Текст книги "Круги ада"

Долгая жизнь на самом дне позволила ей вызубрить наизусть одно золотое правило: никогда не высказывать вслух своих мыслей и мнений, держать их при себе. Не высовываться! Поэтому она сделал вид, что ничего не поняла, переключив всё своё внимание на Сергея. Стала рассматривать его совсем откровенно и вблизи. Он не производил впечатления «голубого», она поняла это интуитивно и мгновенно, с самого первого взгляда. Это был самый обыкновенный парень, в ресторане таких называли «лохами». Он был из этой, новой жизни. Вполне возможно, что и из тех самых, новых, которые последнее время всё чаще и чаще покупали её услуги и швырялись деньгами почище фирмачей. Это бы её устроило, потому что расходная часть её быта с трудом сходилась с доходной. Дорогие тряпки и фирменная косметика стоили не мало, да и желанный косячок тоже отнимал много средств из её семейного бюджета.

Ещё полгода тому назад всё было хорошо, но сейчас у неё появился постоянный «клиент». Константин. Он тоже был из новых, хотя в прошлой, советской жизни, уже был «бывший спортсмен». Он упорно преследовал её и хотел регулярных отношений. Он стал появляться в «Пекине» всё чаще и чаще, привозил с собой большие компании, сорил деньгами, всем публично демонстрировал Настю и требовал, чтобы она была только с ним. Он откровенно не давал ей нормально «работать» и обеспечивать свои жизненные запросы, потому что постоянно отвлекал от хороших клиентов своими «загулами». Она старалась держать внутреннюю связь через швейцара дядю Славу и при появлении Кости ещё в гардеробе или у входа в ресторан, тут же скрывалась через кухню или второй этаж. Она его элементарно боялась. Она понимала, что он окончательно ушёл в бандиты, и ждать от него можно было всего чего угодно, тем более в «обкуренном» или «обколотом» состоянии. Последнее время он очень пристрастился к наркоте.

Телевизор пугал в новостях стрельбой и жуткими «разборками». Перестройка перестроила мозги народа в непонятную сторону, бездействие милиции, как сдерживающего фактора, не чувствовалось, а чаще всего она сама была в «доле» с бандитами. Раскрепостившаяся часть общества, та, что без внутренних тормозов, делила территории и сферы влияния, и жить на этом свете стало страшновато. Каждый вечер с ужасом ждала она Костиного набега с похищением её тела на неопределённый срок. Всё это мешало «снимать» нормальных «клиентов» и зарабатывать нормальные деньги.

Начались материальные затруднения. Всё бы было ещё ничего, она бы придумала, как ей «работать», не попадаясь Косте на глаза. Или поменяла бы кабак, или завела сутенёра на телефоне, но в последнее время не только он сам пристрастился к наркоте очень основательно, её доза тоже стала автоматически увеличиваться. Это и тянуло её к нему, и отталкивало. Она со страхом стала наблюдать за собой, как уже почти ежедневно по вечерам ей неотвратимо хотелось курнуть или нюхнуть и отключиться. Теперь без дозы она могла уснуть, только с трудом отвлекая себя от мыслей, о своём таком странном и мешающим жить желании. Ей нужно было как можно быстрее остановить этот процесс, но для этого, опять же, нужно было найти средства к существованию и в корне поменять свою жизнь. Нужно было найти хотя бы вот такого «нового лоха» со старыми, допотопными принципами, подмоченными гнилой, совдеповской моралью и новыми неограниченными денежными возможностями.

Может быть, этот и подойдёт? – подумала Настя, всё более внимательно разглядывая Сергея. – Он производит впечатление идиота, верящего в светлое и чистое, то есть в любовь и преданность. Если это так, то можно будет облокотиться на его плечо хотя бы временно…

Эти не очень весёлые мысли не давали ей возможности включиться в общее веселье. Сергей чувствовал её замкнутость, какую-то внутреннюю зажатость, и вовсю старался развеселить за столом. Он усердно подливал в бокал шампанское, подкладывал на тарелку вкусненькие кусочки, танцевал с ней почти каждый танец, и смотрел в глаза взглядом преданной собаки, готовой по её желанию встать на четыре лапы, вилять хвостом и лизать ей руки и ноги. Они почти не общались с остальными гуляющими, кроме сидящего рядом с Сергеем Славиком, который был не просто «голубой», а даже какой-то ярко-сине-голубой. Все его манеры, напоминающие манеры капризной дамы с капризными интонациями и такими же капризными движениями рук, Настю очень смешили. Он был уже не очень молодой, на голове, через редеющие и седые волосы, чётко и явственно просматривался череп, но по своему поведению он больше смахивал на молодящуюся даму в том самом соку, который уже чуть, самую малость, но с душком. Сергей явно был с ним на дружеской ноге, и Настя поинтересовалась:

– А Слава это кто?

– А! Славик? А Славик директор нашей киногруппы. Мы снимаем за свои деньги художественный фильм про пиратов на Ялтинской киностудии. Это у его друга сегодня день рождения и он меня пригласил в «Пекин». Я и сам здесь никого не знаю. – он очень красноречиво посмотрел ей в глаза, моргнул одним глазом, чуть улыбнулся уголком губ и сделал мимикой лица очень выразительный жест в сторону стола, чтобы не было заметно окружающим. Этот мимолётный жест и взгляд не только объяснили ситуацию, но и больно кольнули в сердце. Она поймала себя на абсурдной мысли и ещё раз очень внимательно посмотрела на Сергея. Вдруг Настю как будто ударило лёгким током и осенило! Она узнала это лицо и даже замерла от неожиданности с каким-то мистическим, внутренним откровением, похожим на шок!

Не может быть такого! – подумала Настя и опять внимательно, прищурившись для надёжности, посмотрела на Сергея.

Она поразилась этому сходству, сходству её любимого портрета в кружевных манжетах и бархатном камзоле с этим неизвестным ей Серёжей. Её любимого, который каждое утро радовался её пробуждению, и жил с ней её жизнью. Он жалел её, оправдывая и сочувствуя всем своим нарисованным, но таким живым для неё лицом. Он дышал с ней её воздухом. Он единственный поддерживал её в этой тяжёлой жизни своим оптимизмом легкой улыбки на губах и силы в его глубоких, карих глазах. А сейчас он сидел около неё! Он улыбался такой же улыбкой, смотрел на неё такими же глазами!

Сергей как будто что-то почувствовал и вдруг улыбнулся ещё откровеннее и подморгнул одним глазом. И как будто два незнакомых человека вдруг слились воедино, одинаково моргнули ей глазом и улыбнулись чуть уголком губ. От такой неожиданности у Насти выступили лёгкие капельки пота над верхней губой и вспотели ладошки. Но она боялась сознаться себе, что сходство может быть таким поразительным, таким точным до миллиграмма. Нужно было отвлечь себя от этой мысли, которая могла оказаться навязчивой. Отвлечься на окружающих, на соседей, на этот странный стол, населённый такой разномастной публикой, включая её саму.

Она сразу всё поняла и про стол и про Сергея. Он как бы объяснял ей и улыбкой, и мимикой, и глазами, что был в курсе о сплошной голубизне. Может быть, поэтому и бросился к ней, как к спасательному якорю на своём пути. Ещё она поняла, что не сможет теперь уйти от Сергея по собственному желанию, и, как приклеенная, будет ждать от него решения своей участи хотя бы на сегодня…

Она опять стала рассматривать его, прикрыв ресницами своё любопытство, чтобы не показаться навязчивой. Он производил впечатление совершенно нормального мужчины, и её это обрадовало. Обрадовало, что она не ошиблась в нём. Обрадовало, что он не портит первого впечатления о себе и становится похож на портрет всё больше и больше не только внешне, но, может быть, и внутренне, своим восприятием мира и пространства…

Но ещё её обрадовал рассказ про кино. Обрадовал и заинтересовал. Это означало, что и в этом она тоже не ошиблась. Значит, Сергей действительно из новых богатеев и можно будет попробовать его «охмурить», может быть, применяя и своё умение, и древнюю магию? Тем более, что это удивительное сходство стояло перед глазами и не отпускало. Настя приняла решение «прощупать» Сергея более основательно, боясь своей собственной возможности ошибиться и разочароваться. Она стала постепенно включаться в игру, называемую ею самой – «заарканим козла». Эта игра нравилась ей всегда, а сегодня она включилась в неё с внутренней дрожью и боязнью ошибки. Ох! Как бы не хотелось ей ошибиться именно сегодня…

Она стала смотреть на него за столом чуть сбоку, чтобы лучше выделялись её густые и чёрные ресницы, чуть трепеща ими и покрываясь еле заметным нежным румянцем. Она умела делать это ещё с детского дома, когда её вызывали к директору на «ковёр». Она стала бросать взгляды из-под бровей, соединяя и подкрепляя их каким-нибудь очень заинтересованным вопросом, который она задавала нежным, «девичьим» голоском, так, чтобы он и видел и любовался её ресницами, глазами, бровями, всем её лицом, и как будто бы она старалась, чтобы нет. Она открыла любовную охоту, игру с тончайшей и невидимой сетью, в которой он должен был запутаться. Она танцевала с ним так, чтобы не соприкасаться телами, а если и соприкасаться, то якобы нечаянно, случайно, после чего поднимала на него извиняющиеся глаза и опять вздрагивала ресницами, но уже сильнее. Это была та самая, главная «фишка» в её умении завлекать мужчин, она отшлифовала её с тех, ещё детских лет и до полного совершенства. Игра эта получалось у неё отменно, она владела ею точно так же, как и заливаться девичьим румянцем, от чуть заметного, до яркого, малинового, помогавшего показать ей лицом смущение, как девочке.

Он был высокого роста, может быть почти метр девяносто. Она со своим цыплячьим ростом имела возможность играть взглядом и ресницами в самой полной мере, завлекая его в эти тонкие, невидимые сети опытной женщины, не видные никакому мужскому взгляду. Захватывающая игра продолжалась весь вечер. Он должен был подумать о ней только очень хорошо. Он должен был! Он должен был не заметить её профессионализма и опытности, а увидеть обыкновенную русскую молодую женщину, немного наивную, как девочка, немного глупую и доверчивую, немного обиженную подругой, которая так и не пришла в ресторан. Она видела, что её игра его зачаровывает и затягивает, как в пропасть, всё глубже и глубже, может быть даже основательно…

Вечер закончился предложением поехать к нему домой в гости. О деньгах она решила ничего не говорить, сделать вид, что она, как обыкновенная простушка, может согласиться поехать в гости «за любовью». В такси он шутил и, рассказывая о семье, к которой они ехали, предупреждал:

– Ты представляешь? У моей названной матери, Нины, с которой меня жизнь свела, и у которой я сейчас живу, вчера тоже был день рождения! Ей тоже исполнилось, как и сегодняшнему соседу за нашим столом, сорок лет, но только вчера! Мы отмечали это очень шумно и весело – вчера, а сегодня народ весь день похмелялся и до чего опохмелился, я не знаю, поэтому ты не удивляйся! Можно увидеть всё!

В квартире, куда они приехали, действительно было видно присутствие большого праздника. Она была завалена цветами и не совсем трезвым народом. Народу, правда, осталось уже мало. Две молодые дамочки, которых Сергей представил, как своих сводных сестёр. Одного очень красивого молодого человека в плавках, хотя на улице и был октябрь месяц. Женщины средних лет, явной именинницы, которая, почему-то, была с кровоподтёком во всю правую сторону лица, с фиолетовым синяком под глазом, с содранными локтями и в ночной рубашке. Две девицы были трезвые и уже укладывались спать, а странная парочка сидела за столом в большой комнате, была сильно под градусом и спать явно не собиралась. Настя смотрела на них и вспоминала такие же пьяные застолья из своей молодости, которые всегда заканчивались драками с мордобоем, и вот такими вот синяками во всё, только её, лицо. Синяки ставил смешной и непонятный муж Лёня, сгинувший давно из её окружения, но оставивший неприятные воспоминания и представления о семейной жизни.

Сергей помог ей снять плащ в прихожей и ввёл в большую комнату.

– Вот. Знакомьтесь! – как бы подтолкнув её под локоть, и, таким образом, выдвинув чуть вперёд, сказал он. – Это моя любимая девушка Настя!

– А разве не я твоя любимая девушка, Саша? – сказал молодой человек заплетающимся языком, икнул, и нахально заулыбался. Его голова, при этом закачалась, как у китайского болванчика, который достался ей от дедушки и стоял дома на полке у кровати, очень древняя, китайская и дорогая фигурка из кости.

Эта его нахальная физиономия скопировала и выражение лица, и мимику ухмылок Лёни до такой степени похоже, что в её глазах, вдруг, всё отчётливо всколыхнулось в памяти и встало настоящей картинкой из прошлого. Настя испугалась этого места, куда она неожиданно попала. Ей показалось, что она опять вошла в кошмар первых месяцев проживания в однокомнатной одинцовской квартире и что вот сейчас, немедленно, всё в точности повторится. Вот сейчас из кухни выйдет пьяный Лёня и начнёт её бить головой об пол или стенку, а потом безобразно насиловать прямо при этих чужих людях, а они будут сидеть, и смеяться, наблюдая происходящее, а может быть и принимать участие. Особенно ей не понравилась эта толстая женщина в ночной рубашке с синяком. Она была похожа на её пьяную мать, из их узкой комнаты в коммуналке, которую подруги звали Клавка, и которую она тихо ненавидела.

Она точно так же отреагировала на реплику парня, как отреагировала бы и её мать, засмеялась пьяным голосом и на всю комнату, и на всю Настину голову, и на всю Настину жизнь так очень громко и противно, что её противный смех загремел прямо в черепной коробке. Она сразу же почувствовала, как её голова стала чуть подёргиваться. Она знала, что это такое. Это было началом приступа. Нужно было немедленно остановить этот надвигающийся кошмар!

Настю подхватила волна ужаса и за то место, куда она попала, и за возможный приступ, и вынесла из квартиры прямо на улицу в считанные секунды. Она еле успела схватить в прихожей свой плащ и сумочку. Она бежала по пустынной, ночной улице не зная куда, и боялась, что кто-нибудь её догонит и опять потащит в эту страшную квартиру с пьяными и дикими людьми. Но улицы ночной Москвы равнодушно взирали на её панику и не желали прислать такси.

Сергей увёз её в противоположную часть города, а как выбраться отсюда она не знала. Она жила на проспекте Мира, а это было Южное Чертаново, незнакомый район, где она и была-то всего пару раз в своей жизни. Она не имела представления, в какую сторону ей нужно двигаться, куда бежать конкретно. Это заставило её остановиться и осмотреться, но ничего не объяснило.

Страх гнал вперёд. Она стала метаться на мостовой, понимая, что потеряла всякие ориентиры. На улице накрапывал мелкий октябрьский дождик, падающий на подмёрзлую землю и делавший эту землю невозможной для передвижения на тонких и высоких шпильках. Пришлось Насте медленно, почти ползком, двигаться по скользкой дороге, рассматривая дома и пространство вокруг них, в надежде увидеть там любого прохожего, но улицы были пустынны и молчаливы. В Москве была ночь…

Сергей догнал её уже за углом дома, на узкой и скользкой тропинке вникуда….

– Настя. Ты почему вдруг убежала? Саша пошутил. Мы же все знаем про Славу, поэтому он так и пошутил. Я со Славой уезжал из этого дома на день рождения, а когда уезжал, Саша шутил по поводу ночи. Говорил, что я могу из ресторана привести не Славу, а Сашу, или какого-нибудь Шурика. А ты не поняла.

– А что это за баба с «фингалами»?

– А это наша именинница. Нина. Вчера было очень много гостей, человек сто и все надарили ей горы цветов. Мы отмечали день рождения в ресторане, а когда приехали домой, и она выходила из машины около подъезда с охапкой цветов, то зацепилась каблуком за выбоину в асфальте, второй ногой поскользнулась по льду лужи и приложилась всей щекой прямо по ступенькам. А ты что подумала?

– А я подумала, что там была драка. Я не выношу драк категорически. Не приемлю их в человеческих отношениях.

– Да ты что! У нас дома никто и никогда не дерётся! Мы даже никогда не ругаемся. У нас в доме царит только любовь. Это ты зря испугалась. Пойдём обратно. Они тебя ждут. Не бойся, ничего плохого с тобой случиться не может. Может только хорошее.

Она подняла на него глаза, и вдруг он посмотрел на неё таким знакомым и любимым взглядом, что у неё почти подогнулись коленки. Она влюбилась в этот взгляд с того самого первого дня, когда они с матерью первый раз сидели в прихожей у дедушки. Она не смогла ответить – Нет. – этому прекрасному взгляду своего любимого принца и молча пошла следом за Серёжей.

В доме, и правда, было не страшно. Просто народ был сильно под хмельком и не совсем соображал, что делал. Уже буквально через полчаса все расползлись спать, и оказалось, что молодой парень Саша спит с этой старой бабой вместе, а у Серёжи была своя комната, куда они и удалились сразу же.

В постели он оказался на удивление ласковым и покладистым, что не помешало ему быть очень темпераментным, чему Настя обрадовалась несказанно, потому что хотела, чтобы он был непременно именно таким вот ласковым и таким же темпераментным, как и она.

Эта первая ночь была удивительной. Они не только телесно отдались друг другу, они отдались друг другу целиком. Эта близость соединила их так тонко и прекрасно, что каждая минута казалась им мигом, сотканным из необыкновенных ощущений полной откровенности. Они общались, перебивая друг друга, стараясь рассказать, как можно больше о себе, обнажив друг перед другом свои души, проболтав до самого утра всё свободное от телесной любви время. Она уже давно не отдавалась мужчине с таким удовольствием и совершенно бесплатно. Наверное, в этом были виноваты его удивительные глаза с такими знакомыми морщинками и юмористическими искорками, которые проникли в её душу и задержались там на многие годы, родив в её душе незнакомое чувство, которому она не знала названия, поэтому держала его в себе, удивляясь и оберегая от посторонних глаз. Только с ним ей хотелось разговаривать много и долго, бесконечно долго, и каждую минутку для них находилась новая тема для общения…

Он был необыкновенным, её принц из старой, придуманной сказки, но как же хотелось ей, чтобы эта сказка оказалась обыкновенной, человеческой былью…

Круг шестой

К сожалению, её неожиданно родившееся чувство не смогло надолго привязать к ней Сергея. Но целую неделю счастья они подарили друг другу, потому что не могли оторваться, такой сладкой и неожиданной оказалась их первая встреча. Неожиданно и как гром среди ясного неба прозвучала неприятная новость. Выяснилось, что ему необходимо уезжать в его родной город Новороссийск, где жили и его мама, и папа, и брат, и сын от первого брака, и бывшая жена, и где была вся его жизнь. Уезжал он на две недели. Она поклялась сама для себя сохранить в своей душе, там, глубоко внутри себя самой, всё то тёплое и необыкновенное, что почувствовала от этого чужого человека, оказавшегося вдруг таким близким и родным. Ей казалось, что она никогда больше его не увидит. Никогда.

Сергей уехал утром, вырвавшись из её горячих объятий и поцелуев после страстного прощания и расставания всю ту последнюю, так поняла Настя, ночь. Разлука, которая казалась им двоим, уже невозможной, разъединила и развела по разным городам. Они старались ничего не обещать друг другу в ту, последнюю ночь, не давали никаких клятв, но клятвы рвались с языка, горели в душах и отсветом отражались в глазах…

Дни для Насти опять потекли однообразной наезженной колеёй. Сон до обеда… Пенная ванна, косметика, макияж… Вечерний выход «на работу» в ресторан… Съём клиента… Ночная «работа»… Сон до обеда… И так далее…

Но вдруг её, накатанная ровной колеёй, жизнь, дала крен, больше напоминающий езду под откос. Всё произошло разом, неожиданно и в один день. Как началось с раннего утра, так и покатилось, покатилось, покатилось, пытаясь раздавить её совсем, колёсами крупных неприятностей. Рано утром позвонила мать и истерическим голосом потребовала немедленно приехать в Королёв. По её дико кричащему в трубку хриплому голосу с надрывом, она поняла, что произошло что-то выходящее из нормальных рамок понимания. Таким голосом в трубку она не кричала никогда.

То, что услышала Настя, когда приехала, и, правда, казалось каким-то диким кошмаром, чьей-то глупой шуткой, нелепицей! У матери по соседству жил одинокий мужичонка неопределённого возраста. Зачем матери понадобилось вступать с ним в странные и непонятные отношения, она не знала. Но отношения имели место быть, это Настя совершенно точно поняла по её сбивчивому рассказу. Отношения продолжались почти месяц или чуть больше, после чего у соседа пропали ценные вещи, так он написал накануне в своём заявлении в милицию. А сегодня в ночь его нашли задушенным в ванной, в собственной квартире!

У милиции возникло предположение, что это сделала её мать, Клавдия Пантелеевна. К ней уже приходили милиционеры для дачи предварительных показаний, и только тогда она узнала о заявлении в свой адрес. Мать рвала на себе волосы, ругалась матом, кричала диким, нечеловеческим голосом, проклинала всех и вся, особенно соседа, металась по квартире и не знала, что предпринять. Настя сразу поняла, что нужно предпринимать ей. Она должна была немедленно забрать все деньги, дедушкины ценности и дочь Юлю из материной квартиры, пока это было ещё не поздно. На её предложения мать почти не сопротивлялась, хотя отрывала деньги и драгоценности с кровью и ужасом пропажи, как будто их собственная дочь отбирала у неё навсегда.

Юля ходила во второй класс. Теперь нужно было решать вопрос со школой, а на улице стояла ранняя, мокрая со снегом зима. Но в ту непонятную и страшную для них минуту школа стояла на втором плане, нужно было думать о спасении дедушкиных ценностей, которые могли пропасть в длинных милицейских коридорах.

Она собрала детские вещи и всё, что оставил дед, упакованное Клавдией в одну большую коробку, забрала упирающуюся Юльку, и увезла к себе. Всю дорогу Юлька ехала в такси надутая и молчаливая, не вступая с матерью ни в какие разговоры. После двух или трёх попыток разговорить её, Настя перестала обращать на это молчание всякое внимание, и стала просто руководить её действиями. Дома дочь сразу забилась в угол кресла и замолкла там на весь вечер. Чтобы хоть как-то задобрить, Настя обложила её коробками с шоколадными конфетами, которых в доме было любое количество, а сама бросилась в спальню, рассматривать дедушкины богатства из коробки.

Денег там оказалось много, они лежали плотными новыми пачками прямо в банковских упаковках на дне коробки, завёрнутые в старую, рваную газету, но ещё больше в коробке оказалось драгоценностей. Это были золотые кольца, золотые браслеты, колье, броши и резные вещи из разных камней, усыпанные бриллиантами, сапфирами, и другими разноцветными камнями, названия которых она не знала, но могла предположить. Целый час Настя сидела у зеркала, разрядившись, как новогодняя ёлка, во всю эту невиданную красоту, которая переливалась на ней, и никак не желала прятаться обратно в коробку. Потом она долго ходила и думала, куда же такое богатство можно спрятать в обыкновенной квартире? Такого укромного места, похожего на какое-нибудь подобие сейфа в доме не было.

Она спрятала всю коробку под ванную, в самый дальний угол и стала закладывать ненужным хламом, чтобы это было похоже на обыкновенный бытовой мусор. Внешне было почти похоже, но не совсем, потому что она содержала квартиру в чистоте и порядке, и хлам, торчавший из-под ванной, выглядел достаточно странно. Тогда она поехала в магазин, бросив ребёнка в доме одного, и купила мешок цемента. Она сама замесила раствор и, заложив коробку фанерками, замазала всё этим густым раствором, стараясь плотно пригладить мокрыми ладошками, как будто так и было при строительстве.

С этого момента у неё началась другая жизнь. Нужно было переводить Юлю в школу, которая была в соседнем дворе, устраивать её быт, гулять с ней днём в скверике и учить вместе уроки. Заниматься с ребёнком, которого почти не знала, она не умела и представляла с трудом, что нужно объяснять ребёнку и как это делать? Её собственные школьные знания были равны почти нулю, а девочка оказалась нелюдимой и очень часто не понимала, что Настя хотела от неё. А Настя и сама не понимала, чего она хотела от ребёнка. До школы она так и не добралась, потому что не знала, что она должна объяснять и говорить учителям? Из своего прошлого у неё остались самые плохие воспоминания о школе. Учителя вызывали аллергию. Ей казалось, что если она когда-то войдёт в кабинет Директора, у неё немедленно начнётся чесотка или на лбу выскочит чирей!

Юля нарушила её, накатанный в свободном полёте, мир и заставила думать о вещах, о которых она не хотела думать, да и не имела о них ни малейшего представления. Как готовить обеды, убирать за кем-то, кроме себя, стирать детские вещи, слушать детские капризы и исполнять их. Очень часто она срывала на Юле свои обиды на жизнь, и шпыняла её, шлёпая ладошкой по затылку, за каждую каплю, пролитую на скатерть или на чистое, новое, часто из валютного магазина, только что выглаженное или выстиранное платье. Отношения у них стали складываться невозможные. Отношения двух чужих людей, в которых у Насти было больше обид и претензий, чем у девятилетней девочки. Поэтому, по вечерам она перестала запрещать себе один косячок на ночь. Это её успокаивало.

Но беда не ходит одна. Однажды вечером в квартиру ввалился пьяный и обкуренный Костя. Он «соскучился» и стал предъявлять претензии на её тело. Его не интересовало, что у Насти могли быть неприятности с матерью, что в доме появилась всё понимающая девочка. Он требовал «своего». Он прямо с порога затащил её в спальню, с шумом ногой захлопнул дверь и, разорвав на ней платье, хамски изнасиловал прямо на её чистой и любимой кровати, куда она не позволяла себе никого приводить. Даже её девочка спала в большой комнате на диване, хотя кровать была очень большой и широкой, вполне способной вместить и её, и ребёнка тоже.

Настя лежала на спине, придавленной крупным, мужским телом, ей было очень противно. Пьяный и потный, здоровенный мужик, который применял к ней силу, выкручивал руки, мокрым ртом с запахом перегара лез целоваться, наверняка думая, что это ей нравится! Он вёл себя, как хам, не слушая её слов, не обращая внимания на протесты. Это было ужасно, это было мерзко, это было невыносимо отвратительно, но она ничего не могла поделать. Она была маленьким цыплёнком на фоне его габаритов и его хамства…

Потом Костя развалился в кровати и захрапел на весь дом. Она не знала, как объяснить это нашествие своей дочери, отводила глаза и стыдилась, а молчаливый ребёнок опять забился в кресло и смотрел оттуда перепуганными и страшными глазами.

Костя пробыл в её квартире почти четыре дня, и вёл себя с ней, как хозяин с провинившейся сучонкой. Она боялась его, поэтому раболепски терпела всё. Может быть, по старой привычке, от безысходности, выработанной ещё при Лёне, а может быть и от страха.

У Кости появилось много денег, это было заметно по поведению и барским, наглым выходкам. Во второй день он поехал в магазины «на отоварку», натащил в дом много еды, спиртного, наркоты, очень много сладостей для Юли и стал требовать от двух подчинённых, попавших в его зависимость, полного повиновения. В самый первый день Настя ещё сопротивлялась, пытаясь вразумительно донести до него ситуацию в доме, но после пары– тройки косяков, выкуренных вместе и «залакированных» большим количеством шампанского, всякое сопротивление стало для неё неважным, и всё дальнейшее пошло, как в тумане. Она отдалась давно привычному чувству удовольствия, «переходящего в разврат», как шутил Костя.

Костя кайфовал! Настя, обкуренная и весёлая, была на пике собственной вседозволенности. Она вытащила из дедушкиной коробки на свет белый, чёрное, кружевное нижнее бельё, чёрные резиночки с красными бантиками, прозрачные пеньюары и стала устраивать стриптиз с переодеванием прямо при Юльке, показывая даже больше ей, чем Константину, как красиво может быть полуобнажённое женское тело, одетое в прекрасные вещи!

Мир двоился в её глазах и расплывался всеми возможными красками! Он казался разноцветным и каким-то красиво-развратным. Все люди в этом мире были одинаковыми двуногими тварями с букетом желаний и похотей внутри себя, таких же сладких и необходимых всем, как и ей…

Она вдруг поняла, что ни её мать, ни она сама, ни даже дочь никогда не вырвутся из этого порочного, насквозь пропитанного сексом и приторно воняющего спермой мира, в котором она только туловище, способное вкусно раздвигать ноги и баловать мужчин французской любовью. На что-то большее она рассчитывать не сможет никогда. Именно так её воспринимали мужчины, именно так они внушали ей с самой ранней юности, именно так она чувствовала себя сама, похотливой самкой, ждущей кобеля и жаждущей его…. Значит, так и останется навечно в её ничтожной и никчемной жизни. От этого ей стало вдруг очень весело и прикольно! Она ходила по квартире, разряженная в дорогое французское бельё, которого на теле почти не было, и дико хохотала от истины, которую открыла сама для себя только что!

– Зачем сопротивляться? А? Зачем нужно сопротивляться жизни? Да? Костя? Пускай так и будет, как оно ниспослано свыше. И дочь моя тоже вертится в этом же порочном круге! – Настя наклонилась и сказала Косте прямо в ухо, чтобы ребёнок не услышал. – Ты знаешь, я ведь не знаю, кто её отец! Она даже родилась непонятно от кого. Честное слово, я до сих пор окончательно не уверена, кто из двух мужчин есть настоящий её отец. Но это не имеет никакого значения, а к нам никакого отношения! Всё равно вокруг всё порочно! Посмотри, как вокруг всё порочно! Всё вокруг порочно, порочно, порочно и грязно, грязно… И ты! И я!

И Настя хохотала ещё громче. Костя вторил ей, а Юля молча смотрела на них из кресла.

А раз всё уже так, то пускай и её дочь привыкает с самого своего детства к вот таким отношениям, во всяком случае, позже ей будет не так страшно окунаться в такую жизнь, похожую на одно большое море разврата, в котором она сама плавала с раннего детства. И не жалеет! А иначе как бы она жила? Может быть, вышла бы замуж за сына одного из своих соседей по коммуналке? Варила бы супы на грязной и вонючей кухне, с полчищами тараканов, ругалась с соседями, рожала дегенеративных детей? Или дралась по выходным дням или праздникам, нажравшись ханки, и с мужем, и с соседями, до поножовщины, как многократно битая в драках соседка тётя Нина?