радикальному преобразованию Первопрестольной более способствовал опустошительный пожар 1812 года. В советское время эта точка зрения тоже не опровергалась. Но официально меркла перед генеральным планом 1936 года, воспетым в сталинские и даже постсталинские времена в качестве «первого в истории».

На самом же деле как раз императрица Екатерина чрезвычайно поспособствовала тому, чтобы в Первопрестольной были возведены здания Университета на Моховой, громадный Воспитательный дом, Екатерининский и Павловский дворцы, а также аналогичного названия больницы.

Первый генеральный план Москвы – также по инициативе этой матушки-императрицы – разработали в 1770-х годах. Собственно, это согласно ему крепостные стены Белого города и снесли. А на их месте разбили бульвары, которые, между прочим, как раз при Сталине чуть было не «обезлесили».

Кстати, сама практика подобного обустройства пришла к нам из-за рубежа. Как и само слово «бульвар», которое перекочевало на Русь из французского языка. А туда оно в свою очередь внедрилось из немецкого, где дословно означало «крепостная стена».

Очевидность фундаментальных основ

Организационно старт проекту был дан в 1774 году основанием Каменного приказа. По первоначальному замыслу этому учреждению предписывалось внести в развитие Москвы плановое начало. В том же предписании содержалось и конкретное указание: стены разобрать, место разровнять и «к украшению города обсадить деревьями, а излишнюю землю и щебень употребить в пользу обывателей».

Бойчее всего разобрались со стенами. Благо никто уже давно за крепостными бастионами не прятался, стража с башен исчезла, да и ворота на ночь не запирались. Поэтому – по крайней мере, официально – камень и кирпич от былого защитного пояса Москвы пошли на постройку Воспитательного дома на Москворецкой набережной и резиденции генерал-губернатора на Тверской. Со знаменитым подмосковным белым камнем, из которого было сложено основание стен, каждый желающий может сегодня познакомиться в оригинале, побывав в подземном переходе из метро «Китай-город». При прокладке перехода в сторону Варварки и Китайгородского проезда строители обнаружили фундамент одной из крепостных башен. Вот его-то и оставили у всех на виду, дабы каждый мог полюбоваться творением древних мастеров.

Единство базиса с надстройкой

Еще одна историческая кладка обнаружилась сравнительно недавно, зимой 2009 года. Но речь об этой сенсационной находке пойдет впереди, когда очередь дойдет до Покровского бульвара. А пока чуть задержимся у выставленного для обозрения старинного башенного фундамента в Китай-городе. Тем более что эта задержка поможет нам разобраться с тем, что почти двести пятьдесят лет назад называлось Белым городом.

Ну, со вторым словом все однозначно: город – это от «ограды», от «огороженного места». А вот первое связано с несколькими версиями.

Те историки, которые прежде всего зрят в финансовый корень, считают, что данная приставка к «городу» – от некоей элитарной природы огражденных от всего прочего «белых земель», кстати освобожденных, кроме всего прочего, от земских податей.

Другие придерживаются иного, но тоже прикладного объяснения. Они обращают внимание на тот факт, что не только основание, но и кладка густо выбеленных известкой стен была «белокаменной». Словом, того самого колера, что издревле празднично доминировал в «элитном» московском градостроительстве. Ибо так уж издревле на Руси повелось, что у «белых» людей даже застенок белый.

Столичные рецидивы «точечного самостроя»

Пока стараниями Каменного приказа демонтировали стены и ровняли рельеф, не очень-то уповающие на верховную милость обыватели и «муниципалы» тоже не зевали. Да так, что когда дело дошло, собственно, до обустройства бульваров, большая часть отведенной под обсадку полосы оказалась застроена как казенными, так и партикулярными, то есть частными строениями. По этой причине сложилась в чем-то схожая с нынешними градостроительными реалиями ситуация. Сносить казенную недвижимость у московских властей рука не поднималась. А владельцы же частных зданий, разумеется, всеми правдами и неправдами сопротивлялись реализации проекта. В результате столь дружного саботажа дело так забуксовало, что все созданное в период с 1782 по 1784 год уложилось лишь в кое-как обустроенный отрезок от Никитских до Петровских ворот. Именно здесь самострой был впервые повержен, вал срыт, ров засыпан. Полного триумфа, однако, все равно не случилось. Это ведь только в какой-нибудь Франции стену снесли и сразу в бульварной зоне зеленеть начало. А в России – любое, даже хорошо апробированное другими народами, ноу-хау часто пасует перед неистребимыми в веках «авось да небось». Ну натыкали кое-как на выправленной и выровненной дистанции два ряда березок. А они помучились, помучились да и зачахли…

Флора цвета пыльного хаки

Неприхотливые москвичи по такому бульвару все равно гуляли. Но переиначив его в «гульвар».

А как же? «Коль люди на нем гуляют, стало быть, «гульвар» и есть!»

В настоящие бульвары эта притоптанная ногами пыльная полоса стала превращаться лишь в конце XVIII века, при Павле I. Тогда на них более или менее обозначились аллеи, деревья и кустарники. А заодно закрепилось и название. Причем почти на языке оригинала.

Далее все с таким трудом достигнутое разом смел ужасающий пожар войны 1812 года. После чего потребовалось восемь лет упорных трудов, чтобы в конце концов полностью протянуть не без приключений дожившую до наших дней бульварную цепь.

Однако поначалу пышной зеленью она все равно не закудрявилась. А в жаркую, сухую пору деревья вообще стояли серыми от пыли: поливать бульвары почему-то никому тогда в голову не приходило.

Положение обязывает

Диссонанс стал просто вопиющим, когда на месте полностью выгоревших в период наполеоновской оккупации кварталов появилось множество дворянских особняков в стиле ампир с почти обязательным портиком посередине. В обрамлении таких красавцев (некоторые из них ухитрились дожить до наших дней) содержать бульвары в упадке стало просто неприличным. Переживший в 1862 году это жгучее чувство стыда московский генерал-губернатор распорядился провести внезапную и обстоятельную ревизию. По ее результатам бульвары обнесли новыми барьерами, восстановили древесные насаждения и кое-где даже разбили цветники. Тогда же для соблюдения порядка были утверждены особые смотрители. Не говоря уже о дежурных городовых, которым было строго предписано следить за тем, чтобы на бульварах находилась только праздная публика. Ездить на велосипеде, возить грузовые тележки, даже просто проходить по аллее с чемоданами, мешками и прочей габаритной кладью было категорически запрещено. За нарушение можно было запросто загреметь в участок, где ослушников ждало составление протокола и выписка штрафа.

Игра производительных сил со средствами производства

Взаимодействие именно этих объективных факторов, а не мифическое рвение смотрителей и городовых резко поменяло в 1870-х годах облик бульваров и примыкающей к ним застройки. С разорением дворянства большинство домов перешло в руки купечества. Ампирным особнякам да просторным усадьбам, романтично утопающим своими благородно симметричными формами в просторных садах, сначала пришлось несколько потесниться. А уж когда резко подорожала каждая сажень городской земли, и вовсе уступить лучшие места многоэтажным доходным зданиям. С начала XX века плотная тень от этих весьма благоустроенных, но довольно громоздких – как их сразу же сгоряча обозвали – домов-сундуков густо легла на трепетно тянувшуюся к солнцу бульварную зелень.

Отчего ценность этих островков живой природы в самом центре города только возросла.

И уж совсем стала драгоценной, когда бок о бок с ними в конце 1890-х годов сначала зазвенела своими колокольчиками конно-железная дорога. А затем и затрезвонили электровагоны уже нами упомянутого легендарного трамвайного маршрута «А».

О борьбе с пережитками

С той поры почти три четверти века каждый пассажир родной сердцу любого старожила «Аннушки» – вольно или невольно, полностью или фрагментарно – чуть ли не ежедневно участвовал в проезде вдоль Больших московских бульваров. И, обозревая окрестности из трамвайного окна, год за годом обнаруживал различные перемены.

Увы, отнюдь не все из них были благостными. А некоторые прямо-таки поражали своим экзотическим характером. Особенно этим грешили во времена крутого перелома эпох. Летом 1918 года, к примеру, привычно следовавшие по своим делам граждане новой республики вдруг увидали из окон муниципального транспорта картину, которая многих повергла в ступор: еще вчера естественного природного цвета деревья на некоторых центральных бульварах вдруг разом приобрели какой-то красно-малиновый и ядовито-зеленый окрас. Как оказалось, это группа молодых левых художников и поэтов – сторонников революционного футуристического искусства взяла да и раскрасила за ночь все стволы и кроны.

Трамвай «Аннушка»

Через некоторое время не менее продвинутые в будущее граждане обоего пола вдруг решили еще более отличиться. И дерзко прошли по Бульварному кольцу в чем мать родила. Никакой вынужденной жизненными обстоятельствами причины эта нагота не носила. Ибо по аллеям вышагивали довольно упитанные мужчины в пенсне и весьма фигуристые дамочки в шляпках. Зато манифестанты несли в руках плакаты с краткой, но все объясняющей надписью: «Долой стыд!»

В духе большого советского лесоповала

Куда целомудреннее выглядели физкультурники. Облачившись в спортивные трусы парусом и майки, они нет-нет да и осуществляли массовый пробег по кольцу «А». Первое такого рода состязание, в котором приняли участие легендарные братья Знаменские, состоялось в 1922 году. Бежать первопроходцам было не просто. Большая часть мостовых вдоль Бульварного кольца была в ту пору уложена булыжником. Состязаться на таком покрытии было травмоопасно. Да и трассу тогда никто даже не думал оцеплять. Так что местами бегуны буквально продирались сквозь толпу зевак и безразлично спешащих по своим делам граждан.

Затея тем не менее привилась. Позднее, правда уже на Садовом кольце, такие соревнования стали традиционными.

А вот футуристов и прочий не ведающий стыда интеллигентский авангард новая рабоче-крестьянская власть довольно быстро укоротила.

Но зато, похоже, надолго заболела своей собственной болезнью, выраженной в народе поговоркой: «Ломать – не строить: душа не болит!» Неистребимая тяга новоявленных начальников к глобальному переустройству мира распространилась даже на вполне аполитичных представителей флоры. В середине 1920-х годов, например, в Советской России возникло такое поветрие: аккуратные, ухоженные группы деревьев во дворах и на улице стало принято считать отголоском мещанства. Над сквериками и бульварами Златоглавой нависла совершенно реальная угроза тотального выкорчевывания. При этом каким-либо серьезным обоснованием своих деяний большевистские «реформаторы», как правило, не утруждались. Для них все списывала идеология. Поэтому в данной истории достаточно было только голословно объявить, что почти все растущие на Бульварном кольце деревья больные, трухлявые. И чем скорее их срубят, тем лучше.