Текст книги "Синдром отката"

– Это как с бегом, – сказал он. – Можно выучить пару трюков, которые помогут бежать быстрее. Но главное, что тебе нужно, – просто тренироваться, бегать и бегать, изо дня в день.

Дальше Ранджит сказал: Лакс знает уже достаточно, чтобы, вернувшись домой, открыть в Ричмонде или в любом другом месте, где есть значительная сикхская диаспора, школу боевых искусств и этим зарабатывать на жизнь. Этого он хотел? Ради этого проделал весь этот путь? Что ж, дело сделано.

Откровенно говоря, такая мысль не приходила Лаксу в голову, и ему требовалось об этом подумать. Но, должно быть, по его лицу Ранджит уже понял: школа боевых искусств в Канаде – не то, о чем он грезит по ночам.

Ранджит это понял, и на лице его проступила та особая задумчивость, с которой Лакс, кажется, уже пару раз сталкивался в Амритсаре. Он догадался, о чем думает инструктор.

Лакс родился в Канаде, но покинул тучный Ванкувер и вернулся в Пенджаб, чтобы прикоснуться к своим корням. Хорошо, допустим. Просрочил визу. Неприятно, но можно списать на юношеский энтузиазм. А теперь отказывается возвратиться домой с победой и начать успешную карьеру. Так что же ему нужно, этому гостю из-за океана?

Несколько десятков лет назад в Ванкувере действовала ячейка сикхских сепаратистов, мечтавших освободить Восточный и Западный Пенджаб из-под власти Индии и Пакистана и объединить в единое независимое государство под названием Халистан. Задолго до рождения Лакса они собрали в лесу за городом часовую бомбу, а потом взорвали «Боинг-747» с пассажирами на борту. После этого группировка канула в безвестность: ее поддержка в общине (если она вообще была) истощилась, антитеррористические службы Индии и многих других стран гнались за ней по пятам. Русские подбросили индийскому правительству дезинформацию и сумели убедить, что террористов поддерживает Пакистан и ЦРУ… Словом, времена были недобрые.

В наши дни такого рода экстремизм почти угас. Слишком ясно было, что на этом пути не достичь успеха. Лакс вспомнил один разговор с дядей Дхармендером, в задней комнате автозаправки в Камлупсе, где дядя объяснил ему геополитические расклады на пальцах – точнее, на шахматной доске и банках машинного масла.

– Вот это мы, – говорил дядя Дхармендер, вытащив из коробки шахматную фигуру – это оказался белый слон – и поставив на середину доски. Рядом с ней он шлепнул кварту «10W-40». – А это Индия. Вторая по численности страна в мире. С ракетами и ядерными бомбами. – С другой стороны грохнул о доску галлоном антифриза. – Китай. Первый по численности. С водородными бомбами. – Еще одна банка масла: теперь злосчастный слон оказался в центре равнобедренного треугольника. – Это сам знаешь кто. Пятые по численности. Плутониевые бомбы и шизики у руля. – Он поднял глаза на Лакса. – И как тебе кажется, какое будущее ждет… – тут он поднял слона и повертел им у Лакса перед глазами, – так называемое независимое государство сикхов в такой компании?

Нет, что-что, а сепаратистских фантазий Лакс точно не питал! Но Ранджита это беспокоило, и не без оснований. Судя по всему, что он знал, Лакс вполне мог оказаться сепаратистом. Возможно, эмиссаром какой-нибудь новой радикальной группировки, о которой пока никто не слышал. Или еще хуже (и еще вероятнее): агентом спецслужб, проверяющим сикхскую общину – не поддерживают ли они таких радикалов? Так что Лаксу следовало объясниться, и побыстрее. Вот почему он выпалил нечто такое, о чем прежде, честно говоря, не думал вовсе – и лишь теперь, произнеся вслух, понял, что сказал правду:

– Если честно, Ранджит, в будущем я хотел бы пойти в армию и поставить все, что умею, на службу своей стране. – И, чтобы избежать сомнений, добавил: – Канаде.

Ранджит кивнул.

– Тем, кто позволяет тебе носить «пять К»[46]46
  В «пять К» входят: кеш, канга, кара, качера и кирпан – длинные волосы, деревянный гребень, стальной браслет, хлопковое нижнее белье на завязках и кинжал.


[Закрыть]. – Он имел в виду браслет, тюрбан и другие религиозные символы, обязательные для благочестивого сикха.

– Да. Я думал подать на индийское гражданство, но…

Ранджит уже качал головой. Оба они знали, что двойное гражданство в Индии запрещено. Чтобы стать индийским гражданином, ему придется сдать канадский паспорт.

– Если твоя цель – стать святым-воином и служить с честью, защищая страну, где живет множество наших братьев и сестер, – сказал Ранджит, – делай это в Канаде.

Говорил он с уважением, и лексикой, и интонацией демонстрируя, что Лакс сделал достойный выбор. Тем не менее Лакс опять уловил тот же сигнал, вежливый, но твердый: «Не оставайся здесь, нам будет спокойнее, если ты окажешься подальше».

Он кивнул, – и это, кажется, развеяло последние опасения Ранджита.

– Я восхищаюсь твоим решением, – сказал он. – Уверен, ты будешь служить с честью, и мы сможем тобой гордиться. Скажи, чем я могу помочь тебе в достижении этой благородной цели?

Дальше начался серьезный разговор.

Если Лакс действительно хочет научиться сражаться на шестах лучше, чем сейчас, единственный способ – участвовать в поединках и оттачивать свое мастерство в чем-то похожем на настоящий бой. Там, где за неверное движение платишь не выговором от учителя или легким ударом по костяшкам, а сломанным пальцем. До некоторой степени это можно найти в спортивной гатке, где бойцы в современном защитном обмундировании соревнуются на полированном полу в спортзале под крики и свистки судей. Ничего плохого в этом нет. Наоборот – несколько побед, быть может, один-два приза укрепят его репутацию.

Но Лакса репутация не интересует. А к реальному бою спортивная гатка имеет такое же отношение, как олимпийское фехтование – к средневековому поединку на мечах.

Лакс ждал, что сейчас «упадет второй ботинок» – что Ранджит придвинется к нему поближе и таинственным полушепотом поведает о существовании тайного общества любителей «гатки по-взрослому», устраивающих подпольные бои насмерть. Но, как оказалось, зря он принимал всерьез второсортные боевики.

Вместо этого Ранджит сказал:

– В наше время полноконтактной гаткой почти никто не занимается. А те, кто ее практикует – по крайней мере, хвастаются этим, – вряд ли станут бороться с тобой, побоятся за свою жизнь. Видишь ли, если бы я и знал людей, которые этим занимаются, не стал бы посылать тебя к ним. Это просто непорядочно. Наоборот, я бы посоветовал тебе их избегать. – Здесь Ранджит вздохнул и покачал головой. – Нет, в Пенджабе ты не найдешь того, что ищешь. Во всяком случае, очень на это надеюсь! Единственные на тысячу миль вокруг, кто занимается чем-то подобным, – эти чокнутые.

Последние два слова он произнес по-английски. А потом кивнул. Большой оранжевый тюрбан на голове придал простому кивку особую значимость и весомость.

Лакс посмотрел в ту сторону, куда кивнул его учитель, – и что там увидел?

> Искусственную площадку, на которой несколько мальчишек играли в крикет. Явно не те «чокнутые», о которых говорил Ранджит.

> За ними – улица, запруженная машинами и автобусами, в типично индийском стиле. Тоже ничего особенного. Никаких аварий, столкновений – и уж точно никто не дерется на шестах.

> По другую сторону улицы – типичный для индийского города квартал пятиэтажек. Вдалеке – более современные высотные дома. Чем дальше, тем больше они растворяются в легкой коричневатой дымке, не рассеивающейся даже в самые ясные дни.

Сегодняшний день был необычно ясным, так что сквозь пелену смога Лакс вдруг заметил – и, заметив, уже не смог от них оторваться – очертания белоснежных гор. В дальней дали, на страшной высоте, выступали они из смога, словно чистые белые зубы из запачканных табаком десен. Самые высокие из канадских Скалистых гор в сравнении с ними показались бы карликами.

– На кой черт мне сдались Гималаи? – обалдел Лакс.

Обычно он не ругался. Но и ехать в Гималаи ему обычно не предлагали. Горы великолепные – но это же не Пенджаб!

Ранджит, казалось, был удивлен, что Лакс не понял его сразу.

– Тебе, – сказал он, – стоит побольше узнать о том, что происходит на Линии Фактического Контроля. – И добавил, торопливо и совсем другим тоном: – Только своим близким не рассказывай, кто тебя туда направил.

Западный Техас

Аластер и Руфус заняли столики по обеим сторонам центрального помещения Денежного вагона и убивали время, глазея в окна. Аластер выпивал и, кажется, пребывал в более дружелюбном настроении. Саския подсела к нему.

– Быть может, прозвучит странно, – проговорил Аластер, сосредоточенно глядя в свой стакан «лафройга»[47]47
  Сорт шотландского виски.


[Закрыть], – но меня поражает, насколько дешево все это обошлось.

– В самом деле, Аластер, – заметила Саския, – звучит очень странно.

– Вы видели эту гору серы?

– И видела, и трогала, и даже смотрела, как она горит. Не вся гора, конечно, а ее толика. А как вы узнали?

Аластер удивленно поднял брови:

– Ее видно из космоса.

Саския рассмеялась:

– Подумаешь! В наше время из космоса можно хоть номер машины рассмотреть.

– И не только. Мимо проплывают туристические теплоходы, так что туристы могут делать селфи.

– И что с того?

– А можете предположить, сколько все это стоит?

– Либо на удивление большая цифра, либо на удивление маленькая. Не хочу гадать – скажите сами.

– Пятнадцать миллионов долларов.

– И все?!

– И все.

– За пятнадцать миллионов долларов можно купить столько серы? – воскликнула Саския, борясь с абсурдным желанием сбегать прикупить собственную серную пирамиду.

– Мало того. В последнюю пару лет стоимость серы на сырьевых рынках пошла вверх. Очень может статься, что, просто владея этой серной горой, Т. Р. заработал больше, чем мог бы, вложив те же деньги в индексный фонд.

– Иными словами, ему это обходится даром!

– Гора серы находится на земле, полученной им в наследство. Ее цена также со временем растет. На ночь он разместил нас в собственном отеле. Сегодня мы ели барбекю на его автозаправке, в его ресторане. Сейчас сидим в роскошном вагоне, который он одолжил у знакомого, и передвигаемся по Техасу самым дешевым из возможных способов: в товарном составе!

– Допустим. Но, согласитесь, все это потрясающе организовано и работа персонала выше всяких похвал!

– Да, в этом пункте расходы были серьезные, – кивнул Аластер. – Разумеется, почти никто из этих людей не работает на Т. Р. Он нанял фирму по организации мероприятий, и очень хорошую.

Саския взглянула дальше по ходу вагона. В дальнем его конце занял несколько столиков Боб со своей командой. Официант принимал заказы, его помощник наливал воду в графин. Неподалеку стоял мужчина – очевидно, охранник: не смотрел в окно, не рылся в телефоне, просто стоял. Симпатичная женщина лет тридцати болтала с Амелией и Фенной: взяв на себя задачи гида, рассказывала им историю этого вагона, показывала старые фотографии. Ну да, разумеется. Было бы просто безумием держать всех этих людей при себе на постоянной основе. Разумеется, Т. Р. нанял их на разовую работу.

– Так что вы хотите сказать, Аластер? Что это все дым и пыль в глаза?

– О нет, напротив, – отозвался он. – Серная гора абсолютно реальна. И то устройство, что он вам показывал…

– Экспериментальный двигатель, работающий на сере.

– Как видите, и дым вполне реален, – усмехнулся он.

– Точнее, сернистый газ.

– Я хочу сказать, что этот Т. Р. – ушлый парень. – Слово «ушлый» он произнес с интонацией настоящего шотландца. – Тратит деньги только там, где без этого не обойтись. Вот и все.

– Что ж, звучит как одобрение.

Он поморщился.

– Проекта в целом? Может быть, и нет. Пока нет. Но организация этого мероприятия демонстрирует куда больше ума и сообразительности, чем я ожидал, когда впервые услышал от ваших людей об этом проекте и посмотрел на «Ютубе» гору старых роликов Т. Р. Мак-Хулигана.

Руфус сидел от них через проход, скрестив руки на груди и глядя в окно. Раз или два Аластер взглядывал на него, словно приглашая присоединиться к разговору; Руфус этого как будто не замечал. Но вот он слегка повернулся в их сторону – как видно, был готов поговорить.

– Земля ваших предков? – поинтересовался Аластер.

– М-м-м?

– Я скачал пару книг о команчах, – признался Аластер.

Руфус покрутил головой.

– Те еще ублюдки, верно?

Аластер немного расслабился. В книгах о команчах немало страниц было посвящено изощренным методам казней и пыток пленников, и Аластер опасался, что для Руфуса тема его предков может оказаться чувствительной.

– Мягко сказано! – с облегчением согласился он. – Так или иначе, судя по картам, мы проезжаем сейчас южную часть земли команчей, верно?

Руфус взглянул на него.

– Здесь везде земля команчей.

– Да, скорее всего, – признал Аластер; уверенность его явно поблекла. – Уэйко, Бразос…

– Нет, в широком смысле.

Аластер обменялся с Саскией недоуменным взглядом и попросил:

– Тогда объясните.

До того Руфус потирал щетину на подбородке большим и указательным пальцами, словно разминал челюсть, готовясь произнести речь. Теперь взмахнул рукой, указывая в дальний конец вагона.

– Вон тот парень из наших, – сообщил он.

Аластер со своего места смотрел прямо на «команча», а вот Саскии пришлось обернуться. Единственный человек, к которому могли относиться слова Руфуса, был охранник в начале вагона. Длинные русые волосы, собранные в хвост, рыжеватая борода. Глаза – скорее всего, голубые – спрятаны за темными очками. Одет в то, что у таких людей сходит за униформу: мешковатая безрукавка поверх мешковатых штанов, заправленных в высокие шнурованные ботинки. Без винтовки за плечами такой тип выглядит голым. Он как будто вышел прямиком из американского спецназа в Афганистане, году этак в 2002-м.

– Похож скорее на шотландца, – сухо заметил Аластер.

– Почитали бы те свои книги, узнали бы, что команчи – это не про кровное родство, – ответил Руфус.

– В самом деле, – ответил Аластер, – они… э-э… активно вербовали себе последователей.

– А что им оставалось, когда начали вымирать? – отозвался Руфус.

Саския с любопытством смотрела то на одного, то на другого.

– Это эвфемизм, – пояснил Аластер. – В рейдах они захватывали пленных. Большинство из них… – Тут он умолк и бросил неуверенный взгляд на Руфуса.

– Большинство убивали. Это можно говорить вслух, – ответил Руфус. – Но детей такого возраста, как мой прапрадед – его захватили в восемь лет, – оставляли в живых и принимали в племя. Так и появились белые команчи, черные команчи, мексиканские и какие угодно еще. Все, что от них требовалось, – начать мыслить как команчи. – И он приставил палец ко лбу.

Аластер снова покосился на «спецназовца» в начале вагона, и Руфус это заметил.

– Хотите узнать, как такие парни оказались в армии? – спросил он. – Ну, для этого надо заглянуть в эпоху до Гражданской, в молодость Техаса. Во времена Аламо. Времена Моби Дика. Регулярной армии справиться с команчами не удалось. Тогда в дело вступили техасские рейнджеры. Большая часть из них погибла. Старина Дарвин взял свое. А те, что выжили, – выжили только потому, что жили и сражались в точности как команчи. Это был единственный способ. Чтобы победить команчей, они сами стали команчами. Позже, когда рейнджеры воевали разведчиками в Мексиканской войне, армейские прозвали их белыми дикарями. Никакой формы, никакой дисциплины, длинные волосы и бороды, оружие – какое придется, тактика тоже… необычная.

– Ясно, – сказал Аластер. – Но как же в итоге…

– …парни вроде него оказались в Афганистане? – подхватил Руфус. – Как сделались героями, про которых снимают кино? Поймите правильно: нынешние техасские рейнджеры чисто выбриты, опрятны и безупречно вежливы. Но образ прежнего рейнджера, старой закалки, бородатого и с ножом за голенищем, что бродит по пустыне, ест змей и нападает, появляясь из ниоткуда… он выжил, этот образ. И распространился по всей стране – далеко за пределами Техаса. Всякий раз, как видите какого-нибудь белого позера на «рейндж ровере» в темных очках и с двадцатью пятью разными стволами, знайте: та самая идея не дает ему покоя. Он хочет почувствовать себя рейнджером. А быть рейнджером – значит быть команчем. Так-то. Вот ответ на ваш вопрос, Аластер. Мы проезжаем сейчас через южную часть Команчерии. Но видим ее по-разному. Для вас Команчерия – это территория на стыке Техаса, Оклахомы и Нью-Мексико с долгой и кровавой историей. А для меня Команчерия – это все Соединенные Штаты. Тогда – и сейчас.

– Хотите сказать, дух команчей жив? – спросила Саския.

– Не то слово! И распространяется, как эпидемия.

– Даже сейчас?

– И сейчас. Везде, где приносит успех. По крайней мере, везде, где люди верят, что он принесет успех. Знаете, молодежь такое любит. Стволы, насилие, приключения. «Проверенный способ развеять тоску и наладить кровообращение»[48]48
  Цитата из романа «Моби Дик» Германа Мелвилла.


[Закрыть]. Но в регулярной армии не обойтись без дисциплины, а дисциплина молодежи совсем не по душе. То ли дело команчи! Они взяли лучшее из обоих миров. Стволы, насилие, приключения, слава – и никаких командиров над душой. Здесь, – Руфус махнул рукой в сторону окна, – на огромной и дикой территории, у них все получалось. Но… – Тут он перевел взгляд на вагон. – Жизнь команчей не может дать вот этого. – Он взял со стола серебряную вилку. – Например, изготовить металлическую вилку команч не сможет и ради спасения собственной жизни. – И он бросил вилку обратно на стол. – А чтобы все это заполучить, надо оставить жизнь команчей. И, поскольку образ жизни был для команчей всем – не кровь, не родство, а только общий взгляд на мир, одинаковый образ жизни держал их вместе, – потеряв его, они начали растворяться.

Аластер перевел взгляд на рыжебородого «команча» в дальнем конце вагона.

– И сделались Америкой?

– По-моему, так все и было, – продолжил Руфус уже не так уверенно. – Если точнее, Америка – это не только команчи. Это команчи плюс чероки. Всадники с равнин и земледельцы, растившие кукурузу на берегах Миссисипи.

Саския и Аластер переглянулись через стол; по взглядам было понятно, что оба потеряли нить. Руфус улыбнулся одними глазами.

– Сейчас мы говорим «красные штаты» и «синие штаты»[49]49
  Штаты США, традиционно голосующие за республиканцев («красные») и за демократов («синие»). К «синим штатам» относится преимущественно Восточное и Западное побережье, а также индустриальный пояс в районе Великих озер, к «красным» – американская глубинка, Библейский пояс, Техас и Луизиана.


[Закрыть]. Но это то же самое. Чероки, чикасо и прочие, Пять цивилизованных племен, задолго до того, как здесь появились белые, завезли из Мексики кукурузу – здесь ее называли маисом – и начали возделывать землю. Но на Западе – начиная с… да примерно с того меридиана, где мы сейчас, – кукуруза не растет. Только трава. Люди не умеют есть траву. Зато бизоны умеют. А люди могут есть бизонов. Тяжело им тут приходилось, пока испанцы не завезли лошадей. С лошадями-то дело пошло совсем иначе! Вот так и появились команчи. Менталитет совсем не такой, как у Пяти племен. Они всегда враждовали. То, что теперь называется Оклахомой, было расколото пополам. На востоке Пять племен собирали свою кукурузу. На западе скакали по прериям команчи и кайовы, нападали на государства Пяти племен, уводили у них лошадей и рабов.

Руфус уже рассказывал Саскии о том, как его прапрадед Хопвелл попал в команчи, так что повторять эту историю не стал.

– Вот откуда это деление на красные и синие штаты.

До сих пор Саския предпочитала слушать и помалкивать, но теперь наклонилась вперед, и на лице ее отразился внезапный интерес.

– Руфус, а сами вы на чьей стороне? Когда я впервые вас увидела, вы стояли на взлетной полосе и палили из калашникова по огромному хряку. Мне кажется, это помещает вас скорее на западную сторону от этого меридиана.

– Да я и сам себя часто об этом спрашиваю, – помолчав и как-то неуверенно взглянув на нее, ответил Руфус. – Решать-то мне, верно? Я побывал и там, и там. Обе стороны попробовал. Хотел осесть, растить кукурузу, завести семью – и вот куда это меня привело. Потом все бросил и стал гоняться за своим Моби Диком. Но Таштего и Дэггу в конце умирают. А я не умер. Куда же теперь податься? Не знаю. Может, вы подскажете?

– Вряд ли я могу давать вам советы, – начала Саския, – но очевидно, что вы человек очень умный, энергичный, с такими навыками…

– Тут речь не об энергии и навыках, – ответил Руфус. – Дело в другом. Надо найти место, где ты как дома. А где старина Руфус будет как дома? Немного найдется таких мест.

Саския подумала, что одно такое местечко знает; но заговаривать об этом было не время, так что она скромно скрестила ноги под столом и отвела глаза.

Из соседнего вагона показался Микьель: просунул голову в дверь и, заметив Саскию, вопросительно поднял брови. «Может, сейчас?» Она улыбнулась и кивнула. Руфус, понимая, что разговор будет приватный, скрылся в купе, Аластер ушел следом. Проходя по вагону, Микьель листал сообщения в телефоне, а дойдя до Саскии, указал на место напротив, словно спрашивал: «Разрешите присесть?» Так, вежливо устроившись напротив, он заговорил:

– Я взял на себя смелость позвать сестру и тетушку. Через пару минут они будут здесь, чтобы выразить вам свое почтение.

– С нетерпением жду знакомства с ними, – ответила Саския. – Похоже, у вас это семейное дело.

Он обезоруживающе развел руками.

– Сами понимаете, мы ведь здесь сугубо неофициально. Официально у Венеции есть план перекрытия Залива на время штормов. Но мы в этом плане не участвуем.

– Вы о проекте MOSE?

Он кивнул.

– В настоящее время работа над проектом приостановлена, поскольку он, как выяснилось, нарушает европейское законодательство об охране птиц.

– Охране чего, простите?

– Птиц, – криво усмехнулся Микьель. – И, откровенно сказать, это только одна из множества претензий. Кроме этого, конструкция ворот гавани, предлагаемая проектом MOSE, грозит нарушить экологическое равновесие на дне Залива. Пострадает популяция моллюсков на нескольких гектарах. И так далее. Всякий раз, как что-то такое обнаруживается, ЕС начинает процедуру по борьбе с нарушениями.

– Слышала об этой процедуре, – сухо заметила Саския.

Здесь требовалась осторожность в высказываниях. Микьель жаловался – и весьма обоснованно – на Европейский союз, его утомительно мелочные правила и бюрократические процедуры. Хватало евроскептиков и в Нидерландах, и в последнее время их голоса звучали все громче. Королеве следовало держаться осторожно, не высказываясь ни за Евросоюз, ни против.

– Некоторые утверждают, – продолжала она, – что это в самом деле не самый быстрый и не самый эффективный процесс. Но другие возражают, что подобные вещи необходимы для защиты… ну, хотя бы птиц.

Тут в разговор вступил новый голос – звонкий голос молодой женщины, появившейся из вагона «амтрак».

– А вы бывали в нашем Заливе? Там же от этих чертовых птиц не продохнуть!

– Моя сестра Кьяра, – представил ее Микьель.

– Пожалуйста, присоединяйтесь к нам! – пригласила Саския.

Кьяра села рядом с братом. На нее, как и на него, приятно было посмотреть: одна из тех семей, где все красавцы. Брат и сестра быстро и значительно переглянулись, словно обмениваясь мыслями.

– Что бы ни думала ее величество о Европейском союзе в глубине души, здесь она представляет страну – давнего и устойчивого члена ЕС, так что давай не будем ставить ее в неловкое положение, – проговорил Микьель, не сводя глаз с Саскии.

– Разумеется, – согласилась Кьяра. – Прошу прощения.

– Если бы вы слышали, что говорят о законах Евросоюза некоторые мои сограждане, – рассмеялась Саския, – то не боялись бы задеть мои чувства.

– И все же вам удалось возвести эти колоссальные сооружения, защищающие от штормов! – воскликнула Кьяра. – Я видела Масланткеринг – это поразительно! А нам даже пару ворот построить не дают!

– Потому что там в этом нуждается вся страна, – вставил Микьель.

– Верно, – согласилась Кьяра. – Мы ругаем ЕС, но в сущности ЕС – только молот, которым они бьют по нам.

– А кто здесь «они» и кто «мы»? – поинтересовался Виллем; он только что возник, словно из ниоткуда, и присел рядом с Саскией. Виллем мог быть здесь очень полезен: он умел сглаживать острые углы.

– «Они» – вся остальная Италия, которой на Венецию плевать, и наши местные «зеленые». «Мы» – те, кто хочет, чтобы Венеция простояла еще хотя бы пятьдесят лет. Они в каждом нашем плане находят сотню нарушений и отправляют документы в Брюссель. Дело застопоривается. Море поднимается все выше, мы ничего не можем сделать – у нас связаны руки; а они гордятся своей добродетелью! – И Кьяра возвела глаза к потолку и молитвенно сложила руки, словно девочка перед первым причастием, наглядно изобразив ханжество итальянских политиков.

Микьель вздохнул, перебросился с сестрой несколькими словами по-итальянски, а потом добавил:

– Если говорить откровенно, большую роль играет коррупция.

– Вы даже не представляете какую! – вставила Кьяра.

– Я слышал, что с MOSE у вас уже были проблемы, – сочувственно заметил Виллем.

– Просто представьте себе: строительство началось в 1987 году, а заработали ворота только в 2020-м, – пояснил Микьель.

– А к этому времени вся система безнадежно устарела! – снова вставила Кьяра.

– Лорд-мэр может рассказать вам нечто очень похожее о Барьере Темзы[50]50
  Защитное сооружение поперек Темзы в Восточном Лондоне, способное перекрывать движение воды вверх по реке для защиты города и его окрестностей от штормового прилива со стороны Северного моря.


[Закрыть], – ответил Виллем. – Впервые заговорили о нем после наводнения 1953 года. Разговоры шли лет двадцать. В 1974-м начали строительство. А запустили его в 1982-м, когда вся конструкция уже морально устарела.

Кьяра покачала головой и уставилась в окно на проносящийся мимо ряд ветровых турбин, простирающийся до горизонта и синхронно мигающий красными огоньками.

– Мой брат слишком дипломатичен, – сказала она. – Раз он стесняется, я скажу. Барьерами в том или другом месте проблему не решить. Все эти политики слишком… – Она покрутила рукой в воздухе, снова обменялась парой слов с Микьелем и наконец остановилась на выражении: – Слишком консервативны. Подъем уровня моря – общая проблема, и решать ее надо в масштабах всей планеты.

– У нас особая связь с нашим городом, – заговорил Микьель. – Наша родина – именно Венеция. Не Италия. – Он пожал плечами. – Другие итальянцы, в Романье или в Тоскане, могут посмотреть на карту и сказать: «Подумаешь, Венеция! Крохотное пятнышко на карте. Если его потерять, Италия не погибнет, даже уменьшится совсем ненамного. Все знаменитые произведения искусства можно перевезти куда-нибудь повыше; можно даже разобрать по кирпичику собор Сан-Марко и Дворец дожей и заново собрать их на новом месте…

– Устроить евро-Дисней! – невесело усмехнулась Кьяра.

– Как Лондонский мост перевезли в Аризону[51]51
  Лондонский мост через Темзу, построенный в 1831 году инженером Джоном Ренни, в 1962 году был продан частному лицу – Роберту П. Маккалоху из Аризоны, который установил мост на озере Хавасу, на принадлежащей ему пустующей земле, ради привлечения туристов. Мост демонтировали, пронумеровав все его облицовочные камни и другие детали, перевезли в США по частям и там собрали заново.


[Закрыть], – подсказала Саския.

– Может, там и для Моста вздохов найдется местечко!

– Как ни жаль, и в Венеции есть те, кто с этим согласны, – подхватил Микьель. – Но мы не из них. Мы здесь представляем тех венецианцев, для которых побережье Лагуны и есть вся их страна. Все остальное неважно. Наша родина – Венеция; если мы ее потеряем – останемся бездомными.

– А вы считаете свою страну частью Европы?

– Венеция никогда не была частью Европы! – вступил в разговор еще один голос, женский, звучный и властный.

Подняв глаза, Саския увидела в проходе новую гостью.

На вид ей можно было дать и пятьдесят, и очень моложавые семьдесят. В костюме гостья не делала уступок неформальному стилю Дикого Запада, царящему в этом поезде: на ней была длинная темная юбка, кашемировый свитер с высоким воротом и блейзер. Несколько тщательно подобранных украшений, и среди них крупная золотая булавка с изображением крылатого льва, символа Венеции. Саския с трудом подавила мгновенное нелепое желание пригнуться и проверить, какие на гостье туфли. Без сомнения, строгие, элегантные, скромные на вид – и стоят целое состояние.

При виде своей тетушки – это, очевидно, была она – Микьель поднялся с места, уже набрал воздуху в грудь, чтобы начать церемонию представления, но та его оборвала. Устремив прямо на Саскию взгляд больших угольно-черных глаз, она договорила так же спокойно и неторопливо:

– А когда мы совершили ошибку и доверились Европе, нас отымели.

Будь Саския помоложе, пожалуй, эта женщина ее бы напугала. Но она давно уже не девочка – и теперь прямота и жесткость венецианки вызвала у нее лишь уважение, не страх.

– Корнелия! – воскликнул Микьель, а затем повернулся к Саскии. – Ваше величество, позвольте представить мою тетушку…

– Вы говорите о Крестовых походах? – прервала его Саския, изумленная тем, что о делах столь далеких дней Корнелия говорит с такой экспрессией. Но что еще она могла иметь в виду?

– От корсиканца[52]52
  Имеется в виду Наполеон, положивший конец независимости Венеции.


[Закрыть] мы тоже ничего хорошего не видели, но да, я о Крестовых походах. – Корнелия подошла ближе, протянула руку, и Саския, не вставая, ее пожала.

Ни к кому больше новая гостья интереса не проявила. Кьяра, до того шумная, в присутствии тети как-то разом поблекла и притихла. Микьель вышел в проход и помог Корнелии сесть напротив Саскии, хотя, кажется, помощь ей вовсе не требовалась. Теперь молодые венецианцы стояли у стола и наблюдали за разговором, не то чтобы встревоженные, но явно готовые вмешаться.

Корнелия поставила локоть на стол, оперлась волевым подбородком о ладонь и запустила пальцы с кроваво-красными ногтями в волосы, черные, как воронье крыло, но кое-где подернутые серебряными нитями. На руке звякнули браслеты. Смотрела она прямо на Саскию. А Саския – прямо на нее; и то, что видела, с каждым мгновением все больше ее привлекало.

В сексуальном плане она почти не имела дела с женщинами, а немногие, очень давние случаи списывала на юношеские «поиски себя». Однако теперь настойчивый интерес дочери к ее личной жизни направил мысли Саскии в неожиданную сторону. В самом деле, ведь иногда, раз в десятилетие, ей встречались женщины, ради которых стоило сделать исключение! Вот и сейчас…

На миг ей показалось, что остальные догадываются, куда устремлены ее мысли. Ей самой это казалось до странности очевидным. И легкая усмешка в глазах Корнелии подсказывала, что как минимум один из присутствующих прекрасно ее понял. Но в следующий миг Корнелия отвела взгляд и со вздохом откинулась на спинку кресла.

– Нидерландам тоже известно, каково это – когда тебя предают. Когда ненавидят, потому что завидуют.

– Наверное, каждая страна это ощущает рано или поздно, – заметила Саския. – Так вырабатывается чувство национальной общности.

– Но иногда эти ощущения не лгут. Венецию ненавидят уже много столетий. В чем только не подозревают! Даже другие итальянцы – особенно они. Нет, мы – отдельная страна. И должны добиться независимости. Иначе нам не выжить.

– Если позволите… – начал Виллем. Корнелия повела взглядом в его сторону, и он добавил: – О, я здесь никто! – Полное равнодушие Корнелии к светским приличиям, похоже, не оскорбляло его, а забавляло. – Если позволите, подытожу все здесь сказанное. Весь город Венеция очень скоро окажется под водой. Возможно, он уязвим, как ни один другой город в мире. Из-за мелочных запретов и неуклюжей бюрократии ЕС, а также из-за коррупции в самой Италии провалился проект MOSE. И самое неприятное, что он не быстро провалился, а очень-очень медленно затонул.

Молодые венецианцы рассмеялись, и даже на лице у Корнелии впервые появилась улыбка.