Текст книги "Взлет и падение ДОДО"

И внезапно на меня накатило беспокойство, что время уже позднее и что-нибудь важное может произойти без меня. Так что я села в джип и, постояв в вечерних пробках, добралась до офиса. Не могу сказать, что сильно скорбела о неудаче своей поездки, ибо из нее вытекала возможность бесплатно поехать в Новый Орлеан, а это было круто замечательно.

Я приехала в офис под конец дня. Тристан спал на диване. Я стала готовить кофе в ультрасовременной кофеварке, доставшейся нам от изгнанных соседей. Пока она булькала и шипела, я от нечего делать машинально достала смартфон. На экране было сообщение от службы мгновенных сообщений Фейсбука.

«Буду ждать в вестибюле», – писала мне незнакомая венгерская женщина. Сообщение было отправлено в 9:04.

– Господи! – воскликнула я вслух. Как я умудрилась за целый день ни разу про нее не вспомнить?

Раздался механический треньк, и появилось новое сообщение: «Я прождала ВЕСЬ ДЕНЬ. Где вы были?» Она снова сменила фотографию профиля – теперь на абстрактное лиловое пятно.

Я растолкала Тристана. Он спал крепко, но тотчас проснулся, вскочил, отпихнул меня в сторону, не вникая, кто это, и принялся озираться.

– Это я. Успокойся.

– Ты меня напугала, – ответил он укоризненно.

Я указала на телефон:

– Посмотри.

Пока я показывала ее сообщения, нашу переписку и ее пустой профиль, внизу страницы с механическим треньком всплывали новые послания мисс Карпати: она видит меня онлайн, так почему я не отвечаю?

Тристан мгновение размышлял, глядя на смартфон.

– Владимиры этим всерьез занялись. Интригующе-дефис-подозрительно до последней степени. Ответь, что поговоришь с ней завтра. Сегодня у нас пробный прогон.

Я напечатала: «Извините. Буду у вас завтра вечером».

Тут же пришел ответ: «Из-за чего задержка?»

«Технические затруднения», – ответила я.

«С ОДЕКом?» – мгновенно напечатала она.

Я глянула на Тристана.

– Черт, – выдохнул он. – Кто она?

Потом подошел ближе, коснувшись меня плечом.

– Скажи ей, что не можешь обсуждать это онлайн, – прошептал он, словно боялся, что его подслушают.

Я напечатала его слова.

«Ты будешь со своим мистером Тристаном Лионсом? – напечатала она в ответ. – Я хочу с ним познакомиться».

Я глянула через плечо на мистера Тристана Лионса. Тот кивнул, глядя на экран.

– Мы могли бы поехать сейчас, – предложила я.

Он мотнул головой:

– Мы не знаем, во что суемся. Скажи, да, я приеду с тобой. Но завтра.

«С мистером Тристаном Лионсом, – напечатала я. – Завтра вечером».

«Приезжайте до 6 вечера, иначе труднее будет уйти из-за ночного режима охраны».

Мгновение мы оба таращились в экран. Потом Тристан мягко забрал у меня мобильный и бросил на диван.

– Не терпится получить объяснение. – Он устало улыбнулся. – Забавно, что она назвала меня твоим мистером Тристаном Лионсом.

Меня бросило в краску.

– Может быть, она имела дело с другим Тристаном Лионсом. Наверняка в мультивселенной он не один. Кофе готов.

– Хорошо, – ответил Тристан. – Потому что ОДЕК тоже готов.

За то время, что я была в Салеме, все микросхемы закрепили на стенах внутренней полости. Электромагниты тоже установили: они держались на решетке из стальных уголков, сваренной вокруг внешнего танка. Судя по черным пятнам на полу, искры от сварки иногда поджигали ковер; вокруг наиболее крупных дыр лежали полутени порошка, очевидно, из огнетушителей, а сами огнетушители теперь валялись на полу, словно бутылки после студенческой попойки. Тристан на ходу отпихнул один ботинком и посоветовал мне глядеть под ноги.

– Твои друзья достали тебе жидкий гелий? – спросила я.

Безусловно, я первый раз в жизни произносила такую фразу.

– Достанут.

– То есть не достали пока?

– Будем проверять с жидким азотом. Гораздо дешевле.

Словно по команде с улицы донеслось настойчивое бибиканье; мы слышали его через рулонные ворота грузового входа.

– У-ху-ху! – заорал Тристан. – Же-эн-два! Вперед, ребята! Труба зовет!

Он по проезду для танков прошел к воротам и нажал кнопку. Ворота поднялись, и с эстакады, распугивая чаек и крыс, задом въехал тягач с платформой, которую целиком занимала белая, похожая на сосиску цистерна. Откуда-то возникло множество заспанных Максов и Владимиров. На тягаче огромными буквами, заметными из космоса, было написано «ЖИДКИЙ АЗОТ». Ах да, жидкий азот, же-эн-два. После того как Тристан обменялся с водителями несколькими омерзительно бодрыми фразами, цистерну шлангами подсоединили к резервуарам, грубо привинченным к бетонной стене. Впечатляющий вой раздался из устройства, которое мне представили как криогенный насос. Когда же-эн-два попадает в теплые внутренности резервуара, раздается неописуемое шипение – вообразить его можно, только если вы слышали, как весь бекон Айовы вывалили на раскаленный гриль размером с Делавэр. При этом образовалось соответствующее количество холодного млечного тумана. Тристан схватил меня за руку и потянул на улицу.

– Не токсично, – заверил он, – но…

– Но мне нужен кислород.

– Да. Я знал, что ты мне нравишься, Стоукс.

– Поэтому в ОДЕКе и нужна система жизнеобеспечения?

Тристан скромно пожал плечами:

– Есть некоторые нежелательные варианты, например, замерзнуть до смерти или задохнуться, которые надо учитывать, если мы собираемся запереть испытуемого в герметичную камеру, полностью окруженную криогенной жидкостью при температуре четыре кельвина.

Шипение и образование пара происходило потому, что стенки резервуара имели комнатную температуру. Когда они остыли, закачка же-эн-два пошла так спокойно, словно это вода из-под крана. Туман рассеялся, и Тристан принял решение – надо полагать, научно обоснованное, – что мы можем вернуться внутрь. Я прошла вслед за ним через грузовые ворота, мимо резервуаров, к дверце ОДЕКа, которая сейчас была приоткрыта. Я шагнула на порог и огляделась.

Каждый квадратный дюйм камеры, включая пол и потолок, покрывали зеленые платы, исписанные тонкими дорожками оранжево-красной меди и утыканные электронными компонентами. Среди последних преобладали черные прямоугольнички интегральных схем, но были и светодиоды, мигающие разноцветными огоньками. С потолка свешивались две кислородные маски – надо полагать, часть системы жизнеобеспечения. Если гелий просочится в камеру и вытеснит воздух, люди в ней потянут их вниз и наденут. (Я никогда не увлекалась естественными науками, но наш школьный учитель химии был вылитый Орландо Блум, так что я прилежно посещала его уроки.)

По-прежнему балансируя на приподнятом порожке, я обернулась и глянула через дверцу ОДЕКа на окружающее камеру пространство. Там, где прежде располагалась глава конференц-стола, теперь стоял пульт управления, соединенный с ОДЕКом большой пластмассовой трубой, внутри которой тянулись сгустки проводов. Над ним по кабельной лестнице из серверной низвергался водопад сетевых кабелей и оптоволокна. За ним, что-то сверяя по айпаду, сидел предположительно-корейский Макс. Ода-сэнсэй и его жена Ребекка смотрели ему через плечо.

– Ух ты, – сказала я с порожка.

– Правда здорово? – упоенно пропел Тристан и без всякой необходимости подал мне руку, помогая сойти с порожка. – Профессор в восторге. Скажи ему, что он должен включить рубильник.

– Это ваш проект, – миролюбиво проговорил Ода-сэнсэй, отхлебывая кофе из синего термоса. – Вам и принадлежит честь.

– Исходно проект ваш! Мы спорим об этом всю неделю. – Тристан ухмыльнулся мне. – Стоукс, рассуди нас.

Я рассудила в пользу Оды, и Тристан отдал ему честь театральным жестом, скорее ренессансным, чем военным. Потом закрыл дверцу ОДЕКа и задвинул несколько тяжелых металлических запоров.

С нервной улыбкой Ода-сэнсэй отдал термос Ребекке и ответил Тристану чем-то средним между кивком и поклоном. Пультовый Макс встал и таким же полупоклоном пригласил Оду сесть. Тот улыбнулся, словно извиняясь, занял начальственное место и надел наушники с микрофоном.

Наступила исполненная ожидания тишина. Помню, я еще подумала, какой это волнующий миг для Оды-сэнсэя. Меня распирало нестерпимое любопытство. Оно было настолько сильно, что даже вытеснило настоятельную потребность обсуждать Эржебет Карпати.

– Открыть внешние вентиляционные отверстия! – произнес Ода.

Я понятия не имела, о чем он говорит, пока не услышала знакомый лязг поднимаемых грузовых ворот. «Готово!» – крикнул очередной Макс. Ему эхом ответил другой Макс, распахнувший дверь на улицу.

– Системы принудительной атмосферной циркуляции на полную мощность! – продолжал Ода.

Тристан метнулся к белому пластиковому вентилятору – мы закупили таких в «Хоум депо» целую палету – и включил на максимальные обороты. Тут я заметила в комнате еще несколько вентиляторов и, чувствуя желание приобщиться к историческому моменту, включила все, до которых могла дотянуться.

– Готово! – крикнул Тристан, когда все они закрутились.

У грузовых ворот зажужжал более крупный, промышленный вентилятор, и оттуда тоже донесся возглас: «Готово!»

– Мембранные предохранители и разгрузочные клапаны работают нормально, – объявил Ода, глядя на экран. – Начинаю обратный отсчет до запуска криогенного охлаждения. Три… два… один…

Загудели криогенные насосы, а через несколько минут мы услышали скворчание и шипение жидкого азота в трубах комнатной температуры. Теперь я уже понимала общую суть: нам надо было по трубам, установленным Максами, перекачать же-эн-два из больших резервуаров у грузового входа в зазор между внешней и внутренней емкостями ОДЕКа. Но поскольку сейчас температура емкостей и труб превышала точку кипения же-эн-два, жидкость должна была вскипеть, прежде чем все остудится. Как и прежде, от клапанов по всему помещению пополз холодный млечный туман. Однако «системы принудительной атмосферной циркуляции» успешно гнали его во «внешние вентиляционные отверстия». За ними – как все мы могли убедиться по мониторам видеонаблюдения на остатках ближайшей стены, – несколько Лукасов несли дозор, чтобы с улицы не забрели случайные прохожие. Лукасы начали прибывать дня два назад: массивные, молчаливые, в форме охранников без каких-либо нашивок. Мне показалось, что все они восхищаются Тристаном.

Криогенная драма шла на убыль по мере того, как (надо полагать) трубы и емкости становились суперхолодными, и вскоре мы услышали, как между стенками ОДЕКа поднимается уровень жидкости. Ода закупил в «Хоум депо» тонну дешевых цифровых градусников и скотчем прилепил их повсюду. Некоторое время занятно было наблюдать, как их показания уходят в область трехзначных отрицательных чисел.

– Долго еще? – спросила я Тристана, пока ничего не происходило.

– До чего?

– До абсолютного нуля.

Он помотал головой.

– Этого сегодня не будет.

– Я думала, в этом-то весь смысл.

– Ну, извини. Сейчас у нас пробный прогон. С же-эн-два. Который дешевле молока. Если все получится, добудем жидкий гелий и запустим по-настоящему.

– Емкость полна. Дверца полна. Обе держат, – сказал Ода. – Подтверждаю критикальность.

– «Критикальность»? Похоже на что-то из лексикона МЛА, – заметила я.

– МЛА?

– Ассоциация по изучению современного языка.

Тристан вздохнул.

– Это просто означает, что магниты самого нижнего кольца достаточно долго были достаточно холодными, чтобы пройти свою ка-тэ – критическую температуру – и стать сверхпроводимыми.

Кажется, мое ехидное замечание его слегка задело.

– А, вот, значит, для чего пробный прогон, – сказала я.

– Ага. До того как все магнитные кольца станут сверхпроводимыми, мы не можем даже включить ОДЕК в нормальном смысле слова.

Теперь я хотя бы знала, на что смотреть. Емкости, разумеется, заполнялись снизу вверх, так что нижние магниты дольше находились при криогенных температурах. Они располагались по всей высоте ОДЕКа в тридцать два яруса, полностью опоясывающих камеру – внутренний танк. На каждом ярусе Максы установили по светодиодному индикатору. Пока магниты были теплыми, индикаторы горели красным и голубели при достижении сверхпроводимости. Минуты две мы наблюдали маленький, но странно захватывающий спектакль: индикаторы в колонне меняют цвет один за другим.

– Достигнута полная критикальность, – объявил Ода.

Поскольку я стояла рядом с Ребеккой, то под влиянием порыва повернулась к ней и подняла растопыренную пятерню. Она вздрогнула от резкого движения и устремила на меня взгляд голубых глаз. Точно смотришь на два светодиода.

– Пять? – спросила я слабым голосом, думая, что она не узнала жеста.

Ребекка отвернулась, словно желая забыть весь этот неприятный инцидент.

Тем временем ее муж говорил:

– Матрица калибровки внутренних сенсоров рассчитана и передана встроенной программе. Владимиры, готовы к запуску перенормирочного контура обратной связи?

– Готовы! – крикнул Владимир из серверной.

– Запускаю, – сказал Ода и потянулся к одному из немногих механических переключателей на пульте. Это был армейский рубильник, приобретенный (Тристан похвастался) через eBay у коллекционера электрооборудования времен «холодной войны». Чтобы получить доступ к рубильнику, надо было откинуть защитную крышечку, что добавляло торжественности происходящему.

У меня чуть инфаркт не случился, когда Ода включил рубильник и завыла сирена – установленная точно над моей головой. Я зажала уши руками и отвернулась; Ребекка сделала то же самое в зеркальном отражении. Одновременно все освещение в комнате потемнело, замигало и погасло, отчего включились красные аварийные огни, работающие от аккумулятора. Я споткнулась о брошенный огнетушитель, пролетела пару шагов и затормозила о вешалку на колесиках сбоку от пульта управления. На ней зачем-то висели несколько зимних комбинезонов разных размеров и цветов. Они смягчили мое падение, когда вешалка рухнула, а я – на нее. Грохота никто не услышал из-за сирены.

Тристан всегда бывал либо идеальным джентльменом, либо вовсе не джентльменом. Сейчас его так захватило происходящее вокруг ОДЕКа, что он не заметил моего падения. Может, и к лучшему. Я кое-как встала и сунула руку в карман, где обычно ношу беруши. Перед этим я их надевала, когда работала электропилой, и сейчас они оказались как нельзя кстати.

Тристан жестом попросил Оду выключить установку. Зажглись лампы – постепенно, потому что кому-то из Владимиров пришлось бежать к щитку и одну за другой включать выбитые пробки. Общее волнение ощутимо рассеялось. Столько драмы, столько световых и звуковых эффектов – и что?

– Есть что-нибудь? – спросил Тристан.

– Все регистрирующие устройства в камере полностью отрубились, насколько я могу сказать, – ответил Ода. Новость вроде бы плохая, однако в голосе его звучало упоение.

– То есть мы даже не знаем, произошло ли что-нибудь внутри.

– Что-то точняк произошло, – вмешался самый длиннобородый Владимир, только что вбежавший из серверной. – Покуда эта штука работала, через наши сервера прошла туева хуча данных.

– Это сколько? – спросила я.

Он недовольно скривился.

– Столько, что я мог бы, как водится, привести сравнение со всем содержимым Библиотеки Конгресса, числом пикселей во всех сериях «Властелина колец», вместе взятых, и числом телефонных звонков, перехваченных АНБ за один день, и ты бы сказала: «Ни фига себе!»

– Ни фига себе! – сказала я.

– И с количеством вычислений, произведенных над этими данными по алгоритмам профессора Оды, – примерно та же петрушка.

– Фантастика, – проворковала я.

– Верю, – сказал Тристан, – просто у нас, похоже, нет данных о том, что произошло внутри.

– Подтверждаю, – сказал Ода. – Ренормировочный контур обратной связи предположительно влияет на нормальную работу регистраторов в камере.

– Именно так должно быть – верно?

– Может, да, – сказал Тристан, – а может, все просто грохнулось. Тут мы слепы. Никакого способа проверить, работает ли он.

– Возможно, будь у нас кот… – сказал профессор.

– Возможно, если зайти внутрь… – сказал Тристан.

Ребекка пробормотала себе под нос что-то осуждающее, Владимиры и Максы – что-то в высшей степени одобрительное.

Ода мотнул головой:

– Кот – это одно. Но я туда не войду.

– Я войду, – сказал Тристан.

– Это ваши похороны, – буркнула Ребекка вполголоса и отошла от пульта управления.

Тристан глянул на нее, потом на Оду.

– Она это буквально? – спросил он и повернулся к Ребекке: – Вы это буквально?

Ода ответил раньше своей жены:

– Вас это не убьет. Но… вам не понравится. Котам определенно не нравилось.

Тристан только отмахнулся.

– Раз это не летально, я войду. – Он приглашающе улыбнулся: – Хочешь со мной, Стоукс?

Как ни лестно мне было, что меня считают достойной участия в таком эксперименте, и как ни любопытно было узнать, что из этого выйдет, я вспомнила про кота.

– Следующий раз.

– Внутренняя температура камеры? – спросил Тристан.

– Минус двадцать три по Цельсию, устойчивая, – сообщил пультовый Макс.

– Надо улучшить теплоизоляцию, – пробормотал Тристан и повернулся к вешалке. Она по-прежнему лежала на полу.

Я напряглась, ожидая выволочки, но он словно и не заметил, что вешалку уронили. Отыскал конец груды, где были самые большие комбинезоны, вытащил один и шагнул в него.

– Еще работает? Все показатели в норме?

Полдюжины разных Максов и Владимиров из разных частей здания выкрикнули: «В норме!»

Тристан застегнул молнию. Нашел в боковом кармане балаклаву, натянул на голову. Я помогла опустить ее так, чтобы глаза оказались в овальной прорези. Он двинулся к ОДЕКу, на ходу надевая толстые перчатки. Ода раскрыл перед ним дверцу и тотчас отдернул руку, обжегшись холодным металлом.

Тристан шагнул через порожек, и вытесненный им воздух вышел наружу морозным паром.

Наружу вылетел человеческий торс и покатился по полу, разбрасывая в сторону аккумуляторы и флешки. Это была верхняя половина магазинного манекена, на которую мы навесили датчики, и Тристан его выкинул.

Освободив себе место, он сел на деревянный табурет, служивший раньше подставкой для манекена. На табурете лежала пронизанная кошачьей шерстью подушка из Модели I; Ребекка переложила ее в Модель II, чтобы подчеркнуть преемственность. Тристан потянулся и закрыл за собой дверцу. Максы заинтересованно переглянулись. Ребекка потерла переносицу и бесшумно заходила по комнате. Ода-сэнсэй вновь сел за пульт управления. Он поднял защитную крышечку над рубильником. Ребекка заткнула уши.

На мгновение мы застыли. Все взгляды были прикованы к пальцу Оды. Наконец он повернул рубильник. Снова погас свет и взвыла сирена. Ода, следя по наручным часам, дал машине проработать пятнадцать секунд, затем вернул рубильник в прежнее положение и аккуратно закрыл крышечкой.

Тристан вышел из ОДЕКа, стягивая балаклаву и тряся головой, как будто ему вода попала в ухо. Потом заметил, что мы все на него уставились, и, в свою очередь, уставился на нас.

– Было неприятно, – сипло сообщил он. – Как будто побывал на русской дискотеке. Но это все.

– Я рада, что с тобой все хорошо, но… – Я вовремя осеклась.

– Но было бы круче, если бы вам пришлось вытаскивать меня на носилках. Да, знаю, – горестно произнес Тристан. – Владимир? Что-нибудь для меня есть?

Рыжеволосый Владимир аккуратно вышел на середину, отпихивая ногой огнетушители и пустые банки из-под «Ред булл». Смотрел он при этом в айпад.

– Предварительная диагностика показывает большое число подвисших процессов. Вероятно, баг, который мы можем исправить к утру.

– Что это значит?

– Что ОДЕК работает на один процент своей эффективности.

– Тогда, похоже, вам предстоит долгая ночь, – сказал Тристан.

Диахроника

день 290

В которой мы становимся декогерентными

Когда я пришла на следующий день, Фрэнк Ода был уже здесь, и с ним Ребекка – она медленно прохаживалась туда-сюда, скрестив руки на груди. Двое Владимиров спали на полу в серверной. Длиннобородый сидел на кухне, опершись локтями на стол и уставившись в чашку с кофе.

По команде Тристана мы заняли места, как во вчерашнем неудачном эксперименте. Жидкий азот оставался в пространстве между емкостями, так что охлаждение повторять не пришлось. Тристан надел комбинезон, улыбнулся нам всем, показал большой палец, шагнул в ОДЕК и закрыл дверцу.

Ода-сэнсэй уселся за пульт, проверил готовность и повернул рубильник. Кто-то заранее предусмотрительно закутал сирену одеялом, чтобы приглушить звук. У меня по спине пробежал электрический ток. Что-то должно было произойти. Я не знала, что именно, но чувствовала: сейчас вершится история, и я при этом присутствую, а не проверяю студенческие работы. Мысль эта радовала несказанно.

Пятнадцать секунд Ода, замерев, смотрел на часы, а мы – на него. Затем он выключил ОДЕК. В наступившей тишине мы услышали, как ликуют Владимиры.

Тристан вышел из ОДЕКа, сжимая голову и покачиваясь, как пьяный. Я машинально бросилась к нему, но он отпрянул от меня и рухнул на колени. Лицо у него было ошалелое.

– Да, мы, гм, подбираемся, э, ближе, – рассеянно проговорил он, стаскивая балаклаву. Потом зевнул. – Я что, заснул там, что ли? Сколько я пробыл внутри?

– Пятнадцать секунд, – удивленно ответил профессор.

Тристан затряс головой и несколько раз хлопнул себя по щекам.

– Ну, значит, мы к чему-то приближаемся. Было то же, что в первый раз, но гораздо сильнее. – Он скривился и снова замотал головой.

Из дневника Ребекки Ист-Ода

15 мая

Температура 66^о по Фаренгейту, ясно, солнечно. Барометр падает.

Перцы и мангольд проклюнулись, ландыши и сирень цветут вовсю. Сменила штормовые окна на сетки от насекомых (наконец-то).

Работа над новым ОДЕКом продолжается и стала единственной темой разговоров в нашем доме. Фрэнк одержим точно так же, как первый раз. Перечитала свой тогдашний дневник, и должна признать, что сейчас по крайней мере его окружают люди, которые всячески стремятся ему помочь (помимо меня, разумеется). По-прежнему не пришла к окончательному мнению касательно Тристана. Мелисанда нравится больше, но она не главная. (Непонятно, личные у них отношения или чисто профессиональные. Возможно, они сами этого не знают.)

План экспериментов сдвинули на два дня, чтобы отладить программное обеспечение и улучшить электропроводку в здании. Начальство Тристана явно воспринимает его всерьез; Фрэнку требовались бесчисленные бумажки, чтобы приобрести самый обычный удлинитель.

По поводу этого проекта меня беспокоят два момента, помимо обычных опасений.

Первое: Тристан непременно хочет находиться в работающем ОДЕКе. Он не понимает, что таким образом становится объектом наблюдения, а не наблюдателем. Лабрадор дяди Виктора у нас за главного.

Второе: Фрэнк счастлив заниматься физикой и не желает думать о планируемом применении. Магия. Власти предержащие воспринимают магию настолько серьезно, что купили Тристану здание и шлют ему цистерны жидкого гелия без всякой бюрократической волокиты. Трудно примирить это со здравым смыслом. Фрэнку все равно.

Также Мел переживает из-за женщины, которая связалась с ней и утверждает, что умеет колдовать. Встреча Т и М с ней несколько раз откладывалась, и женщина перешла к словесным оскорблениям. Тем не менее они по-прежнему намерены с нею встретиться. Вероятно, это произойдет завтра после очередного запуска.

Диахроника

ДЕНЬ 294

В которой мы становимся еще более декогерентными

Через два дня, когда автоцистерна без фирменных логотипов доставила жидкий гелий, Тристан запечатался в комбинезон, показал нам большой палец и шагнул в ОДЕК, где для безопасности сразу надел кислородную маску. Видимо, жидкий гелий умеет просачиваться в любые микроскопические щелки, и Тристан мог бы задохнуться, даже не поняв, что произошло. И снова Ода обошел все здание, проверяя готовность, и занял место за пультом. К этому времени наше нетерпение уже немного заглушила привычка.

Жидкий гелий, как я теперь знала, в пятьдесят раз дороже жидкого азота и гораздо холоднее. Азот сжижается при температуре семьдесят семь градусов выше абсолютного нуля (точки, в которой атомы перестают двигаться, если такое вообще возможно), но чтобы проделать тот же фокус с гелием, его надо охладить до четырех градусов. По меркам обычного человеческого мира разница непринципиальная – оба очень, очень холодные. Но для ученых вроде Оды четыре и семьдесят семь – это небо и земля. Жидкий гелий, окутывающий ОДЕК, будет иметь кардинально иные свойства, чем же-эн-два – свойства, объяснимые в терминах статистики Бозе – Эйнштейна, передовой концепции в квантовой механике, которую Тристан понимал еле-еле, а я не понимала совсем. Суть состояла в том, что жидкий гелий заключал внутреннюю камеру ОДЕКа в сплошную оболочку вещества, находящегося в одном и том же квантовом состоянии. Это должно было квантомеханически изолировать камеру от остальной вселенной и многократно усилить ее эффективность.

По меркам жидкого гелия ледяные трубы и емкости, из которых откачали же-эн-два, были по-прежнему раскаленными, так что нам пришлось заново пройти цикл «принудительной атмосферной циркуляции» и «внешних вентиляционных отверстий», прежде чем система успокоилась и цифровые градусники начали показывать куда более низкие температуры.

Как только система стабилизировалась на четырех градусах выше абсолютного нуля – минус 269 градусов по Цельсию, Ода повернул рубильник. На сей раз он дал ОДЕКу проработать только пять секунд и снова его выключил.

Тристан вывалился из ОДЕКа, судорожно сдергивая кислородную маску. Балаклава снялась вместе с ней. Лицо у Тристана было землисто-серое, и казалось, его сейчас стошнит. Он зашатался и рухнул на колени сразу за порогом камеры.

– Тристан! – крикнула я.

Ода тоже опустился на колени, чтобы ему помочь, но Тристан оттолкнул Оду и обвел нас всех очумелым взглядом.

– Где я? – спросил он. – Это сон или мы правда здесь?

– Мы правда здесь, – мягко ответил Ода.

– Мы в Бостоне? – спросил Тристан и застонал. – Господи, голова раскалывается! Где мама?

Я с тревогой взглянула на Оду.

– Дайте ему несколько минут, – успокаивающе произнес тот.

– Что с ним произошло? – спросила я, нимало не успокоенная.

– Думаю, он в высшей степени дезориентирован.

– Это не пять минут назад? – спросил Тристан. – Я не должен войти в ОДЕК, чтобы между нами произошел этот разговор?

– Дайте ему кто-нибудь стакан воды, – обратился Ода к помещению в целом и добавил мягко: – Тристан, закройте глаза на несколько секунд. Все будет хорошо.

Ода знаком велел мне отойти, и я послушалась, но продолжала с тревогой смотреть на Тристана. Он обводил взглядом помещение, двигая глазами, но не поворачивая голову, как будто хотел избежать головокружения. Это было нестерпимо больно – видеть Тристана Лионса таким беспомощным.

– С котом то же самое происходило? – спросила я Оду.

– Ну, у кота не спросишь. Когда я открывал дверцу, он выпрыгивал совершенно чумовой. Я оставлял его, возвращался через час: он крепко спал, а проснувшись, вел себя как ни в чем не бывало. Я повторял опыт несколько раз, и кот вроде бы ни разу не вспомнил, что ему предстоит. Потом Ребекка увидела и запретила мне продолжать.

Из дневника Ребекки Ист-Ода

18 мая

Температура около 64^о по Фаренгейту, сыро, безветренно. Барометр поднимается.

Цветы и овощи растут сами по себе, поскольку все время занимает ОДЕК.

Для начала, сегодня утром ОДЕК работал «успешно»; во всяком случае, Тристан вышел из него в том же состоянии, в каком кот выпрыгивал из старого. Мелисанда проявила больше выдержки, чем я в случае кота, но явно встревожилась. Последующий разговор (как я его запомнила):

ФРЭНК: Я уверен, Тристану скоро станет лучше, но считаю, что никто больше не должен входить в ОДЕК, пока мы не поймем, как устранить этот эффект.

МЕЛ: Что за эффект? Отчего так получается?

ФРЭНК: Он балансирует на грани нездешнести.

МЕЛ: Не – чего?

ФРЭНК: Его мозг внезапно утратил ощущение, в какой именно реальности он функционирует – и тело, возможно, тоже. Сколько еще предстоит открыть! (NB: Как будто ребенок перед елкой с подарками. Как будто все это не происходило уже тридцать лет назад.)

Пять минут спустя:

ТРИСТАН (полностью оправившись): Почему вы не записывали, что я сказал, когда вышел?

МЕЛ: Поверь мне, ты не сказал абсолютно ничего примечательного.

ТРИСТАН: Других слов я от тебя и не ждал. Мне нужно подтверждение.

ФРЭНК: Мы все здесь были. Мел права.

ТРИСТАН: Теперь ты, Стоукс. Я хочу видеть, что будет, когда ты выйдешь.

МЕЛ: Ну уж нет. Серьезно. У тебя был такой вид, будто ты нажрался в стельку на студенческой вечеринке.

ТРИСТАН: Должно быть, здорово. Попробуй.

ФРЭНК: Я правда считаю, что вы не должны на нее да…

ТРИСТАН (перебивает): Ей не помешает чуток расслабиться. Давай, Стоукс, это профессиональный риск.

МЕЛ: Я не понимаю, каким образом «стать нездешней» подпадает под критерии моих штатных обязанностей переводчика с мертвых языков.

ТРИСТАН: Это подпадает под критерии того, что тебе хочется узнать, каково это.

МЕЛ: Очевидно, это как опьянение. Спасибо, плавали.

ТРИСТАН: Знаешь, ты сейчас могла бы сидеть в своей университетской каморке и проверять студенческие контрольные по арамейским склонениям. Оторви задницу от стула. Кто-нибудь, дайте ей комбинезон. И балаклаву. И кислородную маску.

Хотела бы я, чтобы на этом безумие закончилось. Но оно только начиналось.

Диахроника

день 294 (продолжение)

Через девяносто минут, вопреки всем доводам рассудка, я была готова начать самый опрометчивый эксперимент в моей жизни (самый опрометчивый до того момента, я хочу сказать. С тех пор я пускалась в еще более сумасшедшие авантюры, иначе не сидела бы сейчас здесь, стараясь не пролить чернила на одолженное хозяйкой платье.).

Надеюсь, я не уроню себя в глазах читателя, признав, что отказалась бы наотрез, если бы не желание угодить Тристану. Нелепый порыв, тем более что Тристан обходился со мной как со своим личным R2-D2 (что все равно было лучше обхождения Блевинса). Но было в его неутомимой целеустремленности что-то, рядом с чем все остальное теряло значение – и мое душевное равновесие в том числе. Нет, я в него не влюбилась, но интеллектуальное обольщение явно присутствовало. Он действовал на мою душу примерно как Моцартова соната.

Итак, похожая в пуховом комбинезоне на мультипликационного персонажа, я вперевалку зашла в ОДЕК. Там было зверски холодно, изо рта шел пар, пока я не надела кислородную маску. Стенки камеры с уставившимися на меня индикаторами выглядели по-больничному неуютно. У меня было чувство, что я снимаюсь в низкобюджетном фантастическом фильме. «Все хорошо!» – сказала я с решительным кивком. Дверь закрылась. Кровь стучала в висках, я слышала свое громкое дыхание в маске. Было страшно и упоительно. Никогда я не чувствовала себя такой живой! Блевинс может съесть мои шорты.

Не могу рассказать, что произошло дальше, потому что не помню. Прямо сразу, по ощущению, я очутилась в очень неприглядном офисе на жестком пластмассовом стуле перед пластмассовым столом под резким люминесцентным светом. Меня сильно трясло без всякой причины: не от холода и не от страха. Просто я чувствовала… растерянность. И непомерную усталость.