Текст книги "Настоящее время"

Мира Тристан

Из палаты доносился протяжный звук, похожий на плач. Вернее, так хнычет ребенок, который иначе не может позвать.

Я иду в палату и уже знаю, что это Зоя Ивановна. Ей девяносто восемь лет, она не видит, не может нажать кнопку вызова, громко позвать на помощь тоже не может.

– Что случилось, Зоя Ивановна? Пить хотите или лежать неудобно? – спрашиваю я, наклонившись поближе к уху, потому что и слух у нее тоже снижен.

– Я все забыла, ничего не помню, я не знаю, где я сейчас, – тонким жалобным голосом отвечает она.

Расспрашиваю, как ее зовут, когда день рождения, где живет. Она отвечает, и оказывается, что все помнит. Рассказываю, что она в хорошем и безопасном месте – потому что ей сейчас необходима наша помощь. Видимо, ее это успокаивает, она перестает хныкать и начинает вспоминать свое детство, своих родных, военную юность, тяжелые работы в тылу и что-то еще. Говорит-говорит-говорит, как будто вышивает иголкой с разного цвета нитками картину своей нелегкой жизни.

Поговорив так какое-то время, Зоя Ивановна в этих воспоминаниях вернула себе себя, затихла, закрыла глаза и спокойно задремала.

Я тихонечко вышла в коридор и услышала, как из другой палаты зовет Татьяна Викторовна. Она очень не любит одиночество, любит петь и любит колбаску. Мы попели с ней песни, она съела кусочек любимой колбаски. Мне нужно было идти дальше, но я пообещала, что в субботу у нас будет концерт и там уж она точно напоется вволю.

В следующей палате Владислав. Он каждый день, увидев меня, просит принести ему колу. Как обычно, обещаю принести чуть позже и вдруг беру его за руку, чего раньше никогда не делала. Он сжимает мою руку и не хочет отпускать.

– Ой, рука. Давно не держал никого за руку. Тактильный контакт так важен! Постойте, не уходите…

Мы немного поговорили, подержались за руки, и я пошла за колой.

Простое человеческое внимание – это драгоценность, и обогащаемся мы взаимно.

Нюта Федермессер

Был и такой случай: в стационаре лежала пациентка, и у нее очень заботливый сын. Она вырастила его сама, без отца, но он не был «маменькиным сынком». Мы все восхищались им на наших утренних конференциях. Он все время теребил медсестер – как лучше помыть маму, как перевязать. Но однажды его мама схватила за рукав медсестру и зашептала:

– Пожалуйста, не давайте ему меня мыть! Пожалуйста, не давайте ему менять мне памперсы… Он не должен этого видеть! Пожалуйста…

Она хотела остаться для него эталоном женщины, а не беспомощной пациенткой. В таком случае важно попросить сына делать что-то другое для мамы – читать вслух, приготовить что-то вкусное, гулять с ней, перебирать фотографии и записывать даты и комментарии.

И это тоже очень важно и трудно – соблюсти достоинство пациента и не обидеть при этом его родственника.

Анастасия Лаврентьева

Владислав Олегович оказался страстным нумизматом, долгое время собиравшим свою богатую коллекцию старинных монет. Он знал много чего интересного про каждую монету в коллекции и мог рассказывать о них бесконечно. Чем мы и не преминули воспользоваться, организовав его выступление перед пациентами, сотрудниками и волонтерами хосписа. Вечер прошел увлекательно и оживленно, рассказчик был чрезвычайно доволен и горд тем, что смог привнести в жизнь других интерес к своему любимому занятию.

А еще Владислав Олегович страшно любил жизнь во всех ее проявлениях и все время мотивировал меня и волонтерскую команду на какие-то новшества. Например, у него на тумбочке был мини-огород, и он сам среза́л себе ножницами молодой зеленый лук для обеденного супа.

Благодаря Владиславу Олеговичу мы начали устраивать пикники в нашем саду.

Каждую неделю тем летом мангал выносился на поляну под раскидистые яблони, пациентов вывозили кого на кресле, кого на кровати, и пока жарились шашлыки или колбаски, пациенты попивали красное сухое вино, травили веселые байки, говорили тосты и наслаждались теплыми летними днями.

Меж тем к концу лета Владиславу Олеговичу становилось все хуже и хуже, и стало ясно, что осталось уже совсем немного. В один из дней он подозвал меня к себе и сказал:

– Знаешь, так хочется плова – настоящего, ароматного…

– Так в чем же дело, – отвечаю я, – в этот раз на пикнике и приготовим его для всей компании, я найду мастера.

Он взял меня за руку, внимательно посмотрел в глаза и проговорил:

– Только что бы ни случилось, обязательно вывези меня поесть плова. Обещай мне.

Я, конечно же, дала слово.

В субботу, едва войдя в хоспис, я столкнулась с нашим врачом, который грустно покачал головой и сказал:

– Владислав Олегович уходит, ему совсем плохо, у него частые прорывы боли, и мы должны увеличить ему дозу обезболивающего. Так что пикник для него отменяется, он почти все время спит.

– Как – уходит?! А плов? Я же дала ему обещание, я не могу его нарушить!

Врач только пожал плечами.

Мы спешно готовились к пикнику. Я зашла в палату к Владиславу Олеговичу. Сознание его было спутано, он был в забытьи, но внезапно открыл глаза и вполне внятно спросил:

– А плов сегодня будет?

Пораженная, я уверила его: плов обязательно будет, и мы поедем в сад его отведать, что бы ни случилось.

В саду разносился запах жареного мяса, деловито сновали волонтеры, пациенты занимали свои места вокруг мангала. Я забегала в палату к Владиславу Олеговичу и присматривалась: как он? Он практически все время дремал, но периодически, когда случались секунды пробуждения и ясного сознания, спрашивал:

– Плов уже готов?

Я отвечала:

– Еще нет, к сожалению, но готовится.

– Я дождусь, – отвечал он мне, – я обязательно дождусь.

Его боль так и не удалось полностью усмирить, и тогда мы с волонтерами принесли готовый горячий душистый плов прямо в палату.

Конечно, он уже не мог его есть, но для него было важно, чтобы жизнь вокруг продолжалась.

Валерий Першуков

Лото у нас по понедельникам. К семи часам вечера волонтеры уже накрывают стол к чаю, а пациенты кто на кресле, кто на кровати, кто пешком собираются в холле для игры. Люди устраиваются кто где хочет, волонтеры разносят чай, кофе, торты и печенье, завязываются знакомства, возникают беседы. После угощения достают всё для лото, и начинается игра. А после игры наступает время застольных песен под аккомпанемент гитары.

Несколько дней назад в отделение поступил молодой пациент в терминальной стадии[10]10
  Терминальная стадия – последняя стадия болезни, прогноз которой неблагоприятен.


[Закрыть] болезни, и была велика вероятность, что именно этим вечером или ночью его не станет, а палата его находилась как раз напротив холла, где обычно шла игра.

Парню всего лет двадцать пять, с ним были родители, брат с сестрой и его девушка, с которой этим летом они планировали сыграть свадьбу. Отец держался изо всех сил, был напряженно собран и молчалив, хотя глаза выдавали невыносимую боль и панику. Мама же не находила себе места, плакала и причитала над сыном, говорила, что хочет умереть вместе с ним. К вечеру она утомилась, поддалась уговорам медсестер, периодически выходила в коридор и, оглушенная горем, молча сидела на диванчике, глядя в пустоту.

Отменять или нет запланированную и всеми ожидаемую игру в лото? Посовещавшись, мы решили все же провести игру, но без песен в конце. Нам казалось, что абсолютная тишина и пустота в холле лишь усилят горе родителей, а, напротив, тихое течение жизни поддержит их. Пациенты и волонтеры согласились, все разговаривали негромко и сдержанно.

Незадолго до конца игры мама пациента вдруг словно бы вырвалась из мрака палаты и без сил опустилась на диван в коридоре. Медсестра села рядом, о чем-то негромко говорила с ней, гладила по руке, обе плакали.

В холле раздавался лишь мерный стук бочонков лото, и тихий голос ведущего перечислял номера: 32, 48, 26, 45, 18… Кто-то негромко восклицал, поймав удачу в игре, кто-то переспрашивал номер, тихо клекотали попугайчики в клетке… Вышел из палаты отец, прислонился к стене и обмяк.

А в окружающем пространстве все звучал и звучал спокойный уверенный голос, словно отсчитывая мгновения продолжающего свой бег времени: 27, 43, 66, 57…

Мира Тристан

Владимир Петрович у нас второй день. Вечером приглашаю его посмотреть кино. Отказывается.

– Я их столько пересмотрел за свою жизнь! Вам сколько лет? Мне вот восемьдесят шесть.

– Так это же на большом экране! Как в кинотеатре!

– И что? Чего я там не видел?

– Простите, а у вас профессия какая? Кем вы работали?

– Киномехаником в кинотеатре «Октябрь».

Екатерина Чекмаева

Александра Викторовна, девяноста четырех лет, попросила заокскую селедку. Пришлось погуглить. Оказалось, что теперь эта рыба, увы, в Красной книге, поэтому оставалось лишь купить обычную хорошую селедку.

Я ее подмариновала в нерафинированном подсолнечном масле, добавила красного лука кольцами, все это под ароматный бородинский хлеб…

Какое же было счастье, когда Александра Викторовна с аппетитом ела ее, приговаривая:

– Жирненькая! Вкусненькая! Ну совсем как в молодости!

Надежда Фетисова

Николай Петрович довольно тяжелый пациент, ему трудно есть самому, разве что понемногу и протертую пищу. Мы въезжаем с «тележкой радости» в палату и предлагаем пациентам разные угощения и маленькие подарки. Николай Петрович грустно смотрит на все это богатство: ему ничего не подходит.

Я предлагаю ему мороженое, оно как раз годится для его состояния. Он с трудом усаживается на кровати, я потихоньку кормлю его мороженым, он на секунду отрывается от пломбира и внезапно говорит:

– Все-таки дожил я до коммунизма!

Мира Тристан

Ирине Петровне девяносто пять лет. Она очень устала, все время просится «туда». Большую часть времени она лежит в кровати – то поет, то плачет. И всегда с ней рядом Толюнчик – маленькая оранжевая лошадка. Ирина Петровна очень его полюбила: спит, прижав к себе. Он согревает ее. Она разговаривает с ним. Он делит с ней ее одиночество. Показывает мне его всегда, когда прихожу, говорит: «Это мой Толя, Толюнчик». Так вроде бы звали ее сына, которого уже давно нет на этом свете.

И вот Толюнчик потерялся. Искали и переживали все – пациенты и персонал. Каждый день спрашивали: нашелся ли? Нет… Написали просьбу в наш волонтерский чат: вдруг есть у кого такая же игрушка. Волонтеры – люди космическо-фантастические! – нашли фирму-производителя, но оказалось, что игрушку сняли с производства, а интернет-магазины продали давным-давно.

Что делать? Наш волонтер опубликовала на своей странице в соцсетях пост «Толюнчик, найдись!». И благодаря ей и всем неравнодушным людям к нам приехали целых два Толюнчика. Если почитать комментарии под постом, пока искали, – поражает география неравнодушных людей. Поражает путь, который проделывает такая, казалось бы, незначительная вещь, как игрушка, но значимая для одного старенького и одинокого человека.

Один человек готов подарить: дочка давно не играет с лошадкой, и игрушка просто лежит дома. Другой человек едет забирать ее – и передает третьему, который привозит ее в хоспис. И одновременно еще один волонтер едет за вторым Толюнчиком – и тоже привозит к нам. У обеих игрушек похожая история: бабушка подарила внучке лошадку, но внучка любит играть с машинками – и лошадка осталась не у дел.

И вот один из Толюнчиков уже у своей хозяйки. По-прежнему греет ее своим плюшевым теплом, радует глаз теплым оранжевым цветом.

Нюта Федермессер

Строгая. И с таким чувством юмора! Достойная и непокорная, но законопослушная и признающая начальство. Цветы ее на подоконнике – лучшие. И помада – мы с ней выбирали помаду по запаху…

– Анна Фоминична, как дела?

– Плохо, милая, плохо. Сегодня слабая я совсем. Давление, наверно. Вот доктора жду.

– А вчера? Лучше было?

– Вчера? Вчера всегда получше, и завтра всегда получше. А сегодня, раз ты спрашиваешь – так я жалуюсь, чтобы ты не зря пришла.

И улыбается…

Дмитрий Левочский

Общение с Лидией Ивановной начинается с руки. Обязательно с правой. Левая, она хоть и двигается и используется, но для общения не годится. Чтобы диалог получился, следует прежде всего взять Лидию Ивановну за правую руку.

Она крепко сжимает ладонь, и в ее сухой слабой руке появляются тепло и сила. Глаза оживают, Лидия Ивановна поворачивает голову ко мне и говорит: «Вы меня не бросайте». Это вместо приветствия у нее всегда. Иногда она использует эту фразу для выражения чувств, иногда – просто так, как междометие. Время от времени она произносит «да», «нет» и «спасибо», но фраза «Вы меня не бросайте» – основная.

Подзарядившись немного от моей руки, Лидия Ивановна становится живее и благосклоннее. На мое предложение прокатиться в холл она одобрительно кивает и разжимает мою руку – ее уже совсем теплая.

Сегодня концерт в холле, мероприятие хлопотное, после него хочется всегда есть и спать и самому заряжаться от кого-нибудь, но такая перспектива, боюсь, мне недоступна. Поэтому, пока силы есть, бодро катим в холл.

Нас встречают звуки играющего пианино, в самый раз мы, значит. «Слышите, Лидия Ивановна? Концерт начинается, вовремя мы!» Спутница моя молчит, но вполне рада этому, кажется.

В холле за пианино сидит одинокая женщина. Играет какую-то безумно знакомую вещь, но я не вспомню, конечно. На ней серое платье, руки мягко опускаются на клавиатуру. Тихие звуки перебегают по пустому холлу как небольшие серые зверьки. Мелодия печальная, но спокойная. Как колыбельные в детстве, от которых до сих пор хочется плакать.

 
Все на свете отдыхает,
Ветер затихает,
Небо спит,
Солнце спит,
И луна зевает.
Небо спит,
Солнце спит,
И луна зевает.
 

Мелодия, конечно, другая. Но чувства похожие. Мы паркуемся с Лидией Ивановной рядом, слушаем тихие звуки.

Женщина вдруг сбивается, звуки повисают в воздухе. Она поворачивается ко мне, я вижу заплаканные глаза. Сквозь них – виноватая какая-то улыбка.

– Простите меня, – говорит она.

Я задаю самый, наверное, идиотский вопрос в такой ситуации:

– Хотите чаю?

Женщина, однако, не сердится. Она улыбается сквозь слезы и отворачивается к инструменту. Я тоже отворачиваюсь и, чтобы справиться со смущением, включаю в телевизоре «Шерлока Холмса» в исполнении Ливанова, сажусь рядом с Лидией Ивановной.

Та надежно берет меня за руку, и мы смотрим фильм почти без звука. Холмс попыхивает трубкой, объясняет что-то улыбающемуся Ватсону, и вскоре за спиной опять возникают тихие звуки неизвестной то ли колыбельной, то ли пьесы. Это похоже на немое, но цветное кино: звуки музыки удивительно хорошо гармонируют с видеорядом.

Белой стремительной фигурой в холл заходит врач хосписа. Я люблю врачей. Люблю их за уверенность, за частое понимание того, что делать. Появление врача всегда обнадеживает, поддерживает меня. Наверное, неслучайно doctor переводится с латыни как «учитель». Одновременно ощущаю родство с врачами и зависть, безмерную и белую.

Врач подходит к женщине, выражает соболезнования.

– Попрощались? – спрашивает он.

Сразу вспоминаю о нашей пациентке, которая ушла сегодня ночью. Мы не виделись и не общались, но я запомнил слова врачей о том, что она любила музыку. Позже моя коллега Дилноза написала, что в тот день играла дочь этой пациентки, возможно для мамы, навсегда прощаясь. Она не покинула хоспис, а играла рядом с нами, потом просто сидела в холле.

Когда сэр Генри прибыл с Ватсоном в Баскервиль-холл, я обернулся и увидел, что ее уже нет.

Холл начинал наполняться людьми. Приехали музыканты, я увидел у входа знакомые лица волонтеров, назойливо звонил телефон на посту.

Словно почувствовав, что мне идти надо, Лидия Ивановна отпустила мою руку, ее была уже совсем теплая, и сказала как бы в напутствие:

– Вы меня не бросайте.

По руке ее погладил и ответил:

– Не брошу. Мы тут рядом.

Пошел навстречу волонтерам, на ходу отмечая, что снегопад усилился, опять машину откапывать и ногами перед входом топать. Шумно стало, весело. До самого вечера. До ночи.

Алексей Васиков

Мужчина в самом расцвете сил, заселяясь в наш Дом милосердия, прокричал: «Девочки, встречайте, я к вам!»

А жена не верит, что бесплатно. Не верит, что возможно. Выдохнуть, заняться собой. Прийти к нему той: молодой, отдохнувшей, готовой слушать и любить.

Еще в одной семье моего села стало чуть больше сил на любовь, это ли не чудо…

Дилноза Муйдинова

Кот Филя, с недавнего времени живущий в нашем хосписе и носящий на щегольском своем ошейничке бирку «Кот-терапевт», пока работал терапевтом без особого энтузиазма. Испепелил меня своим тяжелым взглядом за то, что я стащила его с теплого подоконника и заставила сидеть на коленях у нашей столетней пациентки, но все-таки какое-то время сидел.

К тому же тут подключилась тешить его чувство собственной важности другая пациентка (а мы заметили с самого начала, что он как будто реагирует: говорят ли о нем или не о нем). Так что он пока терпел.

Но на словах Ольги Петровны про ее кота: «А мой серенький…» Филя как будто подумал: «Так, с меня хватит! Вот серенького ей и найдите. Я пошел».

Ирина Семёновна, наша пациентка, любила кошек, поэтому очень радовалась Филе. Но Филю терапевтом назвали, а делом этим заниматься он не хочет. Поэтому его берут на руки и относят к пациенту. Ирина Семёновна протянула к нам руки, взяла Филю и стала ему на ушко вполголоса говорить:

– Ты самый-самый. Самый умный, самый красивый и самый хороший. Ты меня слышишь? Ты такой прекрасный кот! Я тебя люблю.

Филя послушал, все понял, решил, что теперь ему пора, и сбежал.

– Спасибо, я побалдела. Приходите еще! – говорит ему вслед Ирина Семёновна.

А сегодня домой выписалась Елена Владимировна. Дочь ожидала ее в нашем фойе. И когда они увиделись, их руки первым делом встретились на Филе.

Мира Тристан

Высокий, крепкий, красивый мужчина навещает в хосписе свою маму.

– Я в органах больше двадцати пяти лет. Много раз выезжал на криминал. Столько покойников видел! Просто переступал через них и дальше шел. Помню, в отделе по борьбе с наркотиками задержали цыганку. А у нее десять детей. Все ревут, орут… Детей, понятно, в детдом, цыганку в тюрьму. Она просит, в ноги падает, а я еще и оттолкнул ее: иди ты. Никого жалко не было. Скажите, а бабуля, что рядом с мамой лежала, она где? Что? Умерла? Жалко. Мне так всех сейчас жалко. Даже ту цыганку с ее детьми. Я дома плачу. Никогда не плакал. Скажите, что это?

Нюта Федермессер

Совсем глухая Лидия Матвеевна. Слуховой аппарат подобрать не удалось. Она не слышит, но говорит много и громко. Сижу и слушаю ее историю. Рассказывает она, как и многие старики в конце жизни, только про то, что ее тревожит.

Вот первый раз тебя видит, но сразу про свое больное: как убили на войне отца, как погиб на той же войне старший брат, как ей нужно было помогать маме, но совсем было неохота… кается… и плачет.

Обнимаемся с ней и прощаемся… Прощеное воскресенье.

На тумбочке блокнотик и карандаш. Там медсестры пишут. И столько в этих записках заботы и неравнодушия – до слез.

Гнездилов[11]11
  Андрей Владимирович Гнездилов (1940–2022) – петербургский врач-психиатр, доктор медицинских наук, основоположник паллиативной помощи в России, основатель и врач первого в России хосписа в Санкт-Петербурге (1990).


[Закрыть] сказал как-то у нас в хосписе: «Мы работаем с неглажеными стариками, их гладишь – они рыдают».

Ольга Фоменкова

Год назад я уже присылала хвастушки арбузной эпопеи. Приятная стабильность.

«Тележка радости» для родителей и персонала прекрасна сама по себе, но вот арбузик для ребенка, которому через неделю исполнится три года, это да-а-а.

Маняша – малышка, которая не сделала ни одного самостоятельного вдоха в своей жизни. В родах ее интубировали. Родители научились понимать несносный характер крошки по мониторам аппаратов.

– Маня плохо себя ведет.

– Мане так не нравится.

– А вот с вами она тихая, не то что с мамой…

Арбуз Маня любит. Я вижу ее почти каждый день и уверена, что слова – не самая главная коммуникация у гомо сапиенс…

Татьяна Лобанова

Уходил пожилой мужчина, уходил довольно тяжело, несколько дней был в спутанном сознании, стонал. Врачи старались облегчить его состояние, но совсем избавить от страданий не могли. Рядом была его дочь, Марина, которая пугалась этих симптомов и металась в душе: оставаться рядом или уехать и не видеть, как папа умирает. Кроме того, все усложнялось работой, которую ей было неловко оставить на несколько дней, и котом, который дома ждал ее голодным.

Медсестры из добрых побуждений советовали Марине уехать, переживали, что ей тяжело видеть, как папа уходит и ничем нельзя помочь…

Мы столкнулись с Мариной в чайном уголке, выпили вместе чаю, и я поняла, в каком смятении она находится. И рискнула сказать, что, возможно, ей стоит попробовать быть рядом с папой в эти последние дни: ведь у нас есть волонтеры, которые готовы помочь с кормлением кота, можно съездить домой за необходимыми вещами и ближайшие дни провести рядом с папой в палате, а все вопросы с ее пребыванием здесь мы решим.

Так и сделали. Через сутки папа ушел, Марина была рядом и держала его за руку…

С тех пор прошло четыре года, и вот недавно она написала мне, что никогда не забудет, как в тот момент мы оказались рядом и это позволило ей совершить один из самых важных поступков в ее жизни: она нашла в себе силы и была рядом с папой в его последние дни.