Текст книги "Улыбка женщины"

2

– Писатель как чумы боится публичности? Что вы имеете в виду? – Месье Монсиньяк вскочил на ноги. Его огромный живот дрожал от волнения, а громоподобный голос застав ил членов редакционного совета еще больше вжаться в кресла. – На сегодняшний день мы продали почти пятьдесят тысяч экземпляров его дурацкой книги! Этот Миллер вот-вот прыгнет в начало рейтинга. «Фигаро» собирается делать о нем большой материал. – Монсиньяк на мгновение успокоился, уставился куда-то в пустоту и пальцем начертал в воздухе огромные буквы газетного заголовка. – «Англичанин в Париже»: невиданный успех издательства «Опаль». – После чего так громко хлопнул рукой по столу, что мадам Пети, ведущая протокол заседания, уронила карандаш. – И вы всерьез меня уверяете, что он не в состоянии на денек оторвать от стула свою английскую задницу и переместить ее в Париж! Андре, скажите же мне, что это не так!

Лицо Жана Поля Монсиньяка, директора и владельца издательства «Опаль», раскраснелось, светлые глаза метали молнии. Казалось, еще немного – и его хватит удар.

А виноват буду я.

– Месье Монсиньяк, прошу вас, успокойтесь. – Я нервничал, ломая руки. – Доверьтесь мне, и я сделаю все, что в моих силах. Месье Миллер – англичанин. My home is my castle[8]8
  Мой дом – моя крепость (англ.).


[Закрыть] – вы же понимаете. Он живет очень уединенно, в основном занимается своей машиной. Он не привык иметь дело с прессой и очень неуютно чувствует себя в центре внимания. Все это, на мой взгляд, только добавляет ему привлекательности.

Я чувствовал, что говорю скорее о себе. Почему было не сказать просто: «Роберт Миллер уехал в кругосветное путешествие на год и не взял с собой телефона»?

– Бла-бла-бла… Прекратите болтать, Андре. Сделайте так, чтобы этот англичанин сел в поезд, пересек канал, ответил здесь на несколько вопросов и подписал несколько книг. Неужели это так сложно? В конце концов, этот человек… – Месье Монсиньяк взял роман, взглянул на фотографию на задней стороне обложки и снова бросил книгу на стол. – Бывший автомеханик, нет – даже инженер! Полагаю, раньше он контактировал с представителями рода человеческого. Или он аутист?

Габриэль Мерсье, одна из двух ведущих редакторов, захихикала в кулачок. Я был готов придушить глупую гусыню.

– Разумеется, он не аутист, – поспешил поправить я. – Просто немного… сторонится людей.

– Как и любой разумный человек. «С тех пор как я узнал людей, полюбил животных».

Кто это сказал? Знает кто-нибудь?

Месье Монсиньяк обвел глазами притихший зал.

Разумеется, он не мог упустить случай продемонстрировать нам свою образованность. Месье Монсиньяк учился в «Эколь нормаль» – элитной парижской школе, и не проходило ни дня, чтобы он не процитировал какого-нибудь великого философа или писателя.

Но самое странное, что память месье Монсиньяка была очень избирательной. Она хранила имена великих литераторов, мыслителей и лауреатов Гонкуровской премии, а также их высказывания, которыми Монсиньяк действовал нам на нервы, однако в отношении развлекательной литературы работала со скрипом. Он либо сразу же забывал фамилии популярных писателей и называл их «этот мужчина», «тот англичанин» или «этот автор „Кода да Винчи“», либо чудовищно искажал их: «Ларс Стигссон» вместо «Стиг Ларссон», «Николя Барк» вместо «Николас Спарк» или «Стефан Ларк» вместо «Стефан Кларк».

– Не сказать, чтобы я был без ума от американских авторов, но почему у нас в программе нет Стефана Ларка? – спросил он как-то на редколлегии года два назад. – Американец в Париже – это по-прежнему актуально.

Как ответственный за англоязычную литературу, я объяснил, что у Стефана Ларка, которого на самом деле зовут Стефаном Кларком, речь идет об англичанине, посетившем Париж, и вообще, веселые книги о Франции этого автора имеют успех.

– Веселые книги о Париже… Англичанина… Ну-ну… – покачал большой головой месье Монсиньяк. – Прекратите меня учить, Андре, и лучше достаньте нам этого Кларка. В конце концов, за что я вам плачу? Вы у нас что-то вроде свиньи, которая ищет трюфели.

А через несколько месяцев я выложил на стол рукопись некоего Роберта Миллера. Стефану Кларку было далеко до него в плане остроумия и изобретательности. Расчеты оправдались, книга расходилась сверх всяких ожиданий, и вот теперь я за это расплачиваюсь. Как там говорится? Инициатива наказуема.

Мы с Робертом Миллером сели в лужу.

То, что месье Монсиньяк запомнил фамилию нового популярного автора («Так как там зовут этого англичанина – Меллер?» – «Нет, месье, Миллер»), объяснялось просто: Роберт Миллер имел знаменитого однофамильца из области интеллектуальной литературы («Миллер?

А не родственник ли он Генри Миллеру?»).

Пока редколлегия размышляла, не принадлежит ли цитата философу Гоббсу, мне пришло в голову, что при всех чудовищных недостатках Монсиньяк – лучший и человечнейший издатель, которого я когда-либо знал за пятнадцать лет работы в книжной сфере. Мне не хотелось его обманывать, но выбора, похоже, не было.

– Мы можем отправить Роберту Миллеру вопросы «Фигаро» по электронной почте, а потом передать его ответы журналистам. Как сделали с тем корейским издательством. Тогда все прошло хорошо, – предпринял я последнюю жалкую попытку предотвратить катастрофу. Разумеется, она не удалась.

– Нет, нет и нет. Мне это не нравится. – Монсиньяк поднял руки, будто защищаясь.

– Исключено. Не будет спонтанности, – вставила Мишель Отей, неодобрительно глядя на меня сквозь черные очки «Шанель».

Вот уже несколько недель Мишель твердила мне, что пора наконец «заняться этим симпатичным англичанином». До сих пор я притворялся глухим. Но теперь на ее стороне была крупнейшая французская газета и – что еще хуже – шеф.

Мишель отвечала за работу с прессой. Она одевалась в черное или белое, и я ненавидел ее за категоричность.

Обычно она сидела в своем кабинете в безупречно белой блузе и черном костюме и отвечала что-нибудь вроде «Нет, это не пойдет» каждому, кто являлся к ней с идеей, которую сам считал гениальной, потому что в глубине души все еще верил в людей, которые – представьте себе! – просто любят книги.

«Запомните, Андре, ни один редактор отдела культуры не воспринимает всерьез исторические романы». Или: «Презентация с никому не известной авторшей, которая к тому же пишет короткие рассказы? Андре, я вас умоляю… Кто клюнет на эту удочку? И она даже не номинирована на премию „Мэзон“? – Тут Мишель вздыхала и закатывала глаза, нетерпеливо поворачивая в руке маленький серебряный карандаш, который всегда был при ней. – Вы и в самом деле понятия не имеете, как работает сегодня пресса. Имена, имена и еще раз имена! Найдите, по крайней мере, известного автора для предисловия».

И прежде чем посетитель успевал что-нибудь ответить, снова звонил ее телефон, и Мишель громогласно приветствовала кого-нибудь с телевидения или одного из тех типов в кожаных куртках, которые не воспринимают всерьез исторические романы, а сейчас, болтая с длинноногой красоткой с гладкими черными волосами, кажутся самим себе еще круче.

Вот что пронеслось у меня в голове, пока Мишель Отей, свалившись на меня со своим замечанием, как снег на голову, ожидала моей реакции.

– Спонтанность, – прокашлявшись, повторил я, чтобы выиграть время. – В этом-то вся проблема. – И многозначительно оглядел присутствующих.

Ни один мускул не дрогнул на лице Мишель. Она не относилась к числу женщин, которых можно смутить риторическим маневром.

– В разговоре этот Миллер совсем не блещет остроумием, как и большинство писателей, – продолжал я. – И вовсе не так находчив, как можно подумать. В конце концов, – тут я не смог удержаться и скосил глаза на Мишель, – он не из тех телемордашек, которые круглые сутки болтают чепуху, в то время как книги за них пишут литературные негры.

Ее синие глаза сузились.

– Все это меня не интересует. – Терпение Жана Поля Монсиньяка было исчерпано. Он помахал в воздухе романом Роберта Миллера, и я не исключал того, что он вот-вот запустит им в меня. – Не будьте ребенком, Андре. Доставьте мне этого англичанина! Я хочу хорошее интервью в «Фигаро» с фотографиями. Баста!

Мой желудок болезненно сжался.

– А если он откажется?

На несколько секунд Монсиньяк замолчал, а потом ответил мне с добродушием палача:

– Тогда вы позаботитесь о том, чтобы он согласился. – (Я вымученно кивнул.) – В конце концов, вы единственный из нас, кто знает этого Миллера. – (Я снова кивнул.) – Ну, если вы не совсем уверены в себе, я сам могу с ним поговорить. Или мадам Отей…

На этот раз я не стал кивать.

– Нет-нет… Не думаю, что это хорошая идея… – быстро возразил я шефу, чувствуя, как за моей спиной захлопывается ловушка. – С этим Миллером действительно тяжеловато, но его не назовешь неприятным типом… Он чем-то похож на Патрика Зюскинда, его не так легко понять… но… это мы уладим. Сегодня же позвоню его агенту.

Я пригладил рукой бороду в надежде, что никто не заметит охватившего меня ужаса.

– Отлично, – произнес Монсиньяк, откидываясь на спинку стула. – Патрик Зюскинд – это по мне, – довольно рассмеялся шеф. – Пусть Миллер не такой интеллектуал, как Зюскинд, выглядит он намного лучше, не правда ли, мадам Отей?

– Действительно, не в пример лучше! – коварно ухмыльнулась Мишель. – Наконец у нас есть автор, которого не стыдно представить прессе. Я повторяю это уже не первую неделю. И если у нашего любезного коллеги наконец получится познакомить нас с этим замечательным писателем, я буду просто счастлива. – Она открыла свой черный «Филофакс». – Что вы думаете насчет совместного обеда с прессой в ресторане гранд-отеля «Лютеция»?

Монсиньяк скривился, но промолчал. Думаю, никто, кроме меня, не знал, что он недолюбливает «Лютецию» из-за ее бесславного прошлого. «Старый нацистский сарай, – говорил мне как-то шеф на приеме в этом отеле, куда мы с ним были приглашены. – Вы знаете, что здесь находилась штаб-квартира Гитлера?»

– Потом мы покажем нашему автору парижские магазины в рождественском убранстве, – продолжала Мишель. – И это отдельный репортаж, можно будет сделать приличные снимки, – деловито взмахнула она своим серебряным карандашом и полистала ежедневник. – Ну что, запланируем на начало декабря? Это задаст дополнительный толчок продажам. Рождество…

Оставшаяся часть заседания прошла как в тумане. У меня оставалось три недели, а я еще ничего не успел придумать. Откуда-то издалека доносился голос месье Монсиньяка. Он резко критиковал, громко смеялся, заигрывал с симпатичной мадемуазель Мирабо, новым младшим редактором. Он умел воодушевить свой маленький отряд, и заседания редколлегии в издательстве «Опаль» никогда не бывали скучными.

К вечеру мне пришла в голову лишь одна стоящая мысль: я должен позвонить Адаму Голдбергу. Он один может мне помочь.

Я с усилием направлял свой взгляд в сторону коллег и молил Бога, чтобы все поскорее закончилось. Они обсуждали разные мероприятия, потом подвели итог продажам за октябрь. Предлагаемые проекты либо наталкивались на отказ шефа («Кто станет это читать?»), либо казались ему сомнительными («А что по этому поводу думают другие?»), либо принимались («Отлично! Мы сделаем из нее новую Анну Гавальда!»).

Ближе к вечеру разгорелась дискуссия о том, стоит ли давать за роман до сих пор никому не известного владельца кафе-мороженого из Венеции гарантированную сумму, на которую простой смертный мог бы купить себе небольшой дворец. Знающий свое дело американский агент рекомендовал нам этого писателя как «Донну Леон в мужском обличье». Месье Монсиньяк взвесил все «за» и «против» и, взяв между делом рукопись у мадам Мерсье, засунул ее в свой коричневый кожаный портфель.

– Хватит дискутировать, поговорим завтра утром. Дайте мне одним глазком взглянуть на нее.

И это послужило бы сигналом конца, однако тут взяла слово мадемуазель Мирабо. Немного смущаясь и вдаваясь в тоскливые подробности, она повела речь об одной присланной в издательство рукописи, безнадежность которой была очевидна уже с третьего предложения. Монсиньяк поднял руку, призывая к порядку расслабившуюся публику. Мадемуазель Мирабо так разволновалась, что не замечала всего этого.

– Вы все сделали правильно, дитя мое, – сказал Монсиньяк, когда она наконец отложила последнюю бумажку с текстом своего доклада в сторону.

Мадемуазель Мирабо, лишь несколько недель назад начавшая работать в издательстве, покраснела.

– По-видимому, картина слишком ясная, – выдохнула она с облегчением.

Монсиньяк кивнул с серьезной миной.

– Боюсь, вы правы, дитя мое, – сказал он, и в его голосе послышались нотки нетерпения. – Но не стоит так стараться. Слишком много ахинеи нам приходится читать. Вы смотрите в начало рукописи – дрянь. Потом в середину – дрянь. В конец – дрянь. И делаете выводы. Так вы сможете сэкономить силы и… – тут он возвысил голос, – не тратить понапрасну столько слов. – Монсиньяк улыбнулся.

Мадемуазель Мирабо понимающе кивнула, остальные сдержанно улыбались. Владелец издательства «Опаль» был в своем амплуа и, довольный, раскачивался в кресле.

– Сейчас я открою вам одну тайну, мадемуазель Мирабо, – сказал он, и каждый из нас приготовился услышать то, что слышал неоднократно. – Хорошая книга хороша на любой странице.

На этой высокой ноте заседание завершилось.

Я сгреб свои рукописи и побежал в конец узкого коридора, к себе в кабинет.

Там, запыхавшись, я упал на стул и дрожащей рукой набрал лондонский номер.

Однако к телефону никто не подходил.

«Адам, черт бы тебя подрал, возьми трубку», – ругался я про себя, и тут послышался голос: «Литературное агентство Адама Голдберга. С вами говорит автоответчик. К сожалению, вы звоните в нерабочее время. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала».

Я сделал глубокий вдох.

– Адам! – Мой голос звучал как крик о по мощи. – Это Андре. Немедленно перезвони мне. У нас проблема.

3

Когда зазвонил телефон, я была в саду и ощипывала сухие листья с куста чайной розы, вьющейся по кирпичной стене очаровательного английского коттеджа. Кругом щебетали птицы, солнце мягко согревало мне лицо, мир казался исполненным неправдоподобного покоя. «Прекрасное начало прекрасного дня», – подумала я, решив не обращать внимания на звонок. Я погрузила лицо в самую гущу розовых соцветий, и телефон смолк. Потом я услышала легкий щелчок, и рядом со мной раздался голос, хорошо мне знакомый, но словно бы не отсюда:

– Орели? Орели, ты спишь? Почему ты не подходишь к телефону? Гм… смешно. А может, ты принимаешь душ?.. Послушай, я только хочу тебе сказать… Через полчаса я буду у тебя с круассанами и шоколадными пирожными, которые ты так любишь. Орели… Алло… Алло…

Возьми трубку, пожалуйста.

Вздохнув, я открыла глаза и босиком пошла в коридор.

– Привет, Бернадетт, – услышала я свой заспанный голос.

И английского розария как не бывало.

– Я тебя разбудила? Но уже половина десятого…

Бернадетт – жаворонок, и это время для нее – почти полдень.

– Гмм… Гмм… – Я зевнула и, прижав трубку к плечу, попыталась нащупать ногой под кроватью стоптанные балетки.

К недостаткам моей работы относится то, что вечерами я почти не бываю свободна. Однако есть бесспорное достоинство: утром я могу позволить себе начать день без спешки.

– Мне снился такой прекрасный сон, – сказала я, поднимая жалюзи.

Взглянув на пасмурное небо, я снова вспомнила летний английский коттедж.

– Тебе лучше? Я уже почти доехала.

– Да, намного лучше, – улыбнулась я и с удивлением обнаружила, что сказала правду.

Три дня прошло с тех пор, как Клод бросил меня. И вчера, когда я, несколько уставшая после бессонной ночи, но никак не несчастная, покупала на рынке продукты, а потом встречала посетителей и предлагала им рыбное блюдо «Морской волк», которое Жак так замечательно готовит, я совсем не вспоминала о Клоде. Моя голова была занята Робертом Миллером и его романом. Я обдумывала свою идею ему написать.

И только когда Жак, по-отечески положив мне на плечо руку, сказал: «Бедная моя малышка, что сделал с тобой этот негодяй? Ах, все мужчины – свиньи! Съешь тарелочку супа буйабес», я словно почувствовала укол в сердце, но плакать все равно больше не могла.

А когда за полночь вернулась домой, то выпила красного вина на кухне, еще раз пролистала книгу, а потом долго сидела над чистым листком бумаги с ручкой наготове.

Я не могла вспомнить, когда в последний раз сочиняла письма, а теперь собиралась писать человеку, которого совсем не знала. Странная все-таки штука – жизнь.

– Знаешь, Бернадетт, – сказала я, отправляясь в кухню накрывать на стол. – Со мной происходит нечто необычное. Думаю, мне есть чем удивить тебя.

Некоторое время спустя Бернадетт сидела напротив меня и смотрела озадаченно:

– Ты читала книгу?

Она явилась ко мне с маленьким букетом цветов и огромным пакетом, полным круассанов и слоеных пирожных с шоколадом. Она хотела меня утешить, но вместо несчастной, рыдающей Орели, промочившей не одну дюжину бумажных платочков, увидела Орели с блестящими от возбуждения глазами, которая поведала ей фантастическую историю об унесенном ветром зонтике в горошек, о преследовавшем ее на мосту полицейском, о чудесном магазине, где Марк Шагал угощал ее печеньем, и о загадочной книге, захватившей ее с первой страницы. И как, одно к одному, выстраивалась цепочка событий. И как она всю ночь читала этот роман, развеявший ее тоску и пробудивший любопытство. И о том, что ей приснилось, и как она написала автору письмо. И о том, что все это в высшей степени необычно.

То ли я говорила слишком быстро, то ли была чересчур взволнована, но Бернадетт не уловила самого главного.

– Итак, ты купила себе пособие по практической психологии, и оно тебе помогло. – Так объяснила она случившееся со мной чудо. – Да, это действительно странно. Я никогда не считала тебя любительницей такого рода литературы. Однако главное – тебе полегчало.

– Нет, нет и еще раз нет, – затрясла я головой. – Ты ничего не поняла, Бернадетт. Это не популярная психология, это роман обо мне.

– Ты хочешь сказать, что героиня рассуждает так же, как ты, и это пришлось тебе по душе? – Она улыбнулась и театрально развела руками. – Что ж, добро пожаловать в мир книг, дорогая Орели. Хочу сказать, твой энтузиазм вселяет в меня надежду. Кто знает, может, и из тебя получится вполне сносная читательница.

– Послушай меня, Бернадетт, – застонала я. – Да, я не любительница книг, и дело не в том, что я совсем спятила, прочитав какой-то там роман. Эта книга мне понравилась, даже очень. Это одно. Но другое – в ней описана девушка, женщина, которая выглядит точь-в-точь как я. Пусть даже ее зовут Софи. У нее темно-русые волнистые волосы, она среднего роста, стройная и носит мое платье. А в самом конце романа она сидит в моем ресторане, который называется «Время вишен» и расположен на улице Принцессы.

Бернадетт замолчала. Прошло довольно много времени, прежде чем она заговорила снова.

– И эта женщина в романе тоже водится с чокнутым подонком по имени Клод, который все время изменяет ей с другими?

– Нет, этого она не делает, – ответила я. – Она вообще ни с кем не водится, только позже влюбляется в одного англичанина, которого удивляют привычки и обычаи французов. – Тут я запустила в Бернадетт кусочком круассана. – Кроме того, Клод не изменял мне все время.

– Кто знает, – пожала плечами Бернадетт. – Но хватит о Клоде. Я хочу увидеть эту чудесную книгу.

Моя подруга была заинтригована. Вполне возможно, ей показалась бы чудесной любая вещь, которая могла отвлечь меня от Клода и успокоить. Я встала и протянула ей роман, который лежал тут же, на буфете:

– Вот.

Бернадетт взглянула на обложку.

– «Улыбка женщины», – прочитала она. – Хорошее название.

– Смотри сюда… – показывала я ей, – и сюда… Только почитай!

Взгляд Бернадетт скользил по строчкам, а я нервничала, ожидая ее приговора.

– М-да… – наконец произнесла она, – это действительно странно. Но – боже мой! – в жизни случаются такие удивительные совпадения! Кто знает, может, автор бывал в твоем ресторане или слышал о нем. Его друг, который приезжал в Париж в командировку и обедал у тебя, мог рассказать ему. И потом, пойми меня правильно, дорогая Орели. Разумеется, ты нечто особенное. Но ведь не у тебя одной длинные русые волосы.

– А платье? – не сдавалась я.

– Да, платье… – Бернадетт снова на мгновение задумалась. – Что здесь можно сказать? Ведь речь идет о платье, которое ты когда-то где-то купила. Я имею в виду, это не уникальная модель, которую специально для тебя разработал Карл Лагерфельд. Ведь так? Иначе говоря, другая женщина может иметь точно такое же платье. Или он увидел его на манекене в витрине магазина. Здесь допустимы разные варианты. – (Я разочарованно застонала.) – Понимаю, тебе все это представляется в высшей степени удивительным, – продолжала Бернадетт. – Уверена, что на твоем месте и мне бы так показалось в первый момент.

– Не думаю, что это совпадение, – спорила я. – Просто не верится.

– Моя дорогая Орели, все на свете либо совпадение, либо судьба – кому как больше нравится. Лично я полагаю, всем этим странностям можно найти довольно простое объяснение. Но это лишь мое мнение. Так или иначе, эта книга вовремя попала тебе в руки и заставила тебя думать о другом, чему я очень рада.

Я кивнула немного разочарованно, потому что ожидала другой реакции.

– Но ты должна признать, такое случается нечасто, – настаивала я. – Или с тобой тоже было нечто подобное?

– Я все признаю, – засмеялась Бернадетт, – и… нет, ничего подобного со мной не происходило.

– Несмотря на то что ты читаешь куда больше меня, – подытожила я.

– Да, несмотря на то что читаю я куда больше, – повторила она. – И я искренне тебе завидую… – Она многозначительно посмотрела на книгу и перевернула ее. – Роберт Миллер – никогда не слышала. Во всяком случае, он чертовски симпатичный, этот твой Роберт Миллер.

– А его книга, если хочешь, спасла мне жизнь, – кивнув, быстро добавила я.

– И ты написала ему об этом? – оторвав взгляд от обложки, спросила Бернадетт.

– Нет, конечно, – ответила я. – Во в сяком случае, не так прямо. Но я поблагодарила его и пригласила поужинать в моем ресторане, в котором Роберт Миллер, если верить твоим словам, уже бывал или слышал о нем. – О фотографии, которую вложила в конверт, я ничего не сказала.

– О-ля-ля! – воскликнула Бернадетт. – Но ты ведь хочешь кое о чем его расспросить?

– Да, – согласилась я. – Однако иногда читатели пишут писателям просто потому, что им нравятся их книги. Ничего необычного в этом нет.

– Ты не прочтешь мне свое письмо?

– Ни в коем случае, – замотала я головой. – Тайна переписки. Кроме того, я уже запечатала конверт.

– И отправила?

– Нет. – Только сейчас мне пришло в голову, что я не знаю адреса. – Как же это, собственно говоря, делается…

– Ты можешь написать в издательство, а уж они передадут твое письмо в нужные руки, – посоветовала Бернадетт. Она снова взяла книгу и заглянула в выходные данные. – Так… давай посмотрим… Издательство «Опаль». Париж, Университетская улица. – Бернадетт снова положила книгу на кухонный стол. – Но это не так далеко отсюда. – Она глотнула кофе. – Ты можешь сама туда дойти. – Она под мигнула мне. – Так дело пой дет быстрее.

– Какая ты глупая, Бернадетт, – ответила я. – А знаешь что? Именно так я и поступлю.

Возвращаясь с работы рано вечером, я сделала небольшой крюк и прошлась по Университетской улице, чтобы опустить продолговатый мягкий конверт в почтовый ящик издательства «Опаль».

«Издательство „Опаль“. Для писателя Роберта Миллера», – стояло на нем.

Сначала я написала: «Роберту Миллеру лично в руки». Однако «для писателя Роберта Миллера» звучало, как мне показалось, более торжественно. Признаюсь, некоторая высокопарность вполне соответствовала моему настроению, когда я услышала, как письмо с мягким стуком опустилось на дно почтового ящика по другую сторону большой парадной двери.

Отправляя письмо, человек запускает в действие своего рода механизм. Он вступает в диалог. Хочет поделиться новостями, переживаниями, другим опытом или желает что-то узнать. Письмо подразумевает адресата и отправителя и, как правило, требует ответа. Даже предсмертная записка рассчитана на живых и вызывает, в отличие от дневниковой записи, отклик.

Трудно сказать, какой реакции я ожидала от своего письма. В любом случае, мне хотелось большего, чем «галочка», поставленная из вежливости под моей читательской благодарностью. Я ждала ответа. И меня соблазняла перспектива знакомства с писателем, завершившим свой роман сценой в моем ресторане.

Однако действительность превзошла все мои ожидания.