Текст книги "Герой из убежища"

– Прости меня, мне очень жаль, что я не додумался спросить у тебя разрешение. Я не хотел тебя задеть.

Мой брат протянул мне руку через хантахту. Я пожала его руку и улыбнулась.

– Дода, а как сделать так, чтобы мы больше никогда не ссорились? – спустя какое-то время спросила я дедушку. Мой брат рассмеялся.

– Боюсь, универсального рецепта не существует. Между людьми всегда может возникнуть недопонимание, – ответил дедушка.

– И от недопониманий невозможно избавиться?

– Думаю, это возможно только в раю, – улыбнулся дедушка.

– То есть, в раю не будет ссор? Но мы ведь останемся собой? – спросил мой брат.

– В каком-то смысле останемся собой, ты прав. Но человек в раю будет лучшей версией себя. Его идеалы объединятся с его сущностью, он будет мудрее, проницательнее, осознаннее.

– А здесь невозможно добиться такого состояния?

– Наверняка возможно. Если не забывать о чужих чувствах, витая в облаках, – дедушка рассмеялся.

По настоянию дедушки, я всё же решилась рисовать на асфальте у нас во дворе. Я любила рисовать, и получалось у меня неплохо, но у меня не было свежих идей. Всё, что я могла изобразить, было набором детских шаблонов. Я не была одержима какой-либо мечтой, как мой брат. Я позволила ему воспользоваться моими мелками, и он снова рисовал планеты и звезды. Его лицо было такое сосредоточенное, такое одухотворённое. Я отбросила мелки и села на асфальт.

– Что-то не так? Я слишком много рисую? Если хочешь, я не буду больше пользоваться твоими мелками, – сказал мой брат, заметив, что я сидела, сложа руки.

– Можно, я порисую с вами планеты?

Мой брат одобрительно улыбнулся. Я взяла в руки мел и начала дополнять его рисунки. Некоторые детали я явно портила своим неумением и неуклюжестью, но мой брат и вида не подавал, что я неудачно нагромождала его творения. Он искренне радовался тому, что я проявляла интерес к его работе и хотела составить ему компанию. В тот день я поняла, что самым ценным, что у тебя есть, можно и нужно делиться. Я дорожила своими мелками, но они могли так и остаться нетронутыми, если бы не мой брат, который готов был поделиться со мной своей самой заветной мечтой.

Ужин как обычно проходил без разговоров. Но если молчание с дедушкой было приятным, не угнетающим, то в обществе родителей атмосфера казалась напряженной. Мой отец, который рядом с дедушкой становился вдвойне раздражительным, громко стучал приборами. Дедушка никак не реагировал, его спокойствие было непоколебимо. Неожиданно мой брат прервал молчание, обращаясь к отцу:

– Можно мне купить телескоп?

– Зачем тебе? – не сразу отреагировал отец.

– Изучать звезды. Я хочу стать космонавтом.

Отец бросил на брата такой взгляд, будто он сказал нечто непристойное.

– Хватит мечтать о пустяках, занялся бы полезным делом. Ты ещё ребёнок, понятия не имеешь, сколько проблем в мире, которые требуют решения. Если хочешь чего-то добиться в жизни, надо быть серьезным человеком. Пора взрослеть и не думать о бесполезных игрушках.

– Это не пустяки. Это моё призвание, – сказал мой брат. Рядом с дедушкой он осмелел и решился отстаивать свою точку зрения. Отец смотрел на него с отвращением, как на донимающее насекомое.

– Ты хоть понимаешь, что любого в космонавты взять не могут? Что у тебя есть, какие таланты? Выражать свои мысли не умеешь, постоять за себя не можешь. Десять лет тебе почти, а мозгов нет.

Мне было тошно слышать эти слова. Я дрожала как осиновый лист, мне хотелось убежать. Чтобы не закричать, я подняла голову и посмотрела на дедушку. Он широко улыбался, смотря на моего поникшего брата. Я застыла от удивления.

– Скажи: «я сильный, я умный, у меня всё получится»! Ну-ка, громко!

Мой брат не повторил за дедушкой, но не сдержал улыбку. Дедушка расхохотался. Всё вокруг моментально преобразилось. По сей день я с теплотой вспоминаю, как дедушка был способен бороться с негативом и несправедливостью так легко, непринуждённо, без презрения и враждебности. Если бы другой человек на месте дедушки вступил в спор с моим отцом, упрекая его за неоправданную грубость к ребёнку, мой брат, вероятно, остался бы травмированным от этой сцены. Но благодаря дедушке он окреп и по-настоящему поверил в себя.

– Я куплю Искандару телескоп и буду обучать его, – спустя какое-то время серьезно сказал дедушка.

Остаток ужина прошёл в тишине. Затем мы с матерью и братом убирались, дедушка передавал нам тарелки. Отец сидел с газетой в руках и курил. Помыв посуду, я вернулась на топчан, где дедушка и брат оживлённо беседовали. Отец продолжал молча пролистывать газету, не вступая я разговор.

– Я бы хотел, чтобы они увиделось с Родионом, – сказал мой дедушка, обращаясь к своему сыну.

– Об этом не может быть и речи.

– Он их родной дядя, он хочет повидать своих племянников.

– Он им не дядя. Они не пойдут к нему. Разговор окончен, – отрезал отец, вставая.

– Дядя Родион правда ваш сын? – спросил мой брат, когда наш отец удалился.

– Ровно так же, как ваш отец.

– Но вы рассказывали, что усыновили его после войны.

– Это верно. Сначала нас было двое, а потом я встретил вашу бабушку. Она согласилась принять Родиона, как родного сына, и мы поженились. Вскоре на свет появился ваш отец.

Я помнила, что не раз слышала о дяде Родионе от дедушки, но он был для меня как миф. Я сомневалась в его существовании, потому что в сознательном возрасте, по настоянию отца, я его не видела. Даже фотографии, на которых я была запечатлена на руках неизвестного мне высокого светловолосого человека с добродушным лицом, не до конца убеждали меня в том, что у меня действительно был дядя.

– А что было на войне? Расскажите, – попросила я.

– О войне нечего рассказывать. Помню, что возвращаясь домой, я встретил вашего дядю Родиона, и это самое важное, что произошло со мной в тот период времени.

– Вы ведь были героем? Родители гордились вами? – с надеждой спросил мой брат.

– Ваш прадед первым делом дал мне подзатыльник, когда я вернулся, – рассмеялся дедушка, – Ишаны не должны были участвовать в войне.

– Вы ослушались отца? – сказала я с широко раскрытыми глазами.

– В каком-то смысле, да.

– Но почему? – сказал мой брат.

– Я не мог иначе. Но, пожалуй, оставим эту тему, – сказал дедушка, и в его голосе были слышны нотки печали, которых я раньше никогда не слышала.

– Почему отец и дядя Родион не общаются? – спросил спустя какое-то время мой брат.

– Когда-то давно они поссорились, а я вовремя не оказался рядом.

Дедушка был молчалив в тот вечер, и мы не донимали его разговорами. Как и утром, я лежала на подушке, оперевшись на него, и он ласково гладил меня по голове. Мой брат лежал, не отрываясь смотря на звёзды. Насекомые садились на него, но он не обращал на них никакого внимания. Лишь раз он встряхнул с себя наглую саранчу, приземлившуюся прямо на его лоб. Его сознание витало где-то далеко.

VII. Невидимый наставник.

– Всё, я устала, я больше не могу играть, – запыхаясь, сказала Сабина.

Мы играли во дворе Аскаралиевых. У Сабины были завязаны глаза, она пыталась поймать нас, протягивая перед собой руки.

– Ну же, не будь занудой, ещё немного, у тебя точно получится! – сказал Тимур.

Сабина воскликнула от радости, захватив наконец моего брата. Она тут же сняла повязку, объявив, что настал черёд следующего человека.

– Искандар опять спит на ходу, – покачал головой Тимур и похлопал по плечу моего брата.

– Хорошо, я следующий.

– Ну уж нет, ты тогда будешь просто протягивать руки к небу, а мы будем вертеться прямо перед тобой, – сказал Юра.

– Что с тобой происходит в последнее время? Ты будто не с нами, вообще не видишь, что происходит вокруг, – сказал Тимур.

– Оставь человека в покое, вероятно, его волнуют более масштабные мысли, чем тебя.

Пока Тимур и Мардона спорили друг с другом, Джамал взял повязку у своей сестры и крепко завязал себе глаза. Сделав три оборота вокруг своей оси, он без усилий захватил Тимура.

– Эй, мы ещё не начали!

Но отговорка Тимура не могла спасти его в следующем раунде. У Джамала словно был третий глаз, он без труда распознавал местоположение человека.

– Глупая игра. Ну всё, Джамал, можешь открывать глаза, ты поймал всех, – сказал Тимур.

– Нет, не всех.

– Джамал, нас всего шестеро, не считая тебя, ты поймал шесть человек.

– С нами ещё Икрам.

– О нет, только не начинай об этом! – сказала Сабина. Мы вопросительно посмотрели на Умаровых.

– Икрам – это какой-то воображаемый друг Джамала. Он всегда меня им пугает, – неохотно сказала Сабина.

– Неправда, Икрам безобидный, он никому не причиняет зла.

– Давайте уже прекратим эту игру и эти разговоры. Джамал, ты навряд ли поймаешь Икрама, – сказал Тимур.

– И всё же, кто такой Икрам? – ухмыляясь, спросил Юра, когда мы лежали на топчане.

– Мой друг и наставник, – ответил Джамал, не обращая внимание на насмешливый тон Юры.

– И как проявляется его наставничество? – спросила Мардона.

– Ну, он помогает мне во всём. Подсказывает, что делать в конкретной ситуации. Он является для меня примером для подражания. Как наставник у любого человека. У вас же есть наставники?

Мы удивленно переглядывались. Я всегда воспринимала своего брата как пример для подражания и бесконечно восхищалась им, но я навряд ли воспринимала его как наставника. Он никогда и не поучал меня и не указывал мне, хотя многие старшие братья в восточных семьях проявляют себя подобным образом по отношению к своим младшим сёстрам. Он рос вместе со мной и относился ко мне, как к напарнице. Мой брат по своей инициативе познакомил меня со своими друзьями и звал меня играть с ними, хотя мальчики обычно не хотят, чтобы их сестры лезли в их дела. Нам с Мардоной в этом очень повезло.

Дедушка, безусловно, был ключевой фигурой нашего воспитательного процесса. Он не лез к нам с нравоучениями навязчиво, как это любят делать некоторые пожилые люди: мы с братом сами с нетерпением ждали его историй и воспринимали его слова, как истину в последней инстанции. Но как наставник он всегда проявлял себя больше с моим братом, чем со мной, что с годами становилось всё отчетливее. Я была для него просто внучкой, которую надо баловать и иногда журить.

Младшая сестра моей матери Хилола, которую все племянники называли Хилола-опа, а не хола, как следует обращаться к тёте, была для нас всех скорее как подружка, с которой можно играть и над которой можно подтрунивать. Она не была для племянников авторитетом, для меня в том числе. Но это не было её отрицательной чертой, наоборот, мы за это были к ней ближе, чем к другим родственникам. Она была моей феей, которую я, к сожалению, видела очень редко.

– Ну, моя матушка мой наставник для меня, наверное, – сказал Юра.

– Ты же постоянно сбегаешь от неё, – ухмыльнулся Тимур.

– Это правда, если мы будем слишком долго находиться вместе, мы убьём друг друга, – весело сказал Юра, – но это не значит, что я во всём к ней не прислушиваюсь. Для вас же тоже родители наставники?

– Для меня отец наставник, – сказала Мардона.

– Дада наставник? Ты что, шутишь, в чем он может быть наставником, чему он тебя обучает? – сказал Тимур.

– Какое неуважительное отношение к отцу, – шутливо поцокал языком Юра.

– Да уважаю я отца, но не воспринимаю его, как учителя.

– Моя учительница в музыкальной школе моя наставница, – сказала Сабина.

– Вот, это я понимаю, – одобрительно кивнул Тимур.

– Ну, она просто обучает тебя игре на фортепьяно, она же не обучает тебя в более масштабном смысле. Ты не прислушиваешься к её советам в других вещах, – сказала Мардона.

– Нет, она мой наставник во всех смыслах.

– Для меня дедушка наставник, он согласился готовить меня стать космонавтом, – с гордостью объявил мой брат. Мы с друзьями захлопали, и мой брат важно откланивался.

– Так кто твой наставник, Тимур? – спросил Юра.

– Да нет у меня наставника и никогда не будет.

– Я бы хотела иметь наставника, пока точно не могу определить, есть ли он у меня сейчас, – сказала я.

– Зачем тебе это? Ты хочешь быть от кого-то зависимой? Надо всегда самому принимать решения, – сказал Тимур.

– Иметь наставника не означает, что ты не несёшь ответственность за свои действия, – сказала Мардона с ноткой раздражения.

– Это означает, что ты слаб, что ты привязан к кому-то морально, пытаешься заслужить его одобрение, тем самым обесценивая свою способность мыслить и иметь собственную точку зрения. Ни за что на свете не назову кого-то своим наставником. Ни один человек не сможет заставить меня чувствовать себя провинившимся за отказ следовать его указаниям. Ни один человек не сможет оказывать на меня такое влияние, – с отвращением сказал Тимур.

Слова Тимура звучали убедительно, хотя я не хотела, чтобы оказалось, что они действительно имеют основание. Никто не продолжил спорить с Тимуром, вероятно, поскольку мои друзья имели те же размышления, что были у меня.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь, – лишь неуверенно сказал Юра.

В тот вечер мы с братом поздно пришли к ужиному, чем разозлили и без того раздражённого отца. Наша мать сидела поникшая и зажатая.

– Еда холодная уже, мать ваша и так всё остывшее принесла. Опять шурпу недосолила. Где вилка? Нельзя хоть раз нормально все приборы принести?

Отец сквозь зубы произносил ругательства. Моё сердце стучало так быстро, словно вот-вот готово было взорваться.

– Встала живо, неси вилки! – толкнула меня мать.

– Ты что психуешь, а? Ты что психуешь? – говорил отец, когда я вскочила и побежала на кухню.

Я была рада возможности хоть ненадолго отлучиться от них. Мои руки тряслись так, что мне было тяжело открыть ящик с приборами. Зубы заныли от того, как сильно я их стиснула, чтобы унять дрожь челюсти. Я закрыла глаза и попыталась хоть немного успокоиться. Я знала, что слишком много времени проводила на кухне и мне давно было пора возвращаться с вилками. Я взяла их в руки и тут же уронила, они с треском грохнулись на пол. Мне становилось всё труднее дышать. Проходя мимо зеркала в прихожей я заметила, что по щекам струились слёзы, и второпях вытерла их.

Когда я вернулась, оказалось, что ужин подошёл к концу. Моя мать встала с тарелками в руках и спустилась с топчана. Отец пошёл вслед за ней. Я взяла оставшуюся посуду и хотела отнести её на кухню, но мой брат остановил меня.

– Посиди со мной, мне надо тебе кое-что рассказать.

Я послушно взобралась на топчан и села возле брата. Он взял меня за руку и начал рассказывать о созвездиях. Из кухни слышались крики.

– А вот так, – мой брат свободной рукой нарисовал в воздухе ковш, – выглядит созвездие большой медведицы, представляешь?

Он изо всех сил пытался придать своему голосу спокойствие. Я чувствовала, как напряжены его руки. Мы оба вздрагивали каждый раз, когда слышались особенно зловещие резкие звуки, но мой брат продолжал свой рассказ, как ни в чем не бывало. Он избегал моего взгляда, устремляя свой взор куда-то в даль, но мне было достаточно просто смотреть на него, чтобы заряжаться от его греющих душу глаз. Я знала, что ему было страшно, как бывает любому ребёнку, которому приходится сталкиваться с насилием в семье, но он скрывал это от меня, возможно, во вред себе. Пока взрослые изливали ненависть друг на друга, неосознанно отравляя всё пространство вокруг себя, девятилетний мальчик делал всё возможное, чтобы его маленькая сестра была в безопасности. Храбрость и твёрдость моего брата передавались мне, и я всё больше чувствовала себя защищённой, хотя весь мир за пределами топчана, казалось, рушился и разлетался на куски.

До нас донёсся звон разбитой посуды. Мой брат пододвинулся ближе к краю топчана и спустил ноги.

– Смотри, сейчас стемнеет и всё небо покроется звёздами! Будем искать созвездия, – говорил мой брат всё тем же уверенным голосом.

Послышались резкие сдвиги стульев. Крики отца угрожающе перешли на невнятные межзубные звуки. Мать громко ловила воздух ртом.

– Посиди здесь, я сейчас вернусь, никуда не уходи, – сказал мой брат, вскочив с топчана и рванув в дом.

Как только мой брат отдалился от меня, по моей спине пробежал холодок. Через какое-то время отец вышел на крыльцо и закурил. Я нагнулась, чтобы он не заметил меня. Из дома доносились рыдания матери; захлёбываясь слезами, она звала своего покойного отца, как маленький ребёнок. Я знала, что мой брат сидел с ней и успокаивал её.

– Закрой свой рот, тварь! – кричал отец с крыльца.

Уложив нашу мать в постель, мой брат вернулся ко мне, выдавив улыбку. Он вытер мои слёзы и продолжил тараторить о вещах, в которых я совсем не разбиралась. Но его голос моментально успокоил меня, и я слушала его, не вникая в суть его слов. Я бы, возможно, забыла обо всех ужасах дня, если бы из зала не доносился громко включенный телевизор.

Мой брат сидел рядом, когда я засыпала в своей комнате. Сам он клевал носом, поэтому я надолго закрыла глаза, чтобы он подумал, что я заснула, и ушёл к себе спать. Мне уже не были страшны никакие монстры: в тот день я окончательно поняла, что живых людей я боюсь больше. Когда я приоткрыла глаза, мой брат наблюдал за мной, стоя за дверью. «Какой же он худенький, утомленный; какой же он сильный», думала я, засыпая.

Плохо ли это, хорошо ли, я точно знала, что никогда не найду наставника в лице отца или матери.

VII. Моя фея, ведьма и горбатый призрак.

Проходили дни, недели, и наши родители, и без того никогда подолгу не разговаривавшие, избегали друг друга, как могли, живя в одном доме. Атмосфера становилась даже более угнетающей, чем в обычное время. Как назло дедушка не приезжал, хотя он был так нужен нам с братом. Каждый год в августе мы с матерью и братом уезжали в Андижан к бабушке, и я с нетерпением ждала этой возможности сменить обстановку.

Когда мать объявила нам, что через три дня мы должны были ехать, я бросила все свои занятия и начала собирать вещи. Уложив одежду и запихнув в сумку куклу, я села на кровать и замерла.

– Если будешь так сидеть, день поездки не наступит быстрее, – смеясь, сказал мой брат, когда он застал меня в таком положении.

Мы добирались до Андижана на машине знакомых, которым было по пути. Обычно поиском водителя занимался мой отец, но в тот раз матери самостоятельно пришлось договариваться со знакомой преподавательницей. Им с мужем нужно было доехать до соседнего города, и они согласились подвезти нас к бабушке.

Путь предстоял долгий, поэтому мы встали ещё до рассвета, чтобы не ехать в жару. Мы с матерью и братом уселись втроём на заднем сиденье. Как младшая, я должна была сидеть между ними, и мне было неудобно смотреть из окна машины. Мой брат не отрываясь следил за тем, как равнины превращались в могучие горы. По пути мы остановились один раз, чтобы подкрепиться в чайхоне. Мне так хотелось быстрее увидеть тетю, что я толком не позавтракала, равнодушно откусив лишь маленькую лепешку с каймаком и персик, и молча ждала, когда остальные закончат трапезу.

Спустя несколько часов горы вновь обратились в равнины, и мы наблюдали за бесконечными хлопковыми полями. Когда мы уже проезжали мимо домов, я внимательно рассматривала дарвозы¹¹, ища те самые знакомые мне двери.

Мы приехали к бабушке к обеду. Как только машина остановилась, я начала пихать брата, чтобы он быстрее выпустил меня. Забыв обо всех приличиях и необходимости помочь старшим разгрузить вещи, я пулей вбежала во двор.

Дверь дома отварилась, и вышла моя Хилола-опа. Она побежала ко мне навстречу, такая красивая и лохматая, с кудрявыми прядями, выбивающимися из неаккуратного пучка. Она расцеловала меня, крепко обняла и покружила.

– Какая ты большая! – сказала она мне.

– А вы всё такая же маленькая.

Хилола-опа звонко рассмеялась. Как же мне не хватает этого беспечного, задорного смеха! Как же я скучаю по её юному, такому жизнерадостному и открытому лицу!

Вслед за ней вышел мой двоюродный брат Собир, старший ребёнок первого сына бабушки, Ахмад-тога. Собир-ака жил у бабушки. Его родители, у которых было пятеро детей, не могли их всех содержать, к тому же, буви¹² требовался помощник. Тощий, сутулый и загорелый, Собир-ака не был похож на подростка, жившего в хороших условиях. Он жеманно улыбнулся и пожал мне руку. Как порядочный молодой человек в узбекской семье, он сразу же направился здороваться с тетей и помогать ей с вещами.

Выходя из дома, бабушка осыпала нас уменьшительно-ласкательными словами. Её сильно подведённые глаза выглядели зловеще даже тогда, когда она нам улыбалась. Я неохотно подошла к ней и приготовилась к её поцелуям. В нос ударил старческий сладковато-землистый запах, который был мне неприятен. В первый день нашего приезда бабушка всегда была ласкова и заботлива с нами, но буквально со следующего утра в ней просыпался тиран, поэтому нас не трогали её слёзы радости.

Как полагается, наша мать и бабушка настаивали на том, чтобы наши попутчики отобедали с нами. Я побежала на кухню помогать Хилола-опа накрывать на стол. Она металась из одного угла кухни в другой, одновременно следя за кастрюлей с маставой и за самсой в духовке, и нарезая овощной салат.

Когда блюда были головы, я взяла поднос, но он оказался слишком тяжелым, и я уронила его. Посуда зловеще затрещала, и всё содержимое вылилось на пол. Хилола-опа тяжело вздохнула и посмотрела на меня с упреком, но от комментариев воздержалась. У меня защемило сердце от того, что я подвела свою любимую тётю в первый же день, добавив ей, и без того загруженной, лишнюю работу. В голове сразу возникла навязчивая мысль, что она меня разлюбит. За обедом мне было тяжело глотать еду, хотя я толком не завтракала. Когда гости ушли, я подошла к тёте и обняла её, пока она мыла посуду. Она назвала меня кроликом, как она всегда обращалась ко мне, и только тогда мне полегчало.

– Умар, выходи, сынок, твоя сестра с детьми приехала, чужих в доме нет! – крикнула бабушка со двора.

Дом бабушки был одноэтажный и длинный, и в некоторые комнаты можно было войти прямо со двора. Дверь в комнату, находившейся дальше всех от дарвозы, всегда была заперта, и мы туда не заходили. Это была комната Умар-тога, младшего сына бабушки.

Умар-тога медленно отворил дверь, с опаской выглянул и, убедившись, что незнакомых лиц не было, вышел во двор. Это был человек с тяжелой формой инвалидности. В первые столкнувшись с ним, любой неподготовленный, пожалуй, ужаснулся бы и поспешил отвернуться. Мы с братом, как и все наши родственники, привыкли к его внешности и не испытывали страх или отвращение. Бабушка посчитала верным скрывать своего сына от окружающих, и Умар-тога никогда не выходил за пределы участка, в котором вырос.

Нам с братом не раз приходилось увёртываться от вопросов местной детворы о нашем дяде, которого они прозвали «горбатым призраком». Они уверяли нас, что не раз видели его силуэт по ночам. Мы с братом сомневались в том, что наш дядя, вопреки запрету бабушки, выходил на улицу, но некоторые подробности от детей в описании облика дяди поражали нас своей точностью. Всё же мы с братом склонялись к тому, что некоторые особенно дерзкие и любопытные мальчики каким-то образом умудрялись найти щель в заборе, и именно так им удавалось посмотреть на «горбатого призрака».

Среди детей распространялась легенда, что наша бабушка собственноручно изуродовала сына. Хоть я и была согласна с прозвищем, которое дети дали бабушке, я не верила, что «ведьма» могла совершить такое. В ответ же я предпочитала отрицать существование дяди, которого моя семья скрывала. Когда-то я спрашивала Хилола-опа, почему Умар-тога так выглядел. Она мне неохотно говорила, что он родился больным.

Умар-тога шёл сильно хромая. Его горб возвышался над маленькой головой, лоб практически отсутствовал. На его лице расплывалась улыбка, его огромные бездонные глаза смотрели будто сквозь нас. Он протянул мне руку, и я нехотя дотронулась до его скрюченных пальцев. Когда я замечала, что мой брат протягивал Умар-тога обе руки и не бежал их затем мыть с мылом, в отличие от меня, мне становилось стыдно. В девятилетнем возрасте он так же искренне поздоровался с ним.

Обменявшись несколькими фразами с бабушкой и дядей и расставив чемоданы в комнате, я побежала в гостиную, где меня в первую очередь насторожило количество букетов и новой посуды в шкафу. Я выглянула в окно и наконец осознала, что меня смутило в виде двора: на большей части всей площади были срублены деревья и выкопаны цветы.

– Почему вы так испортили двор? Зачем столько посуды в шкафу? – спросила я Хилола-опа.

– Во дворе нужно будет расставить столы, посуда должна хватить гостям.

– На какое мероприятие?

– На утренний плов, – ответила Хилола-опа, удивлявшаяся моим вопросам, – Ты что, не знаешь? Я же замуж выхожу.

– О, – смогла я лишь выдавить. В голове проносились тысячи мыслей. Я не знала, радоваться ли мне этой новости, или огорчиться. Хилола-опа рассмеялась от моей реакции.

– А кто ваш жених? Тот ваш одноклассник?

– Нет, нет, не он… Моего жениха ты не видела ещё.

– А как вы познакомились? Когда?

– Два месяца назад соседка познакомила нас с его семьёй.

Я умолкла, переваривая информацию.

– Не бойся, мы будем видеться, как и прежде. И я всегда буду любить тебя, мой самый милый кролик, – сказала Хилола-опа ласково и расцеловала меня в обе щеки.

– Будете любить меня сильнее всех на свете?

– Конечно.

– Даже если я опять уроню поднос?

– Что бы ты ни сделала, – сказала Хилола-опа и обняла меня. Я сжала её в ответ так сильно, что она завыла от боли и рассмеялась.

Вечером, когда мой брат и Собир-ака убирались во дворе и расставляли столы, я помогала тёте относить посуду после ужина в дом. Закончив работу, мы гуляли по двору и шутили над мальчиками, у которых было ещё много дел. Когда моя тётя отвлеклась разговорами со мной, мой брат и Собир-ака подкрались к Хилола-опа и облили её водой из двух вёдер. Промокшая до нитки, моя тётя схватила шланг и бросилась вдогонку за мальчиками, которые успели забежать в дом.

– Вот негодники, ну ничего, я им ещё отомщу, – смеясь, сказала Хилола-опа.

Умар-тога, сидевший всё то время на топчане, резко вскочил и быстро заковылял в сторону дома. Его глаза блестели от злости, нижняя губа задрожала.

– Наказать, наказать… – едва слышно шептал он.

– Умарчик, миленький, ты чего? Мы же просто играем! – защебетала Хилола-опа, остановив его рукой, и поцеловала в щеку своего старшего брата, к которому должна была по правилам обращаться на вы. Спустя миг лицо Умар-тога вновь засияло, и он вернулся на своё место, улыбаясь, как ни в чем не бывало.

Переодевшись, Хилола-опа отыскала спрятавшихся мальчиков и пригрозила им чайником.

– Ну-ка, брысь отсюда, идите работать, а то я вас горячим чаем оболью, – весело сказала она.

– Узр¹³, хола! – насмешливо-серьезно сказали мой брат и Собир-ака, поклонились, прижав руку к сердцу и рванули обратно во двор, пока Хилола-опа не дала им подзатыльник.

Позже я с матерью и Хилола-опа расположились в гостиной перед телевизором и пили чай с зефиром. Я сидела на коленях у тёти, она игралась со мной, опрокидывая меня и ловя в последнюю секунду.

– Ахмад приедет завтра с семьей? – спросила моя мать у Хилола-опа.

– Возможно. Кенайи давно не приходила помогать нам убираться, мать поэтому злится.

– А дети их давно приезжали?

– Детей несколько месяцев не видела. Но я не скучаю по ним, если честно. Они мне не очень нравятся. Искандара и моего кролика я гораздо больше люблю, – сказала Хилола-опа и стиснула мои щёки.

Моему брату не понравилось бы услышанное. Я не могу сказать, что он был сильно привязан к кому-то из родственников, но он с детства плохо воспринимал сравнения и пренебрежительное отношение к кому-либо. Но в тот момент мне было всё равно. Хилола-опа любила меня больше остальных племянников. Она любила меня сильнее всех на свете.

Когда я игралась с тётей, она случайно задела меня локтем по челюсти. Мой зуб, неделю шатавшийся и не дававший мне покоя, наконец выпал.

– Ой, прости меня, кролик, как же ты теперь будешь без зубика, – смеясь, говорила Хилола-опа, – Теперь тебе надо положить его ночью под подушку, и фея даст тебе монетку.

– Фея это вы?

– Нет, это зубная фея!

У бабушки для нас была подготовлена комната. Я должна была спать с матерью на одной кровати, а мой брат на полу в гостиной. Но я всегда сбегала от матери в комнату Хилола-опа и спала с ней, как и в тот вечер.

– Я буду спать у вас, чтобы вам легче было положить мне монетку под подушку, – сказала я, заходя в комнату тёти.

– Ну, идём, кролик, вместе с тобой посмотрим на фею.

Хилола-опа пододвинулась к стене, чтобы я смогла лечь на её узкую кровать. Она накрыла меня своим одеялом, несмотря на мои протесты.

– Расскажи мне что-нибудь, кролик.

Меня было не сложно заставить разговориться. Я рассказывала тёте обо всём подряд: о том, как мы играли в футбол, и моя подруга Мардона забила больше голов, чем мой брат, о том, как мы ждали прилета дракона, и на нас напали летучие мыши, о том, как Джамал не мог поймать своего воображаемого наставника. У меня почему-то не получалось говорить о действительно важных для меня вещах. Я так и не рассказала Хилола-опа, как мне было обидно, что Бабур Ходжаев задел именно меня. Я не упомянула своего дядю Родиона и то, что хотела бы познакомиться с ним и узнать, похож ли он на дедушку больше, чем мой отец. Я даже не пыталась описать ей, какое странное чувство жалости и, в то же время, восхищения я испытывала к брату, когда он одиноко сидел на крыльце и казался самым грустным человеком на свете.

Луна мягко освещала лицо Хилола-опа. Я любовалась её красивым профилем и тем, как блестели её длинные ресницы. Она улыбалась, слушая меня, но я была уверена, что она не вникала в мои слова. Моя речь была для неё фоном, под которым было приятно думать о своём и засыпать. Но я не обижалась на неё за это. Я никогда на неё не обижалась.

Когда я проснулась утром, Хилола-опа не была в комнате. Я убрала подушку и увидела вместо зуба чистенькую монетку. Моя зубная фея всё-таки смогла обхитрить меня и незаметно подложить подарок. Моя фея Хилола-опа. Я сразу убрала монетку в кармашек своей сумки, чтобы не потерять её.

***

– Как же здесь пыльно, как будто сто лет не вытирали! Хилола! ХИЛОЛА!!! – кричала моя бабушка.

– Я убиралась там, сегодня утром всё чистила! Мясо сгорит сейчас, не могу подойти! – крикнула в ответ Хилола-опа из кухни.

– Вот же дармоедка… Саида, ну-ка, подойди сюда, деточка.

Я знала, что была обречена. Я поковыляла к бабушке, и она со злорадной улыбкой вручила мне веник.

– Давай, подметай, я посмотрю, как городские это делают.

Я подметала у нас во дворе практически каждый день, и никто не жаловался на качество моей уборки. Но я знала, что бабушка обязательно за что-нибудь зацепится.

– Что за халтура такая! Двумя руками держи веник! Нагибаться надо! Сильнее согнись! СИЛЬНЕЕ!!!