Текст книги "Завещание"

Я подготовлюсь, думал он. Я выучу язык и стану таким же, как они.

У Олли и Еевы было четверо детей в возрасте от двух до десяти лет, имелся небольшой коровник на пятнадцать коров и пара акров земли. Они были лестадианцами, как и все братья и сестры Пентти, и Лаури знал, что это означает, что у них в доме нет ни алкоголя, ни радио, ни телевизора. Больше он ничего не знал ни о них, ни об их религии. Но кое-какие воспоминания у него все же остались, и он запомнил, что они были добры к нему и Ринне, и еще помнил их немного смешную манеру говорить по-фински – не так, как говорят в Хельсинки, а еще смешнее, словно им было непривычно произносить все эти звуки, – и его немного удивляло, когда они приглашали их к себе в гости. Приезжайте к нам на летние каникулы, мальчишки, говорили они. По мнению Лаури это звучало крайне заманчиво, но ведь лето – пора сенокосов, и тут уж никак нельзя отлынивать от работы, – неважно, сколько тебе лет. Так что все приглашения остались в прошлом. Но теперь-то ему разрешили поехать! В общем, все складывалось просто замечательно. Воитто, которому как раз исполнилось восемнадцать и он неделю назад получил водительские права, всю дорогу смешил брата. Лаури даже успел застать Ееву, прежде чем Олли отвез ее в больницу, и та объяснила ему все, что он должен знать, глядя на него своими влажными светло-голубыми глазами, и дети – те вели себя так послушно, не шалили, не капризничали, не то, что его собственные братья и сестры, совсем наоборот, – такие тихие и воспитанные, вот только ни слова не знали по-фински.

Впрочем, Лаури даже обрадовался такому повороту событий, углядев в нем прекрасную возможность попрактиковать свой шведский, о беглом владении которым он мечтал каждый божий день.

Олли тоже был добр к нему – не то, что Пентти, хоть внешне они и сильно походили друг на друга. Только Олли почти на двадцать лет младше своего брата, и у него более вытянутое лицо, но в остальном те же черные волосы, черные глаза и такой же смех. С той лишь маленькой разницей, что смех Олли никогда не вызывал у Лаури тревогу или смущение.

Шел последний день перед его возвращением домой, он провел у дяди целых две недели, и назавтра рано утром Олли намеревался забрать Ееву из больницы и по их возвращении, примерно в районе обеда, должен был приехать Воитто и отвезти Лаури домой. Больше он не мог там оставаться, если хотел, чтобы его подвезли, поскольку Воитто получил повестку из военкомата, и на следующий день ему надо было отправляться служить в армию.

Лаури уложил детей и вымыл посуду, оставшуюся после ужина. После чего отправился в коровник, где Олли чистил цедилку, встал там у окна и замер, глядя наружу. На дворе стоял январь, было холодно и темно, но в доме весело трещали поленья в печке. На Лаури были его коричневые брюки из вельвета, которые он носил все время, и вязаный оранжево-коричневый свитер, который он наполовину унаследовал, наполовину стащил у Анни. Его темные волосы успели немного отрасти и теперь локонами спадали вдоль шеи, доходя до самых плеч, и он чувствовал себя просто замечательно, стоя вот так возле окна и глядя на запорошенные снегом шведские поля. И тут он ощутил на себе взгляд Олли.

– Ты нам здорово помог, Лаури Калева, – сказал тот.

– Спасибо, но мне это только в радость. И отличная возможность попрактиковаться в шведском.

– Ты был почти таким же прилежным, как моя жена, а ведь тебе всего четырнадцать лет. Это просто невероятно. Пути Господни неисповедимы.

Лаури кивнул. Олли смотрел на него своими мягкими, добрыми глазами.

– Я бы хотел тебя как-нибудь отблагодарить.

– Мне ничего не нужно, я уже просто рад тому, что смог помочь. И потом, ваши дети такие воспитанные!

Лаури рассмеялся.

– Не то, что мои дикари.

– Подойди и сядь сюда, Лаури Калева, – сказал вдруг Олли и похлопал себя по коленям.

Лаури уставился на него, внезапно засомневавшись. Чего это он такое удумал? Сидеть на коленях, словно маленький ребенок, скажут тоже. Да еще в холодном хлеву, со всеми этими коровами вокруг.

– Ну же, просто подойди.

Олли снова похлопал по своим коленкам, большим и широким, под стать рукам. Глаза добрые, улыбающиеся.

Лаури медленно приблизился. Олли взял его и посадил к себе на колени. Стало страшно и волнительно одновременно. Заныло в паху, и Олли притянул его к себе поближе, так близко, что Лаури совершенно отчетливо почувствовал, как что-то напряглось в брюках у дяди.

– Вот так, Лаури Калева, – сказал дядя и довольно вздохнул, когда попа Лаури прижалась к его выпуклости. – Совсем не страшно.

А потом он поднял Лаури перед собой и прижал его к стене коровника теми же самыми руками, которые еще вчера складывались в воскресной молитве и брали чашку с церковным кофе.

– Нет, – попытался вырваться Лаури, но его лицо оказалось прижато к шершавому дереву, и слова остались без внимания.

Олли не собирался останавливаться.

Лаури услышал, как он одной рукой возится со своим ремнем, а второй в это время нежно надавливает и гладит его по спине и попе.

Дядя попытался расстегнуть вельветовые брюки Лаури, но был настолько возбужден, что ему не удалось этого сделать, и все закончилось тем, что в своем яростном желании оттрахать тело четырнадцатилетнего племянника он просто сорвал с того штаны, и кнопки разлетелись во все стороны.

Лаури помнил боль, потому что дядя грубо вторгся в него без всякой смазки, и охвативший его ужас, но где-то позади всего этого крылось и удовольствие, которым он на тот момент не смог сполна насладиться, но к которому потом возвращался всю свою взрослую жизнь, как к неистощимому источнику фантазий и наслаждений.

После того, как все закончилось, Олли даже боялся поднять на Лаури глаза. Казалось, ему было очень неловко за то, что он сделал, и он ни слова не сказал своему племяннику.

Ни тогда, ни после.

Пробормотав что-то похожее на извинения, Олли исчез в доме, а Лаури опустился на колени и долго сидел так в темноте, с голой задницей и с жующими сено коровами вокруг. Он не плакал. Несмотря на боль, он ощущал в себе странный душевный подъем, словно то, что с ним сейчас произошло, стало окончательным доказательством того, что он полностью справился со своим заданием. Причем так же хорошо, как Еева. Лаури смог почти полностью заменить ее. Коровы окутывали его своим теплым дыханием, и боль понемногу проходила.

Когда он вернулся, в доме было темно и тихо. Лаури неслышно проскользнул в туалет и вымылся, стараясь не шуметь и каждый раз задерживая дыхание, чтобы не дать боли прорваться наружу случайным криком, всхлипом или стоном.

После случившегося у Лаури еще несколько недель болела задница и кровоточил анус, когда он ходил в туалет. Но выбросить коричневые вельветовые брюки у него рука не поднималась, поэтому он просто запихнул их подальше в шкаф.

(В тот раз рак пощадил Ееву, но она все равно скончалась от него спустя пятнадцать лет.)

* * *

Уже начинало смеркаться, когда Анни добралась до дома Хелми. Ей пришлось провести в больнице больше времени, чем она рассчитывала. Эско пытался поговорить с ней, но она слишком устала и с трудом воспринимала его бессвязную болтовню о Пентти и том дне, когда произошло несчастье. Помимо всего прочего он рассказал Анни о том, что видел в коровнике, но она особо не прислушивалась к его словам. Потому что понимала: если Пентти действительно так болен, как утверждает Эско, то этот снежный ком уже не остановить. И все это выльется в проблему. Которую обязан будет кто-то решить. А Анни не хотел быть этим кем-то. Не сейчас.

– Не знаю, о чем он думает, и к чему все это ведет, но он всецело за маму, если та вздумает разводиться.

Хелми рассмеялась. Смех у нее вышел какой-то удивленный.

– Он серьезно?

– Серьезнее некуда.

Анни пожала плечами. Ей не хотелось об этом думать, вот почему она поехала к Хелми, несмотря на поздний час и то, что ей до смерти хотелось обратно в Аапаярви. Она просто хотела хоть ненадолго отвлечься и ни о чем не думать. Анни прихлебывала кофе, он был горячим и пах так же вкусно, каким она запомнила его еще ребенком, до того как сама начала его пить.

– Они никогда не разведутся.

Хелми помешивала кофе ложечкой – перед этим она сыпанула в него чуть ли не полпачки сахара и теперь пыталась его растворить. Кофе выплескивался наружу и стекал по бокам чашки, оставляя светло-коричневые подтеки, но Хелми, казалось, ничего не замечала. На кухне, неуклюже ступая своими ножками и позевывая, появился Малыш Паси, и Анни откинулась на спинку кухонного диванчика, радуясь возможности ненадолго отвлечься и выкинуть все мысли из головы. Или хотя бы сделать вид, что выкинула.

* * *

То, что произошло в туалете во время стоянки автобуса, сильно повлияло на Лаури и его сексуальные отношения. Это была торопливая анонимная встреча, и после нее часто или почти всегда именно Лаури принимал любовь, которую ему давал кто-то другой, чаще всего – более зрелые мужчины.

Он примечал их, этих солидных отцов семейств, и пытался все про них разнюхать. Для него это было как спорт. Чаще всего он зависал вместе с Анни и ее приятелями, но иногда отправлялся кутить со своими коллегами с парома, ведь они были такими же, как и он сам: молодые парни без предрассудков и тормозов – так же, как и он, предпочитали большие города, любили места, где можно быстро подзаработать и вечеринки допоздна. Именно на этих вечеринках Лаури обзавелся своими первыми сексуальными партнерами. При этом мужчин, с которыми он не спал, а просто оставался друзьями, все же было большинство.

Вот так – с друзьями, сестрой, работой, деньгами и свободным отношением к вопросам секса, – Лаури легко и беззаботно проживал свою жизнь-мечту. Узнав о беременности Анни, он ощутил разочарование, но постарался скрыть его от сестры, а поскольку она сама не казалась особо заинтересованной в ребенке или в том, чтобы ее парень переехал к ней жить, то ему было сложно решить, то ли не обращать на это событие внимания, то ли, наоборот, отнестись к нему со всей серьезностью.

Парень у Анни был красивым. По-настоящему красивым. Лаури считал, что он даже слишком красивый для Анни. Но по непонятной причине Анни вела себя так, словно все наоборот – словно это не он, а она имела возможность выбирать. А такого быть не должно.

Его сестра казалось безразличной по отношению к другим людям и, в частности, к мужчинам. Не потому, что она предпочитала женщин, вовсе нет. Просто, по мнению Лаури, Анни вообще была неспособна на глубокие чувства. В ней почти отсутствовала сексуальность. Не знай он сестру, он бы подумал, что у нее между ног ничего нет – ни вагины, ни пениса. Ровное место, как у куклы.

Точно, она и напоминала ему куклу Барби. Высокая и стройная, с притворной улыбкой на тонких губах. Но с острыми локотками. Ее кожа почти всегда оставалась бледной – как будто кровь, текшая по ее венам, была почти прозрачной, словно разбавленное молоко.

Лаури нравилось жить с сестрой, но, не смотря на то, что он прожил в Стокгольме уже больше года и научился очень многому из того, чему собирался научиться, когда в первый раз приехал в город, – например, пользоваться эскалатором, делать заказы в ресторанах или размахивать волосами, – Анни все равно постоянно во всем была впереди него, отчего казалось, что этот город всегда будет больше принадлежать ей, чем Лаури. Многие из его приятелей-геев говорили о Копенгагене, утверждая, что это еще более свободный и декадентский город, чем Стокгольм, так что где-то там, на заднем плане, постепенно зрела мыслишка когда-нибудь перебраться туда.

Со временем Лаури начал презирать все финское, но из-за своей работы на паромах был вынужден и дальше ежедневно разговаривать с финнами, а потому, чем дальше он окажется от родины, тем более обновленным сможет стать.

А теперь Анни отправилась на Рождество домой.

Лаури накупил вина, сыра, мармелада и выбрал самый лучший сорт маринованных вишен, и теперь предвкушал, как будет расхаживать по пустой квартире в одних трусах и мягком шелковом халате Анни, слушать музыку и наслаждаться одиночеством.

Он собирался быть свободным всю неделю и не видеться ни с одной живой душой, чтобы потом, с началом нового года, снова взойти на паром. Но первый же день отдыха не оправдал его ожиданий: в районе обеда неожиданно раздался звонок в дверь. Не собираясь ни перед кем извиняться за свой вид, Лаури открыл, одетый в одни лишь трусы и халат сестры, и удивился, увидев стоящего на лестничной площадке Алекса.

– А Анни нет дома, – сказал Лаури и поджал губы – он выучился этой манере у одного своего старшего приятеля и находил ее весьма элегантной, даже решил включить ее в процесс работы над собственным обновлением.

– Да, я знаю, но я подумал, что…

Из внутреннего кармана пальто Алекс выудил бутылку вина. Его глаза блестели.

– Я тут подумал…

Алекс улыбнулся, и Лаури, которому прежде никогда не было дела до этой улыбки, внезапно почувствовал, как покраснели щеки, когда он нечаянно оказался в ее лучах.

– Заходи, раз ты знаешь волшебный пароль, – пригласил Лаури и рассмеялся притворным смехом, который тоже должен был стать частью его нового облика, лихорадочно пытаясь при этом понять, что же здесь делает Алекс.

Алекс и Лаури были знакомы, частенько выбирались куда-нибудь в город, но никогда вдвоем, а всегда только с Анни и ее приятелями по работе. Алекс работал в «Золотом мире» в старой части города, и они могли свободно разговаривать о чем угодно, получая даже некоторую долю удовольствия от такого общения.

– Ты, наверное, хочешь спросить, что я здесь делаю, – начал Алекс, когда они сели на диван и налили себе по первому бокалу «Кьянти». – Я бы тоже хотел это знать. Я вот тут подумал…

Он снова сделал паузу.

– Ты знаешь, что мы ждем ребенка?

Лаури кивнул.

– И что ты об этом думаешь? А впрочем, ладно, не отвечай. Но вот кто действительно должен ответить или, по крайней мере, высказать свое мнение, так это твоя сестра. Анни.

Только сейчас Лаури заметил, что у Алекса заплетается язык. Должно быть, он заявился к нему уже подвыпившим. Его темные волосы в беспорядке свешивались на лоб, а взгляд блуждал где-то очень далеко. Лаури промолчал.

– Она сама ничего не говорит. Молчит, словно в рот воды набрала. Я не знаю, чего она хочет. И потом она курит. Беременная и курит! Она хоть понимает, чем это грозит?

Он отпил большой глоток и прикурил новую сигарету от старой. Лаури смотрел на руки Алекса, они были ухоженными, с длинными гладкими пальцами. Руки, которые никогда не держали лопаты и не принимали роды у коров. Красивые руки.

– Она все знает, – сказал Лаури. – Просто моя сестра не слишком хорошо умеет выражать чувства.

– Но она хоть понимает, что я тоже в этом замешан? Что я отец!

И Алекс, всплеснув руками, откинулся на подушки. Лаури рассматривал мужчину, сидящего сейчас у него на диване. Он действительно был красив – с большими, почти круглыми, темными глазами и ямочкой на волевом подбородке. Темные волосы спускались чуть ниже плеч, и Лаури внезапно заметил, что на самом деле он уже начал лысеть. А еще у Алекса была красивая улыбка, но сейчас он не улыбался.

Он так трогательно смотрел на Лаури, что-то в его взгляде напомнило ему коров. Этот взгляд словно говорил: «Помоги мне».

– Просто это же Анни, ты должен понять, ее так воспитали. Если бы ты только знал, в каких условиях мы росли.

– В деревне? Ну, так многие люди родом из деревни.

– Да, но дело не только в этом. Нас же так много. В нашей семье так много братьев и сестер, и долгое время только мы были друг у друга. Если бы у тебя был брат или сестра, ты бы понимал, насколько можно помешаться друг на друге, но по-другому никак нельзя.

Алекс кивнул, но по нему нельзя было сказать, что он в самом деле понял или это что-то объяснило ему.

– Все люди ссорятся, кричат, дерутся, а потом как ни в чем ни бывало снова идут дальше. Мы с моим братом ссорились как сумасшедшие. Дрались даже! По нескольку раз в неделю!

– Но нас было очень много. И потом, наши родители, их не назовешь слишком умными. Особенно отца.

– Все родители безумны.

– Тебе просто сложно понять, что это значит, когда в семье очень много детей. А ведь Анни всегда была старшей. Я думаю, она много боролась, чтобы оставить прошлое позади, а теперь у нее самой вот-вот должен появиться ребенок, и тут уж волей-неволей начинаешь вспоминать собственное детство…

Алекс перебил его. Его глаза были полузакрыты, движения замедленны.

– Я тоже думаю о своем детстве. И мне бы хотелось, чтобы многое в нем оказалось иначе.

Он резко распахнул глаза и уставился на Лаури, словно только сейчас осознал, что тот был рядом с ним.

– Я и не знал, что вас так много.

– Точно. Нас двенадцать. Или четырнадцать. Это смотря как считать.

– Расскажи.

И Лаури рассказал. Обо всех. За все это время Алекс не проронил ни слова, лишь сидел, откинувшись на спинку дивана, и потягивал вино. Лаури несколько раз прерывал свой рассказ, чтобы убедиться, что он не уснул. Но каждый раз Алекс делал жест рукой – небольшое круговое движение пальцами, словно он держал сигарету – мол, продолжай, ради Бога, продолжай. Когда Лаури кончил рассказывать ему обо всех братьях и сестрах, живущих и умерших, о родителях и ферме, Алекс снова поднял на него взгляд.

– И что же мне теперь делать? Поехать туда?

– Нет! Я вовсе не думаю, что ты должен это делать. Это не поможет тебе завоевать ее сердце.

Лаури представил Алекса в кожаном пальто и замшевых ботинках на занесенных снегом проселочных дорогах. Его пробрал смех.

– Я думаю, ты должен дать ей немного личного пространства. Подожди, пока она сама не вернется к тебе.

Алекс погрустнел.

– Не знаю, смогу ли я.

Лаури что-то невнятно замычал, его утомил этот разговор, он устал, что вечно все всегда крутится вокруг Анни. Даже когда ее нет рядом – все равно, все только и говорят о ней. Он поднялся и поставил пластинку «Super Trouper». Сделал под музыку несколько танцевальных па, осторожно и стыдливо виляя бедрами. Алекс этого даже не заметил, все сидел и думал, о ней, об Анни. Лаури вздохнул и шмякнулся обратно на диван. Какое-то время они сидели в тишине, курили и пили вино, пока снаружи сгущались сумерки и фортепьянные аккорды плавали по комнате, навевая красивую меланхолию. Чистый женский голос неожиданно поразил Лаури прямо в сердце, он почувствовал себя нехорошо.

 
Tell те does she kiss, like I used to kiss you?
Does it feel the same when she calls your name?[9]9
  Скажи мне, целует ли она тебя так, как целовала тебя я? / Чувствуешь ли ты то же самое, когда она произносит твоё имя? (англ.). Из песни группы «ABBA» «The winner takes it all» («Победитель получает все»).


[Закрыть]
 

Лаури не знал, откуда взялся в нем этот внезапно проснувшийся инстинкт разрушать, уничтожать те красивые вещи, что попадались ему на пути. Быть может, это было что-то врожденное, что-то в крови? Он уже умел, несмотря на свой юный возраст, напиваться до частичных провалов в памяти, – состояние, в котором он время от времени оказывался, когда приходил в себя после черных снов, где он видел самого себя совершающим поступки, от которых волосы вставали дыбом, поступки, которые, он знал, были заложены в нем, но которые, будучи трезвым или менее пьяным, ему бы даже в голову не пришло совершить.

Этой ночью с ним творилось нечто подобное. Только не во сне, а наяву.

Лаури ощущал, как собственная аура привлекательности буквально обволакивает его, и он чувствовал, что Алекс хочет, пусть не его, но какую-то его часть точно – он хочет получить доступ к Анни, а у Лаури это было, и это заставляло его почувствовать себя желанным.

Алекс заснул на диване, не отдавая себе отчета в том, что обнаружил на краткий миг просветления затуманенного алкоголем сознания, как Лаури едва удержался, чтобы не заняться с ним оральным сексом, с ним, с Алексом, отцом ребенка его сестры. Лаури поднял голову, но голова мужчины лежала запрокинутой на спинке дивана и, хотя его тело отвечало на прикосновения, ничто не указывало на то, что он проснулся. Лаури тут же понял, что это было ошибкой, большой ошибкой, что он едва не совершил непоправимое. Перед глазами возник образ Анни, которая всегда заботилась о нем, позволила ему жить в своей квартире, дала ему все, идеальная Анни. Внезапно он почувствовал пальцы, запутавшиеся в его волосах, и воспринял это как знак согласия. Лаури продолжил начатое, пока не ощутил знакомую судорогу и не почувствовал во рту вкус, тоже знакомый. Вконец осмелев, он ожидал чего-то, пусть даже сам не зная чего, но только не того, что Алекс будет продолжать спать.

Алекс проспал весь половой акт.

Тошнота вновь накатила на Лаури, на этот раз сильнее, и он всхлипнул пару раз, чувствуя, как хорошо знакомый вкус спермы комом встает в горле, а слезы жгут глаза. Он ушел в свою спальню, где запер дверь и, упав в постель, провалился в черное небытие. Где-то вдалеке стучали и звонили в дверь, верещал телефон, но он продолжал спать. Он спал, пока на улице снова не стемнело, тогда он встал и напился молока прямо из пакета, чего ему не разрешалось делать, когда Анни была дома, и помочился в раковину на кухне, чего ему и подавно не разрешалось делать, после чего пошел и снова рухнул в постель.

Он знал, то, что он сделал, гораздо хуже всего того, что он делал раньше, потому как это словно совершить насилие над самим собой, оборвать ту ниточку, которая связывала их, но он не мог отмотать ленту назад, он мог только попытаться жить с этим дальше.

Когда Лаури, наконец, снял трубку, откуда-то издалека до него донесся голос Хелми.

– Где ты был? – накинулась на него сестра. – Мы тут уже все обзвонились.

Он пробормотал в ответ что-то уклончивое, но она кажется его не слушала.

– Ладно, плевать, лучше выслушай, что произошло.

Ее голос дрожал от возбуждения, словно она собиралась преподнести ему по-настоящему аппетитную сплетню, насквозь пропитанную бедой и злорадством. Хелми порой ведет себя как старая бабка на завалинке, подумал Лаури с отвращением. Не то, что он – big city boy. Мальчик Большого Города.

Когда она замолчала, Лаури немного устыдился своих мыслей. Ему стало ужасно жаль Арто. Он мысленно представил себе детское тельце и исходящий паром кипяток, и увиденное причинило ему почти физическую боль.

– Так когда ты приедешь?

– Зачем? Я не собираюсь…

Он был удивлен ее вопросом.

– Но Арто лежит в больнице!

– Так врачи же говорят, что он поправится…

– Да, но… Лаури!

– Я не могу приехать, у меня работа.

– Подожди, с тобой хочет поговорить Анни.

– Нет, не надо, я не хочу с ней разговаривать!

Но Хелми уже исчезла, и он услышал, как старшая сестра перехватила трубку. Он это даже скорее почувствовал, чем услышал, и тут же ощутил, как его горло сжалось в тонкую соломинку и ему стало трудно дышать.

– Лаури, сейчас же езжай домой.

Едва он услышал голос Анни в трубке, как события субботней ночи моментально всплыли у него в мозгу, и Лаури понял, что его битва проиграна, даже не успев начаться.

– Я не знаю, получится ли отпроситься, – промямлил он, уже понимая, что у него нет выбора – надо ехать.

– Речь идет не только об Арто. Есть еще кое-что, Лаури.

Анни внезапно понизила голос, словно не хотела, чтобы Хелми ее услышала.

– Вот как?

– Я чувствую, что должно произойти что-то ужасное.

Отпроситься было несложно, желающих работать в Рождество и на Новый Год хоть отбавляй: недавно приехавшие провинциалы и просто одиночки, которые оставались в городе, чьи улицы внезапно пустели. В такие дни больше платили, да и выпивка была куда лучше. Так что Лаури в тот же вечер сел на автобус до Хапаранды, отыскал себе местечко в самом конце салона и прислонился к окну.

Он чувствовал себя измученным. Стыд жег его изнутри. Он не знал, как будет теперь смотреть в глаза сестре.

* * *

Анни разбудил треск будильника Пентти в соседней комнате. Она сразу догадалась, что сейчас половина пятого утра, потому что в это время нужно доить коров – из года в год, все семь дней в неделю. Это было столь же неизменно, как молитва в церкви, и она поняла, что уже не сможет заснуть. Несмотря на то, что поздно легла и что Онни, который спал рядом с ней, кричал во сне, Анни уже и не помнила сколько раз, так что больше она спать не собиралась, во всяком случае, этой ночью уж точно.

Она лежала и прислушивалась к звукам в доме: как отец занимался своим утренним туалетом, одевался, варил кофе – все как обычно. Анни оставалась в постели, пока не услышала, как открылась и закрылась входная дверь и следом заскрипел мерзлый снег под резиновыми сапогами. После чего встала.

Анни бросила взгляд на себя в зеркало. Выглядела она уставшей. Она и была уставшей. С тех пор, как она приехала домой, усталость постоянно одолевала ее. Точила как жук-короед. Она ни с кем не могла поделиться с тем, что рассказал ей Эско, потому что знала, что тогда будет, знала, чего от нее все ждут.

Эско был почти на четыре года старше Анни, но во многом они были как близнецы – настолько близки они были когда-то. И пусть даже они больше не были близки сейчас, связь между ними все равно осталась, равно как и то чувство ответственности, которое они делили. Именно они всегда вместе выступали третейскими судьями в спорах братьев и сестер. Имели право хвалить и наказывать, и Анни понимала, что в связи с той информацией, которую Эско обрушил на нее, на ней теперь лежит обязанность собрать вместе всех сестер и братьев, изложить факты и помочь им сделать то, что нужно.

Анни все это знала, но делать не хотела. Не могла. Она смотрела на свою кожу, такую тонкую, что та, казалось, едва прикрывала ее щеки, ноги и грудь, будто последний оставшийся слой, который в любой момент может испариться, бесследно исчезнуть, оставив ее уязвимой и беззащитной перед окружающим миром. Я займусь этим потом, хотела она сказать. Как будто ей хотелось точно так же разобраться и со второй проблемой, которая росла и вынуждала ее покупать новую зимнюю одежду.

Потом, потом.

Но некоторые вещи нельзя отложить на потом. Их не вернуть обратно, если они уже успели набрать свой ход, А Анни была уже большой девочкой, а потому делала то, что следует делать, и не роптала. Поэтому она встала, разожгла плиту, сварила кофе, накрыла завтрак и разбудила сестер с братьями. И когда снаружи рассвело, и все дети поели и оделись, и вся посуда была вымыта, и обед приготовлен, и еще тысячи мелких дел были улажены именно так, как они и должны быть улажены, она села за руль пикапа и поехала в город. Чтобы собрать семью и привезти ее домой.

* * *

За ним приехали Анни и Хелми. На заднем сиденье машины сидел Малыш Паси, и смотреть в чьи-то глаза оказалось совсем нетрудно.

Для этого нужно было просто сделать пространство внутри себя достаточно маленьким и, как говорится, водонепроницаемым, чтобы ничего не выплыло наружу и не попало внутрь, и тогда все шло вполне неплохо. Если не думать о том, что причиняет тебе боль, то как будто ничего и нет. К тому же у него было достаточно времени обдумать все в автобусе и выработать план.

Он продолжит работать на паромах еще пару месяцев. Максимум. После чего уедет. Лаури собирался оставить Стокгольм и перебраться на юг. Он слышал о паромах, курсирующих между Мальмё и Копенгагеном. Путешествия эти были короче, да и сами суда куда меньше и сновали туда и обратно целыми днями. То есть жить подолгу на борту не требовалось. Его приятели на все лады расхваливали Копенгаген, называя его раем на земле. Там даже селиться необязательно: если хочешь, можешь преспокойно жить в Мальмё. И датский язык не такой уж трудный: главное – помнить, что все датчане говорят так, словно у них хуй во рту, как выразился один его друг Джимми.

Но сейчас Лаури сидел на заднем сиденье рядом с Малышом Паси и своими старшими сестрами впереди и прислушивался к их разговору.

Время пришло, говорили они.

Близится полномасштабный развод, считала Хелми.

Анни была убеждена, что Сири никогда не бросит Пентти – для матери нет ничего такого, чего бы она не смогла ему простить.

– Всегда есть что-то, – настаивала Хелми. – В конце концов, есть предел и ее терпению.

Анни пожала плечами – увидим. Лаури чувствовал на себе ее взгляды в зеркальце заднего вида и старательно их избегал. Но краем глаза продолжал следить за сестрами, понимая, что они что-то задумали.

Но что за драма приключилось на этот раз?

Все дело в том, что у Лаури была довольно интересная особенность: с тех пор, как он перестал ходить под стол, он научился интуитивно понимать, о чем стоит беспокоиться, а что пройдет само. На это раз ему хотелось нырнуть и залечь на дно, переждать, пока все не уляжется, после чего он сможет снова выбраться на свободу и поплыть куда угодно, главное – подальше от этой чертовой родни.

В деревушке Аапярви все было по-прежнему. Он даже глазам своим не поверил. Все так же холодно и хреново. Анни взяла Лаури под руку, когда они зашагали к дому, – это чтобы не поскользнуться, понял он, – но, казалось, это она его поддерживает, а не он ее, что она делает это ради него, и что он, если бы действительно захотел, то смог бы вообразить, будто она этим жестом прощает его, пусть даже не знает, за что, но прощает, просто так, на интуитивно-инстинктивном уровне.

Все братья и сестры были в сборе. Арто тоже должны были скоро привезти домой из больницы. Близился Сочельник и все братья и сестры в этот день собирались быть дома, в первый раз за много лет.