Текст книги "Взлет и падение ДОДО"

Я думала, Стивен Дэй тут же объявит, что продаст книги напрямик, с большей для себя выгодой, раз дядюшка Ашер еще раньше отказался ими торговать. Так поступил бы любой предприимчивый человек моей эпохи. Однако ему такое, видимо, даже не приходило в голову. Очень странное общество: каждый занимается строго своим делом.

А может, Стивену Дэю просто недоставало мозгов.

Так или иначе, он охотно согласился, и оба подключились к поискам книги, где все страницы каждой тетрадки были бы отпечатаны ровно. За этим занятием они продолжали спорить о судьбе остальных томов. Теперь их глаза и мысли были заняты не мной. Хорошо. Я положила одну книгу не в стопку (которая была от меня слева), а по правую руку. Каждый раз, когда я клала на место очередную книгу и левой рукой тянулась за следующей, я сдвигала заныканный том на дюйм вправо, так что в итоге спрятала за стоящий на столе бочонок. Спор между Ашером и Дэем тем временем перешел в перебранку, так что когда мы просмотрели пятьдесят с лишним книг на столе, оба глядели не на меня, а друг на друга и еле сдерживали злость.

– Придется мне огорчить хозяина, – решительно объявила я. – Ни одна из этих книг его не устроит. До свиданья.

– Слышал? – спросил Иезекия Ашер Стивена Дэя, когда я собралась уходить.

– Эта непотребная девка ослушалась хозяина, – сказал Стивен Дэй Иезекии Ашеру. – Он велел ей купить три экземпляра, а она не взяла и одного. Он не поручал ей проверять качество моей работы…

Однако я уже вышла на улицу и, схватив правой рукой лопату, двинулась по Уотер-стрит.

В левой руке я держала украденную Массачусетскую Псалтирь.

Читатель, я просто вышла в дверь, держа книгу на виду, а лавочник с печатником ничего не заметили. Они не только перестали обращать на меня внимание; даже видя меня уголком глаза, они не заметили кражи. Я совершила нечто для них немыслимое, а они не могли увидеть то, чего не в силах были вообразить. Тем не менее я здорово нервничала и еле поборола желание припустить бегом или хотя бы обернуться через плечо. Но я стащила книгу, и это сошло мне с рук.

Лопата – есть. Псалтирь – есть. Самое трудное позади. Теперь к бочару, затем к валуну, и можно возвращаться. У меня все получается! Чувствуя себя увереннее, я расправила плечи и зашагала быстрее. На первом же перекрестке я свернула направо, миновала аптеку и шорную лавку. За следующим поворотом налево, как я знала по старой карте, была бочарная мастерская.

Она располагалась во дворе, который выходил прямо на улицу. Здесь теснились бочки, бочонки и бадьи самых разных размеров, а на огромном пне посередине лежала груда металлических ободьев. Ножи, топоры и тесла разместились рядом на длинном верстаке. Уютный запах стружки заглушал всепроникающую вонь. Бочар в кожаном фартуке поверх коричневого, изрядно вылинявшего пуританского наряда, без воротника и шляпы, склонился над незаконченной бочкой и с помощью молотка и чего-то вроде тесла набивал на нее обруч.

– Вы делаете водонепроницаемые бочонки? – спросила я.

– Могу, – не поднимая головы, ответил он. – А тебе что надо?

– Упаковать вот эту вещь, – ответила я, показывая книгу.

Бочар поднял голову. Он был приятной наружности, примерно одного сложения с Тристаном, и, в отличие от всех встреченных здесь мужчин, держался как человек, который в ладах с собственным телом. Он мельком глянул на книгу, потом на меня и задержал взгляд, изучая – нет, не мое лицо, а меня всю, так что захотелось съежиться. Потом он тряхнул головой, встретился со мной глазами и сказал:

– Так что?

– Мне надо упаковать ее в водонепроницаемый бочонок, – сказала я. – Мой хозяин в Бостоне велел.

– Твой хозяин в Бостоне. Это та книга, о которой все говорят? – без особого интереса спросил бочар.

– Первая книга, отпечатанная в Америке, – ответила я и, сознаюсь, ощутила (и ощущаю до сих пор) благоговение от этой мысли.

Он пожал плечами:

– Хорошее дело для тех, кто читать умеет, но для общего блага совсем не то, что первая мукомольня или первая кузня.

– Верно, – согласилась я.

Бочар отложил тесло, протянул руку.

– Дай-ка глянуть на твое сокровище.

Я вошла с улицы во двор (по правде сказать, особой разницы между ними не было). Бочар протянул мозолистую ручищу и взял книгу.

– Для восьмигалонного бочонка маловата, – пробормотал он себе под нос и посмотрел на меня. Что-то слегка изменилось в его взгляде – как прежде у дядюшки Григгза, паромщика и печатника. Может, пуритане всегда так смотрели на женщин. А может, мне со страху мерещилось. – У меня нет бочки такого размера, но есть бадейка с крышкой, которую я могу переделать для твоих нужд.

– Благодарствую, – сказала я. – Если вы уверены, что она не пропускает воду.

– Можешь бросить ее в океан, и через сто лет в ней будет так же сухо, – с беспечной уверенностью пообещал он.

– Наверное, мне надо во что-нибудь завернуть книгу, чтобы углы не побились.

– У меня в лавке есть войлок обручи смазывать. Заверни в него, хватит.

– Еще раз благодарствую, – ответила я, немного смущаясь от пристальности его взгляда.

Он посмотрел на бочку, над которой работал, решил, видимо, что она может немного обождать, оглядел двор, нашел бадейку с крышкой и бросил томик внутрь без всякого почтения к его материальной или духовной ценности.

Потом принес войлок, выбрал среди обручей маленький и ловко прибил крышку так же плотно, как донце бочки. Я любовалась его ладной фигурой и красивым лицом – мне было странно, что они произвели на меня такое сильное впечатление, – и одновременно гадала, как буду расплачиваться. У меня был только белый вампум матушки Фитч. Я читала, что он ценится меньше лилового, но этим мои познания ограничивались. Я даже не знала, дороже он свинцовой пули или дешевле.

Бочар кончил работу и протянул запечатанную бадейку. Я благодарно улыбнулась и хотела уже ее взять, но бочар поднял ее над головой.

– А теперь будем рассчитываться, – сказал он. – Какие у тебя деньги?

– Только вот, хозяин дал. – Я достала из мешочка вампум и протянула ему.

– Красивая бусина и хорошее начало, но моя работа стоит больше.

– У меня больше ничего нет.

– Ну конечно же, у тебя кое-что есть, – произнес он тихо и многозначительно.

У меня мурашки побежали по коже.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Еще как понимаешь, – ответил бочар, глядя на меня в упор.

И прежде чем я успела отскочить, он свободной рукой обхватил меня за ребра. Я машинально попыталась вырваться, но бочар держал крепко.

– На этом теле корсета нет; я и так бы сказал по твоей осанке.

Я поежилась и вновь сделала попытку вырваться, но он обхватил меня еще крепче.

– Твой хозяин отправляет тебя по своим поручениям, незашнурованную, и денег дает мало. Думаешь, я не знаю, что это значит?

– Мой корсет порвался, – сказала я, лихорадочно соображая. Больше всего мне хотелось огреть его лопатой и убежать, но тогда книга осталась бы у него! Надо бы как-то выманить книгу!

Бочар только расхохотался.

– Отчего у девушек рвутся корсеты? Не твой ли хозяин его порвал? Уверен, ему понравилось.

– Вы неверно истолковали…

– Не бойся, – весело отвечал он, – я не донесу на тебя преподобному Шепарду. Но твой хозяин велел тебе быть щедрой в обмен на мою щедрость. По счастью, я на такой обмен охотно соглашусь.

Он притянул меня ближе к себе и обвил рукой мою талию.

Я уперлась ладонью ему в грудь, чтобы оттолкнуть нахала, но он воспринял это как ответную ласку и обрадовался. Я поняла, что из этой неприятности не выкрутиться, значит, надо обратить ее себе на пользу.

– Ты верно угадал, – обреченно проговорила я.

Он улыбнулся еще шире.

– Отлично.

– Но только, – продолжала я, стараясь говорить спокойно (лучше, конечно, было бы придать голосу зазывность, но этого совесть уже не позволила), – мне надо выполнить срочное поручение, а вам – закончить бочку. Дайте мне бадейку, и я вернусь через час, и тогда смогу быть… щедрой.

Улыбка бочара немного померкла.

– Сперва ты будешь щедрой, потом отдам бадейку, – победно объявил он.

– Она нужна для моего поручения. Но я оставлю вам бусину вампума и маленький задаток.

Я оглядела улицу – она была пуста. Тогда, понимая, что это глупо – но необходимо, – я нагнулась и приподняла подол. Можно было не говорить ему, чего недостает – чулок и нижней юбки. Вряд ли он часто видел женские щиколотки, а уж тем более икры, я же показала ему ногу до колена. Бочар тут же притянул меня к себе; сквозь одежду чувствовалось, как у него встает. Я изобразила улыбку. Он больше не казался мне красавцем.

– Мне приятно будет расщедриться для вас, – шепнула я и поцеловала его в щеку. Буэ.

Бочар так расцвел, что я даже испугалась: неровен час он в меня влюбился. Ответив на мой поцелуй, он отпустил меня и сказал строго:

– Только чтоб точно вернулась.

– Душой клянусь.

Он отдал мне бадейку. Я поблагодарила его улыбкой и быстро пошла прочь. Сердце стучало так, что я чувствовала его пульсацию в горле.

Читатель, по счастью могу сообщить тебе, что следующий этап моего задания обошелся без происшествий, хотя жара меня, конечно, заколебала утомила. Мне надо было пройти по Уотертаунской дороге (теперешней Массачусетс-авеню) до определенного поворота, где она пересекала ручей, и дальше вдоль него до валуна. Проще простого. Удивительно было узнать валун в мире, где все остальное было таким непривычным.

На рытье ямы ушло больше времени, чем я ожидала, возможно, из-за усталости после трудного дня, к тому же я занозила черенком лопаты кожу между большим и указательным пальцами. По ходу дела мне попалась индейская мусорная куча – раковины устриц и других двустворок. Я поставила бочонок на дно, закидала землей с ракушками и притоптала, как могла. Затем с лопатой в руке (и слоем грязи на лице, руках, юбке и башмаках) я вернулась в поселок, а оттуда вдоль западной стены, держась как можно дальше от бочарной мастерской, заспешила к переправе.

Мне снова повезло: паром стоял у этого берега. Однако мне нечем было заплатить за переправу.

Кроме обещания быть щедрой. Очевидно, все встреченные сегодня мужчины по осанке видели, что я не зашнурована – отсюда их смущение. Быть может, удастся этим воспользоваться и в случае с паромщиком?

Однако надо было принять в расчет его младшего брата. Младший на меня не пялился – может, девушки его не привлекали. Или он был близоруким. Или рьяным пуританином. В любом случае он был помехой.

Я подошла прямиком к старшему брату и сказала с улыбкой:

– Теперь мне надо обратно на ту сторону.

Парень чуть покраснел, и я поняла, что он у меня в кармане.

– Добрый день. – Он протянул руку. – Давай плату.

– Я думала, что первый раз заплатила за переправу в обе стороны.

Он легонько мотнул головой:

– Кто сказал тебе такую неправду?

– Так было на переправе у меня дома в Англии. Я в Америке недавно и часто ошибаюсь. Если бы я догадалась спросить, наверняка хозяин дал бы мне больше денег на дорогу.

– Твой хозяин без твоих вопросов знал, сколько стоит переправа. – Парень скользнул взглядом по моему скрытому одеждой, но незашнурованному торсу и вновь посмотрел мне в лицо. – Мне не нравится, как твой хозяин с тобой обходится, – тихо проговорил он.

Я заставила себя покраснеть (до той минуты даже и не знала, что это умею).

– Такова моя нынешняя участь. Мне очень стыдно, что я не узнала, сколько стоит переправа, но очень прошу сегодня меня перевезти. Следующий раз я буду с деньгами.

Я постаралась изобразить жалобный взгляд бедной-несчастной девушки, чувствуя себя идиотски и радуясь, что Тристан этого не видит и не станет меня поддевать.

Паромщик задумался на мгновение, затем убрал весло, впуская меня в лодку.

– Садись, – сказал он разом ласково и недовольно. – С братом я это улажу. Но смотри, чтобы твой хозяин не вздумал нас снова морочить.

– Морочить?

– Он отлично понимает, что делает, отправляя полуодетую служанку как… товар.

Я покраснела еще сильнее, на сей раз непритворно.

– Мне удивительно это слышать. Я поговорю о нем со священником.

Паромщик одобрительно кивнул… и улыбнулся прежней робкой улыбкой. До чего мило: он позволял себе пялиться на меня, только если точно ни на что не рассчитывал.

Обратно через реку Чарльз переправились без всяких приключений. Путь, который я утром проделала на телеге, пешком занял около часа и тоже обошелся без происшествий. За все время я не встретила ни души. Тени уже начали удлиняться, когда я, усталая и взмокшая от жары, вернулась к матушке Фитч.

Ведьма ставила котелок на прикрытые решеткой уголья в очаге. Пахло по большей части овощами, чуть-чуть бараниной. Чего не было совсем, так это запаха пряностей. У открытого окна сидела девочка лет восьми и пряла на веретене. Лицо у нее было скучающее. При виде меня она просияла.

– Мама, это та тетя? – спросила она.

Матушка Фитч обернулась через плечо.

– Да.

Затем добавила, обращаясь ко мне:

– Моя дочь такая же, как я. И я ей про тебя рассказала.

Девочка, одетая почти как мать – вернее, в точности как я, поскольку корсета на ней не было, – положила веретено и очень серьезно посмотрела на меня круглыми от благоговейного восторга глазами.

– Откуда вы? – спросила она.

– Из другого места, – довольно резко произнесла ее мать. – Элизабет, дети слушают, а не говорят.

– Может быть, Элизабет захочет послушать мой рассказ про корень скво. – Мне хотелось поскорее выполнить свою часть сделки, чтобы матушка Фитч выполнила свою – отправила меня домой.

– Да. Но не только. Если ты подробнее расскажешь о своем деле, мы можем быть тебе полезны не только в этот один день.

– Правда? – Я обрадовалась, но и удивилась.

Она указала на табурет, который теперь стоял на середине комнаты, где ощущался слабый ветерок из окон. Я с благодарностью села.

– Я весь день об этом думала, – продолжала матушка Фитч. – Я – первопоселенец и знаю, как важно делать все с заботой о будущих поколениях. Моя дочь очень талантлива и умеет больше, чем я в ее лета, но здесь ей развернуться не дадут. Если она и те, кто будет за ней, сумеют вам послужить, то, возможно, наш переезд сюда послужит некой цели, пусть и не той, что виделась мне.

Девочка плюхнулась на пол у моих ног и заглянула мне в лицо почти умоляюще.

– Здравствуй, Элизабет, – сказала я. – Меня зовут Мелисанда.

– Знаю. Ты мне уже говорила, – ответила девочка.

Я состроила изумленную гримасу, поскольку ничего такого не помнила. Матушка Фитч взглянула на дочь и строго свела брови.

– Я не это имела в виду, – проговорила девочка неуверенно, словно актриса, которой суфлер подсказывает непонятную реплику.

У меня от усталости не было сил всерьез обдумывать эту странность.

Воспользовавшись благоприятным поворотом событий, я провела у матушки Фитч часа два, объясняя ей и дочери (в понятных для них выражениях) общие принципы ДОДО. Матушка Фитч вновь расхохоталась в ответ на утверждение, что крохотный анклав религиозных фанатиков вырастет в нечто всемирно значимое, но тем не менее велела дочери слушать меня внимательно. Где-то в глубине души она не сомневалась в моих словах. Мы заверили друг друга во взаимном расположении, и, когда закатное солнце, слепя глаза, уже било в южное окно, я приготовилась перенестись обратно домой.

Диахроника

день 323

В которой мы на горьком опыте узнаем, что ничего так просто не получается

Я была в ОДЕКе. Как и прежде, от внезапного разрыва связей с миром Бостона 1640 года я на время потеряла ориентацию и вынуждена была сесть на пол. Чуть-чуть собравшись с мыслями, я надела кислородную маску – вдруг в камеру просочился гелий. Однако я была голая и скоро задрожала от холода. Глянув на себя, я с радостью отметила, что не притащила на себе грязи из 1640-го. Даже заноза от черенка лопаты осталась в прошлом, хотя кожа по-прежнему саднила. Одежда – футболка и джинсы – куда-то делась.

Я хлопнула по большой красной кнопке открывания дверцы. За те недели, пока мы готовились к этому дню, Максы вернулись в увеличенном количестве и добавили множество усовершенствований. Теперь испытуемого не должен был выпускать из ОДЕКа помощник в кухонных рукавицах – дверца открывалась автоматически. Облако морозного пара на мгновение скрыло мою наготу, так что я успела завернуться в плед, висевший на крючке у дверцы.

Большое помещение, где раньше находился ОДЕК, пульт управления и все остальное, прибрали и разделили надвое стеклянной стеной. Пульт управления теперь был по другую сторону стекла. Сквозь него я видела Тристана, Эржебет, Ребекку и Оду. Они аплодировали и показывали большие пальцы.

Максы также установили в углу помещения с ОДЕКом душевую кабинку и подключили систему, которая вбрызгивала в горячую воду дезинфектант. Я зашла туда и долго стояла под душем, тщательно оттираясь чем-то вроде жидкого мыла – оно должно было уничтожить всех бактерий и вирусов. Рядом с душевой кабинкой в лотке из нержавейки лежали таблетки, и я, выйдя, их приняла. Тем временем ОДЕК и само помещение опрыскивали дезинфектантом и обрабатывали бактерицидным фиолетовым светом.

Я вошла в небольшую раздевалку, где лежала моя одежда, и уже в футболке и джинсах шагнула через другую дверь в помещение с пультом управления, где меня встретили как героя-победителя.

– Ты не погибла, – гордо объявила Эржебет. – Я знала, что так будет. Ты не такая, как генерал Шнейдер.

Ребекка смотрела на меня округлившимися глазами и качала головой:

– Я даже не знаю, о чем вас спрашивать.

– Это хорошо, – ответила я, – потому что я даже не знаю, что сказать. Давайте отправимся на место и посмотрим, там ли книга. Остальное объясню позже.

Но тут из коридора донеслось ликующее: «Стоукс!», и меня сгреб в охапку Тристан – который выходил поговорить по мобильному с вашингтонским начальством, сообщить хорошую новость. Ощущения почти как когда меня облапил бочар, только без эрекции и не противно. Я поняла, в каком напряжении была все прошедшие часы. Ни в чем я так сейчас не нуждалась, как в этих крепких дружеских объятиях.

Разумеется, я ничего не сказала, только похлопала его по спине и дождалась, когда он меня отпустит.

– Рассказывай! – потребовал Тристан. – Рассказывай все.

– По пути к валуну.

Он просиял:

– Ты ее закопала! Все получилось!

Я попыталась не раздуться от гордости.

– Конечно. Но я хочу пойти туда, пока еще хорошо помню, где именно ее закопала.

– У нее получилось! – заорал Тристан, обращаясь к миру в целом. – Ты отличный парень, Стоукс. Пошли. Машина профессора стоит позади здания.

Меня ошеломляло все: запах выхлопных газов, городские шумы, швы на моих джинсах, мягкость автомобильного сиденья. Мне чего-то мучительно недоставало. По пути через Сентрал-сквер и дальше по Массачусетс-авеню я, как могла, подробно описала всем четверым (Ода вел машину) прошедший день. Эржебет пришла в восторг, узнав, что живет в куда лучшую эпоху, чем несчастные пуританские ведьмы.

– Отрадно сознавать, что кто-то страдал даже больше моего из-за того, что попал в неудачное место в неудачное время, – сообщила она нам.

Мы научились не отвечать на такие ее выпады.

Наконец подъехали к дому, и все впятером прошли через калитку в сад и дальше на задний двор.

Валун был здесь – он казался пониже, чем четыреста лет назад, но лишь чуть-чуть, да и то главным образом потому что его окружал сад. Почти невозможно было сообразить, где раньше протекал ручей, но в любом случае мне нужна была ближняя сторона валуна. Я нашла знакомый выступ камня, сориентировалась по нему, легла на траву, коснулась его вытянутой рукой и похлопала по земле рядом с моим плечом.

– Прямо здесь. В запечатанной бадейке.

Лопаты уже были наготове. Копали все. Даже Эржебет приняла участие – по большей части символическое.

Через час у нас была яма пять футов глубиной и десять шириной, а от огорода Ребекки не осталось практически ничего. Задний двор напоминал археологический раскоп. Собственно, это он и был: мы нашли ржавый игрушечный грузовик примерно пятидесятых годов двадцатого века и несколько костей, вероятно, зарытых собакой. Ниже нам попался целиком проржавевший фонарь девятнадцатого столетия. А под ним – и тут сердце у меня забилось быстрее – лежали те самые битые ракушки, которые я держала в руках четыре века назад, несколькими часами раньше…

И все.

Бадейки под ними не было.

Из дневника Ребекки Ист-Ода

16 июня

Температура сегодня около 75^о по Фаренгейту, ясно, солнечно, безветренно. Барометр стоит.

Все овощи: погибли. Цветы: по большей части вытоптаны. Пионы с южной стороны (в бутонах), желтая азалия (в бутонах) и почти все розовые кусты по-прежнему живы-здоровы.

Огород полностью уничтожили ради книги, которую Мелисанда, по ее словам, зарыла четыреста лет назад. Никаких следов. Ни разу не видела Мел такой расстроенной и растерянной. Мы стояли перед огромной ямой на месте моих грядок. Тристан в утешение заметил, что «по крайней мере почву взрыхлили». Мел, качая головой, обошла яму, спрыгнула в нее, встала на четвереньки, ощупала землю, попыталась копать руками.

Эржебет (она так и ходит везде со своей винтажной сумкой под мышкой) наблюдала за нами с видом насмешливого превосходства.

– Очевидно, книги здесь нет, – сказала она. – Надо будет попробовать снова в другой Нити. Это совершенно нормально.

Мел из ямы вопросительно глянула на Тристана. Тристан и Фрэнк тоже переглянулись.

– Что значит «другая Нить»? – спросил Фрэнк.

Эржебет пожала плечами:

– Это значит другая Нить. Времени, – пояснила она, видя наше непонимание. – У вас есть для этого какие-то заумные термины, а я просто говорю, как есть. Существует много возможностей, и ты не управляешь тем, на какую из Нитей влияешь при вызове. Над этим ты не властна. Магия не дает всемогущества. Так что Мелисанда просто попала в одну из Нитей, и эта одна Нить не изменила события, как вам хочется. Возможно, если она отправится в другую Нить, и в другую, и в достаточном числе Нитей произойдут мелкие перемены, то здесь и сейчас это скажется желаемым образом.

– У меня мозги плавятся, – усталым голосом проговорила Мел. – Вы хотите сказать, я должна еще раз туда отправиться и все повторить? Заново прожить этот день?

– Конечно, – ответила Эржебет. – Скорее всего несколько раз.

Мелисанда застонала и бросилась на землю в яме – Офелия в сухом доке.

– Я почти с большей охотой вернулась бы к Блевинсу.

Эржебет (строго): Вы упрощенно представляете себе сложный процесс. Это как с евро. (Общие недоуменные взгляды.) Если кто-то придумал новую монету, назвал ее евро и пришел что-нибудь на нее купить, она не станет деньгами вот так сразу. Но поскольку много людей согласились ввести новые деньги и расплачиваться ими снова и снова, теперь в ходу евро, а старые деньги – нет.

Тристан (раздраженно): Плохое сравнение. Это был экономический шаг правительственных органов, а не…

– Решали правительственные органы, но это не случилось, не стало реальностью, пока много людей не перестали делать что-то по-старому и не начали делать это по-новому, сознательно и целенаправленно. Теперь, разумеется, все расплачиваются евро и никто об этом не задумывается.

Мел встала и отряхнула с джинсов влажную черную землю. Эржебет находит ужасным, что Мел «одевается как мужчина», и даже не как приличный джентльмен, а как сельскохозяйственный рабочий. Она постоянно убеждает Мел носить платья и красить губы. В некоторых советах Эржебет есть резон, поскольку вкус у нее хороший, хоть и не менялся с пятидесятых годов. Но сегодня джинсы – правильная одежда.

– Сколько раз мне придется это повторять, прежде чем сработает? – обессиленно проговорила Мел.

– Точно сказать не смогу, но попробую определить из симпатии к тебе, – сказала Эржебет и достала из сумки вещь, похожую на измочаленную веревочную швабру.

– Что это? – спросил Тристан. По тону было ясно, что он видит ее впервые.

– Мой цамологеп, – ответила она с вызовом и начала задумчиво перебирать шерстинки – нити.

Тристан вопросительно повернулся к Мелисанде.

– Калькулятор, – перевела та. – Не как настольный калькулятор, скорее как счетное устройство.

Мы все смотрели, как Эржебет выбрала нить, тщательно изучила, что-то бормоча себе под нос, вытянула ее из основной массы. У основания нить была спутана с соседними.

– Да, – сказала Эржебет, убирая все обратно в сумку. – Тебе придется туда вернуться. Следующий раз мы заметим изменения.

– То есть в следующий раз книга будет здесь?

– Почти наверняка нет! – фыркнула Эржебет. – Но мы приблизимся к тому, чтобы книга была здесь в следующий раз.

– Простите, – с вежливой улыбкой спросил Фрэнк, – не покажете ли вы мне, как эта вещь работает?

Эржебет пришла в ужас и крепче прижала к себе сумку.

– Я не могу дать вам мой цамологеп, – сказала она. – Я сама его сделала с матушкиной помощью. На это ушли годы. Я скорее отрежу себе волосы и отдам их вам.

– Я не хочу его забрать. Только посмотреть.

– Вам он ничего не скажет. А если вы станете его трогать, то можете изменить. Так что нет.

– Можно хотя бы спросить, для чего он вам служит? – спросил Фрэнк.

Тристан протянул Мел руку, помогая вылезти из ямы, и я отдала ей свитер. Вечерело, в воздухе уже чувствовалась прохлада.

Эржебет взглянула на свой странный предмет, как будто вопрос представил его в совершенно новом свете.

– Для чего он мне служит? Это… своего рода жульничество.

Она издала короткий резкий смешок: мол, упрекните меня, если посмеете.

– Жульничество?

– Каждое действие производит другие действия и так далее. Так что, много последствий. Надо учитывать все возможные последствия, иначе случится плохое. Никто не способен одновременно удержать в голове столько информации. Цамологеп помогает мне прослеживать возможные последствия.

– И как именно он работает? – спросил Фрэнк. Лицо его светилось предвкушением – сейчас утолят его научный зуд.

– Легче будет показать после того, как Мелисанда проделает это все несколько раз.

– Несколько раз, – тихо повторила Мел таким голосом, словно у нее грипп. – Хорошо. Но прежде я хочу поесть по-человечески.

– Я отвезу тебя домой, – сказал Тристан, бросая ей мою чистую садовую тряпочку, чтобы вытереть с лица землю. – Молодцом, солдат. Завтра попробуем снова. Идемте, Эржебет. Э… – Он глянул на яму, потом на меня. – Извините, что все тут перекопали, мэм. Я завтра пришлю людей перекидать землю обратно.

– Помидоры это не спасет, – ответила я.

– Ну, надо сделать, как было, чтобы можно было раскопать снова, – произнес он почти виновато.

Когда они ушли (Эржебет теперь живет у Мел, которая переехала в квартиру побольше), мы с Фрэнком переглянулись в сгущающихся сумерках над тем, что раньше было моей лучшей огуречной грядкой.

– Какая интересная вещь, этот… цамологеп, – сказал Фрэнк, неверно выговаривая слово. – Интересно, удастся ли мне понять, как он работает и что она с ним делает.

(Я могла бы догадаться, что́ для него будет главным итогом дня: не провал операции, не будущее, не загубленный огород, а любопытный гаджет.)

Я вспомнила про вещь на чердаке. Подумала: «Лучше бы ее там не было». И: «Лучше бы я не знала, что она там есть». Но светящееся мальчишеским жаром лицо Фрэнка… Уже больше пятидесяти лет я от него таю.

– Подожди здесь, – сказала я. – Скоро вернусь. Я знаю, где такой найти.

Диахроника

день 324

(колониально-бостонский вимн, 1640)

В которой я, не преуспев, повторяю попытку снова и снова

Стрела настигла меня до того, как я рухнула на землю.

От растерянности я не сумела сдержаться и вскрикнула. И тут же мне вспомнились слова матушки Фитч: «Другой раз стрела в тебя попадет». Она имела в виду, что сейчас, во второй раз, стрела в меня попала. Матушка Фитч знала. Знала, что я оказывалась тут неоднократно. Интересно, что еще она знает?

Словно в полусне я слышала, как она кричит на Самюэля, как приказывает мне не двигаться. Через некоторое время матушка Фитч принесла одеяло и – на сей раз – полотняную ленту, которой перевязала мне икру. Стрела лишь задела ногу; рана, или, вернее, глубокая царапина, действительно требовала перевязки, но я по крайней мере не охромела. Однако она сделала этот кошмарный день еще более кошмарным.

Последовало шестичасовое дежавю, скрашенное тем, что запоздалое понимание превратилось в дар прови́дения. У нас с ведьмой произошел почти тот же разговор, что в мой первый визит. От маисовой каши я отказалась, зная, что желудку от нее будет плохо. Когда матушка Фитч дала мне ружейную пулю и вампум, я попросила еще одну бусину и получила ее. Я взмолилась дать мне корсет, потому что я иду в люди, а матушка Фитч остается дома, но та отказала, пояснив, что матушка Григгз придет к ней шить лоскутное одеяло, и негоже при соседке выглядеть распустехой.

– Впрочем, всегда не стесняйся меня спрашивать, – добавила она. – Иногда я смогу его уступить.

По сути, она дала понять, что знает о неоднократности моих посещений. Теперь слова дочери «вы мне уже говорили» обрели смысл. Я решила, что закончу дела в Кембридже и расспрошу матушку Фитч о ее понимании Нитей, как называла их Эржебет. Возможно, из объяснений разных ведьм удастся выстроить доступную нам картину.

Дежавю вернулось, когда дядюшка Григгз бросил на меня тот же осуждающий взгляд. Мы доехали до реки. Паромщик так же ел меня глазами, мальчишки так же плескались в воде. Чуть прихрамывая, с лопатой в руке, я снова прошла по Уотер-стрит до лавки, где Ашер и Дэй спорили о качестве печати. Прежний трюк сработал – удивительно, как спокойно я себя чувствовала, зная, что он мне удастся. Однако, подходя с украденной книгой к бочарной мастерской, я замедлила шаг. У меня было подозрение, что даже если предложить бочару обе бусины (включая ту, что предназначалась на обратный путь), он все равно объявит плату недостаточной. Главная моя беда – отсутствие корсета.

Но по крайней мере я знала, что меня ждет, и это странным образом успокаивало. Я сразу повела себя чуточку развязно и не дала себя облапить, а посулила будущую «щедрость» до того, как бочар начал меня домогаться. Он сразу стал как шелковый, поэтому я получила бадейку быстрее и ушла не в таких растрепанных чувствах, как прошлый раз.

Дежавю продолжалось по дороге к Уотертауну, в роще у ручья и возле валуна. Прежде чем копать, я сняла фартук и обмотала им руку, так что избежала занозы. Мышцы болели после вчерашней работы – тело помнило все, что произошло тогда, хоть я и находилась далеко-далеко в прошлом от вчерашнего дня. И еще меня страшно мучил голод. И нога болела как сволочь весьма ощутимо. Так что мое расположение духа оставляло желать лучшего.

Я снова нашла индейскую мусорную кучу и на сей раз, закончив копать яму, высыпала ракушки на дно, а бадейку поставила на них и забросала землей. Совершенно измотанная и несчастная, побрела я назад к реке, где заплатила за перевоз, так что благополучно избежала разговора с паромщиком. Остаток пути отнял у меня последние силы; я еле-еле заставила себя поблагодарить матушку Фитч и поговорить с ее дочерью. Всякое желание расспрашивать про Нити улетучилось. Впрочем, она повторила вчерашнее предложение, что меня несколько приободрило.