Текст книги "Герой из убежища"

– Ладно, пойдём к нему, – вздохнув, решил Тимур.

– Дружище, его точно дома нет, он сегодня должен был куда-то поехать с мамой.

– Может, не уехал. Ничего, прогуляемся, – настоял Тимур, пожав плечами.

Юра Новиков жил в квартире пятиэтажного дома, находившегося в пятнадцати минутах неспешной прогулки от нас. Свернув с нашей улицы, мы вышли к автомобильной дороге, перебежали её, не обращая внимания на сигналивших водителей.

Найдя длинную веточку, мой брат начал то волочить её по земле, то слегка бить ею по кустам, росшим вдоль дороги. Он шёл молча, погруженный в свои мысли, и каждый раз переспрашивал, когда кто-то из нас к нему обращался. Таким я видела его впервые, и меня это всё больше начинало волновать, но допытываться я не хотела. Я подумала, как бы отреагировал дедушка. «Оставь его, ему надо прийти в себя», наверняка сказал бы он и улыбнулся. Я как будто улыбнулась ему в ответ, и как раз в этот момент ко мне повернулся брат и его лицо тоже на мгновение засияло.

Мы подошли к дому Юры, когда он с шумом выбежал из подъезда, а вслед ему кричала мать, тряся кулаком. Это была полненькая, энергичная женщина, голос которой можно было услышать за несколько кварталов. На ней был потрёпанный халат, из волос торчали бигуди. Выпалив всевозможные ругательства, она некоторое время сверлила сына взглядом, а затем ушла к себе, продолжая что-то бубнить.

Юра как ни в чем не бывало улыбался во весь рот. Его светлые, слегка вьющие волосы торчали во все стороны. Мятая футболка была то ли слишком застиранной, то ли грязной. Но несмотря на неряшливый вид и крики матери, он как всегда казался самым счастливым мальчиком на свете.

Юра с матерью жили вдвоём в крохотной квартире. Его отец уехал на заработки в Москву, когда Юра был ещё младенцем, и появлялся крайне редко. Я, наверное, видела его всего пару раз, каждый из которых мне толком ничем не запомнился. Я только отмечала, что Юра не был похож ни на свою вечно взвинченную мать, ни на отца с потухшим взглядом.

Как Юра мог уживаться с такой матерью и при этом оставаться жизнерадостным, любящим сыном, для меня всегда оставалось загадкой. Единственный более-менее убедительный ответ, который приходил мне в голову, заключался в том, что наедине мать и сын были исключительно нежны друг с другом, а чуть что не ладилось, это тут же становилось достоянием общественности.

– Ничего серьёзного, всё в порядке, – сияя, сказал он вместо приветствия, заметив смущенное выражение на наших лицах. Хоть это был далеко не первый раз, когда мы становились свидетелями столь бурной сцены, нам всё же каждый раз было неловко.

– Что на этот раз натворил? – ухмыльнулся Тимур.

– Да ничего, просто сказал, что матушка очень смешно выглядит с бигудями, – весело отозвался Юра. – А, я ещё, кажется, пролил чай на её платье, которое она должна была надеть в гости.

– Она явно вдохновлялась твоей причёской, дружище.

Вместо ответа Юра вооружился палкой. Тимур отобрал палку у моего равнодушного брата и атаковал первый, Юре оставалось только защищаться. Бой, пожалуй, продолжался бы очень долго, если бы Джамал не привлёк к себе внимание рыцарей.

– Может, поедим мороженого?

– Что ж, мороженое так мороженое, – немного подумав, отозвался Тимур, и бывшие рыцари, избавившись от оружия, бросились на перегонки до ближайшего ларька.

– Странный день. Всё как будто в тумане, делать ничего не хочется, в голове пусто, – немного погодя рассуждал Тимур, медленно облизывая тающее лакомство в руках.

– Не знаю, меня всё устраивает, – ответил Джамал. В отличие от своего двоюродного брата он явно наслаждался безмятежностью дня и надеялся, что в голову Тимура не будут приходить безумные идеи как можно дольше.

– Нет, так не пойдёт. Будем сидеть без дела, кушая и греясь на солнышке, можем вырасти бесполезными людьми. Всегда нужно действовать, придумывать себе занятие.

– Дай хоть поесть спокойно, – отозвалась Мардона. Её голос звучал равнодушно, словно ей не было никакой разницы, будет ли Тимур продолжать читать мораль или замолкнет, и в этом был своеобразный шарм.

– Нет, это правда. Если дать себе хоть день отдыха, ты начинаешь лениться, утрачивается способность мыслить, ты просто надеешься, что другие что-то придумают за тебя, и ты просто соглашаешься с ними, иногда даже если оставшаяся где-то в глубине тебя доля здравого смысла говорит тебе, что это неправильно.

– Даже великие люди отдыхают, и потом, Тимур, ты, кажется, забываешь, что мы не работаем, мы всего лишь дети, – засмеялся Юра.

– Это серьезнейшая ошибка! Никогда не стать великим, если считаешь себя ребёнком.

– Ну, уверен, когда-нибудь это для меня изменится, – пожал плечами Юра.

– Думаешь это так просто – понять, когда ты больше не ребёнок?

Все резко повернулись к моему брату. Он впервые в тот день вступил в разговор, однако он сказал свои слова так, будто обращался в пустоту. Мороженое струйкой текло по его рукам и капало на землю, и взгляд моего брата был опущен на белую лужицу у его ног.

– Не надо всё так усложнять, – после недолгой паузы сказала Мардона, обращаясь к Тимуру, – У тебя есть целое лето, чтобы дни напролёт упражнять свою гениальность на нас.

Мы доели мороженое, но игры никак не складывались. Даже Тимур окончательно растерял свой энтузиазм и сидел, лениво бросая камешки, валявшиеся у ног. У всех на лицах было полное безразличие. Только мой брат, казалось, упорно размышлял о чём-то, но своими мыслями он не делился.

– Может, телевизор пойдём смотреть? – вздохнув, предложил Тимур.

– Не думаю, что сейчас показывают что-то интересное,– ответила Мардона.

– Всё интереснее, чем сидеть с вами. Вот Искандар, ты почему так приуныл?

Мой брат не отвечал. Он настолько погрузился в свои мысли, что потребовалась окликнуть его три раза, прежде чем он отреагировал.

– Я устал. Пойдём по домам отдыхать.

Мы все застыли от такого внезапного предложения моего брата. Но ещё больше мы удивились тому, как совершенно не сопротивляясь, мы поплелись обратно на свою улицу. В первые в жизни мы добровольно вернулись домой пораньше на обед, и даже никому из взрослых не пришлось нас звать.

Стояла невыносимая жара. В такую пору, казалось, в нашем посёлке совершенно безлюдно. После обеда я лежала у себя в комнате, надеясь, что мой брат окликнет меня и предложит какое-нибудь увлекательное занятие. Но его всё не было слышно, и я, уткнувшись в стену, проводила пальцем по узору на ковре, висевшем над моей кроватью.

Раздался осторожный скрип ворот. Я вскочила с кровати так быстро, будто ждала этого сигнала. Я не успела разглядеть из окна, кто вышел на улицу, но была уверена, что это был мой брат. Чтобы не услышала моя мать, спавшая в соседней комнате, я на цыпочках спустилась по лестнице и бесшумно вышла во двор.

Меня пробрала дрожь. Кошмары прошлой ночи ещё не отпустили меня, и я засомневалась, стоит ли выйти одной. Но солнце, от которого, казалось, всё плавилось вокруг, приободрило меня, и я решила, что русалки в такое время не будут выплывать из арыков.

Брата не было видно. «Наверное, он успел свернуть за угол», подумала я и побежала в том направлении. И тут я лицом к лицу столкнулась с Сабиной, которая возвращалась из музыкальной школы.

– Вы видели моего брата? Он пошёл в сторону футбольного поля? – не поздоровавшись, спросила я Сабину и сразу осеклась, вспомнив, как дедушка всегда подчеркивал важность приветствия.

– Нет… Что-то случилось? А где все?

Я объяснила Сабине, что мы все устали и разошлись по домам, не уточнив, почему я вдруг решила, что мой брат снова выбрался на улицу. Не задавая больше никаких вопросов, Сабина начала тараторить про то, какое выдалось у неё занятие в тот день. В мельчайших подробностях она описывала замечания, сделанные её преподавательницей. Сабина боготворила её, хотя тогда я навряд ли могла это заметить. Единственное, что меня волновало – куда и зачем убежал мой брат, и изображать заинтересованность в музыкальных терминах мне становилось всё сложнее.

Нелегко объяснить, почему я не предложила Сабине отправиться на поиски беглеца, а вместо этого поплелась с ней в сторону её участка. Я тогда чувствовала что-то таинственно-священное в одинокой прогулке моего девятилетнего брата и не хотела, чтобы кто-то ещё знал о ней.

Дом семьи Сабины располагался в самом конце улицы ближе к полю. В отличие от нашего участка и огромной территории семьи Аскаралиевых, перед участком Умаровых были не прочные бетонные стены, а лишь проволочное невысокое ограждение. Крошечное пространство вокруг коттеджа практически полностью было занято тутовыми деревьями. На проржавевшем топчане сидел Джамал, усердно что-то прорисовывавший на тетрадных листках.

Мне ужасно не хотелось оставаться с Сабиной и продолжать разговор о её игре на фортепиано, но пока я пыталась придумать отговорку и вернуться домой или снова отправиться на поиски брата, Сабина успела забежать на кухню и вынести лепёшки с фруктами.

– Ты голодна? Могу налить тебе маставу⁵, если хочешь.

– Нет, спасибо, я уже пообедала, на самом деле мне пора… А что ты рисуешь?

Я наконец обратила внимание, над чем кропотал Джамал. Его рисунки всегда вызывали у меня недоумение. Порой они были достаточно красивы, но чаще всего Джамал, давно вышедший из младенческого возраста, оставлял на бумаге какие-то каракули.

– Пожар, – не поднимая голову, буркнул художник. Сабина улыбнулась жеманной улыбкой, которая обычно бывает на лицах матерей, когда их дети делают что-то неподобающее в обществе.

– Мне пора идти, – сказала я на этот раз более уверенно, – вечером ещё все соберёмся.

Неожиданно для меня Сабина совсем не стала протестовать. Пройдя со мной несколько метров, она попрощалась и вернулась к себе.

Дома я почувствовала, что меня клонит ко сну. После того, как я зашла в комнату брата и убедилась, что его нет, я легла на кровать и тут же заснула.

Разбудила меня мать. Наступило время поливать во дворе. Обычно этим занимался мой брат, а я подметала и расставляла подушки на топчане. Но чтобы не привлекать внимание к отсутствию моего брата, который так и не вернулся, я быстро спустилась, взяла в руки грязный шланг и начала работать.

Я успела привести двор в порядок, почистить овощи к ужину, отец должен был вот-вот вернуться с работы, а брата так и не было видно, что начало не на шутку меня беспокоить. Я ходила босиком по прохладному, влажному асфальту, проверяла по несколько раз, каждый ли миллиметр коснулась вода, полит ли каждый цветочек, аккуратно ли лежит каждая подушка. Моя мать вышла с подносом с едой. На улице послышались шаги, и я не могла разобрать, взрослый это человек или нет. Не зная, кого бы я предпочла увидеть в эту секунду, моего отца или брата, которого тут же увидела бы мать, я поспешила забрать у неё поднос, чтобы она быстрее вернулась на кухню к приготовлению оставшейся еды.

Наружная дверь скрипнула и во двор осторожно вошёл мой брат. Передав поднос мне, моя мать подошла к брату и начала кричать:

– Ты что, не заходил домой?! Всё это время был на солнце, просто невероятно! Весь горишь, всё лицо в веснушках! – с отвращением закончила моя мать.

Мой брат умыл руки, и даже не взглянув на меня, залез на топчан. Моя мать вынесла столовые приборы и чуть ли не швырнула их на стол.

Вернулся с работы мой отец, вымыл руки и тоже приступил к ужину. На наше тихое приветствие он едва кивнул.

Как и всегда, все ели молча. Мой брат ел быстрее обычного и явно хотел смыться из-под сверлящих глаз матери как можно скорее.

– Куда это ты собрался? На улицу больше не выйдешь, – грозно сказала мать, когда мой брат осторожно спускался с топчана.

– Он что-то натворил?

– С утра где-то шлялся на солнце.

Мой брат переминался с ноги на ногу, ожидая вердикт. Голову как обычно при разговоре с родителями он не поднимал.

– Пусть три дня из дома не выходит, – неожиданно просто сказал мой отец.

И на этом всё. Родители не поинтересовались, чем был занят мой брат, было ли это необходимо, с кем он провёл время. У нас никогда не было перечня правил, нарушение которых влечёт к наказанию. Сегодня мы могли провиниться за дело, которое вчера было вполне допустимо и на которое никто бы не обратил внимание. Моему брату и мне оставалось лишь обрадоваться, что проступок не вызвал гнев у отца, что могло привести к гораздо более серьёзным последствием, чем домашний арест на три дня.

После ужина родители ушли в зал смотреть телевизор, я убиралась на кухне. Мой брат остался сидеть на топчане с обмазанным толстым слоем сметаны, по настоянию матери, лицом. Домыв посуду, я залезла на топчан, уселась чуть поодаль от него и ждала, не начнёт ли он разговор. Он продолжал сидеть тихо, не обращая на меня внимание. Сделав над собой усилие, я пододвинулась к нему и пыталась заглянуть ему в глаза. Он отворачивался, хмурил брови, но в конце концов улыбнулся.

– Почему вы такой сегодня?

Мой брат пожал плечами и вздохнул. Ещё несколько минут он молчал, ковыряя поверхность одеяла.

– Если я расскажу тебе кое-что, ты потом никому не расскажешь? – наконец прошептал мой брат. Я активно замотала головой и широко раскрыла глаза.

– Я сегодня видел что-то очень странное, какой-то совсем необычный сон… Был внутри очень высокого, белоснежного, просторного здания, в каком никогда не бывал, и там была такая длинная лестница, я всё поднимался, поднимался, и казалось, ей нет конца…

– А потом? – брат постоянно прерывался, и мне нужно было просить его закончить рассказ.

– Потом я наконец поднялся до последнего этажа, смотрю в окно, а я уже в космосе. Пытаюсь увидеть основание здания, и не могу разобрать. А снаружи черным-черно, и звезды так близко, как я никогда их не видел… И вдруг меня кто-то позвал с другого конца зала, я обернулся, а там стояла девочка… девушка у открытого балкона…

– Похожая на меня?

– Нет… не знаю. Я не разглядел лицо. Она зашла на балкон и прям прыгнула в открытое пространство. Я хотел закричать, но потом понял, что она не упала, а спокойно плывёт в космосе и смеётся. Хотел тоже прыгнуть, но проснулся.

Мой брат никогда не рассказывал мне ничего подобного. Сердце сжималось от осознания, что он поделился только потому, что был уверен, что я ничего не пойму и забуду на следущий день. Он так нервно ковырял свои пальцы, сметана стекала у него с подбородка, и он ловил капли ладонями, от чего порой мне хотелось улыбнуться. Всё его существо говорило о том, как был важен ему этот сон, как много он для него значил. Хоть мой брат постоянно прерывался, будто сдерживал себя, я знала, что в тот момент он был открыт, как никогда, и мне так хотелось, чтобы он всегда был со мной таким.

И как замечательна была бы жизнь, если бы люди не боялись делиться сокровенным, не боялись обращаться друг к другу с открытым сердцем. Как прекрасен был мой брат в этот момент, когда не боялся осуждения или непонимания. Он был сосредоточен на том, что копилось внутри него, и в итоге, как мне показалось, был рад, что не стал сдерживать всё у себя.

С тех пор мой брат грезил о космосе, как и тысячи других советских мальчишек. Но я верила, что его мечты отличаются.

II. Красивое сердце.

Я ещё видела сны, когда услышала голос дедушки, разговаривавшего с моей матерью. Череда ярких картинок тут же сменилась моим блекло-белым потолком, и я сразу же спрыгнула с кровати и оделась. Кое-как умывшись и даже толком не вытерев лицо, я босиком побежала к топчану, где меня ждал смеявшийся дедушка.

Он поднял меня своими хоть и немолодыми, но такими сильными руками и усадил возле себя, продолжая широко улыбаться и смотреть с теплотой. Мне не требовалось, чтобы он постоянно крепко меня обнимал или что-то без конца рассказывал: его присутствия было достаточно, что чувствовать безусловную любовь такой мощи, которая не уместилась бы и в десятерых.

Через несколько мгновений прибежал мой брат. Сначала он пожал дедушке руку, а затем, рассмеявшись, обнял его. Я обрадовалась, что хотя бы с дедушкой мой брат был по-прежнему весел.

После завтрака дедушка потянулся к своей сумке и долго в ней рылся, наблюдая за нашей реакцией. Мы привыкли, что дедушка часто приносил нам подарки, но это, естественно, было далеко не самым главным, за что мы его любили.

– Что-то я перестал видеть здесь твои красивые рисунки на асфальте, надо это исправлять, – улыбаясь, дедушка протянул мне красивую коробку с мелками, такую большую, какую я никогда нигде не видела. Я хотела сказать, что родителей раздражают рисунки, но осеклась и искренне поблагодарила его.

– А ты всё ещё каждый день коротаешь время на футбольном поле, Искандар? – спросил дедушка моего брата, протягивая ему мяч, как у профессиональных футболистов.

– Наш мяч как раз сдулся, спасибо большое! – глаза моего брата светились от восторга.

– Вот уж не знаю, на футбольном ли поле любит теперь одиноко бродить мой брат, – сказала я и тут же пожалела об этом. Я не хотела ни с кем говорить об этом, но дедушка был исключением, и, возможно, мой брат сам рассказал бы ему. Но неожиданно в голову пришла мысль, что это был секрет от всех, включая дедушку.

Мой брат, который начал играться с мячом, как только получил свой подарок, после моих слов уронил его и мешкал подбирать.

– А где вы столько времени были, Дода⁶? Почему так долго не приезжали? – сменил тему мой брат.

– Я был на важной конференции в Москве, – улыбался дедушка. Он не стал допрашивать моего брата, но я точно знала, что ничто не могло ускользнуть от его внимания.

Они ещё долго обсуждали различные научные открытия и исследования, освещённые на мероприятии. Я не имела ни малейшего понятия, о чем шла речь, и удивлялась, как за три года в школе мой брат научился уверенно поддерживать разговор на такие сложные темы. Я молча проводила свой собственный эксперимент – давила пальцем в щеку дедушки, следила за тем, как она деформируется и как медленно, в отличие от моей щеки, приобретает прежнюю форму.

По воскресениям отец вставал очень поздно, но поскольку он не появлялся слишком долго, я поняла, что он позавтракал на кухне. Через некоторое время он вышел во двор и прямиком направился к выходу. Мой дедушка громко с ним поздоровался, в ответ отец коротко кивнул ему и вышел на улицу, так и не произнеся ни слова. Близился полдень, и с каждой минутой жара становилось всё более невыносимой. Я удивлялась тому, как мой отец, никогда не покидавший наш относительно прохладный двор на выходных в такое время, настолько стремился избегать дедушку, что предпочитал находиться в пекле, чем на одной территории с ним.

Дедушка весь день проводил с нами, лишь на некоторое время отлучаясь на молитву. Мы играли в мяч, срывали плоды тутового дерева, обливали друг друга водой. Аскаралиевы на выходных часто уезжали в город; в течение дня нас переодически звали гулять Умаровы и Юра, видимо, скучавшие втроём. Мы с братом выходили за двор лишь на пару минут, чтобы сообщить ребятам, что у нас дома гостил дедушка и мы были заняты. Я любила своих друзей, но когда приезжал дедушка, ничто на свете не могло заставить меня отлучиться от него. С нами он вёл себя, как наш ровесник, с энтузиазмом поддерживая любые наши затеи и ни разу не жалуясь на усталость. Я не могла представить больше ни одного взрослого, который с такой лёгкостью мог бы забыть о том, что он взрослый.

Солнце скрылось за горизонт, и дедушка зашёл в дом, чтобы совершить очередную молитву. Как раз в это время вернулся домой отец в сопровождении своих приятелей по работе. Я не испытывала к ним неприязни – наоборот, поскольку они пользовались уважением отца, мне подсознательно хотелось им нравиться. Брат же рядом со взрослыми, особенно друзьями родителей, становился тихим, замкнутым. Мы поздоровались с ними, и я тут же начала рассказывать последние выученные стихотворения. После моего выступления мужчины посмотрели на моего брата, ожидая, как бы он мог их поразвлечь, но мой брат лишь пробубнил про себя, что не знает стихи, на что один из друзей отца небрежно потрепал его по щеке.

Вышел мой мой дедушка и радушно поздоровался с каждым гостем. По выражению лица моего отца можно было понять, что он надеялся, что не застанет дедушку дома.

– Иди, скажи матери, пусть вынесет еду, – грубо сказал он моему брату.

После того, как мы помогли накрыть на топчане, мы с братом чуть поодаль переминались с ноги на ногу, не понимая, чем бы себя занять. Нам не хотелось отходить от дедушки, зная, что он скоро уедет и, вероятно, опять надолго. Дедушка сидел на топчане с мужчинами и любезно поддерживал разговор, хотя я чувствовала, что ему не было интересно. Время от времени он обращался к нашему отцу, говоря что-то на хорезмском диалекте, что, я знала, раздражало отца, не любившего рассказывать о том, откуда он был родом. Вскоре дедушка, извиняясь, встал и направился к нам. Я успела уловить на лицах мужчин недоумение по поводу того, что дедушка предпочёл их общество нам, детям, которые должны сами себя развлекать и появляться на глазах взрослых как можно меньше. Наверное, каждый из них окрестил моего дедушку чудаком, но его это совершенно не волновало: он разглядывал с нами, как раскрылись политые цветы и аккуратно стряхивал лишние капли с лепестков.

– Сейчас и на улице уже прохладно, прогуляемся?

Мы радостно кивнули. Дедушка взял меня за одну руку, мой брат – за другую, и мы медленно шли втроём к концу улицы. Было многолюдно, но мне не было бы страшно, даже если бы русалки выглядывали из арыка и что-то кричали. Меня переполняло чувство полной защищенности и непоколебимого спокойствия. Я была уверена, что находясь между дедушкой и братом, никакие чудовища, хулиганы, недоброжелательные люди, никакое зло мира не могло подступиться ко мне.

– Дорогой ишан-бобо, ассаламу алейкум, как ваше здоровье? – лучезарно улыбаясь, затараторил шедший навстречу нам Аббос-тога. Среди детей он был неоднозначной личностью, поскольку один день угощал всех яблоками, я на следующий – швырял тапками за излишний шум. Ходили легенды, что он специально ложился спать на кушетке в прихожей, а не в своей спальне, чтобы тут же отчитывать детей, которые играют, по его мнению, слишком поздно. Он жил на параллельной улице, которая была гораздо просторнее нашей, но играть там было проблематично именно благодаря Аббос-тога.

Уделив достаточно внимания Аббос-тога, который был готов стоять и общаться с дедушкой хоть до глубокой ночи, мы продолжили путь.

– Почему Аббос-тога называет вас ишаном? Что это значит? – спросил мой брат.

– Это значит, что я потомок пророка.

– То есть, мы тоже потомки пророка? Дада тоже ишан? – в голосе брата чувствовались нотки сомнения.

– Совершенно верно, – дедушка улыбался, – но это, естественно, не делает вас особенными. По сути, это ничего не означает, но я буду рад, если это в хоть какой-то степени послужит вам стимулом стремиться стать достойными людьми.

– Я хочу стать достойным, как вы.

Дедушка свободной рукой дотянулся до моего брата и ласково похлопал его по плечу.

– Безусловно, это даёт облегчение, если ты видишь в ком-то пример для подражания. Но не рвись быть похожим на кого-то. Всегда старайся видеть себя, знать, кто ты есть на самом деле. А у других перенимай их лучше качества, зная, что они им не принадлежат.

– Как это – не принадлежат? Вы добрый, значит, добро принадлежит вам.

– Нет, – дедушка рассмеялся, – никакое качество не может быть частью человека. Я могу стремиться перенимать то, что считаю правильным и должным, но даже если я буду предполагать, что стал превосходным учеником доброго человека, доброта у меня будет играть в совершенно ином ключе. Мы оба можем быть добрыми, но совсем по-разному, понимаешь? И, возможно, ни один из нас так и не будет считаться добрым в глазах Бога, а это ведь важнее всего.

– А как понять, являешься ли добрым в глазах Бога?

– Пожалуй, никак, – дедушка на мгновение задумался; или сделал вид, что задумался, как он порой делал в общении с нами. – Но во всём нужно стараться быть искренним. Не рассказывайте отцу, какие вещи мы с вами обсуждаем, а то он подует, что старик окончательно лишился рассудка, – рассмеявшись, добавил он.

– Я думаю, настало время сказок, – сказал дедушка через какое-то время, – вы ведь хотите послушать сказку?

Мы кивнули. Дедушка часто придумывал сказки находу, от чего они становились ещё увлекательнее.

– Жил-был очень достойный, добрый молодой человек по имени Искандар, – весело начал дедушка.

– Нет, не хочу слушать про Искандара. Пусть будет другое имя, – запротестовал мой брат.

– Что, не хочешь быть героем сказки? А ведь раньше любил, – добавил дедушка, обращаясь ко мне. – Ладно, жил-был Фуад. Он был очень порядочным молодым человеком, тружеником с золотым сердцем. Но его сердце, естественно, не было буквально золотым, и Фуаду казалось, что оно его подводит.

Многое успел повидать и пережить наш юный герой, и судьба, наконец, сжалившаяся над ним, предоставила ему возможность очутиться хоть и в непростой, но более размеренной обстановке. Дни напролёт Фуад проводил на поле, трудясь без устали. Хозяин ничуть не жалел его, пользуясь добродушием и кротостью работника, заменявшего десятерых. Фуад вырос сиротой, и на свете, казалось, не было ни единой души, которой он мог бы поведать свою печаль. А нашему герою правда приходилось несладко: вставал он всегда первым во всей деревне, а отправлялся на отдых последним. В течение дня у него был лишь один короткий перерыв, чтобы подкрепиться, и Фуад не успевал даже задуматься об усталости и ноющей боли.

– Кушал всего один раз в день? Он, наверное, был даже худее Ака, – засмеялась я.

Мой брат дёрнул меня за руку и попросил дедушку продолжать.

– И недокормленный, Фуад был очень крепким и сильным, прямо как твой брат, – улыбнулся дедушка. – Так и проходили дни нашего героя, но его хозяин, считая это знаком невероятного великодушия, всё же позволял Фуаду уходить с поля на полдня раз в неделю. И этот короткий промежуток времени, который Фуад еженедельно ожидал с таким нетерпением и предвкушением, каждый раз оборачивался для него тоской.

– Почему тоской? Он же был свободен, мог бы найти себе друга и поиграть с ним, – недоумевала я. Брат снова шикнул на меня.

Мы как раз подошли к концу нашей улицы и свернули в сторону широкой, где в это время было много детей. Мы встретили наших друзей, которые играли вместе с другими ребятами. Вернувшиеся Аскаралиевы первыми заметили нас, и Тимур подошёл к нам и как обычно крепко пожал руку дедушке, чего не делали другие дети, отграничивавшиеся громким приветствием. Осведомившись, прямо как взрослый, о делах и здоровье дедушки, Тимур вернулся в игру, подмигнув нам.

– Какая сильная личность – ваш друг, вот у кого бы точно не было проблем, как у Фуада, – ухмыльнулся дедушка. Он молчал ещё некоторое время, задумавшись.

– Так что было с Фуадом? – спросил мой брат.

– В свободное время Фуад гулял в окрестностях, любовался природой и наблюдал за местными обитателями. Он видел, что его окружают такие же трудящиеся люди, как он, но Фуад постоянно подмечал какие-то их превосходства, которые расстраивали его: у одного была прочная, надежная обувь, у другого – уютный дом, у третьего – весёлая компания друзей. Фуад чувствовал себя таким обделённым и одиноким. Но как я уже говорил, он был достойным молодым человеком, а значит, был способен видеть красоту. Он любил сидеть на холме, любуясь закатом, и от прекрасного вида ему было так тепло и одновременно больно на душе, но это приносило ему облегчение.

– Как что-то, от чего тебе больно, может приносить облегчение?

– У подготовленных людей такие вещи вызывают умиротворенную радость, а непривыкшие могут испытывать покалывания, которые всё же исцеляют.

Мы проходили мимо самого загадочного дома, который так сильно выделялся среди остальных в нашем посёлке. Все коттеджи были однотипные и неброские, лишённые архитектурной изюминки. Дом же, который принадлежал Джавдат-тога, был с темно-серым каменным фасадом; невысокая калитка ограждала здание, внутри которого был двор. Мы успевали его разглядеть в тех редчайших случаях, когда входная дверь была отворена. Джавдат-тога совсем нечасто покидал свою «крепость», что настораживало нас, детей. Ни об одном человеке не придумывалось и не передавалось такое количество легенд и безумных небылиц, как об этом человеке. Бывало, даже взрослые шептались о нем с каким-то загадочным видом.

Дети всегда сторонились дома Джавдат-тога, и именно тогда, гуляя с дедушкой, я приблизилась к нему так близко, как никогда раньше. Дедушка прервал свой рассказ, и я была полностью поглощена изучением дома. Я ожидала разглядеть толстый слой паутины, следы едва высохшей крови на фасаде, как передавалось из уст в уста среди ребят, но, к моему удивлению, всё выглядело чисто и опрятно.

Продолжая искать, к чему можно было бы придраться, я не заметила, как к дедушке подошёл какой-то человек и они заговорили. Я искоса взглянула на брата, изучает ли он дом так же, как и я, но он смотрел на собеседника дедушки. Обернувшись, я чуть не вскрикнула от ужаса: это был он – Джавдат-тога. Я удивилась тому, что он звучал, как ровесник моего отца, хотя Джавдат-тога издалека выглядел гораздо старше. Из его седой бороды можно было заплести косы, а на бледной коже, как оказалось, не было глубоких морщин; традиционный чапан был тщательно отглажен и необычайно изящно сидел на нем; несмотря на слухи, обе ноги, хоть Джавдат-тога и опирался на трость, были целы, и никаких стальных частей у него не было.

– Да, все мои помощники уехали, поэтому сам иду за хлебом… Ничего, никаких сложностей, худога шукур⁷, – добродушно улыбался Джавдат-тога. Его лицо, ранее казавшееся мне грозным и угрюмым, было открытое и спокойное. Прощаясь, он погладил меня по голове, от чего у меня побежали мурашки.

– Вы не хотите услышать продолжение сказки? – спросил дедушка, потому что мы долго не реагировали на его молчание.

– А Джавдат-тога достойный человек? – внезапно спросил мой брат.

– Более чем. Итак, Фуад сидел на холме, заворожённый открывавшимся видом. Безграничное небо, с каждой минутой обретавшее более глубокий, насыщенный цвет, ближе к горизонту ещё отливало нежными, сиренево-персиковыми тонами. У Фуада было тоскливо на душе, но в ту минуту его грусть обволакивало восторженное преклонение перед неоспоримой красотой.

Фуад размышлял о том, что он мог изменить в своей жизни. Вихрь мыслей унёс его так далеко, что он начал поражаться тому, как в его голове могут возникнуть подобные идеи. Красота перед глазами померкла, он словно падал в яму без дна. Голова закружилась, сердце бешено колотилось, пот струился по лбу. Внезапно недомогание прекратилось, и Фуаду показалось, что в первые жизни он мыслил ясно, хоть и то, что творилось в его уме, пугало его. Он сосредоточился на мысли, которая настораживала его меньше остальных, и пытался держать её на расстоянии от своего сознания, не давая ей себя поглотить. Но в конце концов он поддался ей. На краю деревни, у подножья гор, жила ведьма. Фуад знал, какие дурные слухи о ней ходили, но он также догадывался, что были люди, которые с помощью неё воплощали свои мечты. С твёрдым намерением отправиться к ней, Фуад вернулся в свой ночлег, чтобы отдохнуть пару часов. Так и не сумев заснуть и решив более не откладывать дело, он отправился в путь.