Текст книги "Колбат"

11

В том году после редкой у нас снежной зимы и очень сухой весны с конца мая полили дожди. По утрам, если посмотреть в наше окно, весь городок исчезал в белой плотной мгле, и только старые ясени перед нашим домом маячили, как тени, едва проясняясь сквозь плотную пелену тумана.

К полудню туман редел, вершины деревьев выступали резче, появлялась надежда, что вот-вот засинеет вверху. Но небо было все так же серо, и снова начинало моросить, а к вечеру дождь расходился еще больше. Казалось, что кто-то ростом с наш дом, став с ведром воды за окошком, выплескивает сразу из целого ведра воду на наши окна. Перед домом трава стояла вся в воде, и все в городке – женщины и дети – ходили в сапогах.

В газетах уже писали о том, чтобы граждане, дома которых находятся на нижних улицах города, проверяли лодки и были готовы к водяной тревоге.

И вот шестого июня в два часа дня из села Полтавки сообщили в город по телефону, что вода в нашей реке Суйфун идет «навалом». Это значило, что, еще умещаясь в русле реки, вода идет, как морской вал, сразу повышая ее уровень. Перед самым городом в Суйфун впадает текущая с предгорьев Сихотэ-Алиня Супутинка. И Супутинка неслась мутным потоком навстречу Суйфуну. На месте их слияния вода особенно быстро поднималась, завиваясь тяжелыми струями, и вот-вот готова была выплеснуться из берегов и двинуться к городу по прибрежным полям и огородам.

Андрей в тот день не выходил из штаба: полк уже ушел было в летние лагеря за восемь километров от города, но его временно возвращали в городок из-за того, что непрерывными ливнями были размыты все дороги, залиты стрельбища и занятия в лагере не могли идти нормально. В лагерях оставалась только саперная команда. Саперы жили в палатках, окопав их хорошенько и обложив дерном. Они должны были охранять и оберегать лагерь. Пока наводнение не прекратило еще сообщения, туда завозили продовольствие.

Командир полка товарищ Ростовцев был неотлучно в лагерях, а в городке поручил распоряжаться всем своему начальнику штаба. В штабе полка назначались красноармейцы в спасательные команды. В первую очередь вызывали желающих. Хотя военный городок и лагерь стояли на высоком месте и были вне опасности, но под угрозой был город и вся Суйфунская равнина, к тому времени тщательно обработанная, уже покрытая чудесной свежей зеленью. На равнинах в поселках оставались люди, которые не успели бы уже выбраться по размытым, залитым дорогам, хотя и знали о приближающейся опасности. Все эти маленькие деревушки в обычное время были отдалены от реки на три – пять километров; лодки колхозников были причалены на реке, и многие из них, вероятно, уже унесло водой.

Дождь лил без передышки, и в пять часов вечера бедствие стало очевидным. Переполненный до краев Суйфун выплеснулся из берегов и двинулся в долину, разливаясь по полям, затекая в овраги и образуя в них струи крутящейся воды. Вода несла на себе бревна и дрова, клочки соломы и тростниковые изгороди, крыши и дома, подхваченные плавной и как будто нестрашной водой. Мгновенно оказались залитыми нижние улицы города и равнинные деревушки. На Базарной площади уже работали спасательные команды: ездили на лодках по улицам, вывозили целые семьи и размещали их в школах и кинотеатрах.

Полковая спасательная команда уже в три часа дня выехала к берегу Солдатского озера, и оттуда начальник ее сообщил в штаб, что еще трудно добираться до разбросанных на равнине домов, потому что вода над долиной не глубока, только-только поднимает лодки, и спрашивал, ждать ли прибыли воды. В бинокли же видны на крышах домов люди…

Андрей позвонил домой.

– Я поеду посмотреть, – сказал он, – как там работают наши. Сейчас приказал начать вывозить. Как у вас, все в порядке? – И он положил трубку.

За окном настойчиво и неугомонно шумел дождь, по огромным лужам надувались пузыри, – говорят, признак затяжного дождя. В комнатах было сумрачно и печально, и казалось, что там, где люди сейчас все вместе делают общее, нужное дело, хорошо и весело, а здесь себя некуда девать.

Уже день кончался, когда под окном послышалось: ступает по воде лошадь, ее приостановил кто-то, спрыгнул на землю и, хлюпая водой, пошел к нам на крыльцо. Я отворила дверь и увидела старшину полковой школы Сухенко. Он шагнул через порог и протянул мне записку. Там, где он остановился, сразу же около сапог натекли лужи.

Андрей писал, что вода поднялась достаточно и еще прибывает, вывозят людей с равнины, но люди промокли, озябли, особенно дети. В военном госпитале организован для них приемный пункт, он послал Сухенко в полк с приказанием, чтобы подвезли походную кухню к госпиталю, сварили каши, а меня просит верхней мощеной дорогой пойти в банный корпус госпиталя: там нужны люди. «Непременно надень фуфайку и брезентовый плащ, – писал он, – мне пошли электрический фонарик и папирос…»

– А где сейчас папа, товарищ Сухенко? – спрашивала Лена. – Он ездит в лодках?

– Нет, – ответил Сухенко, – он руководит всем делом на берегу около госпиталя. Знаешь, где вы всегда катались на коньках.

– А вы как проехали в городок?

– Верхняя дорога цела, ее никогда не заливает. А если прямо, то не поймешь, на чем и ехать. Водяные лыжи были бы, пожалуй, в самый раз.

Быстро собравшись, я подозвала Колбата, который очень просился со мной, надела на него ошейник с портдепешником и вместе с Леной вышла на крыльцо. Лена не боялась оставаться одна дома. Она была крепкая и здоровая девочка, и ее не пугали ни темнота, ни одиночество. Я пожелала ей спокойной ночи, пообещала прислать сейчас же Колбата, и она убежала в дом, закрыв за нами дверь.

В брезентовом плаще, с надвинутым на голову капюшоном я пошла к госпиталю, и рядом со мной, натягивая поводок, весело бежал Колбат.

На горизонте из-под туч пробивалась малиновая полоса заката – признак ветра и перемены погоды на другой день.

Дождь лил все так же непрерывно и сильно. Было душно от влажного, нагретого дыханием воздуха под капюшоном. Всхлипывание жидкой грязи под ногами, показалось мне, длилось очень долго. Наконец я открыла дверь большой приемной банно-прачечного корпуса военного госпиталя и откинула капюшон. В глаза мне ярко плеснул электрический свет, в уши – шум голосов, и я увидела на скамьях и на полу группы мужчин, женщин и детей. Сестры в белых халатах ходили между ними, подавая высушенное платье, горячий чай, утешая ребят, которые не нашли еще своих.

– Вы думаете, мы на берегу Солдатского озера? – сказал мне, здороваясь, врач. – Нет, у нас берег морского залива и стихия!..

Я вышла на крыльцо, отправила Колбата домой, отметив в записке время, и, надев белый халат, присоединилась к сестрам.

12

Через час после моего ухода, когда Колбат давно уже вернулся домой и Лена собиралась ложиться спать, зазвонил телефон. Лена подошла.

– Говорит дежурный по полку. Товарища начальника попросите.

– Его нет, – ответила Лена, – он на Солдатском озере. А мама в госпитале.

– А кто говорит?

– Дочь его.

– Ну, вот что! Тут пришел старик и просит пропустить к вам. Говорит, он из колхоза «Путь Ленина», работает паромщиком на Суйфуне, и его внук Вася к вам ходит. Верно это?

– Ах, пропустите, пожалуйста, – сказала Лена, – это правда Васин дедушка.

Через десять минут, в течение которых Лена то выбегала на крыльцо, то возвращалась в переднюю и заинтересовала своим поведением Колбата, послышались тяжелые шаги на крыльце. Колбат подбежал к двери, вопросительно оглянулся на Лену и получил приказание: «Сидеть!» Лена быстро открыла дверь, и человек стал входить…

Он просунул правую половину тела в дверь, потом, увидев, что сапоги его грязны, снова вылез на крыльцо и потоптался там, очищая ноги.

– Ничего, ничего, дедушка, входите! – позвала его Лена.

Тогда он вошел, снял истертый красноармейский шлем и стряхнул с бороды крупные капли дождя. Старик был мал ростом, худ, с усталыми, покрасневшими от ветра глазами. Следом за ним вошел сопровождавший его красноармеец.

Колбат заворчал на человека в гражданской одежде, но Лена сказала: «Фу!» – и он притих.

Хотя Лена не знала старика, она обрадовалась ему, потому что Вася хорошо рассказывал про деда: «Дед-то у меня добрый, нисколь не может серчать. Но упрямей, как мой дед, может, еще и человека не было. Он в гражданскую войну у себя партизанов прятал. Так один раз ему нельзя было с чердака сойти, пока белые не ушли, чтобы товарищей не выдать. Изба его стояла вся раскрытая, будто никого нет; партизаны схоронились в подполе, а дед на чердаке. Еда у него вся вышла. Так он с голоду помирал, а в избу не сошел – сухари там у него были. Потом красные пришли, а в нем чуть душа держится… Упрямый! А так – все внучек да внучек! Добрый он…»

И тут дед начал с того же.

– Внучек, – сказал он, – Вася мой, не у вас? – И, уже по лицу Лены видя, что Васи здесь нет, спросил: – Как же так не у вас? А он к вам ушел…

– Вы идите сюда, дедушка, – тащила его Лена в столовую.

– Да сюда ли он ходил-то? Может, я не туда зашел? – говорил старик, надеясь, что, может быть, ошибся и не здесь, а в другой такой же комнате сидит и ждет его Вася. – У ворот сказали: иди прямо, потом направо, в деревянный дом около аллеи.

– Вася к нам и ходил, – сказала Лена. – Еще с тех пор, как папа его на велосипеде привез. – Тут красноармеец, сопровождавший старика, увидав, что все в порядке, заторопился в штаб и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь. – Только Вася уже давно не был, – продолжала Лена, – мы думали, что грязно, вот он и не ходит.

– Нынче он пошел, – сказал, усевшись на стул, дед и, прислонив к стене холщовый, совершенно мокрый мешок, положил на него такой же мокрый шлем. – Старый я дурак, сам спосылал его. «Эх, дитя, – говорю, – как бы беды не вышло! Иди к твоему начальнику знакомому, у него перебудешь. У их место высоко, вода туда вовек не заходит». – «А ты, – говорит, – дедушка, как же ты один останешься?..» Заботится обо мне… А у меня, видишь, нынче утром паром сорвало да и вынесло на отмель, туда, за Фенину сопку. Ильюшу, помощника своего, я к парому отправил. Он на большой лодке плыл. А в хате у меня сетей полно – колхозное добро. Я Васе-то и говорю: «Мне сетей на себе не унесть и оставить без призору я их тоже не должен. Пережду тут воду. А ты дитя, тебе надо в город попадать». Ну, Вася знает – я как скажу, мое слово твердое. Он глядит на меня. «Нет, – говорит, – дедушка, я лучше с тобой. Ну-ка ты пропадешь?» А я ему: «Иди, иди, внучек, наша фанза на бугру стоит, ее в редкие годы вода захватывает. Двое-то мы здесь середь воды без хлеба насидимся, а один я обойдусь». Он и пошел.

Старик стал вытирать рукой мокрое от дождя лицо, темное, все в мелких морщинах, провел рукой по белой бороде и сказал:

– Захочет бог наказать – разум отнимет.

– Дедушка, а когда Вася пошел?

– Когда? Солнышка-то не видать, так как скажешь? Часов в пять пошел, а может, и ране. Но, может, прошло с полчаса до большой-то воды, как она подошла. Видно, не поспел Вася до городу добежать в такое малое время. Вот как, доченька! Надо теперь мне внука искать, а где – и ума не приложу. Лодку я людям отдал…

– Какую лодку?

– Да приплыл-то я на лодке. Поспешил я, а надо бы ближе к Фениной сопке держать – больше негде ему быть! Да неуж вода приняла Васю-то?

Дед так отчаянно моргнул глазами, что у Лены и самой навернулись слезы.

– Вот жалко, что папы нет, – сказала она. – Он бы придумал, как Васю найти. Вы у нас посидите, он скоро приедет. – И вдруг что-то вспомнила: – Дедушка! Да ведь папа мой там, у Солдатского озера! У них там лодки, и они вывозят людей. Он Васю найдет! Вот погодите, я сейчас!..

Она побежала в кабинет отца и схватила трубку телефона.

– Дайте штаб полка. Говорят из квартиры начальника штаба. Нет, не сам он, а дочь его. Скажите, пожалуйста, можно ли начальнику штаба, моему папе, передать то, что я скажу?.. Тогда, пожалуйста, когда поедет верховой, пусть моему папе скажет, что пришел дедушка Васин… да, Васин дедушка… и говорит, что его внук пропал. Пошел в город и не пришел… Папа знает, где они живут. Нет, он ушел из дома: его дедушка в город послал, а сам остался… Как в городок попал? А он на лодке приехал уже после Васи. Когда пошел? Дедушка говорит, часов в пять…

– Дедушка, – прервала Лена разговор, – тут спрашивают из штаба, по какой дороге пошел Вася.

– По нижней дороге: от перевоза на Суйфуне, под Фениной сопкой, – с готовностью ответил дед.

– …По нижней дороге, от перевоза на Суйфуне, под Фениной сопкой… А когда поедет верховой?.. Только через час? Почему? Только что посылали? Ну, хоть через час передайте.

Дед обрадовался, что к спасению внука привлечен штаб полка. Но, услышав от Лены, что в спасательную команду будут посылать только через час, поднялся.

– Спасибо, дочка, я пойду.

– Куда же вы, дедушка? Я вам чаю горячего принесу. Вы мокрый, вам нельзя идти.

– Не сидится мне, доченька. Я до батьки твоего пойду. На Солдатское озеро дорогу не заливает, я туда в полчаса доберусь. Может, Вася где на дерево залез, держится… Может, к старым фанзам вышел…

– Да нельзя вам, дедушка, идти, вон вы как трясетесь. Тогда я сама пойду!

– А старый уж, вот и трясусь… Да нынче ветер… беда резкий. Велико ли у меня костье, а так пронимает, аж до сердца… Не держи, доченька, я пойду. Собака-то не тронет?

Лена подошла к Колбату, лежавшему у двери, и вдруг ей пришло в голову замечательное решение.

– Дедушка! – закричала она. – Вам совсем не надо идти! Вот кто пойдет! Честное ленинское! Вы знаете, он же настоящий связной пес… Он может носить почту… Колбат, к ноге! Колбат, сидеть!

Чтобы убедить старика в возможности доверить дело Колбату, Лена отдала собаке несколько команд, одну за другой, и Колбат беспрекословно все выполнил. Дед со вниманием смотрел на собаку.

– Вот видите! Теперь он пойдет на пост к папе на озеро и передаст записку.

Лена быстро написала отцу о том, что Вася пропал, его дедушка у нас и просит найти внука, положила записку в портдепешник Колбата и, захватив его на поводок, выскочила на крыльцо. Оставалось только послать… Но как послать? Она скомандует: «Пост!», но куда «пост»? Это не к дому, к которому Колбат побежит в любое время, а ему надо дать понять, куда идти… Лена перебирала в уме, как сказать Колбату, что идти надо на Солдатское озеро. Она вспомнила зиму, катанье на коньках, тренировку Колбата… Она зацепила поводок за столб крыльца, быстро вернулась в дом, схватила висевшие на гвоздике за дверью коньки с башмаками и пронеслась мимо удивленного деда. В передней она надела сапожки, непромокаемый плащ, подняла капюшон и вышла на крыльцо. Тут, привязанный, ожидал ее Колбат.

Тянул сильный холодный ветер, и дождь то мерно шлепал по лужам, то его вдруг сносило ветром, и тогда слышался характерный шелест косо проносящегося по воде дождя. Лена повела Колбата по аллее, как мы всегда ходили на Солдатское озеро.

– Колбат, – повторяла она, – пойдем кататься на коньках! – Она позванивала коньками, и Колбат, шлепая лапами по грязи, весело бежал у ее левой ноги.

Так они прошли всю аллею. В конце ее, где посыпанное галькой полотно аллеи сменялось жидкой грязью дороги, Лена, приказав Колбату «сидеть» у ноги, отстегнула карабин поводка и, еще раз повторив: «Кататься на коньках, Колбат!», выбросила вперед правую руку и, сделав выпад вперед, как бы порываясь бежать, громко и отчаянно крикнула:

– Пост!

Колбат прыжком отделился от Лены, чавкнул грязью и бесшумно исчез в сырой темноте ночи. Лена постояла, послушала: монотонный шум дождя, взмахи ветра – вот и все звуки. Колбат не возвратился. Она пошла домой, едва пробираясь в грязи, без Колбата казалось труднее идти и было жаль Васю.

Дома она быстро вскипятила на примусе чай, заставила старика снять промокший пиджак и дала ему ватную красноармейскую куртку.

Колбата все не было, и Лена стала беспокоиться. Прошло полчаса, потом еще пять минут, потом стрелка перешла широкую цифру и пошла медленно по маленьким делениям. И снова подошла к широкой цифре.

– Еще пять минут прошло, – вздохнула Лена. – Пусть уж мама рассердится, только я пойду.

– Да я сам пойду, – сказал дед, – не надо бы мне собаке доверяться. Это посыльный ненадежный. Ну, я пошел…

Вдруг послышался топоток на крыльце, и Колбат настойчиво залаял у двери.

– Колбат пришел! – радостно закричала Лена.

Старик вздрогнул.

Мокрый и блестящий Колбат, сверкая белыми ощеренными зубами, с грязным животом и грудью, ввалился в переднюю и, подметая мокрым хвостом пол, уселся около Лены.

– Хар-ра-шо, Колбат! – протяжно заговорила Лена и провела рукой по ошейнику.

Она сразу же нащупала портдепешник, раскрыла его и вынула обратно… свою же записку. Неужели Колбат вернулся, не найдя отца? Сердце у нее дрогнуло. Она развернула линованную в клеточку бумагу и… увидела ниже своих строчек голубыми чернилами авторучки написанный ответ отца.

– Дедушка! – закричала она. – Дедушка, слушайте! Вот: «Все, что можем, сделаем.

Успокой дедушку, угости его табачком. Пусть ждет у нас. Колбата задержал, ходил к маме в госпиталь, посмотреть, нет ли Васи. Пока нет. Мы с мамой освободимся не скоро. Папа».

Внизу стояло: «Отправляю Колбата в 10 ч. 30 мин., посмотри на часы, когда он пришел».

Лена взглянула: было без двадцати минут одиннадцать. Значит, пес пришел без задержки.

Взяв со стола кусок хлеба, Лена еще раз сказала «хар-ра-шо», дала его Колбату и разрешила ему быть свободным. Колбат вскочил и начал яростно отряхиваться, брызгая по всему полу водой и грязью, но, к его удивлению, никто не сказал «фу». Только кошка, брезгливо вздрогнув, прошла мимо.

– Ну вот, дедушка, видели, какой Колбат!

– Чистый телеграф! – похвалил дедушка. – Это бы нам в колхозе на поле распоряжения посылать. Или хоть бы мне: корюшка пойдет, я до Борисовского правления восемнадцать верст шагаю. А тут – раз, два, и доставлен телеграмм!

Дедушка оживился, выпил чаю с хлебом и сахаром, но сказал: «Спасибо за хлебсоль» – и, свернув себе самокрутку из принесенного Леной табака, с удовольствием закурил.

Колбат уселся в сторонке и занялся приведением себя в порядок. Очень долго выкусывал и вылизывал грязь из подушечек лап, потом, уткнув нос между вытянутыми лапами, заснул, мокрый и взъерошенный.

13

В большой приемной военного госпиталя происходило непрерывное движение людей. Одни входили мокрые, только что привезенные с затопленной равнины, другие спешили им навстречу и спрашивали о своих; тут же сестры отводили прибывших в теплую раздевальную, откуда одежду отправляли в дезинфекционную камеру для просушки.

Дверь то и дело открывалась. Вдруг мне показалось, я слышу отрывистый знакомый лай. Когда у двери произошло движение, я уже не сомневалась, что это Колбат пытается проникнуть в комнату, и, выйдя на крыльцо, увидела невозможно грязного, мокрого Колбата. Всегда победно завернутый пышный его хвост был похож на растрепанную мочалку.

Я решила, что пес не послушался меня и бегал около госпиталя, вместо того чтобы идти домой, отстранила чистый халат от его мокрого бока и приказала ему: «Сидеть!» Некогда было раздумывать о его неповиновении, надо было решительно и настойчиво отправить его обратно домой. Я взяла из портдепешника Колбата свою записку, чтобы исправить там время, которое я поставила для контроля, развернула ее и увидела крупные, с наклоном, буквы, написанные Леной.

«Папа, – писала она, – к нам пришел Васин дедушка. Васи в городе нет, и дедушка боится, что Вася утонет. Он просит послать лодку и поискать его. Послала Колбата в десять часов. Лена».

До нашей спасательной команды было метров полтораста. Оставив Колбата сидеть в передней, я прошла к озеру и увидела около темной воды широкого и большого в брезентовом своем плаще Андрея. Он отдавал какие-то приказания командиру взвода полковой школы Климову. В лодке стоял, наклонившись, красноармеец из роты связи и вычерпывал воду; на груди у него висел большой аккумуляторный фонарь. Яркий круг света ходил взад и вперед по лодке, освещая мокрые борта, набегавшую внизу воду и ведерко, которым красноармеец ее черпал, гремя железом о дерево лодки.

– Проверьте, нет ли течи, – сказал Андрей.

– Нет, товарищ начальник, это с людей набежало, ну и маленько черпанули. Говорил я той тетке: «Подожди, мы еще раз приедем», так нет же, влезла!..

Я тронула Андрея за плечо и передала ему содержание письма.

– Эта лодка, – сказал он, – пойдет еще раз за Славянку. Там много разбросанных старых фанз и могут быть одни ребятишки. Надо туда поспеть. Вон идет другая, ту я отправлю за Васей.

Климов шагнул в лодку, перебрался к ее середине, покачал ее всем телом и, оттолкнувшись веслом, сел на скамеечку. Лодка ушла в темноту. Навстречу ей по воде двигался огонек от такого же электрического фонаря и, казалось, был еще далеко, когда внезапно у берега появился темный борт лодки и несколько неясных фигур сидевших в ней людей.

– Кто тут в лодке? Сухенко! Приготовьтесь ехать к фанзе у перевоза, – сказал Андрей. – Там парнишка остался, Вася зовут. Посмотрите хорошенько. Оттуда проедете около поселка на берегу Суйфуна. Там проверьте каждый дом. Первыми, как всегда, грузить детей.

Сухенко повторил приказание, и Андрей пошел со мной в госпиталь. Колбат, увидев Андрея, вскочил так, как будто был дежурным по казарме.

Андрей велел Колбату сидеть у двери, сам сел на скамейку и сдвинул капюшон на затылок; плащ стоял коробом, так сильно он намок.

– Искать? Несомненно и немедленно. Но где искать? Я послал уже Сухенко с Климовым к месту перевоза. Наверно, старик был в городе, а Вася остался в доме. Дом-то, пожалуй, выдержит: стоит высоко и напор воды там не должен быть силен. Напугается, бедняга, среди такого моря…

Андрей говорил взволнованно. Я принесла ему стакан чаю, он выпил и собрался идти.

– Дай-ка «донесение» дочери – надо отправить Колбата обратно. Хочу написать ей, пусть расспросит деда, где может быть Вася, и пришлет мне точные указания.

В это время открылась дверь и красноармеец спросил товарища начальника.

– Что там у вас?

– Верховой из штаба с донесением. Андрей развернул записку, там стояло: «Отправлено в 22 часа 10 минут.

В 21 ч. 50 мин. ваша дочь сообщила, что к вам на квартиру пришел гражданин Васин. Он живет там, где вы знаете. Точнее ваша дочь не указала. Его внук вышел из дома в 17 часов по направлению к городу, по нижней дороге от реки Суйфуна, под Фениной сопкой. Старик приехал после на лодке. Внука в городе не нашел. У нас все в порядке, дежурный по полку ушел поверять караулы.

Дежурный по штабу Панкратов».

– Вот это другое дело! – обрадовался Андрей. – Молодец дочь, что сообщила в штаб! И хороший дежурный Панкратов, толково расспросил ее. А то ищи Васю неизвестно в каком направлении. Зря, значит, я послал к старикову дому Сухенко.

И он стал писать ответ на записке Лены.

– Вот тебе, пес, записка, – сказал он, сложив бумагу и вкладывая ее в портдепешник Колбата. – Сейчас пойдешь домой! Как только вернется Сухенко, – обратился он ко мне, – пошлю его проехать около Фениной сопки. Маршрут я ему дал новый и не близкий, задержится он. Темно, главное, и дождь не перестает. Одно мне не очень понятно: почему Лена написала «папа», а послала записку тебе?

И Андрей, подозвав Колбата, вышел с ним вместе. Дверь открылась, слышно стало, как свистел ветер и капали отдельные тяжелые капли: перемежался дождь. Дверь захлопнулась, и в освещенной комнате стало так, будто и не было никаких неурядиц за окном.

Через час вернулся Сухенко, привез пять человек с берега Суйфуна и рассказал, что в дедовой фанзе на чердаке никого не нашел. Сидят три курицы и кошка да стоит котелок с пшенной кашей. Дом еще цел, воды в нем на полметра, но о Васе ни слуху ни духу.

– Не иначе как затонул! – сказал Сухенко.

– У деда Николы всякие плавучие составы есть, – сказал один из колхозников. – Парень, поди, на лодке уплавился.

– Лодка? Не слышал разве, что утром паром сорвало и на большой лодке Ильюшка уплыл доставать паром? Разве там еще маленькая есть?

Это говорила женщина, только что привезенная Сухенко из поселка на берегу Суйфуна.

Но Сухенко, который часто бывал около перевоза на ученьях «с преодолением водных преград», как он выразился, махнул рукой и сказал, что все дедовы корабли он знает. Большая лодка у него была очень хорошая, а маленькая лодочка, стоявшая на протоке, совсем «худящая», и на таком корыте далеко не уедешь. Однажды Сухенко стрелял уток и хотел переехать на ней протоку, но весь вымок и проклял эту посудину.

– Тем более, – сказал он, – вон какой ветер поднялся. У нас хорошие лодки, и то гляди в оба!

Шла ночь. Дверь часто открывалась, впуская мокрых, продрогших людей, иногда целыми семьями. Чаще привозили сначала детей, потом взрослых. Каждый раз, когда открывалась дверь, я подходила посмотреть, не привезли ли Васю. Сухенко ездил к Фениной сопке, но никого не привез, потому что до берега не доехал. Около Фениной сопки – настоящее море и ходит такая волна, что чуть совсем не залились… Долго звали Васю – никто не отзывается. Утром поедут снова.

Часов в двенадцать закричала девочка, стоявшая у окна:

– Глядите, глядите! По полям пароход идет!

Мы подбежали к окну: над широкой водной гладью под слабо просветленным небом, вися между водой и низкими облаками, плыли три ярких огня, освещая перед собой темную воду – пришли моторные катеры из Владивостока.

Через несколько минут Андрей в приемной банного корпуса указывал командиру катера район, откуда им вывезены люди. Заработали моторы, и один катер пошел к югу, в дальний район за речкой Славянкой, а другой повернул к северо-востоку с заданием тщательно осмотреть весь берег Фениной сопки.

Скоро вернулся катер из-за Славянки, привез восемь человек и снова ушел. Теперь нашу лодочную экспедицию можно было свертывать. К утру из городка пришли две женщины и сменили меня. Я сняла халат, надела высушенный плащ и вышла.