Текст книги "Камыши на краю космоса"

Мама

Моя мама всю жизнь проработала преподавателем черчения, а потом металловедения. Она гордится тем, что сидела на защите дипломных работ рядом с главным прокатчиком и была близко знакома с директором металлургического завода в те времена, когда еще металлургические комбинаты не были олигархообогатительными предприятиями. Потом она вышла на пенсию, обменяла квартиру поближе к родственникам и стала жить в Калуге. Город она не полюбила. Калуга так и осталась для нее дырой, где нет большой полноводной реки, такой как северная Шексна. Жители здесь все как один непроходимые мещане, потомки местных купеческих семейств. Соседи по дому – одинокие офицерские жены, которые, понятно, тоже мещанки и глупы как пробки. В общем, не с кем поговорить и нет вокруг «людей нашего круга».

Мама начала жить по сценарию Снежной королевы – одинокой женщины, живущей уединенно, не предпринимающей попыток к расширению круга общения и выходу в свет. Главным ее коньком стали чистота и порядок.

Будучи молодой и в силах, мама все отпуска, а это два летних месяца, проводила у нас на даче. Всю свою нерастраченную энергию она направляла на нас. Это стоило нам дорого. Мама все время что-то требовала, ей все время было что-то нужно позарез – то поливочный шланг на огород, то еще что-то. Мама требовала от зятя шланг, и пока он его не привозил, она не успокаивалась. Маме нужно было сразу. Редкая настойчивость. Хороша на производстве, но не в семейной жизни. Необходимости менялись, но манера оставалась все та же. Мама строила окружающих людей в ряды и пускала их в нужном ей направлении. Время от времени она устраивала скандалы. Причины скандала не существовало, всегда находился некий повод. Так же поступал и мой дедушка. Поводы были так мелки, что я не помню ни одного из них. Но дедушкины скандалы я запомнила навсегда. В моих детских воспоминаниях сохранилось, как дедушка бегает за бабушкой с табуреткой. Правда, тогда уже были причины – дедушка гулял, и бабушке это, по всей видимости, не нравилось. Но это уже другая история. Мама и дедушка вели себя похожим образом и совершенно не уживались друг с другом. Вероятно, это был какой-то генетический сбой – больная печень, или взрывной темперамент, или еще что-то в этом роде.

Мать дедушки, моя прабабка Мария Ивановна Калениченко тоже отличалась непростым характером. Любила погулять на свадьбах, пила одеколон, в войну возвратилась из Магнитогорска на оккупированную уже немцами Украину. Там, в селе Яблоново, у нее была хата с земляными полами. Хата с земляным полом была той ценностью, которую нельзя было оставлять врагу. Прадедушка к тому времени уже умер, и от него осталась штатская одежда. В эту одежду прабабушка переодевала красноармейцев, попавших в окружение, и переводила их через линию фронта. Если ее останавливали немецкие патрули, она показывала фотографию, на которой была снята вместе с немецким офицером. Офицер жил в ее хате. Прабабушка ему готовила. Готовить еду она была большая мастерица. Прабабушка сотрудничала и была знакома с Ковпаком. Была награждена орденом «Партизан Великой Отечественной войны».

По поводу еды хочу сказать, что, как правило, все хохлушки хорошо готовят. Здесь надо сделать оговорку, что, по моим наблюдениям, женщины, склонные к авторитарности, готовят не очень, даже если они хохлушки. Пример тому моя мама. Мамину еду я не люблю. Порой я удивляюсь маминым «кулинарным изыскам». У моей дочери была домработница Лариса. Готовила она, на мой взгляд, неважно, но зато когда я приходила к дочери, то наблюдала, как Лариса командует хозяевами. Было такое ощущение, что хозяйка здесь именно Лариса. Хотя действительно, кто у плиты, тот и хозяйка.

Я росла, наблюдая скандалы между мамой и дедушкой. Я пообещала себе, что в моей семье этого не будет. Я вышла замуж и вскоре с ужасом обнаружила, что я делаю то же самое. То, чего я так боялась, вдруг стало вылезать наружу. Воинственное чудовище не пропало, оно жило внутри меня. Я сама оказалась этим чудовищем. Опасность, от которой я бежала, от которой надеялась укрыться, совершив побег от своих несдержанных родных, жила во мне.

Моя жизнь с мамой летом на даче не была простой. Мало того, что она сопровождалась постоянными требованиями и скандалами, которые затевала мама. Она еще постоянно конфликтовала с родственниками мужа и пыталась ссорить с ними меня и внучку. Высказывалась она всегда прямо и безапелляционно. Для деятельной жизни ей нужен был постоянный враг и борьба. Впрочем, враги могли и меняться. Важен был сам процесс.

Этого было мало. Хуже всего было то, что в присутствии мамы у меня наступал ступор. Никакие виды творческой деятельности у меня не шли. Я рисовала, но летом на даче не могла взять в руки карандаш. Меня будто парализовало. У меня была одна обязанность. Я готовила обеды. Я кормила всех присутствующих. Короче говоря, я была занята рутинной работой. Зато маме доставался сад-огород. Мама работала в саду и время от времени рассказывала, как ей это тяжело, хотя заниматься садом ее никто не просил. Если я и пыталась что-то посадить или сделать, мне тут же возражали, что мои посадки-пересадки помешают поливать огород, то есть перетаскивать шланг с места на место. Посаженные мною черенки редких роз пересаживались без моего ведома и тут же засыхали, к моему огорчению. Сирень и жасмин на половине мужниного брата обрезались под ноль без всякого спроса и ведома хозяев. И так продолжалось в течение почти сорока лет. Остановила этот беспредел крупная ссора с дочерью, которая началась отчасти тоже из-за бабушки. После ссоры с дочерью я перестала забирать маму на лето. Она восприняла это спокойно. С дочерью я в конце концов помирилась.

С отсутствием мамы для меня началась новая жизнь. Я наконец занялась садом. Я поняла, какое это удовольствие и творчество. Меня этого лишали. Мне вообще стало легче жить, когда я ушла от мамы. Надо было сделать это раньше. Я не могла. Меня подводила жалость. Сценарий был один и тот же: тяжелая, невыносимая совместная жизнь летом. В течение длинной зимы я успевала забыть все неприятности, и снова мама приезжала на лето к нам. И снова все повторялось. Это длилось много лет. Маму было жалко. Себя не жалко.

Мои крылатые подарки

Наконец мои мечты осуществились. На яблоне перед окном муж повесил кормушку. Кормушка получилась слегка корявая, не такая красивая, как я видела на рынке, но, главное, свои функции она выполняла.

Я насыпала в кормушку пригоршню семечек и села ждать.

Ждать мне пришлось совсем недолго. Тут же слетелись птицы.

Первыми прилетели две большие синицы, потом их стало уже четыре. К ним присоединилась маленькая лазоревка в синей шапке. Я сидела и смотрела, что будет дальше. Мимо окна промелькнула большая птица. Это был дятел с ярко-красным подхвостьем. Дятел присаживаться на кормушку не стал, сразу полетел наверх, на сосну.

Потом появился поползень. Поползень был серый, с оранжевым брюшком. Точно такого цвета перышки я видела под деревом у речки, когда мы утром ходили в лес на лыжах. Сразу стало понятно, какую птичку съели голодные недоброжелатели под старой ивой. Поползень ползал по стволу яблони и иногда подсаживался на кормушку, клевал семечки. Окраска птички точно соответствовала цвету наших зимних закатов: мутные серо-оранжевые тона. Это соответствие удивляло и одновременно радовало присутствием какой-то мировой гармонии на отдельно взятом дачном участке.

А вот теперь меня ждал главный сюрприз: глянув в окно, я увидела ярко-красного снегиря. Снегири всегда поражали меня яркостью окраски. Они красивы, редки, и этим заслужили мою любовь. Оказалось, что снегирей на яблоне целых две пары. Самки были окрашены в серо-розовые пастельные тона. Розовый цвет в их оперении едва угадывался, присутствовал лишь едва уловимым намеком, зато самцы восхищали, напоминая собою спелые яблоки.

Синицы были осторожны. Они долго не засиживались в кормушке, подлетали, брали в клюв семечки и, сев на макушке яблони, уже там очищали и склевывали семена.

Снегири делали по-другому. Они важно устраивались на крыше кормушки и там же щелкали семечки, стоя во весь рост и демонстрируя себя во всей красе.

Я давно не видела у нас в поселке снегирей. Я и не ожидала их увидеть, поэтому появление ярких птичек стало для меня подарком. Я уже знаю, что настоящие подарки появляются неожиданно. Это всегда нежданная радость.

После снегирей прилетела огромная сойка. Недолго посидела на ветке и полетела дальше восвояси. Мелькнула незнакомая пестрая птичка с желтым зеркальцем на крылышке – чечевица.

Сидела я, сидела, смотрела-смотрела, потом начала считать подарки. Насчитала семь видов птиц сразу в один день. И нужно-то было всего лишь повесить кормушку на старую яблоню, чтобы все эти чудеса заполучить. Очень мне мои подарки понравились. И мужу, конечно, спасибо за кормушку.

Вот такие чудеса случаются зимним днем у окна веранды.

Моя первая зумба, или Самопознание на грани фола

Вчера в первый раз сходила на зумбу. Проект «Московское долголетие». Центр соцзащиты. Небольшой спортивный зал, в нем девятнадцать взрослых, если не сказать пожилых, женщин. Зал маленький, желающих много. Некоторые начали возмущаться: «Новенькие пришли».

Появилась молодая девушка-тренер. Началось занятие. Музыка. Танцы. Через двадцать минут я сдохла. Наблюдала, как в большом зеркале напротив прыгает Бегемотик или небольшой Слоник. Ну точно, это не тетя лошадь, покрупнее существо. Бегемотик – это я, самая толстая в группе. Толстая, тяжелая, потому и сдохла. Сначала я смутилась от внезапно обнаружившейся моей невыносливости, а потом, делать нечего, села на скамейку. Сижу себе. Девушка-тренер говорит: «А вы сидя занимайтесь». Сижу – руками машу. Окончание урока я все-таки допрыгала.

Иду домой пешком, чувствую, что устала. Занятие это, как новая ситуация, выявило для меня вещи ранее мною не замеченные: я увидела, что о-о-очень толста; долго двигаться непрерывно не могу; пластичность и подвижность суставов, несмотря ни на что, сохранена, что приятно удивило.

Самое интересное было назавтра. Проснулась я утром с давлением 170 на 100, и оно не сбивалось. А у меня занятия по английскому, очень мною любимые, интересные, важные. Я их не пропускаю. Чувствую, занятия под угрозой срыва. Звоню подруге-доктору в Ленинград. Она ругается. Дословно не помню, но что-то вроде того, что я очумела, в общем, «дура старая». Я соглашаюсь: «Да, дура». Не поняла я еще, что не могу всего того, что было в молодости. Не поняла до конца про себя и свои возможности. Раньше ведь все что угодно было под силу. Вот опытным путем…

На английский я все-таки сходила. Давление к вечеру нормализовалось. Что будет завтра, не знаю, но на зумбу я, кажется, пока не пойду. Пойду на ОФП.

P. S. Пока рассказик размещала, увидела, на сайте конкурс идет про самопознание. Вот, думаю, как раз написала на злобу дня.

И такое бывает самопознание на грани фола.

Моральный облик голубой героини

Первое, чему меня научили на «Литсовете», – это не путать лирического героя с автором. Мне попались какие-то душещипательные стихи, в которых бывший военный печалился о том, что по ночам его мучают кошмары и воспоминания о пережитом. Я, проникшись жалостью к герою, тут же написала автору, что его мучения вполне возможно разрешить походом к психиатру. Мне незамедлительно пришел ответ.

«Вам самой надо к психиатру, – писал мой несчастный воин, вернее, не воин, а автор означенного стихотворения. – Извольте понимать, что лирический герой и автор – это две большие разницы».

Так прошло мое первое знакомство с законами литературного жанра.

Больше я уже никому не посылала писем с советами и соболезнованиями.

И теперь я твердо знаю, что все мои персонажи – это чистой воды выдумка.

И мне не надо к психиатру.

Еще интереснее была рецензия, которую я попросила у первого встреченного мною лица.

Я опубликовала свой первый рассказ, и меня разбирало любопытство поскорее узнать, что же об этом думают другие.

Рассказ прочли, и рецензия пришла быстро, но лучше бы ее не было.

Вместо того чтобы оценивать стилистические особенности моей прозы, автор оценил моральный облик моей голубой героини. О лирической героине, имевшей несчастье влюбиться, говорилось, что она падшая женщина и вообще плохо себя ведет.

По-видимому, автор рецензии вел себя в жизни лучше или хуже, потому что ему везде мерещился разврат, даже там, где его не было и в помине.

Рассказ мой заканчивался ничем, то есть читатель мог додумать себе любой конец истории.

Рецензент и додумал. Он объявил, что ему ясно все, что будет дальше: героиня переспит с героем, и все окончится, как всегда, банальным развратом.

Тут я уже не на шутку обиделась за свою героиню, потому что я твердо знала, что ни с каким героем она не переспит, а так и останется печальная и одинокая.

Меня оскорбили в лучших чувствах: обвинили в том, чего я вовсе не имела в виду.

Я обиделась и ответила рецензенту, что меня интересовали литературные особенности моей прозы, а вовсе не его мнение о моральном облике главной героини.

После этой рецензии я удалила рассказ и вообще зареклась когда-нибудь что-то писать.

Но зуд графоманства взял свое. Я начала писать снова, но очень осторожно и не о любви.

Мостик. Мысли и чувства

У меня с нашей собакой общие интересы. Мы обе любим гулять.

Мы гуляем в любую погоду – в дождь и в снег. Больше всего мы любим гулять на морозе. Ослепительное солнце, и снег громко скрипит под ногами.

Мы идем вдоль речки. По нашей речке можно определить, насколько силен мороз. Речка замерзает, если температура на улице ниже 25 градусов не менее двух дней, точнее, ночей.

Собака бежит по замерзшей речке, поскальзывается, катится по льду.

Мы подходим к мостику. Мостик старый. Половина его разрушена, и остались только две дощечки.

Собака идет впереди. Она подходит к дощечкам и останавливается.

Это неспроста, думаю я, собака чует опасность. Но тут же бодрый ум говорит мне, что собака труслива и сейчас я покажу ей, как быть храброй.

Я иду вперед и чувствую, как одна из дощечек предательски прогибается под ногой. Мгновение, и я уже на том берегу.

Теперь я понимаю, что чудом не свалилась в воду.

Собака почувствовала опасность. Как она это сделала?

Она никогда не ходила по этому мостику.

Как? Каким образом? Я ничего не понимаю.

Я понимаю только, что моя интуиция подсказала мне, что собака права, а бодрый ум тут же сказал обратное.

И так всегда.

На следующий день морозы ослабевают. На речке появляются полыньи. Назавтра речка снова бодро бежит в своих берегах. Лед растаял.

Внук и собака вдвоем ползают по кромке льда, проверяя его на прочность. Обходится без происшествий.

Домой возвращаемся сухие и довольные.

Муляж Родины

Мы сидим в кафе, отмечаем день рождения друга. Кафе содержат армяне. Весь потолок густо увит искусственным виноградом. Во множестве висят разноцветные пластмассовые гроздья. Виноград пластмассовый, а лоза возле стены самая настоящая, старая, кряжистая. Мы сидим на маленькой верандочке внутри помещения. Перила верандочки густо усажены искусственными шелковыми розами. Розы крупные, уже распустившиеся, и по форме напоминают мой любимый сорт Глория Дей. Такие розы, только живые, растут во двориках южных городов. Я это знаю, потому что об этом мне рассказала однажды пожилая русская женщина, вынужденная бежать из насиженных мест вместе со своей армянской семьей. Эта армянская семья во главе с русской мамой поселилась у нас на даче. Они сняли на лето соседский дом. У нас были дети одного возраста, мы начали дружить, и однажды нас пригласили в гости на шашлык из козлика. Я впервые узнала, что, оказывается, и такой шашлык бывает.

В моем саду как раз расцвела роза сорта Глория огромного размера. Я сорвала розу и понесла ее в подарок виновнице торжества (отмечали день рождения хозяйки дома). Я искренне хотела порадовать новорожденную, но, взяв в руки мою прекрасную розу, женщина начала горько плакать. Оказывается, такие розы росли у нее во дворе, в том самом дворике, где она прожила всю жизнь и откуда вынуждена была бежать, чтобы спасти эту самую жизнь.

Вот такой у меня случился опыт с подарком. Я несла в подарок радость, а вместо этого принесла слезы и печаль.

Я сидела в кафе, смотрела на увитый пластмассовым виноградом потолок и думала, что это муляж Родины и что за этим, возможно, любовь и тоска.

Нежность

Поздний вечер. Дождь. Салон автомобиля.

В темноте напротив друг друга сидят две женщины.

К ним подсаживается мужчина. На нем плащ и шляпа, с которых стекает вода. На улице проливной дождь.

Одна из женщин проводит рукой по его мокрой щеке.

Он берет ее руку и целует в ладонь.

Одна из этих двух женщин его жена, другая – жена его друга. Однажды на ее вопрос он ответил, что относится к ней спокойно.

Дождь. Вечер. Нежность. Просто сон.

Ожидание счастья

Весна. Когда в природе все оживает, у Ирины все идет на спад. Ей ничего не хочется и не можется. Наступает весенняя апатия и бессилие, или как сейчас: апатии нет, в голове крутится громадье планов, но и сил выходить из дому и осуществлять их тоже нет.

Даже когда она берет себя за шиворот и вытаскивает на улицу, иногда приходится отменять дела. Вот и два дня назад она поехала рисовать с больной головой, а по дороге поняла, что не хочет и не может сегодня рисовать. Она хотела выйти из электрички на полпути и отправиться назад, но передумала, вспомнив, что на станции, куда она направлялась на занятия, находится книжный магазин.

Ирина доехала до места назначения и вместо занятий пошла в книжный, получать удовольствие. И получила ровно на все деньги, которые предусмотрительно взяла с собой. Ирина понимает, что денег на книги она тратит, конечно, многовато, но решает, что сейчас это единственное ее удовольствие. Тратиться на одежду и обувь, как в молодости, ей уже не хочется. Не интересно, хотя она любит красивую одежду и знает, как и от этого получать удовольствие.

Поиски одежды, может быть, и интересны, но в ее возрасте очень трудоемки. Да и нет того, для кого хочется это делать. Вот если бы появился интересный мужчина, она сразу бы оживилась: пошла бы танцевать, похудела, начала бы следить за собой и красиво одеваться.

У нее уже был подобный опыт прошлой весной, но тогда все закончилось быстро и печально, не хочется даже вспоминать.

Она идет в книжный магазин и выбирает книги. Это ее оживляет. Неожиданным образом перестает болеть голова. С нею это всегда так, в магазине Ирина забывает, что устала и что только что была больна.

Она находит альбом о Чехове, о котором помнит еще с прошлой недели. Альбом по-прежнему стоит на месте. Его никто не взял. Он ждет Ирину. Чехов никому не интересен. А у нее как раз теперь чеховский период. Ей интересно все: стиль его письма, его жизнь, его дома, его портреты. У них с Чеховым похожие характеры, отсюда этот интерес и эта душевная близость.

В молодости Ирина мечтала выйти замуж за Блока. Ей уже тогда недоставало душевной близости с мужем и поэтому хотелось видеть рядом умного, чувствительного человека, который понимал бы женщину с ее тонкими душевными движениями. Тогда Ирина не знала, что это называется созвучием. Конечно, все эти разговоры о замужестве с Блоком были шуткой, но в каждой шутке, как известно, есть рациональное зерно.

Потом, познакомившись поближе с другом мужа, стройным, худощавым, интеллектуальным, но вспыльчивым и несдержанным молодым человеком, Ирина поняла, что она уже не хочет за Блока. Ее спокойный, но не интеллектуал муж начал ее больше устраивать. Она не хотела больше этой вспыльчивости и нервности, потому что досыта нахлебалась этого в детстве от своих несдержанных родных.

Потом ей пришло в голову, что она хотела бы выйти замуж не за восторженного, живущего символами и мечтами Блока, а за реалистичного, простого, застенчивого и сочувствующего всем Чехова.

У мужа Ирины, как почти у всех людей шизоидного склада (это не диагноз и не ругательство, а условное название психотипа), был математический ум. Он был доктор наук, профессор и жил своими идеями, мало интересуясь окружающими, в том числе и Ириной. Ей же хотелось тепла и близости и стало в тягость жить за каменной стеной, которая, как известно, высока и надежна, но тверда и холодна.

Ирина начиталась умных книжек, походила на лекции одного известного профессора психологии и поняла, что для счастья или хотя бы приемлемой жизни нужно СОЗВУЧИЕ. Созвучие во всем: в людях, в книгах, в картинах, работе – во всем необходимо искать созвучия.

Лекции не пропали даром, и теперь она знала, что является залогом душевной обустроенности – поиски всего, что похоже на тебя и близко тебе самому. Направление поисков было задано и уже удивительным образом начало приносить свои плоды в форме совершенно неожиданных и приятных знакомств с новыми интересными людьми, которым и сама Ирина была небезразлична. Это было для нее в диковинку, потому что раньше ее внутренняя душевная жизнь никого не интересовала, включая близких.

Ирина шла по улице, и навстречу ей попался молодой, худощавый, постриженный под пажа мальчик. Мальчик опирался на палку и слегка прихрамывал. Ирина подумала, что вот, наверное, он стесняется своей хромоты и этой тросточки и что надо подойти и сказать ему, что он похож на лорда Байрона, что он очень красив и романтичен с этой своей тросточкой. Она так подумала, но не подошла.

Вчера приезжала школьная подруга, одноклассница, самая близкая когда-то в детстве. Теперь, конечно, не то, они уже живут в разных городах, но все равно дружны настолько, насколько можно дружить за пятьсот километров друг от друга.

Одноклассница привезла целую кучу сладостей – «Птичье молоко» местной фабрики в разных видах: и конфеты, и торт, и зефир. Все это очень вкусно и гораздо вкуснее, чем в Москве, а Ирине как раз надо худеть. Ох уж эта вечная навязчивая идея похудания!

Ясно, что за ней скрывается что-то совсем другое, относящееся скорее к душе, чем к телу.

Растревоженная душа прячется за телесную оболочку, наращивая ее для надежности, чтобы лучше спрятаться.

Да и есть от чего прятаться. Мир жесток. Хотя говорят, что мир может быть разным, в зависимости от того, что ты сейчас чувствуешь. Это правда. Мир разнообразен.

Он представляется прекрасным, многообещающим и удивительным, когда после тяжелой болезни ты трогаешь худыми пальцами цветы жасмина на больничном дворе.

Мир кажется еще чудеснее, когда каждое утро расцветает новая роза в твоем саду. Каждая из них совершенно другая, каждая не похожа на все остальные, и красота ее захватывает дух и восхищает совершенством мироздания. И ты причастен к этому совершенству. Мало того, сам его создаешь, выращивая свои розы, всякий раз новые и прекрасные.

Здесь, в саду, копаясь на грядках со своими цветами и овощами, Ирина наконец-то и ощущала гармонию. Уходили все заморочки городской жизни, все ее тоскливости и неудовлетворенности, и воцарялось спокойствие и равновесие.

Грядка для Ирины была самым простым путем к душевному благополучию. Хотя возможны были и другие варианты, но этот был самым легким и надежным, проверенным.

Прошлой весной Ирина спасалась от депрессии на даче. Теоретически надо было уже начинать делать посадки, но сил не было. Весенний авитаминоз давал о себе знать. Она только сидела на завалинке возле дома и грелась на солнце, как кошка.

Потом начала писать планы дел на день, учитывая каждый час, и жить по этим планам, сначала автоматически, а потом все больше и больше воодушевляясь.

Жизнь все-таки взяла свое: дом был прибран, огород посажен. А потом уже началось ЛЕТО, а лето – это такое время года, когда депрессий не бывает.

Лето – это праздник, оно так же приятно и так же быстро проходит. Промелькнет, только его и видели. А какие же депрессии в праздник!

Ирина все время выглядывала в окно, наблюдая, как там идет, продвигается городская поспешная весна. Вот уже и сережки на плакучей березе под окном зазеленели и набухли – береза зацвела. Огромные зеленые почки сирени вот-вот распустятся. Клен уже зацветает, и серебристые пушистые рябиновые почки тоже уже готовы стать листвой.

Ирина любила это весеннее время, когда уже совсем не зима, но еще и не поздняя весна с ее одуванчиками, подснежниками и молодой листвой.

Ирине всегда было жаль, что деревья вот-вот распустятся и дело пойдет к лету.

Она любила это время ожидания, предчувствия весны. Это так же сильно волновало ее, как ожидание любви и предвкушение встречи и близости с любимым.

К тому же она знала, что ожидание любого приятного события уже само по себе превращается в праздник. Так и это ожидание полновластной весны уже само было праздником. И хотелось, чтобы он длился долго-долго и никогда не кончался, как ожидание счастья.