Текст книги "Счастливая девочка"

Синие Ноги и ангел

Звенит звонок, Бабуся открывает дверь, и в прихожую входят Синие Ноги. В нашу комнату я уже не добегу, потому что я на кухне – и я сразу залезаю под стол.

Я не люблю Синие Ноги. Бабуся сказала, что она наша Прабабушка. Я долго думала это слово и решила, что Прабабушка – это Бабушка, про которую просто рассказывают, а у меня есть своя, наша Бабуся. И ещё, эта Прабабушка так говорит, как будто плохо поёт!

Синие Ноги и Бабуся идут на кухню – я всё вижу из-под стола.

– Деточка, выходи, – говорит Бабуся. – Прабабушка пришла!

А я не хочу её видеть и слышать… но Бабуся этого не знает.

– Выходи, деточка, выходи, вылезай из-под стола, мы тебя видим, – говорит Бабуся.

Я залезаю в самый угол и вся сжимаюсь – тогда меня, может, будет не видно.

– Иди сюда, Нинусенька, иди, мое золотко, дай я тебя обниму-поцелую! – говорят Синие Ноги.

А я не могу выйти, не могу вылезти, потому что мне очень не хочется, чтобы меня обнимали и целовали Синие Ноги.

– Вылезай сейчас же, чертёнок ты эдакий, – говорит Бабуся и сама смеётся.

Я очень удивляюсь: Бабуся никогда не называла меня «чертёнком».

– Да что ты, Надёнка, – сердятся Синие Ноги, – что ты, разве можно ребеночка, ангельскую душу, чертёнком называть?!

– Мама, пойдём в столовую, – говорит Бабуся, и они уходят.

Я совсем не понимаю, что такое «надёнка» и про какую «маму» говорила Бабуся, но я смотрю из-под стола и всё вижу! Сначала они заходят в нашу комнату – там Синие Ноги будут обнимать и целовать Анночку. Как только они выходят из нашей комнаты и входят в столовую, я вылезаю из-под стола, бегу в нашу комнату и залезаю в стенной шкаф. Но двери пока не закрываю, а то там очень жарко.

– Ты в шкафу будешь сидеть? – спрашивает Анночка.

Она сидит на своей кровати с утёнком Тимом.

– Да, – говорю я, – только дверь закрывать не буду.

Я сижу на полу в стенном шкафу и разглядываю нашу комнату – она мне очень нравится, особенно комод, на нём стоит красивая высокая лампа. Мамочка говорит, что это китайская лампа для ночи, она стояла ещё в её детской комнате, потом там стоит немножко некруглое зеркало – оно стояло раньше, не знаю когда, у Бабуси. И ещё там стоит большая белая раковина – Бабуся прижмёт её к моему уху и говорит: послушай, послушай – там море шумит! А я ничего не слышу! Я всё разглядываю и про всё думаю, Анночку тоже разглядываю, она похожа на красивую картинку. Анночка говорит: по коридору кто-то идёт! Я быстро закрываю дверцы шкафа – сразу становится темно и жарко, темно мне не важно, но жарко мне не нравится! Я долго терплю, потом уже не могу и немножко открываю одну дверцу – и тут Анночка открывает обе дверцы. Я спрашиваю:

– Синие Ноги ушли?

– Ушли, – говорит Анночка.

Она меня уже как-то выпускала из шкафа. Она такая умная и хорошая, ведь ей нет ещё двух лет. А я уже совсем взрослая – скоро будет мой день рождения, мне будет четыре года. Бабуся идёт мимо нашей комнаты на кухню, смотрит на меня и качает головой. Я иду за ней и спрашиваю:

– Бабуся, почему Синие Ноги так долго?

– Деточка, деточка, ну почему ты свою Прабабушку называешь Синие Ноги?! У неё совсем не синие ноги, а длинная синяя юбка.

Мне кажется, что Бабуся немножко сердится.

– Всё равно ноги синие, – говорю я и вдруг вспоминаю про «ангельскую душу», так Синие Ноги сказали, и как Бабуся говорит, что у неё ангелы на душе поют, когда она слушает, как мы поём хором. И я спрашиваю:

– Бабуся, а что такое «ангельская душа»?

Бабуся мне долго рассказывает про ангелов и ещё про что-то, и я понимаю, что ангелы очень хорошие, красивые и много хорошего делают для людей. Бабуся говорит:

– Ты немножко подрастешь, и я тебе ещё много чего расскажу!

– Спасибо, Бабуся, – говорю я и иду в столовую.

Я Мамочку давно не видела – мы завтракали, и больше я её не видела. Иду мимо нашей комнаты. На маленьком стуле Анночка сидит с утёнком Тимом. Она куда-то смотрит и немножко улыбается. Я останавливаюсь, смотрю на неё, она меня не видит и сидит – совсем-совсем не шевелится. И вдруг я понимаю: Анночка – ангел! Я прохожу мимо нашей комнаты, останавливаюсь около двери в столовую, думаю про это. И вдруг я думаю: Анночка – ангел… но это немножко скучно!

День рождения – 20 ноября 1940 года

Я открываю глаза – светло, ничего не понимаю, потом слышу: кто-то шепчется. Я приподнимаюсь. Рядом с кроватью, с подушкой, стул стоит – на нём много мешочков, завязанных красивыми ленточками, а на своей кровати Анночка сидит. И она кричит:

– Поздравляю тебя, Ниночка, с днём рождения!

И Эллочка кричит:

– Поздравляю с днём рождения!

Тут я понимаю: ведь у меня сегодня день рождения – мне сегодня стало четыре года. И стул стоит рядом, а на нём подарки. Но вчера ведь здесь никакого стула не было?! Я знаю: у нас дома очень много волшебства!

– Спасибо, спасибо, – говорю я.

Сажусь, машу Эллочке рукой, а она куда-то смотрит. И вижу: Анночка тоже куда-то смотрит – они обе смотрят туда, где окно. Я поворачиваю голову… О-о-й! Под окном стоит блестящая, чёрная с чем-то красным и золотым лошадка-качалка. Я понимаю: это тоже подарок, только он стоит там, потому что на стул поставить нельзя. Я смотрю на неё, ещё сказать ничего не успела – Эллочка раз-раз-раз, в ночной рубашке и босиком уже сидит и качается на лошадке. Я ложусь лицом к окну и смотрю, как Эллочка качается на лошадке-качалке. Анночка тоже смотрит.

А Эллочка так здорово качается – высоко-высоко, раздва, раз-два! Мы с Анночкой смотрим, а Эллочка качается – раз-два, раз-два, раз-два, ТРЕСК… и качалка ломается. Анночка начинает плакать и сквозь слёзы стонет:

– Ты зачем Ниночкин подарок сломала?

А мне почему-то совсем не жалко лошадки-качалки. Я думаю: ну хорошо хоть Эллочка покачалась. Приходит Мамочка, я так рада её видеть и кричу:

– Ма-моч-ка! Она обнимает меня, целует и говорит:

– Поздравляю тебя, моя родная, ненаглядная девочка! Сажает меня к себе на колени и тут видит Эллочку на сломанной качалке. Мамочка говорит строгим голосом:

– Эллочка, ты взрослая девочка, тебе уже почти семь лет, ты что, не понимаешь…

Но дальше я сама не поняла. А Эллочка очень расстроилась, и я говорю:

– Давайте подарки смотреть!

Приходит Бабуся, поздравляет меня, целует, обнимает – у неё такие тёплые мягкие руки. Все собираются у меня на кровати, а Папа на работе, сейчас мы будем разворачивать по очереди каждый мешочек, развязывать красивые ленточки и думать: а что же там в мешочке?! Анночка ещё всхлипывает, я говорю:

– А лошадку Папа починит – он очень любит всё чинить этой палкой, от которой противно пахнет!

– Это паяльник! – смеётся Мамочка.

Новый год – 1941-й

Я сижу в Красном уголке за большой тряпкой. Тряпка висит от самого потолка, и тут нет этого яркого-яркого света, от которого я не могу открыть глаза. А на ярком свету стоит большая, очень большая ёлка, и около неё все выступают – говорят стихотворения, поют, после этого всем дарят новогодние подарки. А за ёлкой, в темноте, сидят все родители и хлопают. Подходит Эллочка и спрашивает:

– Ты почему здесь сидишь?

Я говорю:

– Там очень свет яркий!

Она говорит:

– А где твой подарок?

– Нет, – говорю.

– А ты что, не выступала? – Она так удивилась, что у неё глаза стали широкие-широкие.

– Не выступала. – И я на неё хочу строго посмотреть, как иногда Мамочка смотрит, чтобы она меня не тащила на этот яркий свет, но у меня ничего не получается, она берёт меня за руку и говорит:

– Как же я пропустила… пойдём скорее, тебе надо выступить, а то начнётся хоровод и ты останешься без подарка!

– Не надо подарка, – прошу я.

– Надо! – говорит Эллочка. – Спой что-нибудь.

– Не хочу им петь, – сержусь я.

– Тогда скажешь стихотворение. – Эллочка начинает тащить меня на свет.

– Я не помню ничего, – говорю. Мы уже на свету. Эллочка говорит:

– Глупости, ты знаешь очень много стихотворений.

– Она ставит меня около ёлки и говорит тихо:

– Расскажи «Курица-бездельница». – И быстро уходит.

Я начинаю: «Курица-бездельница, сколько тебе лет? А она в ответ говорит и сердится – года ещё нет!» Я не люблю это стихотворение, просто так не люблю, и мне кажется, что оно для совсем маленьких, но теперь ничего не поделаешь – придётся рассказать до конца. Я быстро рассказываю до конца, слышу, как мне хлопают, из-за ёлки выходит женщина и даёт мне блестящий мешочек, я говорю «Спасибо», отхожу к стенке и удивляюсь, почему я раньше не могла смотреть на этот свет, а сейчас могу. Вижу – Эллочка тащит Володьку из нашего подъезда, он очень глупый и смешной. И слышу, как Эллочка говорит:

– Ты что, совсем ничего не умеешь делать?!

– Ничего не умею, – говорит Володька.

– Тогда изобрази что-нибудь, ты же во что-нибудь играешь, – строго говорит Эллочка, отпускает его руку и быстро уходит.

Володька стоит – и такое у него глупое лицо, что хочется хохотать. Вдруг он поднимает не очень высоко руки, хмурится, надувает щёки – и как побежит по кругу около ёлки, и как завоет: «У-у-у!» Бежит и воет, и подвывает, и немножко наклоняется то туда, то туда. Все смеются и хлопают, и мне тоже сразу видно, что это самолёт. Он несколько кругов пробежал и остановился, и все ему хлопали, и пришла женщина, и подарила ему подарок. А я в это время немножко сержусь на Эллочку. Я знаю столько хороших стихотворений: «Мишка, Мишка, как не стыдно, вылезай из-под комода…», и «…В лес поедем к бабке Мирл по кривой дорожке», и «Он весел и счастлив от пят до макушки…», и много других, а она эту глупую курицу вспомнила!

Я разглядываю ёлку, она очень большая и очень красивая! И у всех весёлые лица. «А теперь хоровод», – кричит Эллочка, она очень умная, и мне кажется, что она здесь лучше всех!

Она подбегает ко мне, хватает мой подарок, он куда-то девается, хватает меня за руку, я хватаю за руку Володьку, он тоже кого-то хватает за руку – нас очень много, получается большой хоровод, и мы все бежим, бежим, бежим, взявшись за руки!

И всё вокруг мелькает и сверкает – это так хорошо!

В коробке

Сейчас пойду и посмотрю на куклу с закрывающимися глазами. Мне её подарили, я на неё тогда смотрела, и положила обратно в коробку, и поставила в шкаф. А сегодня я про неё вспомнила – надо посмотреть.

Иду, открываю шкаф, вынимаю коробку, ставлю на пол. Сняла крышку коробки – она там лежит с закрытыми глазами, мне это не нравится! Я сажаю её – она открывает глаза, у неё длинные ресницы, красивые волосы, красивое платье, но что-то у меня в груди не так. Я опять кладу её – она закрывает глаза. Тогда я быстро её поднимаю и ставлю на ноги, а на ногах у неё носки и туфли, я в тот раз это не видела. Она стоит на ногах с открытыми глазами, а я держу её за обе руки, потому что Мамочка сказала, что с ней надо обращаться аккуратно – она очень «бьющаяся»!

Я смотрю на неё, держу её за руки и не знаю, что с ней делать?! Сажаю её в коробке – она непонятно куда смотрит, а ресницы у неё, как у Анночки, длинные и наверх загибаются.

Когда я первый раз её смотрела, Мамочка спросила меня: «Тебе она нравится?» Я думала-думала и не знала, что сказать. Мамочка засмеялась и сказала: «Ты иногда её вынимай, посади и смотри – вдруг она тебе понравится!»

Отхожу немножко назад и смотрю на неё – она ведь не совсем кукла, потому что у неё глаза открываются, как у нас, но она совсем не живая девочка. Это, как Лиса делает, – обман! Я подхожу к коробке и быстро кладу куклу – она закрывает глаза, и тогда я сразу закрываю коробку крышкой! Сажусь на пол рядом с коробкой и думаю: почему мне всё это не нравится? Она лежит сейчас в коробке с закрытыми глазами. А вдруг она лежит с открытыми?! Немножко поднимаю крышку коробки и подглядываю туда – она лежит неподвижно и глаза у неё закрыты. Не хочу больше – потом посмотрю!

Ставлю коробку обратно в шкаф, теперь надо куда-нибудь залезть или попрыгать. Иду прыгать на Эллочкиной «атаманке», прыгаю и вижу: в углу сидит Эллочкин Тигрёнок, мне он нравится! Слезаю с «атаманки», бегу к навалке и беру своего Барбоса – он очень хороший! Залезаю с ним на Бабушкину кровать и глажу его, а когда его гладишь, руке очень хорошо!

У моего Барбоса есть короткий хвост, если его повернуть в сторону, то Барбос тихо рычит. Но Бабуся говорила, что нельзя кошек и собак дёргать за хвост – им больно! Я никогда не трогаю Барбоса за хвост, я просто его обнимаю и глажу. Я знаю, что он – игрушка, и я его люблю, а он любит меня. Вот и всё!

Извинение

– Ниночка, извинись перед Папочкой, скажи, что больше не будешь, – просит меня Анночка.

– Нет, – сержусь я, – не буду извиняться!

– Ну, пожалуйста, извинись! – просит она, руки к груди прижала, а на глазах слёзы.

Я не люблю, когда она плачет, – мне её жалко, очень жалко, но извиняться я не хочу – за что извиняться, я не знаю! Не понимаю! Папа опять про это: «Ты, Мартышка, очень плохо себя ведёшь!» Я ему что-то сказала, не помню что. Он тоже что-то сказал, я тоже что-то сказала – совсем всё это было неинтересно и непонятно! А теперь надо извиняться! Не буду!

– Ну, Ниночка, пожалуйста, я придумала – тебе ничего не надо говорить! – Она так руки крепко на груди сжала, и слёзы, и улыбается.

Я удивляюсь и спрашиваю:

– Как это – «ничего не надо говорить»?!

Она очень обрадовалась и рассказывает:

– Папочка сейчас в столовой, сидит на своём месте, ты войдешь, а я буду сзади идти, буду держать тебя за платье, он меня не заметит, ты к столу подойдешь, а я скажу: «Папочка, извини меня, я больше не буду!», а ты будешь только ротик открывать.

Я смотрю на неё и удивляюсь – какая она умная, ведь ей только что исполнилось два года! Я думаю: но мне-то уже четыре года, и для меня это, наверное, «ужасная глупость», как говорит Эллочка, но мне жалко Анночку – она же ангел!

– Ладно, – говорю, – пошли!

Она так обрадовалась, что захлопала в ладошки, и мы пошли в столовую. Дверь в столовую закрыта, я встала перед дверью, Анночка сзади взяла меня за платье, я смотрю назад – она даже немножко присела, чтобы её было не видно. Молодец! Идти не хочется, но надо. Я быстро и сильно толкаю дверь – она открывается, и мы заходим в столовую. Папа сидит на своём месте, и Мамочка сидит на своём месте – они пьют чай. Увидели нас, и у них стали такие странные лица! Я подхожу к столу, кладу руку на стол, сама не знаю зачем! Смотрю на Папу, он тоже смотрит на меня большими-большими глазами. Анночка дёргает меня за платье и говорит из-за моей спины: «Папочка! Извини меня, я больше не буду». А я не могу открыть рот – раньше думала, что открою, а сейчас не открываю, не могу, тоже не знаю почему. Папа смотрит на меня очень большими глазами, а я смотрю на Мамочку – она то откроет глаза, то закроет, то откроет, то закроет. И в комнате что-то булькает. Анночка дёргает меня за платье и тащит назад. Мы идём спиной назад, выходим в коридор, и я закрываю дверь в столовую. Немножко стоим, я слышу – Мамочка хохочет.

Анночка спрашивает:

– Ты ротик открывала?

– Нет, – говорю, – не открывала.

– Почему? – удивляется она.

– Не знаю, – говорю, – но всё хорошо, пойдём в кубики играть!

– Пойдём! – радуется Анночка.

Мы идём в детскую, достаем кубики, а я думаю: Мамочка с Папой часто смеются, говорят о чем-то и смеются. Мамочка сейчас смеётся, а почему Папа не смеётся?!

Волшебство

У нас дома очень много волшебства, особенно у Мамочки!

Она играет на рояле. Идёт в столовую, закрывает дверь. А я тогда бегу к двери, тихо-тихо немножко её открываю, сажусь на ящик для сапожных щёток у нас под вешалкой и слушаю, как Мамочка играет, – это волшебство! Она так играет, что у меня всё в груди распухает.

Потом, она танцует! Она кружится, прыгает, летает по комнате или по траве на даче – это волшебство, я знаю, что люди летать не могут, мне Мамочка сказала, что люди летают только в сказках, но мне кажется, что она летает!

Она рисует нам все картинки, какие мы только попросим, рассказывает нам сказки, которые нигде не написаны, поёт с нами, учит Эллочку играть на рояле, а меня научила считать до ста!

Она надевает шляпу – я тогда сажусь в прихожей на ящик, в котором лежат щётки, и смотрю. Мамочка смотрит в зеркало, трогает шляпу – Мамочка такая же и шляпа там же. Опять смотрит в зеркало, опять трогает шляпу – опять Мамочка такая же и шляпа там же, а она всё трогает и трогает. Потом говорит: «Вот теперь хорошо». Целует меня и уходит – это тоже волшебство!

У Бабуси тоже много волшебства. Она читает нам сказки! Она так интересно читает, что, когда она говорит «Ну всё, детишки, на сегодня всё», мы начинаем громко-громко её просить: «Ну, Бабуся, ну, пожалуйста, почитай ещё немножко!» Она смеётся, качает головой и обязательно ещё читает. И когда она читает, я всё это вижу и слышу: как плохие гуси-лебеди летят, как печке жарко и как девочка Лялечка – так Эллочкину подругу зовут – одна гуляет, только с куклой, и на Таврической улице вдруг увидала слона!

Бабуся нам поёт! Она так поёт, что хочется, чтобы она пела и пела. Мне очень надо её потрогать, когда она поёт, потому что мне всегда кажется, что это не наша Бабуся, а кто-то другой! Но я не могу это сделать почему-то. Думаю, сейчас потрогаю, а потом не трогаю. Это – волшебство!

Иногда ночью я просыпаюсь, а Бабуся меня поит вкусным тёплым молоком – это тоже волшебство, я тогда не кашляю.

У Папы есть два волшебства. Железная дорога – он все рельсы соберёт, поезд на них поставит, потом все вагоны поставит, и они все друг за друга хватаются, все соберёт-соберёт, мы с Эллочкой положим в вагоны, что мы хотим, и поезд поедет, а я сделаю одну «аварию» – мне Папа разрешает, а Эллочка сердится. Это большое волшебство! И ещё с Папой можно летать на велосипеде – это волшебство!

И у Эллочки есть волшебство – она умеет говорить «по-немецки»! Она ходит в «группу», там Марта Густавовна с ними гуляет и говорит «по-немецки». Мамочка говорит, что скоро и я буду ходить в эту группу. Но мне не хочется, потому что я не люблю ходить, а люблю бегать.

Анночка – ангел, это тоже волшебство!

У меня нет никакого волшебства. Я люблю всегда что-нибудь делать – и мне нравится придумать что-нибудь другое. Сейчас я хочу сделать, чтобы всё лежало и стояло не так. Я иду в нашу комнату и ставлю танк на бок, и корабль на бок, и пушку кладу на бок – это очень интересно, они стали совсем другие! Эллочка сидит на своей кровати и читает. Поднимает голову, смотрит на меня и на все, как стало. Говорит:

– Поставь, как было!

Я не понимаю, почему ей не нравится?

– Почему? – говорю.

Она встаёт с кровати, идёт и ставит их, как они были раньше.

Я говорю:

– Почему? Я хочу, чтобы всё было по-другому!

А она говорит:

– Нет, танк не может лежать на боку, и корабль тоже, и пушка так не стреляет!

А я говорю:

– Мне хочется, чтобы они лежали на боку, зачем ты их поставила обратно?!

И я опять кладу их на бок, а Эллочка говорит:

– Не смей их класть на бок! – И опять их ставит, как было, и сердится, и говорит:

– Иди к Маме и спроси у неё, может ли танк лежать на боку? И корабль тоже.

Я очень сержусь, бегу к Мамочке и кричу:

– Ма-моч-ка-а! Я хочу, чтобы танк лежал на боку!

Мамочка сидит за столом в другой комнате и пишет, я подбегаю к ней. Мне жарко, я сержусь и кричу:

– Ма-моч-ка-а! Я хочу…

– Нинуша, сядь! – говорит Мамочка.

Я сажусь на стул рядом с ней, мне уже не так жарко, но я сержусь и только хочу спросить, а Мамочка говорит:

– Знаешь, Нинуша, ты очень похожа на меня.

Я от радости так удивилась, что ничего не могу сказать. Я так хочу быть похожа на Мамочку, и она говорит, что я на неё похожа!

– И ещё, Нинуша, – говорит Мамочка, – мы с тобой очень похожи на твоего Дедушку!

Дедушка – это мой папа.

– А где он? – спрашиваю.

– Его с нами здесь нет, но мы – ты и я – очень на него похожи, мы все очень «вспыльчивые»!

Мамочка объясняет мне, что такое «вспыльчивые»: это когда ты очень сердишься, тебе вот помешали что-то сделать – и ты сразу сердишься, кричишь, машешь кулаками, топаешь ногой и говоришь: нет, нет, нет!

– А что же делать, – спрашиваю я, – если я иногда так сержусь, что мне даже хочется… кого-нибудь поколотить?

– Это очень просто, – говорит Мамочка вдруг очень тихо, и я начинаю очень тихо дышать, – только это будет наша тайна, согласна?

– Да! – Я тоже говорю очень тихо.

– Как только ты очень рассердишься и тебе захочется топать ногами или кого-нибудь поколотить, – и тут Мамочка говорит каким-то другим голосом, как будто волшебство начинается, – ты сразу говоришь себе: «Нинуша, сядь!»

– А-а-а… это будет волшебство? – спрашиваю. Я так рада, что мне даже в груди что-то мешает.

– Да, это будет твое волшебство, только твое волшебство! Вот слушай, – говорит Мамочка, – если ты вдруг очень рассердишься и тебе захочется топать ногами и махать кулаками, ты быстро скажешь про себя, обязательно не вслух, потому что это волшебная тайна, её никто не должен знать, ты скажешь себе: «Нинуша, сядь!» И тебе сразу станет прохладно, ты сразу перестанешь сердиться и просто будешь разговаривать – ты умная девочка и всегда обо всём сможешь договориться.

– Даже с Эллочкой? – спрашиваю.

– Почти со всеми можно договориться! – смеётся Мамочка.

– Спасибо, Мамочка! – Я бегу в нашу комнату. Помню, что у меня есть волшебство, и говорю: – Мамочка сказала, что… со всеми можно «договориться», но… – Я не знаю, что сказать дальше, и стою как глупенькая.

– Договориться! – Эллочка пожимает плечами. – Ты уже взрослый человек, тебе уже че-ты-ре года, и прекрасно ты понимаешь, что танк, пушка и корабль должны стоять, а не лежать на боку!

– А я хочу, чтобы всё было по-другому и чтобы они все лежали на боку! – кричу я.

Приходит Мамочка:

– Девочки, как дела?

– Я хочу, – кричу я и топаю ногой, – чтобы всё лежало на боку!

Мамочка начинает смеяться, даже хохочет, снимает очки и глаза вытирает. Мы с Эллочкой очень удивляемся, а Мамочка вдруг ко мне наклоняется, смеётся громко, а говорит тихо:

– Нинуша, сядь! Ой-ой-ой! Я забыла про свое волшебство!

Я наклоняю голову, чтобы Эллочка не увидела, не услышала и не узнала мою тайну, и тихо-тихо, про себя, говорю: «Нинуша, сядь!» Потом смотрю на Эллочку, она смотрит на меня, и я говорю – мне даже кажется, что немножко похоже на Мамочку говорю:

– Ну ведь можно… «договориться»!

– Договориться?! – У Эллочки глаза стали тонкие-тонкие.

– Нам с тобой договориться? О чём?

Я не знаю, с чего начать, ну вот я скажу: «Я хочу, чтобы всё было по-другому» – и что будет? И вообще, я не знаю, что такое – «договориться».

– Эллочка, – говорит Мамочка, она уже перестала смеяться, – как ты считаешь, вот танк, корабль, пушка – они настоящие, с ними можно воевать?

– Ну, Мамочка, – возмущается Эллочка, – конечно, они ненастоящие! Это игрушки!

– А где они у вас ночуют? – спрашивает Мамочка.

– За шкафом, – говорю я, – там у нас все игрушки ночуют.

– Там, по-моему, очень мало места, – говорит Мамочка, – значит, все игрушки лежат друг на друге?

– Да, – говорю я, – это «навалка».

– Вот и прекрасно, – радуется Мамочка, – значит, они и днём могут немножко полежать на боку. Эллочка, как ты думаешь?

– Пусть лежат! – Эллочка пожимает плечами и закидывает голову.

– Я пошла. – Мамочка машет нам рукой и выходит из комнаты.

Я кладу пушку, корабль и танк на бок – смотрю на них, а Эллочка берёт книгу на колени.

Думаю: надо у Мамочки спросить, что такое «договориться»?

Как хорошо – у меня теперь тоже есть свое волшебство. Но волшебство трудное!