Текст книги "Злые земли"

13. РОДНЫЕ МЕСТА

Фрум положил гроссбух на свой заваленный бумагами стол и невидящим взором уставился на длинные колонки цифр. Ведение бухгалтерских книг – он давно уже это понял – было единственным видом работы в закрытом помещении, который ему нравился. Ни капли скуки нет в этих больших, переплетенных в клеенку книгах, которые вызывают сонмы воспоминаний. Вот это входящая сумма – купленное стадо скота; за этой суммой скрывается ощущение торжества от удачной сделки. Вот числа, отражающие отгрузку скота прошлой осенью; они сразу перестали быть безжизненными каракулями, когда он припомнил вереницу дешевых отелей вдоль чикагской Саут-Халстед-стрит и запахи расположенных вокруг скотопригонных дворов. Числа покрывали все удлиняющуюся платежную ведомость. Суммарный итог показывал его общую цену. Приятно наблюдать, как этот итог становится все больше. Это вроде как памятник… Но почему же он не ощущает охоты к работе с книгами сегодня?

Лучше занять мысли делами. Маленькая комнатка – его рабочий кабинет – к этому располагает… Он откинулся на спинку кресла и начал считать на пальцах. Почти две недели… Пора уже, чтобы это новое стадо паслось на травке «Длинной Девятки». Давай-ка прикинем… Лаудон должен был появиться в Майлс-Сити через два-три дня после отъезда отсюда. Принял он стадо, по-видимому, на следующий день и погнал скот через Йелоустон. Переправа опасная, но Лаудон свое дело знает. Дадим еще день-два на случай, если в чем-то не повезло, – все равно, теперь Лаудон уже в любой момент может выпустить стадо на земли Фрума и приехать сюда с докладом. Лаудон с его людьми… и с Клемом Латчером.

Фрум снова придвинул к себе гроссбух и обмакнул перо в чернильницу. Он уже понял, что мешало ему сосредоточиться. Он не может рискнуть и снова отправиться на ранчо Латчера сегодня вечером. Слишком опасно – можно наткнуться на Клема, слезающего с лошади перед дверью своего дома. А, кроме того, разве не сказал он себе, что уже славно провел время, что пора и честь знать? Дал ведь себе зарок после второй тайной поездки, позапрошлой ночью. Конечно, надо было думать о самом Латчере, но по-настоящему опасна-то женщина. Она захочет получить свою цену, и в один прекрасный день счет будет предъявлен. Женитьба после развода с Клемом? Такой скандал может напрочь уничтожить его шансы как политика здесь, на Территории. Да, и помимо всего, нет у него желания на ней жениться…

Но, Господи, он ведь оживает от одного воспоминания о ней! А когда думает о возвращении Латчера и о двери, которая будет закрыта, то приходит в неистовство. Какие права может иметь мужчина вроде Латчера на такую женщину? Временами он жалел Латчера, но теперь его чувства приобрели другую окраску – не то чтобы ненависть, но что-то граничащее с ней. И, зная это, он сознавал, какое полное поражение потерпел в битве с собой.

Работать! Надо зарыться в работу. Если не можешь не думать о женщине, так надо помнить и о цене тоже. Забудь об этих украденных ночах и вообрази ее во главе стола в доме на «Длинной Девятке», когда все значительные люди Территории будут приглашены на обед. Скажи про себя: «Сенатор, позвольте представить вам миссис Фрум», и представь, как это будет выглядеть.

Может быть, время и расстояние помогут заглушить постоянные мысли о ней. Уже давно он планировал поехать в Сент-Луис – хотел потолковать с тамошними банкирами о вложении дополнительных капиталов – но если он собирается предпринять эту поездку в нынешний сезон, то отправляться надо до того, как лед скует Миссури. Перспектива путешествия на пароходе всегда привлекала его куда больше, чем мысль о том, чтобы ловить проходящий поезд в Майлс-Сити. Но, черт побери, как можно оставить «Длинную Девятку», когда с минуты на минуту может разразиться схватка с бедлендерами? До тех пор не могут начаться осенние объезды, да что там, даже планировать пока не приходится, ранчеры ведь и говорить сейчас не могут о повседневных делах. В графу «отгрузка скота» не попадет ни одна цифра; и уж конечно не придется оценивать грядущие прибыли…

Он отшвырнул перо. Через окно была видна часть хозяйственного двора. На всем лежала дымка индейского лета 1818
  Так в Америке называют бабье лето.


[Закрыть]. Вот прошел Грейди Джоунз – длинный, темнолицый, передвигающийся легкими, скользящими шагами, ставящий ноги косолапо, носками внутрь, как индеец. Временами вид этого человека раздражал Фрума. Эти простые души, вроде Джоунза… у них нет настоящих забот: полное брюхо да набитый соломой матрас – вот и все, что им надо от жизни. Глоток дешевого пойла, пара серебряных долларов, чтоб сунуть их в туфельку какой-нибудь накрашенной шлюшке… Он смотрел вслед Джоунзу, пока тот не скрылся из виду.

Он пожалел, что вспомнил о бедлендерах. Он собирался нанести им удар, и удар крепкий, но не следует забывать урок Замковой Излучины. Когда придет время для настоящей облавы, надо все делать как следует. И не следует забывать об Элизабет, надо помнить, как она стояла посреди двора и перед всеми людьми обвиняла его, что он жаждет пролить кровь. Черт побери, это был день слишком уж многих поражений – сначала Лаудон и эта история с конем Джо Максуина, а потом Элизабет. Он до сих пор не сказал ей об этом ни слова; но стоило ему подумать о надвигающейся облаве, как вспоминалась Элизабет. Что ж, надо будет устроить так, чтоб было видно, что у него нет выбора – чтоб ей было видно. На это у него ума хватит…

Звук шагов на веранде оторвал его от мыслей; сапоги стучали громко. Это Джоунз направлялся к передней части дома, и Фрум позвал его:

– Заходи сюда. Я здесь.

Джоунз прошел прямо в кабинет. Остановился в дверях, лениво опершись плечом о косяк. От него пахло потом и лошадьми.

– Ну, в чем дело? – спросил Фрум.

– Синглтон сюда едет, – сказал Джоунз, – Я его в бинокль разглядел. Подумал, что надо бы вам сказать.

– Спасибо, – ответил Фрум. Закрыл гроссбух. И какого это дьявола Шэд Синглтон заявился с визитом? Чтоб снова говорить о неприятностях?

Джоунз все еще стоял, прислонившись к косяку. И вдруг Фрум отчетливо понял, что Джоунза привело сюда не просто желание сообщить новость… Он нетерпеливо спросил:

– Что еще, Грейди?

– Да вот вспомнил, что скоро Лаудон возвратится, – сказал Джоунз. – И Латчер с ним…

– И что, от этого что-то изменится? – поинтересовался Фрум.

– Да, – сказал Джоунз. – Для вас. Я имею в виду Латчера.

Он улыбался. Губа приподнялась, обнажив зубы, и больше всего на свете он сейчас походил на койота. Что-то холодное коснулось Фрума. Он положил обе руки на стол ладонями книзу и спросил ровным голосом:

– И к чему это ты ведешь, Грейди?

Джоунз пожал плечами.

– Черт побери, я мог бы быть управляющим ничуть не хуже, чем Лаудон.

– Может и мог бы.

Ухмылка Джоунза стала еще шире.

– Я человек такого сорта, что позаботился бы, чтоб вам никогда никакого вреда не было. Я так считаю, что заради босса надо кругом во все глаза глядеть. Вот потому-то мне не по душе пришлось, когда вы собрались ехать куда-то ночью в одиночку – помните, несколько дней назад, когда я вас увидел возле кораля. Слишком много бедлендеров кругом. Ну, я и поехал за вами следом…

Фрум почувствовал, что у него лицо каменеет. Он побоялся выдать себя голосом, и потому выждал с полминуты, прежде чем заговорить.

– И что из этого следует, Грейди?

– Как я уже сказал, я мог бы быть управляющим ничуть не хуже, чем Лаудон.

«Спокойнее!» – твердо сказал себе Фрум. Да, этот человек вовсе не так прост, как ты думал; и ты сейчас в его власти… Он провел по губам языком.

– Чтобы поймать бедлендера, нужен бедлендер, – сказал он и узнал в своих словах отзвук чужих мыслей. Лаудон говорил что-то в таком духе в тот вечер, когда они толковали с ним здесь о должности управляющего.

– Верно, – сказал Джоунз. – Но это же не будет – тянуться вечно.

– Нет, не будет, – согласился Фрум. – Можешь ты научиться ждать, Грейди?

Джоунз шевельнул свободным плечом.

– Да я всю жизнь жду – то одного, то другого.

Фрум поднялся. Подошел к Джоунзу, положил руку ему на плечо и постарался ответить улыбкой на улыбку, хотя уже четко знал, что ненавидит этого человека.

– Грейди, – сказал Фрум, – ты просто подожди еще немного.

Джоунз наклонил голову набок.

– Кажется, Синглтон уже здесь. Кто-то топчется по гравию там снаружи.

– Да, – сказал Фрум. – Придется мне выйти к нему.

Он прошел мимо Джоунза, а потом через весь дом. Мыслями он еще наполовину был с Джоунзом, но другой половиной сознания – уже с Синглтоном. С чего это он примчался сюда сломя голову? Ну да, припомнил он, «Стропило С» тоже принимало стадо в Майлсе. Случилось там что-нибудь, что ли? Какое-то происшествие, слух о котором донес до ушей Синглтона степной телеграф, пока Лаудон везет ту же новость более медленным путем? Может, нападение на гурт, люди ранены или убиты? Он представил себе Клема Латчера, застывшего, переброшенного через седло, тело, завернутое в грубую парусину, – и его пульс участился сам собой. Он распахнул дверь и вышел на веранду: Синглтон как раз остановил коня. Один взгляд на лицо старого техасца сказал Фруму, что Синглтон привез с собой беду – большую беду.

Господи, подумал Фрум, для одного дня у меня неприятностей более чем достаточно. Возвращение Латчера домой… гнусный шантаж Джоунза… а теперь Синглтон, вояка, пожиратель огня. Но мудрый человек и неприятность обернет себе на пользу, сделав из нее орудие в своих руках…

Да, на пастбищах «Длинной Девятки» новое стадо смотрится хорошо, решил Лаудон. Он сидел на коне, перекинув одну ногу через переднюю луку и сворачивая сигарету. Отсюда, с вершины холма, ему было хорошо видно стадо, которое они пригнали из Майлса. Техасские лонгхорны, длиннорогие… но не все; были тут дурхэмские коровы, рыжие, белые и чалые – порода Завезенная из Старой Англии. И всякие другие, без роду, без племени, и то и другое затерялось в результате случайных покрытий на пастбищах, так что они – какие-то метисы, или, еще того хуже, результат, так сказать, кровосмешения. В этом стаде – ничего особенного ни по масти, ни по породе, но за год они нагуляют тело, и Фрум сможет записать в свои книги очередную прибыль.

Что ж, Фрум, не найдет недостатков в состоянии стада. Из Майлс-Сити гнали не спеша. В первый день стадо сделало всего девять миль, хотя на другой день Лаудон набрался наглости и гнал их полные двадцать миль. Воду они находили без туда – ведь столько ручьев бегут здесь в Масселшелл. В конце концов, и постоянные работники «Длинной Девятки», и ребята, нанятые в Майлсе, все горели желанием поскорее добраться до ранчо и вылезть из седла.

Вон они, его наездники. Расположили стадо там, где он велел, а теперь собрались кучкой и направляются к постройкам ранчо, мили за две к северу. Все, кроме Клема Латчера. Клем, тоже верхом на лошади, был тут же, на холме, ярдах в пятидесяти от Лаудона. Плечи у него обвисли; он сидел, глядя на скот внизу – и дальше на север, мимо зданий «Длинной Девятки», пожалуй, хотя и без острого интереса. Нет, эти глаза на самом деле ничего не видят. Лаудон вспомнил, как увидел Клема в баре в Майлс-Сити, и тот показался ему мертвецом.

Лаудон повернул коня и подъехал к Латчеру.

– Ну что, двинули, Клем?

Латчер взглянул на него пустыми глазами.

– Ты, небось, хочешь поскорее добраться домой, – сказал Лаудон, – но сперва остановись на «Длинной Девятке» и поужинай.

Латчер пожал плечами.

– Да я так и собирался.

Лаудон вздохнул. Он думал, что сам будет радоваться концу путешествия, тому, что через несколько минут доберется до ранчо, поднимется на веранду и кивнет Фруму. Никаких неприятностей, скажет он. Никаких неприятностей? Но тогда почему нет у него желания сделать последний шаг и завершить свое задание? Он уже настроился не особенно распространяться об этой стычке с Джеком Айвзом. Это в Джесса Лаудона стрелял Айвз, а Чип Маквей был ни в чем неповинным прохожим, оказавшимся на дороге у пули. Какого черта вся округа должна из-за этого ввязываться в войну?

Но все равно, весь обратный путь из Майлса им владело странное чувство протеста. Как у человека, которому предстоит что-то нежелательное.

Когда он в последний раз видел Чипа Маквея, парнишка лежал в постели в гостиничном номере в Майлс-Сити, от него крепко пахло лекарствами, и доктор велел ему какое-то время лежать без движения. Пуля Айвза всего лишь содрала кожу, но малыш потерял много крови. Чип шумно рассуждал, когда же, черт побери, «Стропило С» пришлет за ним фургон, чтоб он мог добраться до дому. И тогда, стоя возле него в этой гостиничной комнате, Лаудон понял чертовски ясно, что нет толку прятать голову в песок, потому что теперь все наверняка выйдет наружу.

Каждый день в дороге он видел позади пыль – это люди Синглтона тоже гнали стадо домой. По ночам он возвращался назад и видел огонь их костра. Довольно приятно иметь так близко соседей; бедлендеры подумают дважды, прежде чем напасть на стадо, когда до второго стада рукой подать… Но было на уме и кое-что другое. Ему хотелось знать, не отправится ли кто из команды «Стропило С» известить Синглтона о случае с Чипом Маквеем…

Лаудон снова поглядел на Латчера.

– Ты хорошо поработал на тропе. Я об этом доложу Фруму.

Латчер глядел вдаль и, кажется, ничего не слышал; лицо у него было печальное. Лаудон рассказывал ему, как Синглтон приезжал на «Длинную Девятку» с воинственными речами; может быть, Латчера, как и его, беспокоит мысль о том, что может за этим последовать. Но Латчер заговорил о другом:

– Я думал о Фруме.

– Я помню наш разговор, – сказал Лаудон. – Тогда, в первый вечер.

– Я снова все это обдумал с тех пор, Джесс. Думаю, теперь я знаю, что хотел сказать. Ты ведь знаешь бедленды. Ты можешь ехать из этой ровной степи туда, где скалы и пустыня. Изменение происходит так постепенно, что ты вдруг с изумлением обнаружишь, что оказался в таких местах, где черт ногу сломит.

– Я знаю.

– А не может ли так быть, Джесс, что у каждого из нас где-то в глубинах души тоже лежат бедленды, где-то за пределами видимости? Можешь назвать это дикой жилой, которая спит в самых лучших мужчинах – да и в женщинах тоже. Разве каждый из нас не въезжает в эти бедленды временами? Многие возвращаются обратно, малость ободранные, а то, где мы были, и как оно выглядело – все остается там, не идет за тобой следом. Но не может ли случиться с любым из нас, что он заберется так далеко, что не найдет уже дороги назад?

Лаудон покачал головой.

– Ты подразумеваешь, что такое может случиться с Фрумом?

– Это может случиться с любым, Джесс. И для каждого его личные бедленды – это что-то особенное, не такое, как у других. Ты помнишь, я говорил тебе в Крэгги-Пойнте, что хочу убить человека? Это был я, забредший в свои бедленды. Ты знаешь, как Джо Максуин попал в свои, и что из этого вышло. И я могу не рассказывать тебе о бедлендах Адди и о том, как глубоко она в них забралась.

– А мои бедленды, Клем?

– Насколько далеко ты последуешь за Фрумом, Джесс, лишь бы сохранить должность управляющего? В какой точке ты очнешься и обнаружишь, что уже не принадлежишь сам себе? И очнешься ли ты вовремя?

Лаудон пожал плечами.

– И что, по-твоему, случится с Фрумом?

– Я не знаю, Джесс. Но он ведет рискованную игру. Он превращается в дикаря, чтобы победить дикость. Однажды он уже въезжал в свои бедленды, а теперь собирается туда еще раз, только уже поглубже. И что тогда, Джесс?

– Я не знаю, – сказал Лаудон. – Я просто не знаю.

Он поглядел через просторы степи в сторону бедлендов – и невольно вздрогнул. И тогда он тронул лошадь и поскакал к ранчо. Боковым зрением заметил, что Латчер спускается по склону рядом с ним. Он хотел обдумать слова Латчера, но чем больше вертел их в мыслях, тем тяжелее становилось на душе. И тень, которая лежала на душе с самого Майлса, стала от этих мыслей еще темнее.

14. ПОДОЗРЕНИЕ

Может быть, суббота – это тот день, которого большинство учителей ждет с нетерпением, – думала Элизабет, но для нее суббота означает лишь пустоту. Вот пришла очередная суббота, и она принялась готовить себе завтрак; она работала, а сама все поглядывала в окошко, высматривая первых ребятишек. А потом вспомнила – и состроила гримасу. Не будет сегодня лошадок с провалившейся спиной, семенящих в сторону школы с двумя, а то и тремя ребятишками на каждой костлявой спине… Она села за еду, и одиночество затопило ее душу.

Собственно, вспомнилось ей, она ведь и проснулась в подавленном настроении, еще хуже, чем в самое ее первое утро на «Длинной Девятке». Но теперь, возвращаясь мыслями назад, она понимала, что ее подавленность только усилилась за эти недели. Что же завладело ею? Вокруг осень, красивая, золотая; яркое утреннее солнце проникает сквозь окно, касается скамеек и ее столика, сверкает на латунном колокольчике, которым она созывает детей. И откуда сейчас, в разгар индейского лета, эти постоянные мысли о приходе зимы, почему слышит она напоминания о зиме в звуке ветра, который рыщет вокруг школы по ночам?

Она сердито покачала головой. Вот уже больше трех недель она не была на ранчо. Может быть, ей надо бежать от одиночества – оседлать конька и поехать туда. Но она держала в памяти посещение Чарли Фуллера. Несколько дней назад Чарли привез ей припасы и, присев у печи, задержался – он был полон новостей. Вернулся Лаудон со стадом; бычки дошли хорошо, вполне упитанные – насколько можно было этого ожидать. То, что Лаудон вернулся, было для нее хорошей новостью. Упоминание его имени вызвало в памяти образ – спокойное лицо, задумчивые глаза…

А тем временем Чарли продолжал. Он рассказал, что Шэд Синглтон нанес визит на «Длинную Девятку» и сообщил о столкновении в Майлс-Сити между одним из его работников и Джеком Айвзом, и был Синглтон осторожен и все темнил. А дело-то ясное. Теперь, хоть умри, войны не избежать. Нужно их вывести начисто… Чарли уставился на печку и больше ничего не сказал, но кадык у него задергался, а в глазах полился испуг.

Не хотелось ей ехать сегодня на «Длинную Девятку». Это ведь снова, как уже было однажды, смотреть через окно, как люди упаковывают еду, осматривают оружие, а Фрум расхаживает по двору и отдает приказы. Тогда Олли Скоггинз сидел в седле… а теперь Олли спит глубоко под могильным камнем. Она вспомнила свою стычку с Фрумом перед самым выездом команды со двора. С тех пор между ними установилось, в лучшем случае, вооруженное перемирие.

Вот это и удержало ее от посещения «Длинной Девятки» сегодня, как удерживало в другие субботы. Она не хотела видеть Питера Фрума. Но, может быть, она капризничала без всяких причин? Когда-то, в тот жуткий первый день на «Длинной Девятке», она сказала себе, что не должна осуждать его. Пока – нет. Нос того времени она не. могла изгнать из памяти наследство, которое не досталось ни ее матери, ни ей… а к тому добавились еще три примера того, что казалось ей проявлением его изворотливости и непорядочности: то, что он воспользовался ее ранением как поводом для нападения на Джека Айвза, то, что он сделал Лаудона управляющим, и то, что он так и не позаботился вернуть лошадей, захваченных у Замковой Излучины, их законным владельцам.

Она уставилась невидящим взглядом на кофейную чашку. Лаудон объяснил насчет лошадей, защищал Фрума – тогда, в тот дождливый вечер три недели назад. Но ее чувства к Фруму лежали глубоко, это не было мнение, основанное на нескольких событиях. Она нахмурилась. Ничего она не знала толком наверняка, лишь чувствовала в душе у Фрума что-то подспудное – и это было ей не по вкусу.

На прошлой неделе представился случай пообщаться с ним запросто, чисто по-дружески, но она воздержалась. Тогда она провела беспокойный вечер, читая при керосиновой лампе, а потом оседлала лошадь и поехала кататься. На север. Она подумала, что Клем Латчер – в составе той команды, которая поехала в Майлс-Сити, а это значит, что Адди одна, как и она. Она решила заглянуть к Адди; но, добравшись до гребня обрыва, она натянула поводья и остановила лошадь. Она глядела на освещенный дом внизу и вдруг поняла, что ей совсем не хочется слушать болтовню Адди. Но тут она услышала топот копыт и съехала с тропы, вспомнив, что бедлендеры могут быть рядом.

Но это был Фрум. Она узнала его грузную фигуру и неуклюжую посадку в седле. Он спустился по склону к дому Латчера – несомненно, по каким-то хозяйственным делам. Можно было остановить его, поехать с ним, а потом вместе с ним вернуться – но ей не захотелось. Даже теперь она не могла сказать точно, чем была вызвана сдержанность, заставившая ее сохранить молчание и остаться в укрытии…

И вот этим утром она сидела, перебирая все в памяти, пока не поняла, что завтрак совсем остыл. Она поднялась, налила еще чашку кофе и отпила немного. Надо бы найти какое-то дело, занять чем-то день, чтобы не сидеть в бесплодных раздумьях, которые увлекают ее по кругу и возвращают к исходной точке без всякого результата. Может, заняться новыми занавесками, которые она давно собиралась сшить? И она подумала о празднике, который надо устроить детишкам из Хэллоуин 1919
  Английский и американский праздник, отмечается 31 октября, в канун Дня всех святых; празднуют его с ряжеными, песнями типа колядок и т. п.


[Закрыть]. Всего две недели осталось…

От этих мыслей ее настроение немного поднялось; она помыла посуду и застелила постель; часа через два вдруг поймала себя на том, что напевает. А потом раздался топот копыт по утоптанной земле двора, и ее пение резко оборвалось.

Тогда она поняла, как были напряжены ее нервы. Это мысли о предстоящей войне с бедлендерами взвинтили ее. Но, конечно, ни один бедлендер не заявится сюда средь бела дня… Потом подумала – Джесс! Бросилась к окну – и увидела Фрума, тяжело слезающего с лошади.

В прошлый раз он был здесь больше месяца назад. Так он проявлял уважение к ее невысказанному желанию быть одной. Он не забывал о ней, заботился, чтоб у нее всегда были припасы, иногда посылал весточки с наездниками, которые привозили эти припасы. Но! теперь явился сам – и она раскрыла перед ним дверь.

– Доброе утро, – сказал он, снял шляпу и вошел внутрь.

Она удивилась, заметив, что он похудел и выглядит устало. Под глазами тени, кончики усов опали вниз. Что-то случилось с ним за последние недели. Она невольно пожалела его.

– Не хотите ли присесть? – сказала она.

Он покачал головой. Куда девалась его былая заносчивость, решительность, этот вид римского сенатора?.. Он оглядел классную комнату.

– Я вижу, ты тут удобно устроилась, – сказал он. – Нужно тебе что-нибудь еще?

«Да! – мысленно воскликнула она. – Мне нужно, чтобы я могла больше доверять вам!» Но вслух сказала:

– Ничего, благодарю вас. Здесь был Чарли Фуллер вчера вечером.

– Я полагаю, Чарли рассказал тебе, что случилось в Майлс-Сити. И как настроен Синглтон.

– Рассказал.

Фрум покачал массивной головой.

– Шэд мечется с ранчо на ранчо. Скоро он поднимет целую армию.

– И никак нельзя это остановить?

– Шансы очень малы, – вздохнул он. – Я, правда, стараюсь выжать все возможное из этих шансов.

– Но вам вовсе не обязательно делать то же самое, что делает «Стропило С»!

Лицо Фрума затвердело.

– Элизабет, есть такие дела, которых ты понять не можешь – ни твое происхождение и образование, ни жизненный опыт тебя к этому не подготовили. В наших краях человек либо держится заодно с соседями, либо он не удержится вообще. Драка Синглтона – это моя драка. У– меня и в самом деле нет выбора. Когда выступают другие, «Длинная Девятка» выступает тоже.

– Но вы упомянули о шансе…

– Я послал в бедленды человека. Он выехал с «Длинной Девятки» сегодня утром. Он будет представлять наше ранчо, хотя он здесь и не работает – именно поэтому он наилучшим образом подходит для такого дела. Он выехал как парламентер, чтобы разыскать Джека Айвза и передать бедлендерам мои условия. А условия мои такие: если они уберутся прочь до следующего восхода, я обещаю, что ни «Длинная Девятка», ни какое-либо другое ранчо не будут за ними гнаться. Но если они останутся, мы двинемся на них и выкорчуем их начисто. Если Айвз не полный идиот, он предпочтет отступление.

– И этот человек…

– Клем Латчер. Он приехал сюда прошлой ночью, чтобы одолжить кое-какие инструменты. Я на него поглядел – тут мне эта мысль и пришла в голову.

Она была рада. Латчер человек хладнокровный и всегда найдет убедительные слова. Но радовалась она не только этому, причины были глубже. Она радовалась и тому, что у Фрума хватило человеческих чувств, чтобы до последней возможности искать пути к мирному решению; и, что не менее важно, ее радовало, что он приехал рассказать ей о своем решении.

Она сказала с ноткой почтительности:

– Спасибо, дядюшка Питер.

Он шагнул к ней. Он был похож сейчас на старого медведя, несущего на своих плечах слишком много зим, слепого, бредущего на ощупь.

– Элизабет, ты все время была настроена против меня. О, я знаю, почему: удар по бедлендерам всегда представлялся тебе очередным эгоистичным поступком – просто защитой моих личных материальных интересов, и ничего больше. Я надеюсь, теперь ты судишь обо мне не так сурово.

Она повела рукой в сторону стола.

– Задержитесь ненадолго, – предложила она. – Я сварю свежего кофе, а потом поедем на ранчо.

– Мне еще много дел сделать надо, – сказал он и повернулся к двери. – Может, в другой раз. А почему ты не приехала на ранчо к ужину вчера вечером?..

Она смотрела через окно, как он взбирается на лошадь. Он улыбался – и, странно, это была самодовольная улыбка человека, достигшего своей цели. Что же так внезапно изменило его состояние? Ведь только что он являл собой воплощенное смирение… Она заметила, что он поехал на север – вместо того, чтобы повернуть обратно на ранчо. Она следила, пока он не исчез из виду, а потом отвернулась от окна. Она была обеспокоена. Буду шить весь день, – решила она, – а потом поеду на ранчо. И с усилием обратила мысли к иголкам и ножницам. Лучше быть занятой, чем слишком много думать.

Через некоторое время она взяла сметанную занавеску и подошла к выходящему на север окну, чтобы примерить ее на месте. Делая это, она смотрела в ту сторону, куда уехал Фрум. Она не видела ничего, лишь серовато-бурые просторы прерии – цвет осеннего увядания. И вдруг поняла, куда поехал Фрум.

Конечно, на ранчо Латчера. Чтобы сказать Адди, почему Клем не вернулся вчера вечером. Адди будет гадать, тревожиться – и Фрум подумал об этом. Вот в чем дело… И вдруг ее охватило подозрение – такое сильное, что у нее ноги подкосились. Жуткое подозрение – и не тень догадки, не намек, а почти уверенность.

«О, нет!» – подумала она.

Эти подозрения сложились из множества мелочей, которые внезапно сдвинулись и сложились в цельную картину. Тот день, когда она поехала к ним на ранчо и подслушала, как Клем обвиняет Адди, а она плачет… Ей вспомнились обрывки фраз Латчера: «…Я не виню тебя. Я виню его, за то что он воспользовался твоей слабостью… Это кто-то, кто был вчера в Крэгги-Пойнте… Джек Айвз?.. Ты должна сказать мне его имя, Адди». Она вспомнила, как не хотела, чтобы ее там застигли. А потом – поездки Фрума на ранчо Латчера на другой вечер и сегодня снова. Это Фрум попросил Клема Латчера поехать в Майлс-Сити. Это Фрум выбрал Клема для выполнения задания, которое уведет его далеко от дома… и к большой опасности.

Ох, как она ненавидела себя за эти мысли! Ведь Фрум не был в Крэгги-Пойнте в тот день, о котором вспоминали Адди и Клем во время ссоры. Фрум тогда возвращался домой из Майлс-Сити, где вел переговоры с Ассоциацией скотопромышленников относительно скотокрадства. Или это все же был он? Тут ведь единственное доказательство – слова самого Фрума.

Она выпустила из рук занавеску, та упала на пол. Она переоделась – надела широкую юбку; а потом, как будто подчиняясь какой-то внешней воле, отправилась к навесу, где держала свою лошадь. Неловко взгромоздила лошади на спину потник и седло, потом с трудом вставила ей в рот удила.

Отъехав от школы, она направилась в бедленды. Нужно найти Клема Латчера. Она обязана! Даже если она ошибается относительно Питера Фрума – а ей так хотелось ошибиться! – все еще оставался другой человек, о котором надо было помнить, безымянный мужчина, который вполне может оказаться Джеком Айвзом. Мужчина, который встречался с Адди Латчер тайком и которому можно будет уже не скрываться, если Клем Латчер погибнет…

Нет, она не могла сбросить со счетов такую возможность, как ни пыталась повернуть ход своих рассуждений. Ну почему ей не вспомнилась эта ссора между Клемом и Адди сегодня пораньше? Тогда она сказала бы Фруму, что они упоминали имя Джека Айвза. Она бы заставила Фрума понять, что Клема может ждать опасность – неважно, парламентер он или нет. Но теперь, когда в памяти ее вновь звучали рыдания Адди, она вдруг подумала о самой отвратительной возможности. А что, если были два человека, которые тайно посещали Адди? А что, если один из них отправил Клема в бедленды, а другой поджидает его там?

Она затрясла головой. Это безумие! Безумие!

И тут же подняла конька в галоп и скакала, пока он не начал задыхаться. Тогда она пустила его шагом. Ее как будто сжигала лихорадка, какая-то глубоко скрытая внутренняя боль. Она оглянулась назад, чтобы оценить расстояние, которое преодолела, пока неслась, ничего не видя вокруг; школа уже скрылась из виду. Вокруг раскинулись просторы прерии; а впереди лежали бедленды…

Господи, какая же она была дура, когда решила, что сможет найти Латчера в этих перевернутых вверх ногами местах! Ею овладел страх – и мысленно она позвала Джесса; конечно, надо было поехать на ранчо и взять его с собой. Но Чарли Фуллер говорил что-то такое… насчет того, что на вновь доставленном скоте надо менять старые клейма; и вроде бы Джесс выехал на пастбища, чтобы этим заняться…

Она гнала коня, пока тени выветренных скал и мрачных обрывов не опустились на нее всей тяжестью.

Она предполагала, что Латчер направился к Замковой Излучине. Говорили, что хижина на старом дровяном складе не сгорела в тот день, когда Фрум напал на бедлендеров. У нее было лишь смутное представление о том, где находится Замковая Излучина; некоторые из ее учеников жили на окраинах бедлендов, и она разговаривала с ними об этом разок-другой… Оставалось только ехать дальше. Надежда ее угасала вместе с дневным светом, а отчаяние все росло.

Ее трясло. Временами она останавливалась и слушала – не стукнет ли о камень подкова; а один раз сложила ладони рупором и начала звать Клема по имени – пока эхо не подхватило звуки, передразнивая ее. Насколько опередил ее Клем? На два часа? На три? Может быть, он уже выполнил свое задание и возвращается домой?

Сюда, на дно каньонов, вечер опускается рано. Сумерки сгущались, темнота окутывала ее, и она ощутила страх. Понукая коня, она въехала на гребень возвышенности и направилась вдоль него. Оказалось, что, выбравшись наверх, она выиграла полный час дневного света. Кроме того, ее взгляду открылась прерия. Лучи заходящего солнца скользили вдоль земли, и повсюду трава стала золотой, почти зеленой, как будто на старых стеблях вновь распустились весенние листочки. А потом свет медленно потускнел; трава стала серой и потеряла блеск; и ее настроение, поднявшееся ненадолго, вновь упало.