Текст книги "На «заднем дворе» США. Сталинские разведчики в Латинской Америке"

Нил Никандров
На «заднем дворе» США
Сталинские разведчики в Латинской Америке

© Никандров Н., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Вступление

События 1917 года прервали связи России со странами Латинской Америки и Карибского бассейна. На их восстановление Советскому Союзу потребовались годы, и загранработникам, подобно «колумбам» ХХ века, пришлось фактически заново открывать и осваивать этот далёкий регион.

Сталин за годы нахождения у власти в редких случаях публично проявлял интерес к Латинской Америке. Прагматичный подход советского лидера к латиноамериканским делам был более чем очевиден: он считал этот регион геополитической периферией. Доминирование в нём Соединённых Штатов было бесспорным, и соперничать с ними в обозримой перспективе не имело смысла. Впрочем, Сталин инициативы НКИД по Латинской Америке поддерживал, если складывались благоприятные условия для полезных, с его точки зрения, отношений с той или иной страной региона.

Первыми отважились на установление дипломатических отношений с Советами Мексика в 1924 году и Уругвай в 1926 году, хотя, в отличие от Мексики, полпредство в Уругвае было открыто только в августе 1933 года. Однако правительства менялись, и новые «хозяева в доме» начинали выдвигать – по внутренним причинам или по подсказке Вашингтона – претензии неприемлемого характера, чаще всего политические. Буржуазной прессой обрабатывалось общественное мнение: насколько можно доверять «красным дипломатам»? Какую конкретную пользу можно извлечь из связей с Москвой? Для чего прибывают в страны Западного полушария нелегальные эмиссары Коминтерна? Не готовят ли они коммунистические перевороты в регионе, как об этом «сигнализируют» из Вашингтона и Лондона?

Недоверие возобладало. Мексика прервала дипломатические отношения с Советским Союзом в 1930 году, Уругвай – в 1935-м.

Вторая мировая война полностью «переформатировала» международную ситуацию. Победы Красной армии сопровождались дипломатическими «прорывами» Советского Союза. В 1943–1945 годах советские посольства в Латинской Америке и действующие под их «крышей» разведывательные резидентуры приступили к работе. Для Соединённых Штатов демонстрация «серпастого молоткастого» красного флага в заповедных краях «Доктрины Монро» («Америка для американцев!») стала настолько неожиданной, что Вашингтону потребовалось несколько лет, чтобы осмыслить возникшую ситуацию и предпринять меры для «наведения порядка» на своём «заднем дворе».

Появление советских миссий в регионе – от Мексики до Чили – демонстрировало латиноамериканцам, насколько возросло могущество «Красной империи» или, как нередко говорили, «Красного сфинкса»[1]1
  Эмилио Фругони, посол Уругвая в СССР в 1943–1946 гг., именно так назвал книгу, написанную на основе впечатлений от жизни в Москве – «La Esfinge Roja». Издана книга была в сентябре 1948 г. в Буэнос-Айресе.


[Закрыть]. Инерция враждебности и недоверия пошла на спад, появились возможности для прямого политического общения, налаживания торгово-экономических и научно-культурных связей. Повседневная деятельность загранпредставительств в Латинской Америке во многом была работой на перспективу, поиск и закрепление отношений продуктивного сотрудничества.

По мнению Сталина, многообещающий вариант «наведения мостов» с Латинской Америкой обозначился в Аргентине. На рубеже 1940—1950-х годов в этой стране правил Хуан Перон, харизматичный волевой лидер того же склада, что и сам Сталин. Аргентинец, несмотря на его прежние «прогерманские» склонности, не мог не привлечь внимания советского руководителя. В речах Перона звучали антиимпериалистические мотивы, он последовательно выступал против диктата США в регионе, отстаивая как аргентинские, так и латиноамериканские интересы. С точки зрения Сталина, он был подходящим политиком для «стратегического общения».

Информация по Латинской Америке поступала в уполномоченные советские ведомства постоянно и по различным каналам. Руководство МИД и разведки при отработке сообщений для Сталина считало главным критерием их полезности – уровень секретности, упреждающий характер, объективность и конкретность содержания. Вопрос о направлении информации вождю решался после предварительной сверки: не «освещалась» ли тема в сообщениях ТАСС.

Какими были дипломаты и разведчики «сталинской закалки», которые «открывали» и осваивали далёкую Латинскую Америку в 1920–1950 годах? Какие миссии им поручались? Какой была жизнь этих людей, их будничные заботы, проблемы, с которыми они сталкивались? Как они воспринимали страны «служебного пребывания»? С кем общались на бытовом и профессиональном уровне? В какой степени проникались «латиноамериканским духом»? Эти и многие другие вопросы побудили автора, который тридцать лет проработал в странах Латинской Америки, заняться сбором материалов о жизни наших дипломатов и разведчиков в реальных обстоятельствах того времени, без натужной героизации и приукрашивания. Следует иметь в виду, что «рядовые» загранработники редко оставляли письменные свидетельства о своей жизни в командировках. Часто это вызывалось элементарной осторожностью. Мало ли в чьи руки могут попасть дневниковые записи, и как ими могут распорядиться в определённых обстоятельствах. Подвохов можно было ожидать и от «своих», и, тем более, от «чужих».

С тех «сталинских» времён минули десятилетия. Очень многое из того, что считалось секретным, уже рассказано в статьях, книгах и воспоминаниях иностранных авторов, материалах «Веноны» – расшифрованной переписки советских посольств и резидентур с Москвой. О тех давних событиях на фронтах «тайной войны» с изобилием подробностей повествуется в «тематических» циклах российских издательств, прессы и телевидения, посвящённых советской дипломатии и разведке.

В некоторых случаях «фактура» повседневной жизни советских дипломатов и разведчиков (не только в Латинской Америке») зафиксирована в мемуарах, изданных за рубежом на разных языках теми, кто «выбрал свободу», персонажами с изломанными судьбами. В букинистических магазинах нашли надёжное пристанище признания и откровения этих людей, пытавшихся оправдаться перед судом истории. Используя такие материалы, автор всегда помнил, что эти «разоблачительные» сочинения, как правило, ангажированы спецслужбами и органами пропаганды для тенденциозно показа изнанки советских загранучреждений.

Немало полезных сведений о деятельности советских дипломатов и разведчиков автору удалось обнаружить в фондах национальных библиотек стран Латинской Америки. В отделах периодических изданий – эмеротеках – хранится бесценная информация о первых советских посольствах. Нельзя не поражаться той открытости, которую демонстрировали дипломаты из России. Григорий Резанов, наш посол в Боготе, после публикаций о «сотнях советских дипломатов, прибывших в Колумбию для агитации, пропаганды и других неприглядных дел», разрешил колумбийскому журналисту из агентства «Юнайтед Пресс» побеседовать со всеми немногочисленными сотрудниками посольства и побывать во всех его закоулках, за исключением кабинета шифровальщика. Надо ли говорить, что мне в процессе работы над книгой репортаж колумбийца пригодился, как пригодились сотни статей и статеек о наших посольствах в газетах других странах континента, хотя далеко не все они были доброжелательными. Некий кубинский газетчик забрёл в опустевшую советскую миссию в Гаване после спровоцированного президентом Батистой разрыва отношений и (не без злорадства) обрисовал её «замусоренные» помещения, разбросанные папки, скомканные газеты, битую посуду и «огромные рулоны ваты, которую русские дипломаты использовали для упаковки вещей, купленных в нашей стране».

К сожалению, ничтожно мало материалов о загранработниках сталинской эпохи сохранилось в архивах и библиотеках российских посольств. «Наша беда состоит в том, – сказал автору один из библиотекарей на полставки, – что после каждой инвентаризации устаревшие материалы списываются. Стеллажи не резиновые»…

Советские полпреды в стране ацтеков

Открытие в 1924 году первого дипломатического представительства СССР в Латинской Америке – в Мексике – стало событием. Но буржуазная пресса с самого начала нагнетала тревогу: «Советы на этом не остановятся, и вскоре на континенте – от Мехико до Буэнос-Айреса и Сантьяго-де-Чили – появятся новые «красные миссии», о реальных планах которых можно только гадать».

В Москве понимали, что работа на «мексиканском направлении» будет трудной из-за удалённости от СССР, антибольшевистских настроений в правящей верхушке Мексики, а также сопротивления США. Североамериканские и вслед за ними европейские дипломаты разными словами, но единодушно заявляли, что «советскому посольству, кроме пропаганды, заниматься в Мексике нечем».

Полпред Станислав Пестковский, его жена и дочь, а также два сотрудника – Лев Хайкис и Морис Цейтлин – прибыли в Веракрус 30 октября. На следующий день поездом, преодолев более четырёхсот километров, они приехали в Мехико. Встретили их тепло: подступы к вокзалу были запружены людьми, красные флаги и транспаранты знакомо перекликались с кумачом праздничных манифестаций в Москве. На первых порах советские дипломаты поселились в отеле «Регис», расположенном в центре. У отеля Пестковского тоже ожидали толпы мексиканцев. Ему пришлось выйти на балкон, чтобы поприветствовать сторонников русской революции. Без всякого сомнения, полпред понимал, что стихийные манифестации подобного рода, не соответствующие чётким предписаниям дипломатического протокола, мексиканское правительство не одобрит.

Верительные грамоты Пестковский вручил президенту Альваро Обрегону 7 ноября 1924 года. От отеля до Национального дворца полпреда доставила президентская карета для специальных церемоний, сопровождаемая почётным конным эскортом. Во время акта во дворце Пестковский подчеркнул, что СССР и Мексика борются за одни и те же идеалы. Сказал о симпатиях советских рабочих и крестьян к мексиканскому народу, прилагающему огромные усилия для того, чтобы стряхнуть иго империалистического угнетения. Сказал, что в Москве высоко оценили сам факт дипломатического признания со стороны Мексики, поскольку понимают, как много препятствий пришлось преодолеть руководству дружественной страны.

После церемонии в Национальном дворце полпред сменил фрак на костюм и вечером отправился в Школу Сан-Ильдефонсо на встречу с коммунистами, рабочими и другими «симпатизёрами». Актовый зал школы вместил полторы тысячи человек. На мероприятии председательствовал известный художник Давид Альфаро Сикейрос, присутствовали ведущие руководители компартии. Встреча длилась четыре часа. Посланца Советской России не хотели отпускать. Пестковский говорил по-английски. На испанский язык его переводил Бертрам Вольф, коммунист из США. Каждая фраза полпреда сопровождалась овациями. Эмоции захлёстывали аудиторию. Затем выступил Вольф и процитировал фрагменты из письма героя мексиканской революции Эмилиано Сапаты одному из своих соратников. Сапата сравнил мексиканскую и большевистскую революции, назвал их спасительными для человечества. Кто-то из присутствующих прочитал стихи о Ленине и сразу же после этого запел «Ла Валентину», песню, посвящённую героине мексиканской революции. Сотни голосов подхватили это популярное в стране «корридо».

«О чём песня? – спросил Пестковский Хайкиса. – По-моему, ритм у неё не слишком революционный».

«Верно замечено, – усмехнулся Хайкис. – Поют о судьбе-злодейке, фатализм в чистом виде. Но мексиканцам такие сюжеты нравятся, ведь герой песни презирает смерть. Содержание примерно такое: Даже если появится сам дьявол, я знаю, как умереть, и сумею это сделать. Я в пыли лежу перед тобой, Валентина, и если завтра мне суждена смерть, почему не сегодня – раз и навсегда?»…

Вскоре «дипломатический коллектив» пополнился: до Мексики добрались Виктор Волынский[2]2
  Волынский (Рабинович) Виктор Яковлевич (1882–1934) – профессиональный революционер. Был осуждён на 12 лет каторги. После побега перебрался за рубеж, жил и работал в Англии, Аргентине и других странах. Вернулся в Россию в 1918 г. Заведовал отделом агитпропа Одесского обкома КПБ(У). В конце 1920 г. был направлен на работу в Наркоминдел, служил первым секретарём в советских полпредствах в Латвии, Эстонии и Мексики. В 1934 г. был направлен в Китай, где умер от рака желудка.


[Закрыть] и Григорий Лапикян. К этому времени Лев Хайкис подыскал двухэтажный особняк с просторными комнатами в центре столицы. Именно там, по адресу Колония Эскандон, улица Рин,

37, и разместилось полпредство. Обязанности распределились следующим образом: правой рукой Пестковского был Хайкис, секретарём по печати (пресс-атташе) – Волынский, атташе по вопросам труда – Лапикян. Цейтлин исполнял обязанности делопроизводителя и печатал на машинке документы (в учётных документах мексиканского МИД он так и значился – mecanógrafo).

Надо ли говорить, что за полпредством и его сотрудниками с самого начала была установлена негласная полицейская слежка. Копии отчётов поступали в посольство США. Особенно подозрительным казался американским дипломатам Григорий Лапикян, который не хуже любого старожила ориентировался в столице, с завидной лёгкостью заводил связи и обладал цепким глазом, умело выявляя слежку. Они считали, что Лапикян на самом деле был «чекистом», который изучает американцев, живущих и работающих в Мексике, чтобы потом привлечь их к шпионской работе. В подобной же деятельности подозревались Бертрам Вольф и его жена Элла из близкого окружения Пестковского. Ходили слухи, что Элле «доверяли» дешифровку приходивших в полпредство телеграмм из Москвы[3]3
  См.: Спенсер-Гроллова Даниэла. Время Эллы Вольф // Латинская Америка. 2001. № 10. С. 90.


[Закрыть]. В США супруги Вольф были включены в список «подрывных элементов», представляющих повышенную опасность[4]4
  В 1925 г. Бертрама Вольфа выслали из Мексики в США за организацию забастовки железнодорожников. В годы холодной войны он изменил «делу коммунизма» и стал антисоветчиком, экспертом Госдепартамента по идеологическим вопросам.


[Закрыть].

Пестковский находился в сложной ситуации: помимо обязанностей дипломатических ему приходилось (тайно) заниматься коминтерновскими вопросами. Настороженность властей вызывали регулярные контакты сотрудников полпредства с местными коммунистами. Дипломатов часто приглашали на мероприятия, чтобы они рассказали об успехах советского строительства, просили предоставить литературу и периодику, издаваемую в СССР, показать новинки советского кинематографа. Как правило, «новинки» несли в себе мощный пропагандистский заряд: «Забастовка», «Броненосец «Потемкин», «Мать» и другие фильмы.

Приглашая мексиканцев на приёмы в полпредстве, Пестковский не придерживался «классового подхода». Он отлично понимал, что для объективного «считывания» обстановки в Мексике необходим максимально широкий круг общения. На приёмах можно было увидеть крупных предпринимателей, профсоюзных деятелей, влиятельных чиновников, дипломатов, художников, артистов, писателей и, конечно, членов Общества друзей. Многоголосая толпа в приёмном зале представляла экзотическое зрелище, своеобразный «Ноев ковчег» персонажей социально-политической и культурной жизни Мексики.

Президенты на приёмы в полпредство не приходили, хотя приглашения им направлялись. Всякий раз предельно вежливо объясняли, по какой «убедительной причине» вынуждены отказаться. Чаще всего: слишком много работы. Или: приглашение пришло поздно, есть другие, ранее намеченные обязательства. В частности, президент Плутарко Элиас Кальес старался как можно реже фигурировать рядом с «эмисариос совьетикос». Причина для этого была. Кальес пытался «пробить» закон, обязывающий применять к нефтяным компаниям США и Европы статью конституции, по которой все месторождения полезных ископаемых, включая нефть, были исключительной собственностью Мексики. Реакция США была максимально резкой: американский посол в Мехико назвал Кальеса «коммунистом», а госсекретарь разразился неприкрытыми угрозами.

Старался не «светиться» в полпредстве генеральный секретарь Компартии Мексики Рафаэль Каррильо: мол, не стоит давать лишнего повода для антисоветских кампаний.

Среди тех, кто бывал на приёмах, следует упомянуть экономиста Хесуса Сильву Эрцога, будущего посла Мексики в Москве. Дружеские отношения сложились у Пестковского с Рамоном де Негри, мексиканским политиком и дипломатом, который был весьма информированным собеседником. До назначения на пост министра сельского хозяйства и развития Негри служил в США консулом, а потом был временным поверенным в делах. Сведениями о закулисных аспектах американской внешней политики Негри охотно делился, часто повторяя при этом: «Мексике не повезло с соседом на северной границе, с Канадой было бы легче».

В дипломатическом корпусе знали, что Пестковский предпочитает «неформальный» стиль одежды, протоколом и этикетом пренебрегает, если знает, что собеседник готов к этому «маленькому восстанию против буржуазных церемоний». Поэтому неудивительно, что однажды художник Диего Ривера пришёл на приём в испачканном краской комбинезоне. Работая над муралью, он поздно вспомнил о приглашении и, бросив кисть, помчался в полпредство, поскольку обещал Пестковскому присутствовать.

Карлтон Билс, журналист из США, посещавший полпредство, описал Пестковского как человека корпулентного, с отменным здоровьем, смоляной бородой, жёлтыми от табака зубами. Полпред был человеком с характером, умел настоять на своём, и потому иногда воспринимался мексиканцами как человек упрямый, вспыльчивый и резкий до агрессивности. Однако, как типичный поляк, он мог быть воплощением любезности, тактичным и предупредительным. Пестковский хорошо владел английским, французским и немецким языками, за время пребывания в Мексике освоил испанский язык. О Марии Наумовне, жене Пестковского, сохранились тёплые отзывы: это – внимательная добрая женщины, которую гораздо больше беспокоят домашние дела, чем протокольные обязанности. За подготовкой угощения для приёмов и процедурой заваривания чая, который обычно предлагали гостям, следила именно она. Чай был действительно крепким и ароматным, и многие «визитёры» впоследствии упоминали о нём в мемуарах.

Полпред сетовал на то, что из Москвы редко поступают конкретные руководящие указания, запрашивал дополнительные средства на представительские цели, чтобы приглашать друзей на обеды в миссии и налаживать с ними доверительные отношения. Деньги также требовались для печатания газеты «Либертадор», с помощью которой Пестковский надеялся «расширить» идеологическое влияние полпредства на страны Латинской Америки. И ещё он хотел издавать посольский бюллетень, чтобы регулярно информировать мексиканцев о советских достижениях. На эти публикации полпред просил немного, не более трёхсот долларов ежемесячно, впрочем, без успеха, денег в казне всегда не хватало.

В размеренную жизнь полпредства иногда «врывались» гости из Союза. Самым заметным событием стал приезд в Мексику поэта Владимира Маяковского. С его появлением 9 июля 1925 года размеренное существование небольшой советской колонии в Мехико было нарушено. Как позднее вспоминала жена Пестковского, «вместе с ним под крышу полпредства словно вошла сама большая, радостная, шумная московская жизнь»[5]5
  См.: Кэмрад С. Полпред стиха // Дружба народов. 1958. С. 207.


[Закрыть]. Тёплый приём настолько тронул Маяковского, что он уже на следующий день после приезда перебрался в полпредство с двумя «безразмерными» чемоданами. «Во-первых, это приятней, – сообщил он близким в Москву, – потому что и дом хороший, и от других полпредств отличается чрезвычайной малолюдностью. Во-вторых, это удобно, так как по-испански я ни слова, и всё еще путаю: грасиас – спасибо, и эсккюзада – что уже клозет. В-третьих, и деньгов нет, а здесь складчина по

2 песо (2 руб.) в день, что при мексиканской дороговизне сказочно».

Первые впечатления поэта от мексиканской столицы были не самыми лучшими: «Город же Мехико тяжёл, неприятен, грязен и безмерно скучен. Я попал не в сезон (сезон – зима), здесь полдня регулярно дождь, ночью холода и очень паршивый климат, т. к. это 2400 метров над уровнем моря, – поэтому ужасно трудно дышать и сердцебиения. Что уже совсем плохо».

К советскому поэту первым примчался за интервью корреспондент газеты «Эксельсиор». Маяковский пригласил его на плоскую крышу полпредства, где были расставлены шезлонги, на которых по вечерам иногда отдыхали сотрудники, наслаждаясь мягкой вечерней прохладой. Сохранился снимок, сделанный Элли Вольф. Она была своим человеком в семье полпреда, вот и воспользовалась удобным случаем, чтобы запечатлеть прославленного пролетарского поэта. Переводчиком был эмигрант Витас, то ли чех, то ли хорват, то ли латыш, владевший кроме русского испанским и английским языками. Витас был высокого роста, выше Маяковского, и когда они шли рядом по улице, то неизменно привлекали внимание невысоких в большинстве своём мексиканцев. Переводчик сопровождал Маяковского на некоторые встречи и по его просьбе делал вырезки из газет с интервью и статьями о нём[6]6
  В 1930 г. Маяковский составил из этих вырезок альбом, который был показан на его выставке «20 лет работы».


[Закрыть]. Встреч было столько, что Витас по просьбе поэта заказал «в срочном порядке» визитные карточки с его именем – Vladimir Majakovsky.

Мексиканская пресса доброжелательно освещала пребывание поэта, который предпочитал говорить только о творчестве, избегая, по просьбе Пестковского, острых тем, особенно политических. То самое интервью, данное на крыше полпредства, было опубликовано в «Эксельсиор» 10 июля: «Маяковский предполагает написать книгу о Мексике. Он сказал, что уже приступил к работе. Он предупредил нас, что она будет лишена каких-либо политических тенденций, в ней будет говориться исключительно о традициях мексиканцев, и что он постарается выразить в своих стихах национальный дух нашего народа». В отношении «политических тенденций» поэт, конечно, схитрил: писать о Мексике, не упоминая о её опыте революционной борьбы, было невозможно. Но имена мексиканских коммунистов, с которыми встречался, и всё, что могло показаться «красной пропагандой», Маяковский в своём блокноте перед поездкой в США зачеркнул, чтобы «не возникло вопросов» при пограничном досмотре.

Пестковский по случаю приезда поэта организовал приём. Его живописно описал в мемуарах Диего Ривера: «В доме наших советских друзей, людей весьма уважаемых, собралась группа мексиканцев, среди которых были политические деятели, депутаты и сенаторы, писатели, бывшие бойцы, художники, инженеры, врачи, экономисты и несколько дам. Каждый из них был готов убить того, кто осмелился бы усомниться в его революционности… Начались тосты, речи, завязались споры – и вдруг возникла драка, в которой было невозможно понять, кто с кем и из-за чего дерётся. Советские товарищи, возмущённые таким странным способом заканчивать банкеты, призвали к спокойствию и предлагали дерущимся выйти на улицу и продолжить сражение там. Сначала оружием, кроме кулаков, служили бутылки, стаканы, стулья, но потом внезапно засверкала сталь револьверов. До сих пор Владимир только улыбался и жестами призывал к спокойствию. Но, увидев револьверы в руках мексиканцев, которые в таких случаях пользуются ими для удара дулом, а под конец стреляют, и как бы предвидя это, Маяковский голосом, перекрывшим шум, крикнул по-русски: «Слушайте!» Все прекратили драку и уставились на него, а он стал читать «Левый марш», и голос его звучал всё громче и звонче. Мексиканцы успокоились и, когда поэт закончил чтение, устроили ему бурную овацию: бросились к нему, чтобы обнять его, и стали обнимать друг друга. Так чудодейственный голос Маяковского и его поэзия восстановили мир. Достигнув этого, поэт вышел на улицу, и все последовали за ним».

Затушив конфликт, Маяковский вздохнул с облегчением. Если бы дело дошло до перестрелки, а то и кровопролития, замолчать случившееся в полпредстве стало бы невозможно. Враждебная пресса раздула бы инцидент до предела, появились бы невероятные версии в отношении планов и намерений «заезжего советского агитатора». Пришлось бы распрощаться с надеждой на поездку в Соединённые Штаты.

Впрочем, Маяковский, если бы американцы не дали визы, вынашивал запасной вариант – поездку с Хайкисом, «моим лучшим другом», на юг страны, «внутрь Мексики – в тропические леса; плохо только, что там жёлтая лихорадка, и придётся, очевидно, ограничиться только поездом». Но всё обошлось, хотя на границе американские чиновники долго допытывались, для чего Маяковский так стремится в США. Ему разрешили полугодичное пребывание в стране как туристу под залог в 500 долларов. Эти деньги Маяковскому, ограниченному в финансах, одолжил Хайкис.

Через три с лишним месяца после визита Маяковского в Мексике появились велосипедисты Илья Фрейдберг и Александр Князев. Выпускники Московского института физического воспитания совершили велопробег из Москвы до Мехико[7]7
  См. подробно об этом путешествии: Князев А., Фрейдберг И. Вокруг света на велосипеде. М. – Л.: Молодая гвардия, 1929.


[Закрыть] в честь открытия советского полпредства в Стране ацтеков. Начали вояж в Москве, пересекли Сибирь, потом из Владивостока пароходом до Шанхая и оттуда тоже пароходом – в Японию. Из Токио отплыли в Северную Америку, сделали небольшую остановку на Гавайях, и потом через Сан-Франциско добрались на том же пароходе до мексиканского порта Мансанильо.

По-испански они не понимали ни слова, в карманах ни одного песо, плюс к этому – разбитые дороги и тучи комаров. Питались тем, чем угощали добрые мексиканцы – лепёшками-тортильяс, фруктами, картошкой, иногда – для тонуса – в придорожных кантинах им наливали по стаканчику «текиля», так называли велосипедисты текилу. Надо ли говорить, что Пестковский и персонал полпредства чествовали Фрейдберга и Князева как героев. «Здесь мы встретили тёплый, радушный приём, – написали они в книге о своём путешествии. – Нам дали комнату и всячески позаботились о нас».

Опекать велосипедистов поручили пресс-атташе Волынскому, который оповестил редакции газет и спортивные организации о прибытии героев-путешественников. «На третий день после нашего приезда к нам явились представители спортклубов с извинением, что по незнанию не встретили нас, и предложили устроить торжественную встречу, – вспоминали велосипедисты. – Мы охотно приняли приглашение». Вместе с Волынским, лёгким на слово и шутку, Фрейдберга и Князева нарасхват приглашали в рабочие и спортивные клубы Мехико. В итоге Волынский записал в свой актив десятки репортажей, появившихся в мексиканской прессе, в которых с восхищением говорилось о спортивно-физкультурных достижениях Страны Советов.

Побывали путешественники на экзотической корриде. В своей книге они в подробностях описали бой быков. Вот финальные строки этой главки: «Кровавый спектакль закончился. Бык падает, из его горла льётся кровь. Публика ревёт от восторга. Шляпы без конца летят к ногам победителя. Под звуки марша матадор раскланивается. Прислуга быстро убирает быка, волоча по песку арены остатки кровавого зрелища. За первым быком идёт второй, третий, и так до шести… Надо признаться, что это зрелище нас не особенно увлекло, домой мы пришли совершенно разбитые».

Поскольку велосипедистам надо было на что-то жить и возвращаться на родину, они занялись поисками работы. В конечном счёте им помог всё тот же Волынский, пристроивший парней рабочими в ботаническую экспедицию из России, которая отправлялась в Центральную и Южную Америку[8]8
  Экспедиция Всесоюзного института прикладной ботаники под руководством профессора Ю.А. Воронова.


[Закрыть]. Так и вышло. Фрейдберг и Князев вернулись в Россию только в 1927 году.

Заметных успехов по налаживанию политических и торговых отношений с Мексикой Пестковский не добился. Более того, в 1926 году мексиканское правительство денонсировало русско-мексиканский торговый договор 1909 года. По этой причине Коллегия НКИД в октябре 1926 года приняла постановление о «незаинтересованности» Советского Союза в заключении нового договора с Мексикой. В НКИД постепенно созревало мнение о чрезмерной «дороговизне» содержания полпредства и консульства. Дипкурьеры тоже обходились «в копеечку». Литвинов, будучи ответственным за «американское направление», говорил о полпредстве без энтузиазма: оно «не может [оперативно] информироваться о наших делах, ни информировать нас о мексиканских делах».

Командировка Пестковского в Мексику закончилась в октябре 1926 года, но интерес к этой стране его не покинул. Он написал «Историю мексиканских революций» и исследование об аграрном вопросе в Мексике. Эти работы были изданы в 1928 году. В книгах содержалось немало критических высказываний о президентах Плутарко Кальесе и Альваро Обрегоне. Тщательному анализу Пестковский подверг «ошибки» мексиканской революции. По просьбе НКИД бывший полпред встречался с гостями из Мексики, а работая в МОПРе и в Исполкоме Коминтерна, уделял повышенное внимание латиноамериканцам и особенно мексиканцам, которых нередко сопровождал в поездках по СССР. Частым гостем у Пестковского был посол Мексики Хесус Силва Эрцог; навестил бывшего полпреда и художник Диего Ривера, приехавший в Москву в 1927 году. Ривера старался понять суть революционно-преобразовательных процессов в Советском Союзе, намеревался создать мураль, посвященную его достижениям. Но планы так и остались планами, в 1928 году Ривера прервал свои политические и творческие проекты в Москве и вернулся в Мексику. Причина проста: он хотел полной творческой самостоятельности, которую чиновники от искусства допустить не могли, прибегая к тактике ползучего саботажа.

В конце 1926 года полпредом в Мексику была назначена Александра Коллонтай. В дорогу отправилась с Пинной – Инной Васильевной Прокофьевой, помощницей по посольству в Норвегии, которой Коллонтай полностью доверяла. «Доброжелатели» в НКИД ей намекали, что Пинна является секретным сотрудником «органов». Коллонтай отшучивалась: «Значит, я буду под надёжной охраной».

Самое «страшное» своё переживание по пути к месту назначения она подробно описала в путевом дневнике:

«В руках Пинны Васильевны неизменная сумка с самым драгоценным нашим багажом – новым шифром. Пинна Васильевна не выпускает сумку из рук, сидит на ней за столом, обедая, и ночью спит на ней. Пинна поговорила со знакомыми пассажирами и скрылась. Прошло довольно много времени. Пинна не показывалась. Пошла её искать. Её нигде нет. Меня это начало беспокоить. Ведь у Пинны в сумке новый шифр. Что если на неё напали, отняли сумку и сбросили Пинну в море? Прошёл час, два, почти три – Пинны всё нет… Я пошла к помощнику капитана, прося о содействии. Он поднял на ноги служащих, и по всему судну пошли поиски. До трюма включительно. Целая паника… И в тот момент, когда я хотела убежать в каюту, чтобы отдаться приступу отчаянья, появляется Пинна под руку с помощником капитана, прижимая к сердцу драгоценную сумку.

– Пинна, Пинна, где вы были все эти часы?

– Где я была? Просто у парикмахера, делала перманент, готовилась к Мексике!»

Тысячи человек, которым был безразличен традиционный дипломатический протокол с его ограничениями, приехали в Веракрус, чтобы поприветствовать нового советского посла. С борта парохода «Лафайет» можно было рассмотреть встречающих с красными флагами. Секретарь полпредства Лев Хайкис обеспечил «эвакуацию» на берег Коллонтай и её багажа – двух чемоданов. «Что в чемоданах? – крикнул кто-то из журналистов. – Красная пропаганда?» Коллонтай не говорила по-испански, но вопрос поняла. Она невозмутимо ответила по-французски: «В одном – мои личные вещи, в другом – книги о Мексике». Хайкис перевёл её слова на испанский язык.

Верительные грамоты Коллонтай вручила президенту Плутарко Кальесу 24 декабря 1926 года. Коллонтай записала в дневнике: «Приём в Национальном дворце. Чёрное шёлковое платье, строгое. Шляпа и туфли куплены здесь. Белые перчатки – в руке. Встречает музыка. Анфилада зал, масса народа вдоль стен. Здесь вручение грамот происходит публично. В последнем зале – всё правительство, дипломаты, журналисты, фотографы. Пока идём через зал, надо сделать три поклона. Волнуюсь. Но я умею владеть собой в такие минуты. Вручаю грамоту. Дальше обычный церемониал: надо сесть на кресло рядом с Кальесом и беседовать через переводчика».