Текст книги "От Средневековья к «Радостному дому»: школы, ученики, учителя итальянского Возрождения (XIV–XV вв.)"

Некоторые черты школьной повседневности мы уже имели возможность представить на основании суждений современников и данных по частным школам. Добавим еще свидетельств общественного плана, связанных с материальным положением учителя. В коммунальные школы учителей назначала (отбирала) коммуна (в лице городского совета, правительства города), которая оплачивала их труд и определяла примерную программу обучения. Увеличение числа детей, которые хотели посещать школы, заставило коммуны пойти на смешанные варианты: учитель получал часть платы от коммуны, часть – от учеников. При этом правительство строго следило за тем, чтобы родители школяров регулярно вносили свою долю. Очевидно, не всем было просто выкроить деньги на школу из семейного бюджета.

От коммуны такой учитель мог получить дом для проживания, а то и для организации школы, либо деньги для аренды. Ему предоставлялись привилегии, из которых освобождение от налогов было самой существенной, ведь порою налоги могли даже разорить горожанина, о чем нередко пишут купцы в своих хрониках и записках. В небольших городах официальное право преподавать коммуна могла иногда дать лишь одному учителю, запрещая его «конкурентам» создавать школы или ученикам посещать их.

По свидетельству некоторых авторов, далеко не всегда у учителей были устойчивые заработки. В особенно трудной ситуации они оказались после страшной чумы 1347–1348 гг., от которой в городах Италии погиб каждый четвертый, и среди них множество детей. Один из примеров – история учителя начальной школы из Лукки, относящаяся к 1348 г. Из-за бедности, голода, чумы, унесшей много учеников, он мог продолжить преподавание только при постоянном жаловании от коммуны. Он обращается с прошением в городской совет: если родители учеников хотят, чтобы он продолжал свою работу, город должен предоставить ему публичную оплату. Городской совет ответил ему согласием: мальчики бродят по городу, бездельничают, остаются в невежестве из-за отсутствия учителей; «под розгой учителя» мальчики достигнут превосходных результатов. И потому городское правительство гарантирует этому учителю гонорар в 3 лиры в месяц и освобождает от налогов. Три лиры – совсем небольшая плата, но и ей учитель был очень рад.

Об уровне образования и методах воспитания в эпоху Возрождения много информации можно почерпнуть из текстов Петрарки. Обратившись к его письмам к Дзаноби да Страда, мы убедимся, что большинство учителей оставалось в рамках традиционного «формата». Петрарка дает выразительную и одновременно ироничную характеристику «типичного учителя». Вот она: «Пусть обучают мальчишек те, кто не способен на большее, люди усидчивые, щепетильные, с медлительным умом, размягченным мозгом, бескрылым талантом, ледяной кровью, с терпеливым в трудах телом, пренебрегающие славой, любящие сколотить небольшой достаток, не ведающие благородного негодования». По мнению Петрарки, учительство как профессия выбирают только тогда, когда на большее нет способностей. Отсюда и такие характеристики, как «размягченный мозг», «бескрылый талант», отсутствие стремления к общественному признанию. Однако при этом поэт отмечает важность для учителя таких качеств, как терпение, трудолюбие, усидчивость. Портрет выходит противоречивый, краски в нем соседствуют разные.

Самое сильное впечатление производит заключительная часть суждений Петрарки о школьной жизни и учительской психологии. Она звучит как решающий аргумент, способный окончательно склонить адресата к принятию решения оставить школу. «Пускай, – пишет Петрарка, – за неуверенными пальцами, блуждающими взорами и путаной ребяческой болтовней следят те, кому нравится эта работа, пыль, гам, смешанные с мольбами и слезами, крики визжащих под ферулой учеников; кому любо впадать в детство, стыдно общаться с мужами, тягостно жить среди равных, нравится властвовать над меньшими, всегда хочется кого-то устрашать, мучить, притеснять, подавлять, и видеть в отношении к себе смешанный с ненавистью страх».

Ферула – один из «инструментов» физического «воспитания» учеников, это линейка для наказания, которой провинившегося ученика были по ладоням. На миниатюрах мы видим, что другим подобным «инструментом» был пучок розог, похожий по виду на веник из длинных прутьев, которым визжавших детей били по мягкому месту в присутствии всего класса. Скорее всего такой способ воспитания был привычным в начальной школе, ферула – в абаке или грамматической. Хотя могло быть и по-другому. Мимоходом о наказаниях говорится в нескольких диалогах трактата «О средствах против превратностей судьбы»: «Когда заносчивый ученик не считает нужным подчиняться и пренебрегает учебой, он будет с досадой подставлять руку розгам, душу – науке, уши – наставлениям, шею – хомуту». А значит, розгами старших били по рукам, и многие ученики принимали побои как нечто само собой разумеющееся. Розги не раз будут упоминаться Петраркой в диалогах – то как метафора, то как возможное средство не только школьного, но и домашнего воспитания. Как о действенном и важном методе воспитания о них много раз упоминают и другие авторы.

Петрарка рисует напряженную атмосферу школы, где учатся не только за совесть, но и за страх, да заодно еще раз указывает на ее стесненные и не очень гигиеничные условия. Упоминание о феруле мимоходом, без какого-то особого комментария, лучше всего убеждает, что и в XIV столетии методом воспитания прилежания по-прежнему остаются физические наказания, при этом публичные. Действия учителя могут служить краткой характеристикой крайних «педагогических приемов» середины названного столетия: устрашать, мучить, притеснять, подавлять. Поэтому так понятна актуальность забот гуманистов-педагогов о перестройке системы воспитания в школе, в первую очередь – об отмене наказаний.

Петрарка не раз подчеркивает власть и стремление властвовать учителя. Недаром он не раз приводит пример сиракузского тирана Дионисия (376–344 до н.э.), который бежал на юг Италии, где организовал школу для детей, дабы было над кем проявлять свою власть.

В целом свидетельства Петрарки дают возможность составить достаточно полное представление о том, какой была школа его времени, чему и как там учили. Эти свидетельства ценны как ничем не украшенная «фотография» повседневности, состояния образования в момент созревания гуманистической мысли и новых идей. Они еще не влияют на это образование, но уже формируют критическое отношение к нему.

Диалоги Петрарки позволяют довольно полно нарисовать портреты учителей и учеников. Начнем с диалога «О звании учителя». Главная тема короткой беседы – звание учителя и его образование. Аллегорический персонаж Радость, за которой кроется учитель, произносит четыре реплики, почти одинакового содержания: «Мне присвоено звание учителя» (магистра), «Я по заслугам стал учителем», «Меня называют учителем», «Я отмечен званием учителя». Мы слышим теперь голос самого учителя, современника Петрарки. В его восклицаниях явно звучит гордость за себя, за такое звание. Уже это интересно. В глазах «высоколобого» Петрарки особого признания, как мы видели из письма к Дзаноби, учительская профессия вроде бы и не достойна, для рядового учителя – это общественно значимое занятие, дающее повод для самоуважения и ожидания от других восхищения собой. Именно такое отношение мы и встречаем в наставлениях Паоло Чертальдо, которые относятся как раз к времени написания диалогов. Титулование «магистр» явно почетное, иначе Радости не было бы смысла подчеркивать, что его так величают – «называют». Гордость за себя объясняется, очевидно, и тем, что удалось выучиться в университете, сдать экзамены, получить это звание.

Гуманист Петрарка и в подобном видит обратную сторону. Он весьма сатирически описывает процедуру «сдачи» экзамена на ученое звание: «Приходит к храму неразумный юноша, наставники отзываются о нем с похвалой, прославляют то ли из-за любви к нему, то ли заблуждаясь относительно его способностей. Он пыжится от надменности, народ столбенеет от изумления, знакомые и друзья рукоплещут. Самого его заставляют подняться на кафедру, и вот он, уже взирая на всех с высоты, путаясь, бормочет невесть что; старшие наперебой возносят до небес его слова, как божественные, меж тем звонят колокола, громко трубят трубы, являются перстни, запечатлеваются поцелуи, макушка покрывается круглым черным лоскутом. На кафедру поднимался глупец, а спустился мудрец. Превращение совершенно удивительное, неведомое Овидию».

Позволим себе вначале некоторые пояснения по процедуре, о которой мы кратко упоминали в начале главы при характеристике университетов. Итак, экзамен на звание, скорее всего магистра, проводился во времена Петрарки по-прежнему публично, торжественно, в особом месте, в данном случае – в храме. Он вызывал у народа то самое благоговение, которое и позволяет Радости гордо заявлять в диалоге «О звании учителя», что к его имени все добавляют титул «магистр». Потом соискателю торжественно вручаются символические атрибуты – перстень, обручающий его с наукой, и специальная шапочка. Петрарка не упомянул еще плащ, который тоже входил в состав отличительных знаков ученого, выдержавшего испытание на звание, и перчатки.

Петрарка усмотрел во всей этой процедуре лишь формальное следование традиции, не ставившее целью выявить действительную подготовленность будущего обладателя ученого звания. Потому и заканчивает характеристику едким замечанием насчет глупца, волшебным образом превратившегося в мудреца. Он, очевидно, не раз мог наблюдать подобное. Заканчивается диалог такой афористической сентенцией: «Если звание учителя незаслуженное, то оно приносит с собой две беды: и учиться стыдно, и больше видно невежество».

Правда, Разум не отрицает, что звание может быть и вполне заслуженным, хотя и не видит в этом «ничего необычного», т. е. не видит в этом повода для счастливых и напыщенных восклицаний. Контекст диалога оставляет впечатление, что учителей в эпоху Петрарки было много, в том числе, не очень образованных.

В трактате имеет место продолжение темы. В диалоге «О замечательном наставнике» разговор идет между учеником (Радостью) и его собеседником Разумом. Радость несколько раз повторяет, что у него замечательный наставник, а потом заявляет, что его наставник «наделен знаниями». Разум ни в этом случае, ни на протяжении всего диалога вообще не высказывает сомнений относительно познаний наставника. Тем самым стоящий за ним Петрарка признает, как и в письмах, что в его время встречаются образованные учителя. Ведь перед ним пример Дзаноби да Страда и подобных ему. Правда, за примерами он все-таки предпочитает обращаться к античным временам, адресуясь к таким греческим философам и наставникам, как Сократ и Платон, или более поздним греческим философам вроде Кратиппа, жившего в I в. до н.э., и Цицерона. При этом Петрарка не идеализирует и античных наставников, приводя оценки Горация, который ничего не мог вспомнить о своем учителе, кроме того, что «тот пускал в ход розги» (речь идет о некоем Орбилии), или Цицерона, который «не захотел бы, да и не смог прославить своего наставника похвалами».

Пафос диалога в том, что по-настоящему ученый и талантливый наставник может стать примером, что его знания «могут быть полезными ученику, но не могут стать предметом хвастовства для него». Здесь Петрарка выходит на одну из главных тем его гуманистической концепции, к вопросу о славе и личных усилиях всякого человека для личного развития и самосовершенствования.

Целый ряд примеров из рассматриваемого диалога доказывают, каких высот человек может достичь и вовсе без наставников, насколько может превзойти их при помощи самостоятельных усердных занятий. Среди имен – любимый Вергилий, и уже названный выше Платон, который «гордился наставничеством Сократа, однако его превзошел, и то, чему он выучился сам, принесло ему большую славу».

В других диалогах на тему учитель и ученик к этим примерам добавятся еще три, очень разных: древнегреческий философ Эпикур (III в. до н.э.), «у которого вовсе не было наставника», знаменитый и знакомый нам Отец церкви Августин, который даже с учением Аристотеля справился «без всякого наставника», и Бернар Клервоский (1090–1153). По рассказу Разума-Петрарки, Бернар, средневековый богослов, моралист и мудрец изучил в лесах и полях без чьих бы то ни было наставлений те науки, в которых он превзошел всех своих современников. Как гуманист пишет, «наставниками его были только дубы и буки».

Не менее колоритен и «портрет» ученика. Диалог «О замечательном ученике» продолжает тему ученик-учитель, только теперь Радость-учитель рассуждает о необыкновенном ученике и ждет себе славы через него. Разум по-прежнему утверждает, что «никто не сделает тебя известным, если ты сам не будешь сиять; а истинный свет идет изнутри». И мы вновь можем заметить: Петрарка не исключает, что учитель может достичь славы как ученый человек и талантливый наставник, что «свет» может сиять и в душе представителей этой профессии. И мы вновь думаем о таких, как Дзаноби да Страда или Донато Альбанцани. Учениками своими, о которых ведет речь Петрарка, они вправе гордиться.

Перед нами довольно схематичный портрет «отличника», нарисованный учителем: он юный, не без способностей, многообещающий, замечательный, очень известный, высокородный, знатный, великий, питает уважение к наставнику, любит его, могущественный. Вот каково счастье учителя: заполучить способного, да еще и знатного ученика, который бы относился к учителю с уважением.

Но есть и портрет «плохого» ученика. Приведем только основные характеристики: неспособный, упрямый и надменный, грубый и наглый, самонадеянный, твердолобый, жестокосердный. Петрарка пишет не дидактический диалог, он констатирует в разговоре реалии времени. Поэтому о «перевоспитании» речи нет, разве что о помощи неспособному, дабы подготовить его к добрым занятиям. Апеллируя к названию диалога – «Об ученике неспособном, но надменном», – он пишет, что даже лучшие учителя в таких случаях бессильны: «Все, кто когда-либо жил, и будет жить, и сейчас живет, как бы ни были они прославлены своими добродетелями и ученостью, – не могли и не смогут воспламенить ни один ум, если в душе ученика нет хоть какой-то искры, которая попала бы на хороший горючий материал и которую могло бы раздуть дыхание наставника».

Петрарка изобразил два «полюса». Миниатюры того времени рисуют нам, надо полагать, «середину». На них изображаются как усердные, так и не очень мальчики. Нерадивых в присутствии остальных стегают розгами – со всего маху или слегка – либо по голой спине, либо по голому заду, либо через одежду. Усердные что-то сосредоточенно читают, кто-то один в это время стоит около учителя – либо показывает написанное, либо слушает его замечания. Учитель, если нет в руке розог, дает пояснения, сопровождая их указывающим на текст или поднятым вверх пальцем. Есть и рисунки с занятиями девочек: одна из них учится читать, держа в руках Псалтирь.

Семь свободных искусств в изображениях городского времени. Получить представление об отношении города к наукам и школе можно и через изображения семи свободных искусств. В каких только жанрах они ни представлены: миниатюры, фрески, станковые картины, рельефы, статуи. Они сопровождают также тексты рукописных и печатных учебников. Одна из самых знаменитых миниатюр XII в., которую почти всегда приводят при рассказе о семи свободных искусствах, украшает, как и еще 300 картинок, сочинение французской настоятельницы монастыря по имени Геррада Ландсбергская. Она составила иллюстрированную энциклопедию «Сад радостей» (1175) на латинском языке, где есть и статья о средневековых науках. Сочинение имело широкое распространение, могло попасть в том числе и в Италию. Оригинал сгорел, но успели снять копию, которая и имеет ныне хождение. Геррада изобразила семь свободных искусств в виде дам, одетых в длинные платья разных цветов, каждую даму поместила в круглый «лепесток» – арку галереи монастырского дворика, а все арки заключила в большое кольцо. На «верхушке» рисунка – грамматика. Это одетая в красивое строгое платье красно-золотого цвета дама, на голове легкий капюшон, в одной поднятой руке книга, во второй – розги. Дальше круг изображенных «искусств» идет от ее левой руки. Риторика в синем платье, в левой руке она держит раскрытую надвое доску для письма, правая рука поднята, в ней что-то вроде инструмента для письма. Диалектика изображена в трехчетвертном развороте, на левой руке голова лающего пса, правая поднята до пояса и указывает на надпись. Дальше по кругу – музыка, красивая светловолосая дама в красном платье и с кифарой, а рядом подвешены на арке еще два инструмента – орган и лира. Далее – арифметика в строгом синем платье, обеими руками она держит полукруглый инструмент. У дамы-геометрии, похожей платьем и прической на музыку, в обеих руках землемерные инструменты, дама-астрономия в платье цвета синего неба правой рукой указывает на звезды, левой держит золотого цвета сосуд или инструмент. В верхней части второго, центрального круга, к которому как к сердцевине сходятся «лепестки» – царица-философия. В его нижней части – Сократ и Платон.

В итальянских городах тема семи искусств будет присутствовать в соборах, например, в виде благородного вида мраморных статуй (с книгами в руках) центрального пояса кафедры главного собора в Сиене, выполненных знаменитым Николо Пизано во второй половине XIII в. Во Флоренции их дважды повторят в виде рельефов на колокольне Джотто, поднявшейся рядом с главным собором города Санта Мария дель Фьоре, в виде большой фрески, выполненной Андреа Бонайуто в Испанской капелле доминиканского собора Санта Марии Новелла (XIV в.), и еще одной большой фрески для виллы Торнабуони, написанной Сандро Боттичелли (XV в., ныне в Лувре). Они «присутствуют» также на флорентийских свадебных сундуках (кассоне).

Такая популярность сюжета лучше всего свидетельствует, что образование было одной из главных общественных и семейных ценностей рассматриваемого времени.

* * *

В пространстве раннего Ренессанса, как показано в данной главе, важность образования была ясна уже «поколению отцов и дедов» первых ренессансных гуманистов и их современников. Необходимость в образованных людях была обусловлена экономическими, правовыми и культурными потребностями города, активизацией внутренних и внешних политических связей, задачами управления и пр. Не менее важен был и престиж города. Широкая постановка дела образования, о которой шла речь, таким образом, относится к достижениям города, составляет его гордость. И она приумножается талантливыми выходцами из таких школ. Не случайно во времена Боккаччо Флоренция всеми силами старалась открыть свой университет, чтобы молодые люди могли получить еще более широкое образование.

Однако с точки зрения содержания образования и учителя, и школа в значительной мере продолжали ориентироваться на традицию. «Классические» тривиум и квадривиум составляли основу образования в грамматических школах, а сами школы вполне утвердились как составной компонент городской жизни, по крайней мере в Италии.

Потребность в практической, деловой и торговой осведомленности породила школы счета, абаки, выросшие рядом с грамматическими школами. Иными словами, сдвиги имели место в виде создания параллельных форматов школьного образования.

Традиционность сказалась также в том, что большая часть учителей рассматривали свой труд как ремесло, которое ограничивалось воспроизведением привычного круга знаний, а сами знания по-прежнему считалось допустимым «вбивать» в учеников не только при помощи слов, но и розог, ферул и т. д. Ремесло учителя в глазах самых разных групп общества не всегда выглядело почтенным и престижным. Однако и в школах XIV в. находились учителя, впитавшие новые веяния времени; они обращались к серьезному изучению латинских авторов, стремились добавить в свои программы значительные познания в области римской истории и культуры. Мы увидим дальше, что такие учителя становились первыми проводниками зарождающейся ренессансной поэзии и прозы, этической и исторической литературы в широкие круги общества. Новое продолжало сочетаться со старым в эпоху всего раннего Ренессанса, однако шаг за шагом трансформировало школу и самих учителей.