Текст книги "Исповедь исчезнувших"

После возвращения с хлопкоуборочной кампании Майя с детьми не раз бывала в гостях у Эльвиры в ее родительском доме. Сейчас, идя по пыльной улочке и изнывая от жары, женщина заметила, что некоторые дома остались без крыш, а кое-где разрушены и стены. Они, подойдя к глинобитному дому, привычно открыли ворота и зашли за дувал, как к себе домой. Во дворе рослый каракалпак в шапке-малахае разбирал хозяйственные постройки.

– Большой поклон, Арман ага! Ассалому алайкум! – Алгыс с Айталом совсем по-взрослому и очень по-мужски достойно поприветствовали домашних.

– Что происходит, Эльвира? Странное ощущение, будто все собрались сорваться с насиженного места. Прямо уж как великое переселение, – Майя с порога поделилась впечатлениями от увиденного на улице.

– Брат готовится переехать в Казахстан. Желающих купить целый дом нет. Вот и разбирает на стройматериалы.

– А как же ты? Тоже с ними переедешь?

– Там жизнь лучше, есть возможность зарабатывать на хлеб. Да и мы ближе к казахам, чем к узбекам. Здесь из каждой семьи кто-нибудь да уехал в Казахстан на заработки. Честно говоря, не хочется отдавать часть своей зарплаты начальству. Сейчас только так можно сохранить работу. Весь урожай сгорел от засухи. Соседи порезали всю скотину. Нечем поить и кормить. Тяжелый год, Майя, нынче. Неизвестно, что еще будет с нашей автономией, – Эльвира выплеснула все переживания, волнующие не только их семью, но и весь маленький каракалпакский народ. Ее растерянность усилила в душе Майи ощущение неприкаянности и постоянной ущемленности, которые в последнее время сильно угнетали ее, исподволь подтачивая изнутри. Она вспомнила, как на днях официантка на кухне рассказывала о том, что за взятку каракалпаки в паспортах меняют национальность на казахов. В жизни у бывших советских граждан творится что-то ужасное, ей всего не понять, поскорей бы разобраться с собственной и уехать отсюда. По тому, кто и как пирует в ресторане, она давно поняла, что мир находится в круговерти хаотичного передела сфер влияния. Неужели и в Якутии для ее малочисленного народа настали такие же темные времена? А не окажутся ли они там лишними со своими узбекскими документами?

Майя не решилась рассказать Эльвире о продаже дома и, улучив момент, тихонько пробралась в комнату малознакомой подруги. Осмотревшись в полумраке, царившем из-за плотно закрытых темных штор на окнах, она в дальнем углу глазами отыскала старинный сундук. Осторожно откинув тяжелую разрисованную крышку, в ворохе парчовых халатов, клетчатых шатраш койлек[53]53
  Шатраш койлек, каракалп. – платье.


[Закрыть], теплых женсиз[54]54
  Женсиз, кк. – камзол.


[Закрыть] и ярких гёжи орамал[55]55
  Гёжи орамал кк. – платок.


[Закрыть] спрятала свой довольно увесистый сверток. Расправив руками стопку женской национальной одежды, бесшумно опустила дверцу сундука и, убедившись, что никто не видит, вышла во внутренний двор. Если Майя даже сто раз оглянулась бы по сторонам, она все равно не заметила бы пару следящих за ней глаз. Человеку, выросшему на Севере, где на дверях и замков-то не было, а отношения строятся на полном доверии, никогда бы в голову не пришло подглядывать за гостями в своем жилище. Как бы ни хотелось ей открыться перед хозяйкой дома, она все-таки не смогла перебороть внутреннее сомнение, что-то неуловимое удерживало ее. Спрятав деньги, у нее отлегло от сердца. Испив с домочадцами сытного верблюжьего шубата[56]56
  Шубат, кк. – кислое молоко.


[Закрыть], Майя с сыновьями отправились за гостинцами. Как только гости вышли за высокий дувал, Эльвира опрометью кинулась в свою комнату. С оглядкой озираясь, закрыла дверь на крючок и постояла посреди комнаты, осматривая и изучая привычную обстановку. «Что она спрятала и где?» – женщина, из любопытства кое-как дождавшись ухода якутов, стала внимательно разглядывать свои вещи. Ее острый взгляд скользнул с одного предмета на другой, пока не остановился на ковре, лежащем на полу перед сундуком. Поправив загнутый угол ковра, открыла мамин сундук и, засунув руку, вытащила заветный сверток. У девушки сердце заколотилось, чувствуя в руках весомую тяжесть и предчувствуя запах денег. «Рахмет, ана[57]57
  Рахмет ана, кк. – спасибо, мама.


[Закрыть]! Не зря мама учила меня быть бдительной и не доверять никому. У матери всегда были свои хитрые приемы. Уеду в Казахстан! С такими деньгами мне теперь ждать некого и нечего. У каждого своя удача! Ни с кем не поделюсь! Пусть брат сам о себе и своей семье заботится. С меня хватит! А с этой дурой я и сама справлюсь,» – взволнованная Эльвира нервно зашагала по комнате, сжимая в руках сверток, а мысли бешено крутились, рождая в ее голове агрессию и злобу.

На рынке, как на большой ярмарке, вовсю кипела торговля. Прохаживаясь по шумным рядам и любуясь забугорными шмотками, Майя долго и кропотливо подбирала подарок, словно хотела вложить в каждую вещь свое раскаяние за вынужденную разлуку, долгое ожидание и муки страдания. Мальчишки, приодетые с головы до ног во все новое, совсем распоясались, со знанием дела предлагая купить для Тимира и Айааны брендовую одежду. Алгыс, каждый день тусуясь в компании уличных малолетних воришек, по части фирменных марок мог переплюнуть любого торгаша. Так что сейчас, по-честному тратя огромные суммы на одежку, он свою миссию отрабатывал сполна. Майя, набив шесть баулов всякой всячиной, наконец-то избавилась от навязчивых сомнений и почувствовала, как скованность, тоска и разные страхи постепенно отпускают ее. Она, истощенная боязнью встречи с покинутыми родными, с каждой покупкой обретала уверенность и радость. К вечеру они втроем, взбодренные и веселые, поймали такси и поехали на окраину города к знакомому дому.

– Эльвира, прости, что не сказала тебе, но в твоей комнате я кое-что спрятала. Ты ведь знаешь, что я с того ограбления очень боюсь таскать с собой деньги. Нам осталось только купить билеты. Я так благодарна тебе, – Майя, взбудораженная подготовкой к долгожданной поездке и предстоящими событиями, обняла Эльвиру и не заметила, как за ее спиной в глазах подруги промелькнул необычный хищный блеск. Она, взяв ее за руку, повела за собой в комнату и подошла к большому сундуку.

– Я мысленно попросила у твоей матери разрешение, чтобы оставить ей деньги на хранение. Подумала, что она не отказала бы мне. Со своим отцом я всегда так разговариваю, – женщина, оправдываясь, начала копаться в груде одежды. Пошарив рукой, она вдруг резко выпрямилась и недоуменно оглянулась на хозяйку, которая безмятежно следила за ее манипуляциями.

– Как же так?! – Майя с головой по пояс залезла в сундук и начала лихорадочно рыться в залежалых вещах, вдыхая затхлую пыль от старой одежды. Раскидав ее на полу, перешарила все углы семейной реликвии и, не обнаружив своего свертка, вопросительно уставилась на Эльвиру: «Где мои деньги? Я спрятала их здесь».

Перед ней стояла другая женщина, надменная, властная, с холодными глазами. Презрительно смерив обескураженную Майю насмешливо-колющим взглядом, она подошла к ней вплотную и сквозь зубы процедила:

– Ты меня и мою семью подозреваешь? Как ты смеешь?! Шваль безродная!

– Так это, правда, ты взяла? Не верю, Эльвира. Дай хотя бы на проезд. Ты ведь знаешь, мы домой собираемся.

– Ты, шайтанка, залезла в чужой дом и меня порочишь? Может, это у нас вещи пропали! Одежду матери грязными ногами растоптала. У нас свои порядки, пусть дверь открыта – без разрешения не входи. Забирай свои манатки и убирайся! Или я вызываю милицию, пусть разберется с тобой и твоими поддельными документами. Тебя упекут в тюрьму, а отпрысков твоих – в детдом! – голос Эльвиры, все усиливаясь, перешел на крик. У Майи подкосились ноги от изумления, и она, чтобы не грохнуться на пол, кое-как успела удержаться за изголовье кровати. Слова «доброй» подруги ударили ее как обухом по голове. Опять пострадавшая от человеческой пакости и морально растоптанная, она стояла теперь посреди темной комнаты и не знала, как очиститься от этой грязи. Какая же ты змея, оказывается, Эльвира! Мягка снаружи, да ядовита внутри.

– За добро тебе спасибо, а за грех поплатишься… – сквозь слезы еле выговорила Майя и, опустив голову, поплелась к выходу. У двери обернулась и бросила в сердцах: – Не я растоптала, а ты запятнала память своей матери. Это ты украла! Пусть тебя твой Аллах покарает!

Нужда любого согнет и помнет, без совести и чести. Хитрая каракалпачка смогла обставить ситуацию так, чтобы чужая сама убралась без лишнего шума. Майе, как загнанному зверю, обреченному на смерть, захотелось внезапно исчезнуть, здесь же умереть, удавиться, утонуть, улететь, чем обратно погрузиться в нужду, кучу жизненных проблем. Если бы не дети, бедные ее мальчики… Как теперь смотреть в глаза детишкам и как объяснить им, что мама-неудачница в очередной раз сбилась с дороги домой? Сколько лелеяли они в мечтах этот спасительный путь на север! Все напрасно. Деньги как пришли легко, так и ушли, как песок сквозь пальцы. С того момента, как они за Сабдуллой сошли с трапа самолета на раскаленный бетон, будто твердыня ушла из-под их ног, и они оказались между небом и землей. Майя не первый год водит своих детей по краю пропасти. До сей поры им помогала выжить людская доброта. Видимо, на этот раз и доброта исчерпала себя, устав от их бесконечного хождения по лезвию бритвы. Майя, оболганная и униженная, стояла с сыновьями и шестью баулами на краю пустыни. Во тьме, освещенной луной, парными звездочками блестели слезинки на темных глазах мальчишек. Она тоже плакала, как тогда на площади дождя, но тихо и без слез. В тиши городской окраины невозмутимые верблюды, как хозяева жизни, громко хлюпали и чавкали вечно жующими толстыми губами. Последний осколок бывшего Советского Союза, свято хранимый сердцем Майи, а теперь украденный и вдребезги разбитый, остался за дувалами в глинобитном доме. В ее душе не осталось больше места для этой страны и былого единения. Исчезла ценность доверия.

Золотые огни ресторана, издалека игриво мерцая, как будто звали в недоступный параллельный мир, не обремененный житейскими хлопотами. Старенькое «Жигули», высадив пассажиров с многочисленным багажом у заднего входа модного заведения, выждал, пока женщина с детьми, которые своим видом никак не тянули на ресторан такого уровня, исчезли за дверями. Пожилой водитель, повидавший много за свою жизнь, убедившись, что его странные попутчики все-таки не вытолкнуты в ночь, развернул машину и поддал газу.

– Попрощаться заехали? Молодцы!

– Какая радость, Майя!

– Ого, это все гостинцы? Сколько родственников-то у вас! Ну, вы даете!

Все на кухне оживились, увидев в дверях полосатые сумки коммерсантов, полюбившиеся также и простым людям за удобство. Кто был более-менее свободен в ресторанный час пик, радостно засуетились вокруг уезжающей на родину семьи.

– Ну-ка, Майя, глянь на меня, – хозяйка и по совместительству главный администратор Татьяна, мельком заглянувшая на кухню, услышав бурные возгласы работников, подошла к Майе и повернула к себе ее исказившееся от плача лицо. – Ты плачешь? Не думаю, что это слезы радости. Алгыс, помоги, пожалуйста, официанту. А ты, Айталик, иди к дяде Косте деньги считать. Ну, говори, что случилось?

– Какая же я дура! Она все наши деньги украла! Мы не можем уехать! За что? За что всевышний меня наказывает? Так долго и так жестоко! – Майя, закрыв лицо руками, бессильно опустилась на сумку и наконец-то дала волю своим слезам при людях, ставших за эти годы ей самыми близкими. – Я опять предала детей. Украла у них детство…

– Кто? Кто украл?

В сбивчивом рассказе обманутого шеф-повара коллег больше всего поразили тупиковость ситуации и то, насколько сильна человеческая алчность. Крутясь в кулуарах ресторанного бизнеса, из кухни они видели, как деньги моментом и возвышают, и уничтожают людей. Ради наживы на их глазах менялись нравы и люди. Времена абсолютного беспредела, выпавшие на долю их поколения, безжалостно выворачивали мир наизнанку, обнажая суть всего и кто есть кто. И не всем было дано среди всеобщей вседозволенности оставаться человеком.

– Зачем отнесла деньги незнакомым людям? Ты порой меня поражаешь, дорогая, своими непредсказуемыми поступками. Нельзя было у нас в сейфе положить?! – в сердцах воскликнула Татьяна, озадаченная диковинными поступками обеих подруг. – Проклятые деньги счастья не принесут. Ладно, чего уж. Придется вам отложить поездку и поднакопить денег. Ничего, Майя, будем жить и выживать!

Майя привыкла выживать. С утра до вечера горбатиться на грязной работе, прозябать в неотапливаемой каморке, доедать остатки с роскошного стола, донашивать старье, кротко терпеть обиды, молча страдать за детей и ждать, бесконечно ждать просвета. Она могла бы уцелеть при любых обстоятельствах. Но ошибка может стать последней. Удастся ли воскреснуть, когда, нападая со спины, как крыса, и жестоко убивая внутри все живое, она навсегда остается с тобой? Оживать труднее, чем умереть. Если бы не Алгыс с Айталом, она после всего пережитого сдалась бы без колебаний и переживаний. Счастье было так близко. Казалось, вот протянет Майя руку и коснется его хрупкого ореола. А она побоялась спугнуть и вместо того, чтобы поспешить навстречу к своему благополучию, все оттягивала с покупкой билетов. Вот и не сберегла ни запаха счастья, ни его вкуса. Недаром ее предки, суровые северяне, не верили всему, что шатко и мимолетно. Счастье – изменчиво, рок и судьба – вечны. Что должно случиться, неизбежно случится.

Возможно, безнадежные мысли накликали новую беду. Майя, силясь разогнать отяжелевшими руками густой туман, накрывший огромную пустыню, шла наугад. Она, увязая босыми ногами в трещинах глинистого такыра, вслепую рвалась на родной голос из детства: «Маайыс, папа зовет, иди домой! Домо-оой!» От страха затеряться в мертвой пустыне она пыталась выкарабкаться из плена окутавшего ее тумана и чуть не задохнулась от едкого дыма. Майя резко открыла глаза, как будто и не спала вовсе, и сквозь завесу дыма увидела огонь. Горела входная дверь. Она, вскрикнув, спрыгнула с кровати, опрометью кинулась к спящим сыновьям и начала их безудержно тормошить. Схватила за руки сонных детей и потащила к выходу. Пламя загородило проход на улицу. Женщина в панике заметалась по крохотной каморке, объятой дымом и огнем. С грохотом опрокинула стул и, словно опомнившись, подняла его, размахнулась и со всех сил кинула в окно. Звон бьющегося стекла, сливаясь с треском огня и грохотом ворвавшегося воздуха, оглушил несчастных домочадцев. Обезумевшая мать через разбитое окно по очереди вытолкала на улицу ребятишек, затем кое-как выбралась сама, порезав тело осколками. Сбежавшиеся на пожар люди принялись закидывать песком и заливать водой горящие стены, наблюдая, как бы огонь не перекинулся на соседние строения. Табачная будка, куда Майя попросилась временно пожить, сгорела дотла. Несмотря на все усилия огнеборцев, от маленького домика не осталось ничего. Только сизый дым валил из горячей земли. Люди неспешно начали расходиться в разных направлениях. На пепелище сиротливо остались стоять три силуэта. Майя, растерянно оглядев детей, вдруг спохватилась: документы! И кинулась рыться в обугленной куче кирпичей и досок. Измазавшись в горячем пепле, она с болью в сердце осознала, что капкан захлопнулся, и они опять оказались в безвылазной ловушке «постсоветского пространства». Чудом вырвались из пламени – ради чего?! Прожорливый огонь, сожрав все дотла и лишив всего, швырнул бесприютных в жерло бездонного омута. Некогда желанный Узбекистан, подвергая Майю с детьми все новым и более изощренным испытаниям, словно вновь проверял их на прочность. Не отпускает, но и не принимает.

* * *

Нас, неразлучных, было четверо. Айдос, Мурат и мы – герои моего долгого черно-белого сна, из которого невозможно пробудиться счастливым. Смотрю сейчас на наших чистеньких, накормленных детей и не представляю, как они смогут выжить, такие маленькие и беззащитные, случись опять со страной, не дай бог, невероятное. Стараюсь не думать об этом, но прожитое из памяти не вычеркнуть. Не люблю фильмы про революцию семнадцатого года и гражданскую войну, потому что в детях-беспризорниках тех времен я вижу себя и своих друзей-сирот. Даже в годы Великой Отечественной войны дети были более защищенными и чувствовали заботу родины. Такое ощущение, будто исторический век с конца вернулся к своему началу.

Маленькому ребенку, чтобы выжить на улице и сохранить человеческое достоинство, очень важно иметь врожденный внутренний стержень и заручиться поддержкой старших товарищей. Мамино неудержимое стремление вырваться из цепких сетей хаоса, ее злополучный марафон по замкнутому кругу в поисках выхода и бесчисленные письма в пустоту, к удивлению, стали для нас фундаментом уверенности и надежды. Пусть ее неустанный бег был без результата, а послания – без ответа, мы, в отличие от многих детей, знали, куда идти и к чему стремиться. Уверен, именно это помогло нам не оступиться и не попасть в преступный мир. Мы практически вращались в полукриминальной среде, и ничего не стоило сделать опрометчивый шаг и перешагнуть последнюю черту. Старших товарищей мы сознательно избегали, что оказалось для нас вторым спасением: никому ничего не должны. Зато судьба подарила нам знакомство с верными друзьями-сверстниками, вне союза с которыми мы вряд ли бы устояли и не скатились на самое дно.

Айдос и Мурат были сиротами и очень талантливыми «щипачами»[58]58
  Щипачи, жарг. – карманные воры.


[Закрыть]. Глядя в их невинные глаза, никто бы не подумал, что эти чумазые мальчишки, несмотря на малый возраст, виртуозные карманные воришки. Айдос совсем крохой на привокзальной многолюдной площади потерял маму. Он помнил лишь страх перед толпой, которая безостановочно двигалась, а мама не появлялась. Кто знает, может, утомленная и замученная голодными скитаниями мать оставила его. Наверно, она решила, что так для него будет лучше. В те трудные годины многие, не выдержав испытаний, оставляли детей на произвол судьбы, вслепую уповая на сострадание людей. Вдруг судьба малышу улыбнется… Айдос странствовал по городам в поисках матери и был уверен, что непременно ее узнает по глазам и голосу. Из его малого, незабытого словарного запаса можно было понять, что он родом из Казахстана.

А Мурат был из беженцев Ферганской долины. Его родители погибли во время погромов в Оше. На месте сожженного дома из родных никого не нашел и в страхе, чтобы не оставаться одному, увязался за незнакомыми ребятами. Иногда во сне он так жалобно скулил и испуганно всхлипывал, что у меня на глазах выступали скупые слезы от неведомой тоски. Хотелось зажмуриться сильнее и исчезнуть из жизни, полной опасностей и тревог.

Время от времени, особенно в поездках, к нашей четверке присоединялись забавный Макатай, который не терял надежды найти родственников, и не по возрасту рассудительный Сердар. Местом их постоянного обитания были вокзалы и поезда. Сироты расколотой страны, заброшенные нелегкой судьбой в пустыни Каракалпакстана, были неразлучны. Так же безраздельной была их беда – война. Их объединяли общие горести и испытания, которых с лихвой хватало на всех. У обоих друзей сохранилась память о своей малой родине, а тот ужас, который им пришлось пережить, навсегда застыл в их не по-детски недоверчивых глазах. В каждом из нас тайно жил великий страх.

Из сотни уличных детей-воришек, промышлявших на базаре, самом сытном месте Нукуса, природным даром «щипача» обладали от силы один-двое. Наши друзья были из когорты избранных, поэтому всегда находились под прицелом зоркого ока «крыш», взрослых воров, «работавших» на базаре. Они заставляли каждого делиться уловом, требуя долю за «покровительство». Как бы мы ни пытались убежать и спрятаться, не желая отдавать добычу, разборки с мелкой шпаной были жесткие. Кара за непослушание всегда настигала: били, пинали, отбирали все вчистую и бросали подыхать на задворках. В борьбе за существование скидок не было ни на возраст, ни на рост, ни на статус – все равны в борьбе на выживание. На базаре как на войне. В этом параллельном мире крутились большие украденные деньги. На них выживали не только воры и воришки, но и наживались бесчестные милиционеры. В нашей шайке семилетних-восьмилетних пацанов «рабочие» отношения были построены по-взрослому серьезно. Мы не имели права ошибаться и сдаваться, а если не повезет, обязаны были все брать на себя и оставаться с проблемой один на один. Айдос с Тимуром, невинно расхаживая по рядам между ушлыми торговцами и наивными покупателями, искусными пальцами обчищали их карманы, сумки и незаметно подкидывали нам, стоявшим на стреме. В большинстве случаев люди не замечали, как их кошельки и пачки купюр ловко перекочевывали из рук в руки. А когда спохватывались, вся шайка уже сидела в каком-нибудь кафе и уплетала за обе щеки шурпу[59]59
  Шурпа, уз. – густой узбекский суп.


[Закрыть] и пельмени, пока деньги не отбирали старшины. Мы с Алгысом за все годы беспризорства ни разу в чужие карманы не полезли, а ходили в напарниках и сбывали украденное. Нас просто не подпускали к столь важному делу, где на кону стоит сама жизнь. Каждый должен заниматься тем, что ему под силу. Может быть, мы выживали не очень честным путем, но о нас, кроме нас самих, заботиться было некому. Для тех, кого семья и общество поставили в тяжелые условия, в Нукусе базар был самым хлебным местом. Но мы не хотели задаром делиться добычей, достающейся нам непросто. Не выдержав напора со стороны взрослых бомжей, мы стали осваивать новые территории за пределами Нукуса. Впереди нас ждали километры пути по просторам Средней Азии.

* * *

Все. Вот и конец. Не такой босоногой и жалкой представляла Майя свою новую судьбу. Она, обхватив колени руками и медленно покачиваясь из стороны в сторону, сидит на земле, неотрывно смотрит в одну точку перед собой и не знает, как жить дальше. Дальше – пустота. Беспросветность. Провал. Без документов нет человека, нет личности. Их троих нигде нет. А они есть и живы… До сих пор еще живы, даже болеют, и желудок сводит от голода. Мимо на базар проходят люди, каждый поглощен своими невидимыми заботами. Редко, кто с интересом заглядывается на растрепанную азиатку с детьми. Таких теперь много на улице, кто с картонной коробкой милостыню просит, кто поет и играет на гармони, а кто просто тупо сидит, как эта женщина.

– Ийээ, вставай, пойдем в «Гриль-бар». Нельзя тут сидеть, участковый придет и заберет всех, – Алгыс, уже знакомый с уличными порядками, кое-как уговорил маму встать, стараясь изо всех сил вывести ее из состояния оцепенения. Мальчишки, с двух сторон поддерживая мать, трясущуюся то ли от утренней прохлады, то ли от нервного потрясения, направились в сторону ресторана.

– Не пойду. Скажут, иди до конца – не сдавайся. А я не смогу. Не могу больше, – Майя, слабо сопротивляясь, развернулась обратно.

– Дядя Костя поможет, мама. Я кушать хочу, – Айтал, с мольбой глядя на мать снизу вверх, шмыгнул носом и проглотил предательскую слезу. Плач младшего сына подействовал на нее отрезвляюще, будто она очнулась от транса.

– Конечно, сынок, – пробормотала она и зашагала на работу. Особого выбора у них нет, кроме как идти в ресторан.

В последнее время с приобретением паспорта у Майи изменились и осанка, и походка, и взгляд, словно за спиной во всю ширь расправились большие и сильные крылья, готовые доставить до родины. А теперь она снова «лицо без удостоверяющего личность документа», без роду и племени, с подозрительным прошлым и сомнительной репутацией. Как бабочка с обожженными крыльями во тьме бьется в агонии, кидаясь на свет, струящийся из узкой щели, так и Майя, совсем отчаявшись, опять будет колотиться в замкнутом кругу. Нет, теперь не будет как обычно. Мучения продолжаются, а у нее иссякли силы. Случившийся пожар не только лишил их самого ценного – бесценных бумажек, но и сломил ее волю. Теперь нет у нее той внутренней силы тягаться с дискриминацией со стороны системы, неповоротливой узбекской бюрократией, равнодушием чиновников и наглостью милиции. Более того, она чувствовала себя изгоем, отвергнутым судьбой. Но когда-то она играла с ней. Вместо того, чтобы смириться и покориться, захотела сама управлять собственной судьбой. Когда и как же случилось, что однажды Маайыс Чугдарова решилась отвергнуть жребий, предназначенный судьбой? Накануне сорокового дня после похорон Нюргуна ей приснился сон, а для нее отсчет потери любимого человека начинается именно с того черного дня. Она всю жизнь будет корить себя и сестру за то, что не проводила его в последний путь. Ей приснилось, будто она оказалась на краю вселенной. Перед ней стоит Нюргун в свадебном костюме, а за ним – длиннокосая девушка в коротком подвенечном платье и в порванных колготках. Оба израненные, он забинтованный и изможденный, а она с глубокой ссадиной на лице и разбитыми коленями, казалось, шли куда-то дальше и остановились, чтобы встретиться с ней. Она поняла, что Нюргун ждет ее перед тем, как уйти в другое измерение. У Майи защемило сердце от его молчаливого взгляда, полного невыразимой тоски. Она хотела дотронуться до него, но он, уловив ее намерение, отшатнулся назад и взял незнакомую девушку за руку. Нюргун молчит, но Майя отчетливо слышит: «То, что мы с тобой встретились, случайность. Судьбой мне предназначена другая. Вот моя настоящая невеста. Она пришла за мной. Мы блуждали, и нас вернули. Моя истинная жизнь здесь. Не с тобой. Больше я к тебе не приду. Я тебя отпускаю.» Она каким-то своим шестым чувством сразу поняла, что Нюргун очень одинок и не хочет уходить. Ее любимый парень хотел жить. В каждом его слове таится необратимая любовь. Пусть его короткая земная жизнь и была случайностью, он хотел остаться и быть рядом с ней. Но судьба распорядилась по-своему и увела его к другой. «Не с тобой… Не с тобой. Не с тобой!» – приговор небес обрекал ее на вечное одиночество. Майя осознала, что теряет его навсегда, даже когда-нибудь в той жизни он ее не встретит. Проснулась она в горячих слезах и с острой тоской в сердце от понимания, что это был не простой сон, а продолжение реальности. Он ее отпустил из-за жалости, а она не смогла отпустить обиду на него, на несправедливую их долю, на тихую афганскую войну и на страну. Боль утраты была слишком велика, чтобы забыть о ней. Вопреки злой судьбе она захотела быть счастливой.

За обыденной спокойной атмосферой ресторана на кухне с кофейным ароматом витала невидимая глазу тревога. Константин, время от времени поглядывая на часы, висевшие напротив двери, задумчиво расхаживал по кабинету. Второй день шеф-повар не появляется на работе, и мальчишек ее не видать. Обычно они каждый день забегают в «Гриль-бар» покушать либо помочь. Майя не такой человек, чтобы без весомой причины прогуливать. Хозяева ресторана дорожили ее реальными умениями и патологической честностью, не характерными для среды, где пир горой и деньги рекой. В первые дни она, конечно, удивляла манерой резать правду-матку в глаза, что порой обижались на нее. Но, узнав поближе, привыкли к ее твердолобой прямоте и особенным северным замашкам общения.

– Костя, чайку попьем? – Татьяна заглянула в дверь. – Утомилась я с отчетами.

– Майя не появилась? – с тревогой спросил Константин, обернувшись на голос сестры.

– Нет. Боюсь, не случилось ли опять чего. После пожара у меня сердце не на месте. Как увидела ее, измазанную сажей, с потухшим взглядом, душа в пятки ушла. Айтал рассказывал, что мама копалась руками в горячей золе, пальцы обожгла, выгребая пепел. Бедняжка, документы свои искала, – синие глаза Татьяны заблестели от слез. – Как же так, Костя, а?! Что за напасть! Почему родственники не отвечают? Своими глазами видела, как Майя в перерывах письма пишет.

– Просто беда с этими документами, – глухо отозвался мужчина.

– Пацанов жалко. Если Майя не продержится, пропадут мальчишки.

– Выяснять личность человека – долгий процесс. Не месяц, а годы на это уходят. Особенно сейчас, когда никто ничего толком не знает. Да чего греха таить, кругом царит скотское отношение друг к другу, особенно к русским и россиянам вообще, – Константин в сердцах оттолкнул стул и опять зашагал по комнате. – Сколько теперь таких потерянных, растерянных людей без паспорта бродит по нашей стране-развалюхе! Скитаются, терпят побои и унижения, работают без выходных за еду и ночлег, становятся рабами. Таня, это творится, пусть и в бывшем, но в Советском Союзе! У нас на глазах!

– Костя, нам надо было бы как-то поднатужиться, билеты купить и отправить их домой, – Татьяна, успокоившись, начала размышлять. – Говорят ведь, беда не приходит одна. Поступок «подруги» очень сильно задел Майю. Надо было тогда уже насторожиться, что эта неприятность притянет другую.

– Я, конечно, задумывался по этому поводу. Но денег живых нет. Таня, ты так говоришь, как-будто не знаешь. Людям сколько месяцев зарплату не можем выдать? Спасибо, что работники питаются и на том держатся, не уходят. Мы, как нищие миллионеры, нам лишь виден блеск и слышен звон монет. Кредиты надо закрывать, а то петлей задушат. Сама понимаешь, отсрочка – это оттягивание смерти. Проценты слишком большие, съедают львиную долю дохода. А без кредита мы никак. Вот и получается, выручка растет, а прибыли нет, – хозяин «Гриль-бара», распаляясь на больную тему, уставился на сестру. – Думал, главное – документы у нее уже на руках, можно подождать несколько месяцев, поднакопить, раз уж застряли на годы. С документами, разумеется, сложно. Законным путем концов не найдешь ни здесь, ни там. Даже простые письма не доходят. Чего уж говорить о неповоротливой системе. Везде мзда требуется.

– Эльвира эта, конечно, не по-человечески с ней обошлась. Сама – воровка, небось, хвост трубой – уже в Алма-Ате. Видимо, правду рассказывают, что каракалпаки, и стар, и млад, ринулись в соседние казахские аулы. Казахстан их манит, как манна небесная.

– Что же делает страна с людьми?! Не от хорошей жизни народ перекочевывает. Нет работы, нет денег. Безработица и неустойчивая экономика гонят людей. Во все времена люди кочевали в поисках лучшей доли. Всем хочется жить там, где лучше, и есть хлеба вдоволь.

– Давай пей, а то остынет. Пока толпа не подтянулась к ужину, отдохнем чуток, – Татьяна, высыпав в чай сахар и размешивая ложкой, придвинула к брату стакан.

– Ладно, было бы желание – выход найдется. Где есть воля, там есть и путь, – Константин сокрушенно вздохнул и глотнул горячего чая.

Майя не появилась ни на следующий день, ни через неделю. Коллеги, не дождавшись никаких действий со стороны милиции, проигнорировавшей поиск не местных людей без регистрации, и не зная где искать, облазили безрезультатно весь микрорайон. Дворовые мальчишки из ближайших домов, с кем временами общались Алгыс и Айтал, также не видели их с момента пожара. Незавидная судьба женщины с двумя детьми из далекой Якутии, ставшей жертвой кардинальной ломки строя и исчезнувшей неизвестно куда, всполошила постоянных клиентов и работников «Гриль-бара», затронув душу каждого из них.