Текст книги "Круги ада"

Нет! Пусть уж лучше вот так. У неё была хорошая квартира, заработанная собственным телом. Какая– никакая, но дочь, маленький, но уже красивый волчонок. Гнусная и противная хабалка, но мать. Вторая квартира, опять же заработанная её же телом, в которой жила эта её хабалка. Много драгоценностей, которые лежали под ванной и грели её оттуда своими лучами. Она их чувствовала ежеминутно, хотя и старалась не думать о них. Она пыталась затормозить свои желание созерцать такую красоту, чтобы не было соблазна ежедневно надевать на себя всё переливающееся их великолепие, как в самый первый день, когда она с трудом оторвала от себя намертво прилипающую к её шейке и телу красоту, и замуровала под ванной. Нельзя было держать их на виду у разного гуляющего по квартире народа…

Так что мир вокруг был вот таким и таким останется для неё навсегда…

Все четыре дня прошли в диком угаре. Юля молча сидела в кресле, всё в той же позе и ничего не просила. А Настя развратничала с Костей в самом полном смысле этого слова. Они с утра и до вечера курили марихуану, которую называли травкой, набивая её в папиросы, нюхали героин, который, назывался «снежок», выстраивая дорожки прямо на столе. Костя кололся добытым где-то морфием прямо из медицинских ампул, для большего эффекта запивали шампанским, заедали проснувшийся зверский аппетит тоннами шоколада и хохотали на всю квартиру! Настя без конца во что-то переодевалась, устраивала танцы на стульях, на столе, на кровати, подбрасывала ноги вверх, как можно выше! Требовала, чтобы Костя заглядывал снизу на её «красотку», хвалил её и целовал! Потом они занимались сексом где попало, а ребёнок всё так же тихо сидела в кресле, и молча наблюдала оттуда за всем происходящим. Настя даже не помнила, кормила она её или нет? Или ребёнок питался тоже только шоколадом? Не помнила, спала Юля в кровати или только всё в том же кресле? В её голове всё перепуталось и смешалось…

На четвёртый день приезжал Костин друг Володя и привозил ещё «ширева». Тогда она попробовала в первый раз и тоже из ампул. Костя объяснял ей:

– Ты главное не ссы! Сразу не помрёшь! Не боись! Первый раз лучше всего из ампул, там «чистяк», его вводить лучше всего, от него самый лучший «приход», а это для первого раза «самое то»! – и жмурился от «кайфа», как мартовский кот.

В тот самый первый день ей действительно очень понравилось. Она уплыла в красивую страну, в которой жили очень красивые люди с удивительными глазами, как у её любимца со стены, или у Серёжи, куда-то пропавшего бесследно. Мелькнул, как комета, и пропал в тумане жизни. Но в её «глюках» он приходил к ней, и они занимались такой красивой и чувственной любовью, где почти не было секса, было только ласкание тел, нежные поцелуи, похожие на дуновения ветра и пену морской волны, пробегающую по коже…

Выплывала она из невиданной доселе красоты с большой неохотой. Впечатление портила головная боль в самом конце. Костя предлагал ей ещё, «поправиться», но внутри у неё вдруг родилось чувство вины. Ей стало стыдно перед неухоженным ребёнком, брошенным без всякого присмотра и не требующим никакого внимания к себе. Её внутренне чувство, обрывки её совести требовали обратить внимание на несчастную Юльку! Это внутреннее чувство ответственности не давало расслабиться окончательно и улететь в красивую страну навсегда.

Сама же Юля не только не требовала никакого внимания, она шарахалась от неё, как от прокаженной! Мамины ласки она не принимала и тут же грозно сдвигала брови в одну прямую, жёсткую и упрямую линию. Костя наблюдал за происходящим из своего тумана и давал дикие советы:

– Надо сдать ребёнка в интернат.

От слова «интернат» Насте становилось страшно, она набрасывалась на него с кулаками. Он громко хохотал, отбивался и предлагал второй вариант:

– А давай я тебе с матерью помогу, чтобы было куда «сбагрить Юльку». А? Давай!

Он мог помочь разобраться с «делом» и закрыть его, если таковое имеется. Насте стало стыдно. Почти за два месяца она ни разу не вспомнила о матери и не позвонила ей. Она с удовольствием откликнулась на Костино предложение.

Весь следующий день они не пили, не курили и не ширялись, хотя очень тянуло и немножко ломило всё тело. Настя убрала квартиру, накормила ребёнка и занялась постирушками. Костя висел на телефоне весь день, а к вечеру уехал решать материны вопросы.

Не было его три дня. Через три дня в квартиру ввалилась целая толпа народу и её мать Клава. «Дело» матери было закрыто окончательно за некоторое вознаграждение, и теперь толпа народу приехала это дело отметить. Кто были эти люди, Настя не знала. Частично были Клавины друзья, а частично Костины. Отмечали все вместе несколько дней. Опять много пили, курили и ширялись. Причём делали это все, включая Клавдию Пантелеевну. Косте так понравилось отчество Клавы, что он каждую секунду повторял его на все лады, а толпа дружно хохотали до упаду. Клава не обижалась. Она ржала, как жеребец, громче всех, при этом стучала кого-нибудь поближе к себе по спине, или напротив, в плечо изо всей своей силушки. «Прикладывалась от души», как шутила она сама. От такого «прикладывания» человек падал за стул, мелькая ногами, добавляя хохоту и приколов всей честной компании…!

От травки Настино настроение очень сильно менялось. Она становилась весёлой и очень умной. Она говорила такие необыкновенные вещи и так весело, что чувствовала себя душой компании. Она опять раздевалась, показывая всей этой чужой толпе народу прямо на столе шикарный стриптиз, а потом танцевала канкан в кружевах и бантиках. Опять все курили, нюхали, ширялись и пили, и опять она заваливались с Костей где попало, в сексуальном сплетении тел. Это происходило в таком сплошном тумане, что они потеряли всякий счёт дням и ночам.

Туман раздвинулся непонятным для неё и днём и числом, только через сколько дней. Тогда она обнаружила, что ни матери, ни Юли в доме нет, и вздохнула спокойно. Болячка, сидящая глубоко внутри и называемая «ответственность за ребёнка» свалилась с души, и душе стало окончательно вольготно и спокойно…

Она даже возликовала! Наконец-то можно было расслабиться по-настоящему. Но ампул больше не было, они закончились, поэтому Костя показывал ей, как разводить и «варить» в ложке порошок, делая из него жидкость для инъекции. В этот, то ли пятый, то ли седьмой раз, ширево подействовало удивительно. И красиво, и страшно. Начало «приплыва» было шикарное. Опять она оказалась в своей любимой стране красивых людей, где она уже была прошлые разы. Её окружали прекрасные пейзажи, которых на этой, грешной земле, просто не было! Чудесные птицы и ручные звери ласкались с необыкновенными и красивыми людьми. С ней опять был Серёжа, теперь одетый в разноцветные кружевные воротники и костюм из портрета, опять они нежно любили друг друга, плавая или в океане из розовой пены, или в разноцветных облаках, как бестелесные птицы. Или это летали их души, переплетаясь зелёно-сине-оранжево-фиолетовыми хвостами, исходящими от них вместо ног. Краски были сумасшедшие по своей красоте и нежным нюансам и переливам! Они растворялись в этих красках, как в коконах. Потом из коконов они устремлялись вверх, а снизу появлялись хвосты ещё длиннее, они сплетались ими, образуя разноцветный воздушный штопор, потом сбрасывали этот штопор, и он рассыпался в небе яркими фейерверками переливающихся салютов. Они опять и опять подхватывали их своими телами, ныряя в фейерверки, и снова образовывали разноцветные хвосты и так до бесконечности долго и красиво…

От невиданной красоты у неё захватывало дух. Она заглядывала в Серёжины глаза и видела там его красивые, юморные искорки и свои глаза, отраженные и улыбающиеся, и отблески разноцветных фейерверков. Как же это было чудесно! Она всё смотрелась в его глаза, и смотрелась… Она готова была смотреться в них вечно…

Но вдруг в его глазах кроме её лица отразилось что-то другое. Из-за горизонта появилась какая-то страшная и чёрная туча, в самом центре тучи стали пробиваться два светящихся огненных пятна. Она совершенно поражённая повернула голову в сторону тучи и ужаснулась! Горящие пятна стали стремительно приближаться, и вдруг в них явственно проступили зрачки! Оказалось, что это дикие и страшные горящие глаза в самом центре страшной клубящейся тучи, растущей прямо на глазах, вставленные в чёрный и жуткий череп, обтянутый клочьями свисающей кожи и клацающий на неё остатками чёрных, гнилых зубов! Череп стал приближаться к ней всё ближе и ближе, он открыл свой страшный рот, и она увидела там глубокую бездну без конца и края. Бездна была чёрная, такого чёрного цвета, которого раньше она никогда не видела в своей жизни. Разинутая, до самой возможной широты, и страшная пасть наезжала на неё и наезжала, как страшный, пыхтящий паровоз! Ещё мгновение и она стояла на самом краю пропасти, смотрящей из внутренности пасти.

Из пасти дуло зловонием! Ветер стал стремительно усиливаться и вдруг резко превратился в вихрь, в цунами! Она со страхом оглянулась. Серёжу подхватило ветром и сдувало в сторону яркого света, всё дальше и дальше от неё. Его фигурка, уменьшающаяся прямо на глазах и протягивающая к ней руки, становилась всё меньше и меньше, пока не пропала в небытие окончательно…

Чёрная пропасть изрыгала тошнотворный смрад прямо ей в лицо. Она в ужасе взглянула прямо туда. Ногами Настя стояла на зубах челюсти, ещё чуть-чуть и она провалится в недра пропасти окончательно. Её волосы встали дыбом, образовав вокруг головы чёрную корону. Это она увидела со стороны, так же как и всю себя, стоящую на самом краю бездны маленькой букашкой, раскинувшей руки в стороны, как будто собиравшейся совершить прыжок с вышки в бассейн. Тогда она разбежалась и бросилась сбоку прямо сама на себя, сбив с этого страшного возвышения…

Она полетела куда-то вправо и упала на мягкую, болотную траву, устилающую дно небольшого оврага или высохшего болотца. Свет здесь был чёрно-белый, туманный и тусклый, такой, который бывает ранним-ранним утром или перед сумерками. Он был нереальный и загадочный. Было влажно, но тепло. Она подумала, что надо как-то выбираться отсюда и сразу же стала очень медленно отрываться от земли и всплывать над ней. Она стала помогать себе руками и поплыла по воздуху над землёй. За краем оврага расстилалась однообразная равнина, без людей, животных и деревьев, покрытая чахлой, серой травой. Вдалеке показались какие-то разноцветные тени, они стали приближаться к ней быстрее и быстрее. Это были самые настоящие ведьмы, именно такие, каких она себе и представляла по сказкам и преданиям. Они летели на мётлах, совершенно обнажённые, с развевающимися волосами, громко хохотали и махали ей руками. Они приглашали её с собой, особенно самая последняя и очень красивая. Настя развернулась и поплыла за ними, разводя руками, как будто плыла в воде. Вдруг между ног у неё оказалась метла, она схватилась за неё и быстро понеслась следом за уплывающим косяком, издалека напоминающим летящих на юг журавлей. Ведьмы что-то пели, но песня их тоже была больше похожа на курлыкающих в полёте птиц…

Кто-то хлестал её по щекам. Это оказался Костя. Вид у него был перепуганный. Он сразу же громко запричитал прямо по ушам:

– Ты чё? В натуре. Так отплыла, что чуть копыта не двинула. У тебя даже пульс стал нитевидный, а зрачки перестали реагировать на свет. Я, как главный несостоявшийся международный спортсмен, в этом секу! Ты с «ширевом» поаккуратней. Можешь обратно не приплыть.

– Это же ты мне такую дозу ширнул, я откуда знаю.

– Да! С дозой мы перебрали. Я тоже чуть вылез. Это потому, что уличный порошок купил. Опять суки что-то подмешали…

Отходила Настя тяжело. Она долго лежала на диване и тупо смотрела в угол. В углу иногда появлялся то Серёжин глаз с искоркой, то страшный глаз с горящим зрачком, то последняя из ведьм на метле, махавшая ей призывно рукой. Через сухость во рту и ломоту во всём теле Насте всё равно было очень интересно, куда же они полетели?

Костя уехал по делам, а она ещё сутки лежала в полном отупении и непонимании, где находится. Помог ей косячок, оставленный Костей почти на виду. Она выкурила его и немного пришла в себя. Кайф от косяка был совсем другой. Приятный, весёлый и без «глюков» с ведьмами.

В какой-то из дней приезжала мать и забрала коробку вместе с деньгами и остальным содержимым. Она пыталась читать ей нотации про «неправильную жизнь», но Настя так «гавкнула» на неё:

– А ну пошла отсюда, грязная сука! Ты за бабки всю мою жизнь испоганила и не имеешь права на нотации!

Мать убралась сразу же и, как оказалось, надолго. Настя не видала её почти год. За этот год их отношения с Константином стали меняться и становиться непонятными. Он перебрался жить к ней и устроил в доме «волчье логово», куда сползались вечером всякие подозрительные личности. Они шептались на кухне о тёмных своих делах и расползались незаметно. На «работу» он её больше не пускал, отшучиваясь тем, что ему «самому мало». Общаться с бывшими товарками тоже, только Тамара имела доступ в квартиру. В редкие приезды они оттягивались на пару, потому что Тамара тоже стала покуривать, а потом и ширяться вместе с ней. Дозы она приносила с собой и говорила, что «снежок» очень чистый. Настя научилась сама себе перетягивать руку старым капроновым чулком и почти сразу попадала в вену. Больше всего ей нравилось вводить только полдозы, потом «догоняться» косяком и «залакировывать» шампанским. Такой «приход» был очень мягким, длинным и со спокойным «выходом». Иногда в таком «кайфе» они «торчали» с Тамарой на диване по четыре, пять часов. Было очень легко и приятно, ни есть, ни шевелиться не хотелось.

Вечерами на пару с Костей, или с заезжающими друзьями, они курили или ширялись, запивали шампанским, не увеличивая дозу до страшного размера, чтобы случайно не «улететь» навсегда, потом ехали в какое-нибудь казино. В Москве расцвело буйным цветом невероятное количество казино и со стриптизом, и без, и с разными другими «примочками». Там Костя просаживал невероятное количество «бабок». Потом они шатались по ночным кабакам и барам или закрытым шалманам с продажной показной любовью. Любовь была как лесбийская, так и с обычным сексом, с одним или кучей партнёров. Иногда они прямо там же занимались любовью сами, подогревая себя партнёрами со стороны, и даже приглашая их с собой, в соучастники. Жизнь тихо скатывалась в страшную пропасть, похожую на ту, которая всё чаще и чаще возникала в её «глюках».

Она уже давно слетала с ведьмами на шабаш, в какой-то из своих «приходов». Там она очень долго и на показ всем отдавалась бородатому козлу с рогами, в то время, как жуткие твари со свиными рылами ржали и хлопали им в ладоши. Они скакали вокруг них, хохотали, шлёпали ладошками по её обнажённому телу, трогали её за грудь и за голенькую попочку. Иногда ей казалось, что ночные кошмары и явь это одно и то же. Она уже не пугалась страшных «приплывов», потому что жизнь её была точно такая же, как и эти «глюки», а может быть даже страшнее…

Когда глюки заканчивались и начинался «отходняк», вот тогда жизнь становилась до приторности противной, страшной и даже ненужной. Непонятная, мерзкая, похотливая и скользкая. И даже её тело, такое же похотливое, как и вся мерзость вокруг, становилось ей противным в такие вот минуты «отходника». Она забиралась в ванную, долго и с остервенением тёрла себя мочалками с шампунями… Но ничего не помогало, её тело уже пропахло и развратом, и похотью, и грязью…

Пробуждение

… произошло внезапно. Однажды днём кто-то позвонил в дверь. Настя была трезвая, не подкуренная и не ширнутая. Она была дома одна, в квартире было прибрано и чисто. Они завели приходящую домработницу.

В самом начале жизнь с бандитом пугала её перестрелкой в телевизоре, но постепенно она адаптировалась и перестала бояться. Чувство страха отбивала «наркота». Она почти постоянно была под «кайфом» и постепенно привыкла к полному отсутствию страха, а может быть и к полному отсутствию себя самой в этом мире. А может быть, или ей стало уже всё равно, или она перестала ценить свою жизнь, или подозрительные личности, навещающие квартиру, были страшнее страха, но в последнее время никогда не спрашивала у двери:

Кто там?

Настя просто подошла к двери и резко распахнула её настежь. За дверью стоял Сергей с огромным букетом белых роз, тортом и бутылкой шампанского. Когда-то, в самом начале отъезда, она, может быть, и ждала его, потом только надеялась, а последнее время просто выбросила из головы и запретила себе даже думать о нём, решив, что он для неё умер. Иногда он приплывал к ней в её «глюках» и только там она страстно и нежно любила его и поверяла свои мысли и мечтания. А сейчас он стоял перед нею живой, и во плоти.

– Здрааасьте! – сказал он ей, как-то опять, очень радостно, и блеснул искорками глаз. – А вот и я! В гости впускают?

Настя опешила от неожиданности и не знала, что ответить. Она стояла в двери и не могла вымолвить ни единого слова, как будто кто-то накинул на неё пелену из тумана. Сергей подошёл к ней совсем близко, наклонился и поцеловал в висок. Только после прикосновения с неё упала эта пелена, и она смогла поднять на него глаза, по привычке затрепетав ресницами. И вдруг большие, крупные слёзы потекли из глаз неожиданно для неё самой. Она никак не предполагала, что способна на вот такую свою реакцию, реакцию на его появление. Это её обескуражило. Она вдруг обессилила и устала. Очень сильно устала. Ей едва хватило сил тихо и молча сдвинуться с места и пойти вглубь квартиры. Она медленно шла по коридору, роняя на грудь крупные слезинки, не вытирая их, так ошеломил её приезд Сергея и лишил слов, мыслей и бурной человеческой реакции.

Сергей вошёл следом, аккуратно прикрыв дверь до характерного щелчка замком. Настя села в кресло и стала молча смотреть на Сергея, который уселся в кресло напротив, прямо под своим двойником на портрете. Молчала она от того, что не могла вымолвить ни единого слова. Что-то затормозило её речевой аппарат. Она испугалась этого ступора, а не того, что о ней мог подумать он? Она не задумывалась об этом, она просто сидела молча, глядя на Сергея, как полную неожиданную невозможность и всё больше поражалась и своему поведению, и необыкновенной схожести портрета на стене и сидящего под ним мужчины. Он впервые оказался так близко от портрета. Её предположения и догадки воочию оказались перед ней во всей возможной красе. Эта явная схожесть ещё больше давила на голосовые связки и не давала возможности говорить.

– Настя. Что-то здесь случилось, пока меня не было? Почему ты вдруг заплакала? Почему молчишь? У тебя какое-то несчастье?

Она сделал глотательное движения, с трудом и медленно попробовала говорить:

– Да нет, ничего особенного не случилось. – ещё раз сглотнула и уже увереннее продолжила. – Просто я тебя ждала, ждала, ждала, ждала и не дождалась, а поэтому обиделась и вычеркнула из своей памяти, а ты вдруг резко появился в моей двери. Это от неожиданности. – сказал она медленно и даже как-то лениво.

– Я был очень занят по делам, а номер твоего телефона записал на чужой визитке и элементарно потерял её. Хорошо, что адрес нашёлся в Нининой записной книжке, я его туда записал «на всякий случай», и забыл. Прости меня. Просто я только вчера приехал из Новороссийска. Меня не было в Москве почти год, поэтому я и не появлялся. Давай, собирайся, мы уезжаем ко мне.

– Как, к тебе?

– Очень просто. Уезжаем ко мне.

– Я не могу так вдруг собраться и уехать к тебе. У меня появился мужчина.

– Ты его любишь?

– Он не нужен мне, я не люблю его, но это его абсолютно не интересует. Он живёт у меня. Я не могу просто так взять и уехать из своей квартиры. Я его боюсь, и за квартиру боюсь, и за тебя теперь боюсь. Он бандит.

– Ну и что! Подумаешь, бандит! Видали мы таких бандитов! Собирайся. Поехали. А там будем решать, что делать.

– Сергей! Ну почему всё так? А? Почему тебя так долго не было? Теперь будет так сложно развязать этот узел. И зачем? Ты опять уедешь, а я останусь в этом ужасе!

– Теперь я уеду не скоро. Буду ездить в командировки, но в города близкие от Москвы. Ты будешь ездить со мной. А потом мы вместе уедем в Новороссийск. Ты согласна?

И вдруг Настя очень чётко всё поняла. Судьба посылала ей спасательный круг, чтобы выплыть в этом страшном житейском море, выплыть из того ужаса, куда она сама себя загнала, почти насмерть! Если вот сейчас она не ухватится за него крепко, очень крепко, совсем крепко, то никогда уже не сможет себе простить потом свою тупость, свой глупый страх, свою лень. Она резко встала с кресла и сказала:

– Да. Ты прав. Нужно ехать немедленно, прямо сейчас, иначе я никогда не вырвусь из этого порочного круга. Не хочу, как моя мать, вечно держаться за материальное, и прозевать из-за этого всю свою жизнь.

– Какого круга? Твоего этого мужчины?

– Да. Можно и так сказать. Этого мужчины, которого зовут Константин.

Настя быстро прошла в спальню и стала одеваться. Ей очень хотелось броситься в объятья Сергею прямо сейчас, немедленно, но она не могла себе этого позволить. Костя мог явиться домой в любую минуту. Она собиралась очень быстро, почти лихорадочно, засовывая в дорожную сумку всё самое необходимое. Носильные вещи, тёплые свитера, джинсы. Она так спешила, что не удосужилась складывать всё аккуратной стопкой, а заталкивала в сумку одним большим комом, кучей, отчего вещи никак не хотели влезать, цепляясь друг за друга. Пришлось всё вытаскивать и укладывать поштучно. Ей казалось, что она очень долго копается с вещами, что они не успеют уйти из дома до прихода её хозяина, её развратника. Человека, ради собственного кайфа уже испоганившего и её жизнь, и жизнь её ребёнка.

Она вдруг поняла, вот сейчас, в эти минуты, когда упаковывала сумку, что стала настоящей наркоманкой и уже сегодня вечером не сможет уснуть без дозы. И что она скажет Сергею, если у неё вдруг начнётся ломка? Она ещё не знала, что это такое. Потому что всегда под рукой была доза в шприце или косяке, но сегодня вечером дозы не будет! Она должна взять дозу с собой, должна взять и травку, и шприц. Она сама будет набивать косяк и делать себе укол так, чтобы никто не увидел. Хотя может быть она и обойдётся только травкой. Травка безобиднее и намного приятнее. Жалко, что «кайф» от неё такой короткий. А потом она начнёт постепенно уменьшать приём этого зелья. Но Сергей не должен ничего знать. Не должен увидеть, понять или даже заметить. Может быть, это её спасение? Если это действительно её спасение, она должна немедленно попробовать спасти сама себя. Немедленно…

Наконец-то сумка была упакована, даже травка и шприц были спрятаны под самый её низ, куда она сунула и маленький мешочек с брюликами дедушки Мориса, те, которые ей удалось «отвоевать» у матери при делёжке. Можно было двигаться вон из собственной квартиры. Как она бросит вот это всё, нажитое таким тяжким трудом, через муки собственного тела? И вдруг она вспомнила, что у неё есть запасной замок для входной двери. Нужно немедленно его поменять, а вещи Кости собрать и передать соседям. Нужно написать ему письмо, про дальнюю родственницу из деревни, куда она срочно улетела на похороны. Только так можно будет на время пропасть, раствориться в большом людском море– океане по имени Москва или даже Россия.

– Сергей. Ты можешь очень быстро поменять входной замок? – почти выкрикнула она, выбегая из спальни с дорожной сумкой.

– Могу. А это необходимо?

– Очень необходимо. Я даю тебе замок и инструменты, ты быстро меняешь, я быстро собираю Костины вещи. Потом напишу ему записку, оставляю вещи соседям, и мы быстро уберёмся отсюда к чёртовой матери. Только нужно всё сделать в темпе.

Дальше они лихорадочно делали каждый своё дело. Настя очень быстро собирала Костины тряпки под стук около входной двери, потом писала письмо дрожащей рукой и с ошибками, которые видела даже сама:

«Костя. У меня умерла дальняя родственница, которая живёт в Средней Азии. Она нашла меня недавно. Даже моя мать о ней не подозревает, потому что я думала, что тётка мне врёт про наше родство. Но сегодня мне позвонили её соседи, и я выяснила, что тётка богатая и одинокая, хоронить её некому и, если я не приеду, всё её добро пройдёт прахом. Я боюсь твоих бандитов, поэтому поменяла на двери замок. Прости. Когда прилечу – отзвонюсь твоему другу Володе.

Целую. Твоя Настя».

Они успели почти одновременно. Вещи были собраны, записка написана и упрятана на самом верху Костиных вещей в сумке, замок в двери вставлен. Можно было уходить. Она окинула взглядом свою любимую квартирку, своего любимого мужчину на портрете, мысленно попросила у него прощения за то, что бросала одного в пустой квартире. Но он всё понял и даже подморгнул ей одним глазом чуть заметно. Она вздохнула, вручила Сергею и букет роз, и торт, и бутылку шампанского, захлопнула за собой дверь, повернула замок на два оборота для надёжности.

Они остановились на лестничной клетке.

– Сергей. Ты спускайся вниз и жди меня за углом, а я вместе с двумя сумками буду звонить соседям, чтобы они видели, что я ухожу одна и с вещами – приняла она решение и похлопала Сергея по плечу, потом чмокнула в щёку и подтолкнула легонько в спину.

Сергей пошёл вниз по лестнице. Настя стала звонить соседям, умоляя судьбу помочь ещё раз и задержать в квартире хотя бы одного из них. Только на втором этаже одинокая бабулька оказалась дома. Настя оставила ей Костину сумку, а на своей двери вывесила записку с указанием бабушкиной квартиры.

Всё прошло удачно. Они поймали такси и уехали в Чертаново без приключений. В чертановской квартире никого не было, кроме домработницы «мамы Светы», как назвал её Серёжа. Мама Света была пожилой маленькой женщиной с умными глазами. Она всё поняла сразу же и немедленно убралась на кухню. И только тогда их ждали и жаркие объятья, и безумные поцелуи соскучившихся друг по другу молодых людей.

Оказалось, что Настя действительно соскучилась по Сергею. Она и не подозревала, что способна на такие чувства, после всего того, что стояло за её спиной. После целого года ужаса и мерзости, только что прошедшая большую школу грязного разврата, круто замешанного на наркотических глюках, она радовалась ему до слёз, как маленькая девочка, способная по-настоящему смущаться и краснеть. Она и не подозревала, как же одинока была душой, имея такое тело, не знавшее счёта мужчинам, прошедшим через неё. Это вечно голодное тело, без конца удовлетворяя только его.

А душа? Её несчастная, одинокая, голодная к нормальным человеческим отношениям душа? Как затрепетала она вдруг этой свой одинокой, голодной душой, отдаваясь ему так, как не отдавалась даже тогда, свой самый первый раз большому мальчику Жене на одеяле за сараем. Тогда в ней просыпалось любопытство и телесная похоть, а сегодня пело не только тело, у неё, наконец-то, летала душа, как в том самом первом глюке, когда их души сплетались, разноцветно украшая пространство фейерверками счастья и любви! Сегодня её душа пела красивую песню необыкновенного счастья…

Вот тогда она выговорила ему всё! И тоску одиночества, и обиду брошенной женщины, и ужас окружающей её жизни. Она понимала, что наступит вечер и ей захочется выкурить косяк. Она решила рассказать ему всё. Сергей должен был быть к этому подготовлен заранее, поэтому она поведала всю страшную историю, в которой насильник, бандит и сволочь Константин насильно «посадил» её «на иглу» и теперь она надеется только на Серёжу. Он должен помочь ей выбраться из дурмана «наркоты» постепенно, удерживая её от желаний, и помогая уменьшать дозу «дури». Он не должен этому мешать и пугаться. Он должен ей помогать.

Сергей жалел её, гладил по голове, приговаривая:

– Девочка моя. Несчастная. Любимая моя. Как же тебя так угораздило-то? Бедная моя. Откуда же я мог предположить, что всё вот так обернётся? Я буду тебе помогать вылезать из этого ужаса. Буду. Не переживай, мы победим этого лютого змея, мы убьём эту гидру в твоём организме. Я тебе обещаю.

К вечеру собралась вся семья. Приехали с работы две девчонки, одна из которых оказалась невесткой толстой названной мамы Нины, её звали Наташа, вторая двоюродной сестрой, её звали Татьяна. Где был сын Нины, не говорил никто, а она и не спрашивала. Красивого парня Саши с его дурацкими шуточками, которых она ждала и заранее боялась, в доме не оказалось. Оказалось, что он уехал к себе домой в город Архангельск. Оказалось, что он был заезжий молодец, периодически приезжающий к своей старой любовнице, наверное, за финансовой помощью. Семья отреагировала на неё так, как будто она жила с ними всегда. Сидела на диване и год тому назад, и вчера, и будет сидеть завтра.

Они прожили вместе четыре дня, почти постоянно уединяясь в Серёжкиной комнате, кроме обязательного появления за столом для «приёма пищи», как плоско шутила по этому поводу Нина. Поздно вечером Настя открывала окно в уходящую осень и выкуривала свой косяк, действительно пытаясь уменьшить дозу приёма каждый день, но чувствовала она себя скверно, особенно днём. Днём у неё начинали болеть руки и ноги, выкручивало суставы, мутило так, как будто она съела плохую колбасу. Выворачивало наизнанку её очень противно. Временами нападала апатия, веки наливало свинцом, она, как сомнамбула или сонная, осенняя муха бродила по квартире, усаживалась перед телевизором и прямо там засыпала. Сергей старался помочь ей. Он подхватывал её и как пушинку уносил в кровать. Там делая массаж рук и ног, аккуратно, чтобы не было больно, разминал спину и перебирал все пальчики на руках и ногах.

Лучше всего от ломки помогал хороший секс, хотя таким словом она не могла себе позволить называть то, что было между ними, потому что это был не секс, это была Любовь. Она поняла это ещё тогда, в самые первые дни, год тому назад, но не признавалась себе, боясь такого чувства и возможности спугнуть его, а сейчас признавалась громко и себе, и ему:

– Я люблю тебя, Серёжа! Люблю! Очень сильно люблю! – шептала она ему в самое ушко, в самый острый момент любви и оргазма. Он сходил с ума от её слов, зацеловывал её всю. Особенно нравилось ей, когда нежно целуя в губы, прямо в губы он повторял ей эти же сладкие слова:

– Я тоже люблю тебя безумно. Я никому тебя не отдам, никому! Мы будем жить с тобой вечно, не разжимая наших объятий!

Именно эти жаркие объятия вытаскивали её из пелены боли и отвлекали ум от ломок. Она радовалась, что всё проходит вот так, вырывая её из цепких объятий наркоты Любовью. С Серёжей она забывала всю дедушкину науку любви, она просто отдавала ему себя всю, и своё тело, и свою душу, и отдавала без всяких наук, только чувством сплетаясь и сплетаясь с ним всё в тот же крутой, феерический штопор из своих глюков, распахивая себя целиком, всю, без остатка.