Текст книги "Взлет и падение ДОДО"

– Стоукс, Трапецоид-сити – просто торговый центр, не то, куда мы едем. Если останется время, можем потом туда заскочить!

Эржебет дивилась на метро, а метро дивилось на нее. До сих пор мы не бывали вместе на людях, и у меня не было случая наблюдать, как реагируют на нее случайные незнакомцы. Читатель, думаю, что могу сказать без хвастовства: я не дурнушка. На меня смотрят, мне делают комплименты. Однако, сидя рядом с Эржебет в вагоне метро, я готова была поверить, что эликсир невидимости существует на самом деле и она подлила его мне в кофе.

Следующая станция называлась просто «Трапецоид», но я и без того могла бы это угадать, потому что половина вставших и сошедших с поезда были в военной форме того или иного рода войск. Мы следом за Тристаном поднялись на эскалаторе в автовокзал, а оттуда попали в огромный современный КПП – отдельное здание, выстроенное на безопасном расстоянии от тусклого известнякового фасада самого Трапецоида. Был утренний час пик, так что нам пришлось несколько минут простоять в очереди. Пока я глядела через парковку на прославленное здание, на меня накатило чувство нереальности, такое же сильное, как во всех экспериментах с ОДЕКом. Штаб американской армии, предполагаемый эпицентр любого неприятельского удара, Трапецоид был для меня чем-то из области мифов. Подобно Олимпу или Стиксу, он бытовал как упоминание в книгах или фильмах и как синекдоха означал американские вооруженные силы в целом. Одиннадцатого сентября террористы избрали его одной из мишеней, и я со своего места видела часть мемориала на месте крушения самолета. Почему-то разочарованием стало увидеть его в реальности – по большому счету просто еще одно штабное здание с дверями и окнами, как у любого другого.

Поскольку у Эржебет не было нормальных документов вроде свидетельства о рождении, ее провели через отдельный вход вышедшие нам навстречу референты. Тристан пошел с ней. Мы, оставшиеся, предъявили водительские удостоверения, после чего нас просканировали на предмет спрятанного оружия. Специфический гардероб Эржебет – наследие пятидесятых – не оставлял места для тайников. Думаю, охрана просветила ее сумочку. Потом мы долго шли пешком – Эржебет на высоких каблуках и старенький Фрэнк Ода были не особо быстрые ходоки. Мы трюхали бесконечными коридорами в недрах Трапецоида, пока не оказались перед эскалатором, который вывез нас в невероятно изысканную офисную зону.

– Острый угол, – пояснил Тристан. – Лучший, с видом на реку.

В любом другом месте он бы так и назывался – угловой офис на верхнем этаже. Все здесь было выдержано в приятном старинном стиле – стены обшиты деревянными панелями, на них картины: корабли эпохи парусного флота, Джордж Вашингтон в Вэлли-Фордж и тому подобное. Пройдя через двойной кордон секретарей и референтов и сдав наши электронные устройства, мы оказались в конференц-зале, где нас усадили и предложили каждому стакан воды со льдом. Эржебет потребовала воды без льда и сообщила все, что думает об идиотской американской привычке совать лед куда надо и не надо.

Мы прождали минут двадцать, что Тристана если и удивило, то самую малость. Затем другая дверь – не та, через которую мы вошли, – открылась. Вернее, ее открыл референт, и вошел человек в штатском. Даже я, уж на что мало понимаю в одежде, сразу поняла, что костюм на нем шикарный.

– Доктор Рудж! – произнес Тристан. – Рад снова вас видеть!

За Руджем вошли два референта в штатском. Пока Тристан нас всех знакомил, оба сели у стены и открыли ноутбуки.

– Пожалуйста, не вставайте, – проговорил Рудж с тем среднеатлантическим выговором, который у меня ассоциируется с Франклином Делано Рузвельтом и телеведущими середины двадцатого века. – Извините, что опоздал, но нас задержали в Западном крыле – сегодня там все идет с отставанием от графика. Доктор Стоукс! Очень приятно! Я столько о вас слышал и мечтал, если как-нибудь представится возможность, поговорить с вами о бретонском языке. Старые семейные связи – долгая история. А вы, должно быть, миссис Ист-Ода.

И так далее. Манеры у доктора Константайна Руджа были такие же безупречные, как его костюм. Лет сорока с небольшим, он держался как человек заметно старше, но стиль выбрал чуть более молодежный – волосы длиннее, чем у большинства мужчин в Трапецоиде, и очки в модной тяжелой оправе, которую я почему-то привыкла считать европейской. Его жовиальность оставила у меня странное чувство, будто я чего-то недопонимаю. Он правда знаменит? Влиятелен? Обладает властью? Позже я его загуглила и узнала, что он учился в Йеле, был Родсовским стипендиатом в Оксфорде, стипендиатом исследовательских программ Фулбрайта и Лондонского университета – в общем, полный букет, но в интернете никогда особо не светился. Рудж возглавлял ИАРПА, Агентство передовых исследований в сфере разведки, которое, как многое в мире разведки, включало и военных, и гражданских. Он был начальником покойного генерала Шнейдера. Как уже объяснил Тристан, ему предстояло быть советником – «пунктир» в схеме организационной структуры – заново созданного ДОДО.

Так или иначе, он растопил сердце Эржебет, поцеловав ей руку (при этом он – совершенно случайно – дал ей возможность полюбоваться своими запонками) и приветствовав ее, как мне показалось, на вполне сносном венгерском. К моему изумлению, они даже обменялись несколькими словами на этом труднейшем языке, после чего Рудж сдался, принес извинения, что коверкает прекрасный мадьярский язык, и перешел на верхненемецкий. В какой-то момент он поймал мой взгляд и сказал:

– Доктор Стоукс приметит австрийский акцент. В молодости я несколько лет жил в Вене, писал диссертацию по международному банковскому делу. В процессе мне случалось часто ездить в Будапешт.

Говоря, он исхитрился легонько пожать плечами и завести глаза к потолку, так что все вместе прозвучало почти самоуничижительно.

Мне, в общем-то, было все равно, я видела одно: на взгляд Эржебет он – единственный сколько-нибудь воспитанный человек в помещении, то есть единственный, кто старается ей угодить. Тристан дважды глядел на часы; во второй раз он поднял брови и шепнул мне: «Похоже, Стоукс, за покупками мы все-таки не успеем!»

Наконец появился генерал Фринк в сопровождении помощников: некоторые были в гражданском, другие – в форме различных служб. На каждом лацкане у него было по три звезды, и даже я поняла, что это большая шишка. Мне незачем было его гуглить: со слов Тристана я знала, что он – директор национальной разведки, подчиняется непосредственно президенту. Начальник Руджа, а теперь и Тристана. Он на ходу разговаривал с двумя членами свиты и, кажется, даже не заметил, что вошел в другое помещение, где есть какие-то люди. Команда на минуту окружила его плотным кольцом, словно футболисты – тренера, продолжая пересыпанное аббревиатурами обсуждение, которое нас не касалось. Затем половина референтов стремительно вышла из конференц-зала. Из оставшихся некоторые сели у стены. Генерал Фринк плюхнулся грузным задом на стул, придвинутый младшим офицером. Для Тристана это, видимо, был сигнал сесть: с самого появления генерала он стоял по стойке «смирно», ожидая, когда его заметят.

Референт в штатском положил на стол перед генералом Фринком лист бумаги. Фринк сунул руку в нагрудный карман формы, жесткой от орденских колодок, вытащил очки для чтения, надел и с минуту изучал бумагу, прежде чем поднял взгляд и заметил нас.

– Да, – сказал он. – Департамент осуществления диахронических операций.

Он обвел глазами сидящих за столом и, надо отдать должное его самодисциплине, лишь чуть-чуть задержал взгляд на Эржебет. Штатский что-то зашептал ему в ухо, и я вроде бы различила слово «Актив» – так покойный генерал Шнейдер называл Эржебет. Фринк вновь покосился на нее, кивнул. Некоторое время он молча размышлял, затем, после тяжелого вздоха, начал:

– Я, ребята, столько себе крови попортил, пока вас выгораживал, что, если бы не навидался за время службы в разведке чего поудивительнее, давно бы слил ваш проект в толчок. Но все указывает, что в нем есть здравое зерно. Роджер Блевинс вас поддержал, а это дорогого стоит.

– Роджер Блевинс?! – выпалила я.

Наступило недолгое молчание. Все опешили – а я больше всех. Вообще мне не свойственно ляпать что-нибудь не к месту, но от этого имени в таком контексте трудно было не изумиться. Тристан незаметно пнул меня под столом.

Референт в штатском – бугай лет тридцати с небольшим, с волосами, густо намазанными гелем, – вновь что-то зашептал генералу на ухо.

– Вы Стоукс, – сказал тот. – Роджер ваш наставник. В Гарварде.

Тут я просто утратила дар речи, но Тристан на всякий случай еще раз пнул меня под столом.

– Генерал Фринк, если позволите, я объясню. Доктор Стоукс немного удивилась, услышав фамилию доктора Блевинса, поскольку не знала о его участии в программе. Соображения секретности.

– А, ясно. Очень хорошо, Стоукс. Миз Стоукс, связь давняя – мы с Роджером вместе учились. И когда появились первые исторические аномалии, он вместе с доктором Руджем вошел в созданный нами мозговой трест для поиска объяснений.

Я еще долго не смогла бы проронить ни слова, но, с точки зрения Фринка, лед был сломан. Он снял очки и, вертя их в руках, пустился в длинное объяснение, что такое магия и почему Соединенным Штатам важно избежать «магического отставания».

– Извините, – резко перебила Эржебет, когда Фринк забрел в изложение многомировой интерпретации квантовой теории, абсолютно кривое даже на мой несведущий взгляд. – Неужели вы потратили день моей жизни и немалые средства налогоплательщиков, чтобы доставить меня в своем дурно пахнущем аэроплане сюда, в эту комнату, где даже не потрудились представиться… с единственной целью сообщить мне, кто я такая и почему вам это важно? Так у вас тут делаются дела?

Впервые я была благодарна Эржебет за ее… эржебетность. Фринк глянул чуть обиженно и попытался продолжить монолог, обращаясь теперь исключительно ко мне, но ее не так-то просто было заткнуть.

– Я задала прямой вопрос. – Эржебет поднялась со стула и встала передо мной, чтобы перехватить его взгляд. – Неужели вы не способны ответить «да» или «нет»? – Она возмущенно посмотрела на Тристана. – Не работайте на этого человека. Он безмозглый идиот.

Три минуты она отчитывала Фринка так, что тот наконец сдался, встал и нехотя пожал нам руки. За это время я также узнала, как зовут бугаистого референта: Лес Холгейт. Он ходил и жал всем руки с бодрой энергией человека, пересмотревшего бесплатных вебинаров о необходимости неформального общения в коллективе.

На Эржебет это не подействовало: вежливость Фринка была недостаточно пылкой, а Лес Холгейт переигрывал. Мы все сели обратно. Фринк заговорил снова и объяснил, как тут делаются дела, в том числе кратко ознакомил нас с концепциями затягивания поясов и ответственности за каждый цент. На это Эржебет вновь резко осведомилась, почему деньги налогоплательщиков потратили на то, чтобы доставить четырех человек к нему, хотя дешевле было бы ему сесть на обычный рейс и доехать на метро до Сентрал-сквер, а сэкономленные деньги употребить на общественное благо? Я никогда бы не заподозрила ее в таких уравнительских взглядах. Впрочем, с тех пор она ни разу при мне их не высказывала, так что тогда, возможно, просто нарочно вредничала.

Обычно проповеди о затягивании поясов читают перед тем, как сообщить плохие новости. И впрямь, Фринк сообщил, что денег нам дадут мало и наша задача – на эти деньги сделать магию самофинансируемой.

Обеспокоенная Эржебет умерила гонор и очень доходчиво объяснила, почему не будет превращать воду в вино и свинец в золото – не говоря уже о плутонии. Она втолковывала, что колдовство не применялось так ни в какие эпохи, иначе оно давно уничтожило бы человеческий род.

– И правильно, к чертям золото! – воскликнул Лес Холгейт. – Есть нечто куда более ценное: акции «Майкрософт». Почему бы не вернуться в восьмидесятые и не прикупить немного?

Эржебет набрала в грудь воздуха, чтобы стереть Холгейта в порошок, но доктор Рудж остановил ее несколькими словами на венгерском.

– Мисс Карпати, позвольте мне. – Он перенес внимание на Холгейта. – Лес, это все было в информационных документах. Возможно, ты не успел их просмотреть. Знаю, ты предпочитаешь презентации в «Пауэрпойнте».

Сказано это было так благодушно, что лицо Холгейта начало багроветь лишь несколько секунд спустя.

– Перенесение – то есть перемещение субъекта в ВиМН, или время и место назначения, – процесс, основанный на магии, – продолжал Рудж. – А значит, деец – диахроническая действующая единица – может быть перенесен в такое место и время, где магия работает. Между тысяча восемьсот пятьдесят первым годом и сегодняшним днем магия не работала нигде. Самый поздний ВиМН, куда мы можем переносить людей, – конец июля тысяча восемьсот пятьдесят первого. Майкрософтовский гамбит не сработает. И вернуться в прошлое и убить Гитлера мы тоже не можем.

Холгейт не до конца понял, насколько доктор Рудж втоптал его в землю, так что попробовал новый заход:

– Отлично, значит, надо вернуться в прошлое и вложиться во фьючерсы на китовый жир или что-нибудь в таком роде.

– Примерно это мы и собираемся сделать, – сказал Тристан. После чего изложил гамбит с Массачусетской Псалтирью.

Несколько лет назад в церковном подвале нашли экземпляр этой книги 1640 года – первой книги, отпечатанной в Северной Америке, – и продали на аукционе за миллионы долларов. Тристан предлагал вернуться в прошлое, раздобыть еще экземпляр, спрятать где-нибудь, где мы сумеем найти его в настоящем, и выставить на торги. Операция представлялась довольно простой: не надо никого убивать или как-то еще сильно вмешиваться в историю. Всё в окрестностях Бостона. А выручка обеспечит работу ДОДО почти на год.

Генерала Фринка идея привела в восторг. Доктор Рудж в качестве советника задал несколько толковых вопросов про финансовую сторону операции, затем одобрительно кивнул. На этом Фринк быстренько свернул совещание и велел нам возвращаться в Кембридж – готовить теоретическую базу для своей авантюры.

Через несколько минут, воссоединившись со своими электронными устройствами, мы прошли обратный досмотр на пропускном пункте и спустились на эскалаторе в метро. Мы даже успели забежать в торговый центр Трапецоид-сити, где в ресторанном дворике молодой человек – только что из дорогого косметического бутика – попросил у Эржебет автограф. Кто она такая, он не знал, но решил, что непременно кинозвезда.

Гамбит с Массачусетской Псалтирью был для нас всех новостью. Однако по пути домой Ребекка сделала сразу несколько очень дельных предложений. Я-то думала, она с нами поневоле, только потому, что Фрэнк ничего без нее не делает, а она не может ему отказать. Но за время обратного перелета Ребекка поделилась с нами недавно возникшим подозрением, что ее повешенная в Салеме прародительница и вправду была ведьмой.

Когда мы вернулись в Бостон и Ребекка добралась до генеалогических записей, ей удалось проследить родословную несчастной еще на полвека назад, до Грязной Речки, деревушки неподалеку от Бостона. Мы, конечно, не могли знать, была ли матушка Фитч ведьмой, даже если бы не сомневались насчет ее внучки Мэри Исти. Эржебет говорила о наследственной природе магии небрежно и неопределенно, но когда Тристан потребовал прямого ответа, ответила, что магия вроде бы передается по женской линии, хотя многие ее знакомые ведьмы получили эту способность от бабки по отцу. Поскольку матушка Фитч приходилась матушке Исти бабкой по матери, у нас были неплохие шансы на успех, пусть и не стопроцентная уверенность.

Где закопать книгу, тоже придумала Ребекка. Как владелица старейшего дома в округе, она знала местную историю вплоть до основания Кембриджа – в ту пору поселка, о котором матушка Фитч только что отозвалась с презрительной насмешкой. В сегодняшнем заднем дворе Ребекки лежал огромный валун – единственная неизменившаяся топографическая примета на весь квартал. В колониальные времена у его восточной стороны протекал ручей, но ему предстояло пересохнуть через год-два, когда на Уотертаунской дороге поставят мельницу и поток повернут, чтобы вращать колесо. Мы договорились, что я в 1640-м закопаю книгу у западного края валуна, на расстоянии моей вытянутой руки и на такой же глубине.

Мы с Ребеккой изучили, что мне потребуется, чтобы сойти за хронологически местную – в смысле одежды, речи, правил поведения, а Тристан выяснил, во что упаковать книгу, чтобы она пролежала под землей несколько веков. Он пришел к выводу, что из доступных в то время средств наилучшие шансы дает водонепроницаемый бочонок с мукой или сухим песком.

Я запомнила наизусть все, что мы с Ребеккой узнали, и приготовилась быть первым дейцем (диахронической действующей единицей), отправляющимся в прошлое на первое дело (или, как мы писали, ДЭЛО – диахрон-эффект локальную операцию) под знаменем ДОДО.

Затолкав в себя маисовую кашу (которая теперь тяжелым комом лежала в моем стерилизованном желудке), я встала, и матушка Фитч отвела меня к небольшому хлеву неподалеку от дома. Несколько овец и угрюмая корова без любопытства наблюдали, как матушка Фитч выбирала мне лопату из ряда аккуратных садовых инструментов.

– Мой муж и сын с телегой в полях, но дядюшка Григгз в это время ездит к переправе. Я попрошу его тебя подвезти, а то там пешком почти час.

Дядюшка Григгз был точь-в-точь из массовки к историческому фильму: темный дублет, короткие штаны, широкополая шляпа и воротник вроде салфетки, какую кладут на плечи в парикмахерских. Фермер, как и все в поселении, немолодой. Он глянул на меня мельком, потом присмотрелся внимательнее, словно не веря своим глазам, и тут же отвел взгляд. Я было испугалась, что меня разоблачили, однако он ничего не сказал. От него исходило напыщенное самодовольство, свойственное фундаменталистам, и я мысленно повторила зазубренные цитаты из Библии, чтобы при необходимости продемонстрировать свою пылкую веру. Однако дядюшка Григгз оказался молчуном. Когда матушка Фитч меня представила, он недовольно засопел, но подвезти не отказался. Впрочем, подсаживать меня на телегу, заставленную бочками с кукурузой и тыквами, он тоже не стал – пришлось залезать самой.

Воловья телега семнадцатого века – не кабриолет «БМВ». Рессор у нее нет вообще, так что трясет в ней немилосердно. Запряженный в нее вол страдал метеоризмом. Он питался травой (не потому, что так экологичнее, а потому что летом вола проще и дешевле всего кормить травой), и газы у него оказались не такие вонючие, как я боялась, но все равно приятного было мало, а поскольку я уже покрылась липкой пленкой пота, то чувствовала, что приставшие к ней молекулы вони не выветрятся до конца дня.

Скоро мы миновали лес и выехали к реке Чарльз. Однако мне предстали не те аккуратные берега, какие я помнила: на другой стороне тянулось огромное болото, вдвое шире самой реки. В нем был прокопан узкий туннель к паромной пристани. За пристанью в дрожащем летнем мареве различался бревенчатый частокол. Насколько я понимала, его воздвигли, чтобы защищать главное сокровище поселения – созданный четыре года назад Гарвардский колледж – от индейских набегов. В недавней войне между пекотами и мохеганами победили мохеганы при поддержке колонистов, но теперь мохеганы рассорились с наррагансеттами. Я не стала читать, чем закончился конфликт, чтобы ненароком не сболтнуть чего-нибудь несвоевременного для 1640-го. (Сильно подозреваю, что ничем хорошим для обеих сторон.)

Выстроенная недавно переправа состояла из двух пристаней, по одной на каждом берегу, и большой плоскодонки. Рядом с ней ждали двое молодых гребцов, по виду – братья. Несмотря на пуританский наряд, видно было, что сложены они ладно, но я знала, что мне таращиться не след, так что скромно отвела глаза.

– Я ее не знаю, она от матушки Фитч, – проворчал дядюшка Григгз, останавливая вола.

Братья взглянули на меня с любопытством и занялись работой. Втроем мужчины, выстроившись в цепочку, перекидали бочки с телеги на паром. Когда они закончили, я достала из мешочка на поясе свинцовую пулю и протянула ближайшему паромщику (младшему) так спокойно, будто для меня нет ничего привычнее такого обмена. Он глянул как-то странно, и я вновь испугалась, что сейчас меня разоблачат. Парень осмотрел пулю, убедился, что она полновесная (от свинца очень легко отщипнуть кусочек), убрал в свой кошель, утер рукавом лоб и больше на меня внимания не обращал. Я сочла это разрешением погрузиться на паром.

Старший брат, установив поровнее последнюю открытую бочку дядюшки Григгза, глянул на меня… и улыбнулся. Зубы у него были серые, но ровные.

Он поймал себя на улыбке, покраснел и отвел взгляд.

Оба гребца были сильные и умелые: неповоротливая лодка легко заскользила поперек течения. Старший брат, сидевший ближе ко мне, избегал моего взгляда, а я то и дело косилась на него, любуясь его уверенными движениями, плавными, несмотря на тяжелую одежду и одуряющую жару. Он, видимо, почувствовал мое внимание, потому что в какой-то момент, между гребками, чуть-чуть повернулся ко мне и – как будто против воли – робко улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он снова покраснел и отвернулся. Вот уж чего я не ожидала, так это пуританских заигрываний!

Мы пристали на противоположном берегу, где уже ждали двое мальчишек. Издалека я видела, как они с хохотом брызгают друг в дружку водой, но когда лодка подошла, оба сразу посолиднели. Я позавидовала, что они резвятся в воде – она выглядела заманчиво прохладной. Частокол подходил к реке метрах в пятидесяти по обе стороны пристани, что создавало ощущение суровой решимости: претензия на город без каких-либо признаков самих горожан. Мне предстояло пройти несколько сот ярдов вверх по склону, почти до самой Гарвард-сквер, чтобы добраться хоть до какой-то цивилизации.

Один мальчишка пересчитал бочки с кукурузой и тыквами, удовлетворенно кивнул и побежал в город. Второй помог паромщикам сгрузить бочки на берег. Я вылезла из лодки и в последний раз обернулась на старшего гребца. Он уже смотрел мне вслед, так что взгляды наши опять встретились. И вновь он улыбнулся, и вновь я улыбнулась. Он снова покраснел и тут же отвел взгляд. У меня нет обыкновения строить глазки даже в собственную эпоху. Всего час в этом странном новом мире, а я уже пытаюсь сыграть в Гестер Прин! Как же все сложно!

Я двинулась по грунтовой дороге к поселку, опираясь на лопату, как на палку.

Из всех умений, которые мне пришлось освоить для успеха в этом ВиМНе (времени и месте назначения), самым сложным было воровство. Язык трудности не представлял: переселенцы съезжались в Бостон со всей Англии, а в то время английские региональные говоры отличались даже сильнее, чем теперь. Освоиться с бытовыми деталями тоже оказалось довольно просто. Я нашла школу верховой езды и села на лошадь впервые с десятилетнего возраста, хотя была почти уверена, что здесь мне это не понадобится. Поездка в историко-этнографический музей «Плимутская плантация» воспринималась почти как шпаргалка, плюс я посетила Американское крыло Бостонского музея изящных искусств. Костюмерная мастерская, обслуживающая бостонские театры, дала нам в аренду комплект колониальной одежды: сорочку, корсет, нижнюю юбку, верхнюю юбку, жакет, чулки, пояс, воротник, чепец – так что я застегивалась и зашнуровывалась, пока не научилась делать это быстро. Я зазубрила и отрепетировала вслух определенные отрывки из Женевской Библии (очень популярной у пилигримов), а также прошла ускоренный курс ориентирования по звездам у эмтишного аспиранта. Тристан дал ему подписать соглашение о неразглашении и заплатил очень прилично с условием, что тот не будет задавать вопросов. Этот аспирант стал первым из тех, кого мы позже стали называть ЭПИТами – экспертами по исторической тематике. В дальнейшем мы брали их в штат, чтобы обучать дейцев необходимым навыкам.

Все это было несложной задачей по сравнению с главным: придумать, как украсть книгу из-под носа владельца. Во-первых, мне предстояло переступить через собственные моральные принципы. А потом – понять, как это сделать. В отсутствие надежных разведданных Тристан предложил пять вариантов, и я заучила их пошагово. Все они представлялись идиотскими. Особенно теперь, когда я была на месте.

Я дошла до поселка – россыпи крытых соломой домишек. Попадались глинобитные, но преобладали бревенчатые, даже двухэтажные. В жарких пыльных улочках несильно, но отчетливо воняло помойкой, и я чувствовала, как маисовая каша булькает у меня в желудке. Табличек с названиями улиц не было, но я заучила карту тогдашнего Кембриджа и знала, что книжная лавка – справа на первом перекрестке, на углу Уотер-стрит и Лонг-стрит (сегодняшние Данстер-стрит и Уинтроп-стрит). Через квартал по Уотер-стрит будет Дом собраний, он же церковь. Мы подумывали стащить экземпляр Псалтири с тамошних скамей, но решили, что в такой маленькой общине на новоприбывшую в церкви будут смотреть во все глаза, может, даже с подозрением. Надо было стибрить книгу из ее светского источника.

Скоро я уже различила впереди лавку. Это было двухэтажное строение; положенные перед входом доски изображали крыльцо. Дверь стояла открытой, ставни на обоих окнах были распахнуты. Заглянув в одно, я увидела дощатый пол, длинный стол и множество бочек и ящиков. Это была не отдельная книжная лавка, а просто лавка, где среди прочего торговали и книгами. Я прислонила лопату у входа, вошла, рукавом стерла с лица пыль и огляделась.

По дальнюю сторону длинного стола стоял круглолицый, приятного вида джентльмен лет двадцати пяти (надо понимать, хозяин) и хмурился на долговязого мужчину по мою сторону. Долговязый хмурился в ответ. Хозяин лавки, судя по виду, не очень-то умел хмуриться, а долговязый – наоборот. Оба были в серых дублетах и коротких штанах. У того, что пониже ростом, одежду закрывал холщовый фартук. На столе между ними лежали высокие стопки кожаных томов.

– Если я отпечатаю их заново, то не получу прибыли, – сетовал долговязый. – Это уж не говоря о переплетах. Я сделал список опечаток, этого довольно. Они ведь хорошо продаются, чего тебе еще надо?

– Продаются очень хорошо, но в списке опечаток нет и половины ошибок, и люди, отдавшие мне деньги, постоянно жалуются. – Лавочник говорил тоном родителя, который строго, но ласково журит ребенка. В нем ощущалась мягкая сила, и я инстинктивно чувствовала к нему больше симпатии, чем к долговязому. – Из-за этого им не захочется платить мне за другие покупки.

– Ты не продаешь других книг, – запротестовал печатник.

– Мне на следующей неделе должны привезти Библии из Англии, – ответил лавочник. – И я много чем торгую помимо книг.

Долговязый слегка опешил:

– Зачем ты ввозишь книги из Англии, если теперь у тебя печатник под боком?

– Может быть, это не очень хороший печатник, – проговорил лавочник как можно мягче. – И еще будет новая книга, написанная врачом, о кровообращении. Прибудет со следующим кораблем.

– Слыхал я про кровь, это нелепые измышления, – обиженно заявил печатник. – И ни один приличный человек не захочет читать про такую пакость. Особенно здесь, в городе, где есть колледж!

Я подумала, что мне подвернулся счастливый случай, который можно использовать гораздо лучше, чем все предложенные Тристаном сценарии кражи. Так что я шагнула в лавку.

Лавочник указывал на кипу книг:

– Меня они не устраивают, Стивен. Перепечатай их. Я куплю новые по более высокой цене, если это спасет тебя от разорения.

Тут оба заметили меня и умолкли. Лавочник глянул в мою сторону, кивнул и вновь стал смотреть на книги. Печатник Стивен ел меня глазами чуть дольше, потом сказал:

– Иезекия, тебе надо кормить жену и ребенка, а осенью у вас вновь ожидается пополнение. Негоже мне вынимать еду изо рта у твоих детей.

Сказано это было без внутренней убежденности, а как будто специально для меня.

– Негоже мне продавать такие книги, – спокойно ответил Иезекия.

– Это новая Псалтирь? – спросила я.

– Да, – сказал печатник, глядя на меня немного скептически. – Ты же не собираешься покупать у меня книгу?

– Нет, сэр, я собираюсь купить три. Хозяин меня за ними отправил, – добавила я, поскольку женщине, одетой как я, приобретать книги для себя определенно было бы не по карману.

– А кто твой хозяин? – спросил Стивен почти подобострастно.

– Сквайр из Бостона, – ответила я горделиво. – Ему нужна одна для себя и две в подарок родным.

Стивен указал на кипу книг.

– Я Стивен Дэй, книгоиздатель. Вот, смотри.

– Я Иезекия Ашер, книгопродавец, и я не продаю эти книги, – так же спокойно проговорил лавочник. – Приходи через неделю.

Я изо всех сил изобразила отчаяние.

– Но, дядюшка Ашер, дорога из Бостона далекая, а мне надо будет помогать на уборке урожая, я, может, и не смогу прийти снова. Может, вы продадите мне их, даже если они не самые наилучшие?

– Да. Смотри, – распорядился Стивен Дэй.

Лавочник собрался было возмутиться, но только криво усмехнулся, возвел очи ко Господу и обреченно пожал плечами. Я, не обращая внимания на пристальный взгляд печатника, подошла к столу и взяла книгу. Кожа была мягкая, корешок, когда я ее открыла, упругий и новый. На меня повеяло легким запахом клея, бумаги и еще чем-то металлическим – видимо, так пахла типографская краска. Книга была изящная, у́же современных, на первой странице изысканным шрифтом значилось: «ПОЛНОЕ собрание псалмов, точно переложенных стихами на АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК». Да, буквы в строчках скакали, по крайней мере по современным меркам, но сама книга была очень красива. Я перевернула несколько страниц, притворяясь, будто изучаю листы, отложила томик, взяла другой и с сосредоточенным видом полистала его. Затем третий. Четвертый. Мужчины наблюдали за моим занятием.

– Что ты высматриваешь? – спросил печатник.

Я собралась вежливо ему улыбнуться, но вовремя вспомнила, что здесь это не принято.

– Вы сказали, там есть изъяны, и я выбираю книгу, где их меньше.

– Они отпечатаны с одного и того же набора, – нетерпеливо ответил он. – Не знаю, умеешь ли ты читать, но все книги совершенно одинаковые.

– Нет, – сказала я, показывая книгу, которую держала в руках. – Видите, текст отпечатан чуть криво? И в тех, что я смотрела, страницы перекошены. Я ищу такие, в которых бумага входила под пресс прямо. Не знаю, как это называется, но я знаю, чего ищу.

Печатник фыркнул. Лавочник хохотнул и тоже взял книгу из стопки.

– Давайте поищем, есть ли здесь отпечатанные ровно. Если найдем, я их у тебя куплю, дядюшка Дэй, и продам посетительнице.