Текст книги "Экономический суверенитет государства и конституционно-правовые механизмы его защиты"

Угрозу экономическому суверенитету может представлять не только выведение суверенных полномочий государства в финансово-экономической сфере из системы разделения властей и передача иным субъектам, имеющим неопределенный конституционно-правовой статус или, тем более, являющихся частными, коммерческими или даже иностранными, но и выведение (формальное или фактическое) из-под сферы действия государственного суверенитета или суверенных прав государства отдельных территорий (в том числе путем наделения определенными правами на них иных субъектов), месторождений, а также отношений, связанных с их функционированием, освоением, иных видов экономических отношений и споров по ним.

Выше упоминалась проблема процедурной легкости принятия действующей властью стратегических геополитических решений, которые потомки не всегда могут исправить, в том числе решений, связанных с отчуждением части территории или уступкой в территориальном споре. Российское государство сталкивалось с этой проблемой неоднократно: яркие примеры – Русско-американская конвенция 1867 г. об уступке Аляски⁶⁰⁸; Соглашение между СССР и США 1990 г. о линии разграничения морских пространств (так называемое Соглашение Бейкер-Шеварнадзе⁶⁰⁹); Договор между Российской Федерацией и Королевством Норвегия о разграничении морских пространств и сотрудничестве в Баренцевом море и Северном Ледовитом океане (ратифицирован в 2011 г.⁶¹⁰). В некоторых государствах такое решение может быть принято не просто в усложненной процедуре, но лишь на основе референдума (так, в соответствии со ст. 73 Конституции Украины, если договор влечет изменение территории государства, обязательно проведение референдума⁶¹¹). В ст. 9 Конституции Республики Беларусь установлено, что территория государства едина и неотчуждаема⁶¹². В России эта проблема представляется не решенной (ч. 3 ст. 4 Конституции РФ, устанавливающая, что «Российская Федерация обеспечивает целостность и неприкосновенность своей территории», представляется недостаточной⁶¹³).

Отметим, что, подобно тому, как выше обозначалась проблема «латентного» ограничения экономического суверенитета государства, существует и угроза «ползучего» отчуждения территории. Так, представляется, что подобные риски создает так называемое совместное освоение Курильских островов Россией и Японией, притом, что у России с Японией отсутствует мирный договор, поскольку Япония претендует на эти территории и даже объявляет их своими. Возникают вопросы: не создает ли подобное «совместное освоение» дополнительные политические и юридические аргументы для территориальных претензий со стороны Японии (вопрос и политический, и юридический), и не приучает ли оно население России к мысли о спорности принадлежности данных территорий и о наличии у Японии оснований для претензий на эти территории (вопрос не юридический, но также заслуживающий внимания)? Представляется, что конституционное право должно найти ответы на эти новые вопросы. Одним из таких ответов могло бы стать закрепление в будущем на конституционном уровне недопустимости какого-либо совместного освоения территорий с государствами, на них претендующими, что могло бы стать механизмом обеспечения территориального, а соответственно, и экономического суверенитета (поскольку территория представляет, как правило, либо стратегический, военный и геополитический, либо экономический интерес, либо их сочетание⁶¹⁴).

Отметим, что вопрос о том, можно ли считать отчуждение территории примером ограничения суверенитета, дискуссионен. Возможно, корректнее применительно к подобным ситуациям говорить об уменьшении объекта суверенитета, об отчуждении части территории, как объекта суверенитета (правда, при абсолютизации такой логики можно прийти к опасному выводу о том, что «ограничением суверенитета» не будет и отчуждение даже большей части государственной территории – «главное, чтобы в соответствии с п. 1 ст. 4 Конституции РФ сохранялся суверенитет над тем, что в данный момент является ее территорией», соответственно, необходимо признать, что не только ограничение суверенитета над своей территорией или, например, ограничение суверенных прав и юрисдикции на континентальном шельфе и в исключительной экономической зоне, но и утеря части территории, т. е. части объекта, на который распространяется государственный суверенитет, представляет угрозу⁶¹⁵).

Именно «ограничение» же суверенитета, скорее, имеет место в случаях сохранения соответствующей территории, но при распространении на нее тех или иных прав иных (особенно ‒ иностранных) субъектов и/или при выведении ее из-под действия национального законодательства (национального правового регулирования – «национального правового поля»). Примеры – создание на территории государства иностранной военной базы (актуализировано для России ситуацией с имевшим место «перевалочным пунктом» НАТО под Ульяновском)⁶¹⁶. Или выделение в рамках государственной территории отдельных территорий с особым режимом, которые (и определенные виды отношений на них и связанных с их функционированием, а также возникающие из них споры) выводятся из-под общего национального правового регулирования и национальной юрисдикции. Как правило, это делается законспирированно: не напрямую, а через фактическое делегирование законодателем полномочий соответствующего регулирования органам исполнительной власти с возможностью их передачи иным, в том числе частным, коммерческим субъектам и с возможностью заключения соглашений с иными субъектами (в том числе иностранными) на условиях, отличающихся от национального законодательства, но при этом далее уже «связывающих» законодателя. Данная проблема актуализирована для России Федеральным законом «О территориях опережающего социально-экономического развития в Российской Федерации»⁶¹⁷ (а до этого была попытка через создание Корпорации по развитию Сибири и Дальнего Востока⁶¹⁸).

Возникала она в России и в 1990-е гг., в частности, в связи с принятием Федерального закона «О соглашениях о разделе продукции» (отклоненного Советом Федерации и впоследствии принятого с большим количеством изменений), содержавшего, в том числе, и положения, предусматривающие возможность выведения споров, затрагивающих национальные интересы Российской Федерации из ее юрисдикции, а также предусматривающие возможность сколь угодно сильного отклонения от российского законодательства (абз. 2 п. 3 ст. 1; п. 2 ст. 7, ст. 22 законопроекта; подробнее – см. § 3 главы 3 настоящей монографии). Как известно, данные соглашения были использованы на Сахалине, но показателен законопроект, вносившийся Правительством РФ и предусматривавший перевод на режим соглашений о разделе продукции еще около 250 месторождений⁶¹⁹.

Отметим, что выведение определенных видов отношений и споров по ним из-под национального правового регулирования и национальной юрисдикции возможно и безотносительно каких-либо территорий или месторождений. Так, по п. 1 ст. 1210 ГК РФ стороны договора могут при заключении договора или в последующем выбрать по соглашению между собой право, применимое к их правам и обязанностям по этому договору. В этой норме нашел отражение известный принцип международного частного права «lex voluntatis» (принцип автономии воли). Но, хотя международное частное право регулирует частноправовые отношения с участием иностранных граждан или иностранных юридических лиц либо частно-правовые отношения, осложненные иным иностранным элементом, тем не менее, существует вопрос о применимости принципа автономии воли к иным отношениям, не осложненным иностранным элементом.

Возникает вопрос: может ли государство быть заинтересовано в том, чтобы частноправовые отношения, например, договорные отношения, где обеими сторонами выступают граждане и/или юридические лица этого государства, а объект расположен на территории данного государства и «иностранный элемент» отсутствует, регулировались исключительно правом этого государства и именно оно было применено в случае возникновения спора между сторонами? И в случае, если у государства может быть такая заинтересованность, не вытекает ли из государственного суверенитета право государства в таких случаях требовать применения своего права? Ведь, как пишет заведующая кафедрой международного частного права МГЮА им. О. Е. Кутафина Г. К. Дмитриева, «решающим фактором для понимания основной функции международного частного права» является «объективная необходимость <…> преодоления коллизии права разных государств»⁶²⁰. В связи с этим возникает вопрос о том, не ущемляет ли суверенитет государства использование принципов международного частного права, получивших развитие в связи с реализацией названной функции международного частного права по преодолению коллизий права разных государств (применительно к отношениям с иностранным элементам, т. е. тем отношениям, где подобная коллизия возникает, и встает вопрос о том, право какого государства должно в данном случае применяться), применительно к отношениям, где иностранный элемент и, соответственно, подобная коллизия отсутствует?

В свое время с близких позиций принцип автономии воли сторон критиковал известный американский юрист конца XIX – первой половины XX в., профессор Школы права Гарвардского университета Дж. Г. Биль, считая, что его использование позволяет сторонам подменять законодательную власть⁶²¹. Однако в Комментарии к ст. 1210 ГК РФ А. Л. Маковского, Е. А. Суханова сделана оговорка (п. 7), по сути, показывающая, что такого права «законодательствования» сторонам договора российский законодатель не предоставляет: «В статье 1210 говорится о выборе сторонами права. Речь идет об объективном праве, которое существует и является таковым независимо от воли сторон. Не воля конкретных сторон придает тому или иному акту (документу) характер права. Она может приводить к применению избранного сторонами права, но не к его созданию. Поэтому выбор сторон должен укладываться в категорию “право”. В эту категорию прежде всего попадает право той или иной страны, как России, так и иностранных государств. Под эту категорию подпадают и международные конвенции, включая и те, в которых Россия не участвует»⁶²². Но и при таком подходе возникает вопрос: если в юридической науке высказывалась позиция о том, что «правотворчество» частных лиц противоречит принципу суверенитета, можно ли считать, что пусть не «правотворчество», но выбор наиболее удобного для частных лиц права самими этими лицами – ограничением государственного суверенитета уже не является? Так, если классик английской политической экономии Д. Риккардо писал «Опыт показывает, что естественное нежелание каждого человека покидать родную страну и обрывать свои связи, вверяя себя чужому правительству и новым законам, останавливает эмиграцию капитала»⁶²³, то сегодня данный тезис устарел, а в России, например, получает распространение закрепление в коммерческих договорах в качестве применимого права – английского⁶²⁴. Часто в литературе данная тенденция лишь констатируется как факт и объясняется «удобством английского права для бизнеса». Но важно посмотреть на данный вопрос и с точки зрения защиты национальных интересов государства (а также с точки зрения возможности реализации тех целей, в том числе, направленных на обеспечение прав и свобод человека и гражданина и других конституционно значимых ценностей, которые ставило государство, вводя то или иное законодательное регулирование соответствующих частноправовых отношений), из-под сферы нормативного регулирования и юрисдикции которого соответствующие отношения выводятся (кроме и собственно формального аспекта: соответствия принципу государственного суверенитета – с учетом того, что, как отмечает ряд авторов, государство обладает полным суверенитетом в отношении всех лиц на своей территории и может полностью реализовывать его⁶²⁵). Соответственно, возникает вечная для конституционного права проблема – поиска баланса публичного и частного интереса (которую, применительно к рассматриваемому вопросу, юристы-конституционалисты часто не замечают, полагая, что это вопросы сугубо международного частного права).

Российское гражданское законодательство, как будто, нацелено на решение этой проблемы. Так, п. 5 ст. 1210 ГК РФ содержит важное с точки зрения обеспечения государственного суверенитета положение: «Если в момент выбора сторонами договора подлежащего применению права все касающиеся существа отношений сторон обстоятельства связаны только с одной страной, выбор сторонами права другой страны не может затрагивать действие императивных норм права той страны, с которой связаны все касающиеся существа отношений сторон обстоятельства». При этом в Комментарии к ГК РФ отмечается: «При упоминании императивных норм имеются в виду не только сверхимперативные нормы, о которых говорится в ст. 1192 <…> Если договор реально не связан с другой страной или странами, то допустить посредством выбора права исключение действия императивных норм соответствующей страны, возможное в обычной ситуации, было бы неоправданным»⁶²⁶. Тем не менее возникает вопрос, не создает ли п. 1 ст. 1210 ГК РФ в действующей редакции, не указывающей на отношения с иностранным элементом (пусть данная статья и находится в разделе «Международное частное право»), хотя, как показано, и ограниченную, но угрозу суверенитету государства? Причем угрозу именно его экономическому суверенитету, поскольку договоры, о которых в ней идет речь – это, как правило, договоры экономические. Ведь, хотя, как отмечено в Комментарии к ст. 1210 ГК РФ (п. 8 Комментария), «выбор права сторонами предполагает участие в договоре иностранных граждан или иностранных юридических лиц либо осложненность договора иным иностранным элементом»⁶²⁷, прямо об этом не говорится, а из п. 5 той же статьи, как было сказано, вытекает возможность выведения экономических (гражданско-правовых) отношений, не связанных с иностранным элементом (например, между российскими юридическими лицами по поводу имущества, расположенного на территории России и т. п.) из национального «правового поля» (пусть и с оговоркой о том, что выбор сторонами права другой страны не может затрагивать действие российских императивных норм).

С суверенитетом государства (опять же в первую очередь ‒ экономическим) связан и вопрос о возможности передачи на рассмотрение третейских судов⁶²⁸ споров, связанных с государственными интересами. В значительной степени в российском праве эта проблема, как будто, решена: передача на рассмотрение третейского суда споров, возникающих из публичных правоотношений, не допускается, о чем прямо сказали и законодатель (подп. 2 п. 2 ст. 33 Арбитражного процессуального кодекса РФ), и Высший Арбитражный Суд РФ⁶²⁹ (далее – ВАС РФ), и КС РФ⁶³⁰ (а передача на рассмотрение третейских судов частноправовых споров, хотя, и противоречит суверенитету в исходном понимании Ж. Бодена, включавшему отправление правосудия в признаки суверенитета, но в представлении большинства исследователей современному пониманию суверенитета не противоречит⁶³¹). Заслуживает внимания другой вопрос: достаточной ли является оговорка о недопустимости передачи на рассмотрение третейского суда споров, возникающих из публичных правоотношений? Может ли государство быть заинтересовано (и имеет ли оно в таком случае вытекающее из его суверенитета право) самостоятельно (т. е. государственными судами) разрешать и те или иные частноправовые споры? Представляется, что да. Например, в литературе отмечается, что неарбитрабильность (изъятие из компетенции третейских судов) дел о банкротстве (подп. 1 п. 2 ст. 33 АПК РФ; п. 3 ст. 33 Федерального закона от 26 октября 2002 г. № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)») объясняется их особой значимостью для экономической жизни страны и необходимостью контролирующего присутствия государства в процессах принудительного упразднения субъектов гражданского оборота⁶³².

Особенно остро проблема встает в связи с возможностью различного понимания категории «споров, возникающих из публичных правоотношений». Как отмечает в указанном выше постановлении КС РФ, «публично-правовой характер споров, предопределяющий невозможность их передачи на рассмотрение третейского суда, обусловливается не видом имущества <…>, а спецификой правоотношений, из которых возникает спор относительно данного имущества, и составом участвующих в споре лиц»⁶³³. Но при таком подходе возникает опасность того, что договоры, подобные упоминавшемуся выше договору ПАО «Газпром» с CNPC (Китайской национальной нефтегазовой корпорацией) на 30 лет с объявлением части условий коммерческой тайной, могут быть расценены, как регулирующие частноправовые отношения, а значит, может быть сделан вывод, что и споры по таким договорам могут быть переданы на разрешение третейских судов. Учитывая приведенную выше позицию КС РФ, что «публично-правовой характер споров, предопределяющий невозможность их передачи на рассмотрение третейского суда, обусловливается не видом имущества», можно сделать вывод о возможности заключения договоров между корпоративными субъектами, регулирующих как будто частноправовые отношения, но в отношении имущества, представляющего стратегический интерес для государства. Но, несмотря на ярко выраженный публичный интерес, споры по таким отношениям могут рассматриваться, как частно-правовые и выводиться и из сферы юрисдикции государственных судов, и вообще из национальной юрисдикции. Правда, некоторой превенцией на этот случай служит ст. 248 АПК РФ, в частности, ее подп. 1 п. 1, в соответствии с которым, дела с участием иностранных лиц по спорам в отношении находящегося в государственной собственности Российской Федерации имущества относятся к исключительной компетенции арбитражных судов в Российской Федерации. Другой частичной превенцией служит «тест концентрации общественно значимых публичных элементов», под которыми понимаются публичный интерес; участие публичного субъекта и влияние на бюджетные средства – тест, выработанный российской судебной практикой, в том числе в ряде постановлений Президиума ВАС РФ, признававших неарбитрабильными споры, хотя, и вытекающие, как будто из гражданско-правовых договоров, но тесно связанные с публичными интересами и т. п.⁶³⁴ Однако данные «превенции» представляются недостаточными – подобные ограничения возможности выведения споров из национальной юрисдикции затрагивают экономический суверенитет государства и заслуживают вынесения на высший конституционный уровень.

В процессе присоединения России к ВТО вставал вопрос о том, не означают ли положения п. II (1) (A) (a) Перечня специфических обязательств Российской Федерации по услугам, входящего в Приложение I к Протоколу о присоединении России к Марракешскому соглашению, которое является его неотъемлемой частью, включение третейских судов в состав российской судебной системы. Данный вопрос ставился заявителями при запросе о конституционности нератифицированного Протокола о присоединении России к Марракешскому соглашению, обращавшими внимание на противоречие этих положений ч. 1 ст. 118 Конституции РФ⁶³⁵. Аргументы КС РФ, признавшего данные положения не противоречащими Конституции РФ, представляются дискуссионными. Так, в Мотивировочной части Постановления, КС фиксирует: «Выражение Russian arbitration tribunals понималось участниками переговорного процесса именно как “государственные арбитражные суды”»⁶³⁶. Притом, что в английском языке (а подписание Протокола о присоединении России к Марракешскому соглашению совершено в единственном экземпляре на английском, французском и испанском языках – трех официальных языках ВТО, причем каждый текст имеет одинаковую силу, за исключением прилагаемых перечней, в которых может быть указано, что аутентичным является текст только на одном из указанных языков⁶³⁷) термины «arbitrations», «arbitration tribunals» обычно понимаются, как «третейские суды», и гарантии того, что принятые обязательства не будут толковаться в соответствии с логикой английского языка, отсутствуют. Ниже в том же постановлении КС РФ говорится: «… даже в случае принятия варианта перевода выражения Russian arbitration tribunals, предложенного заявителями, т. е. имеющего в виду негосударственные третейские суды, возможное введение дополнительных требований к представительству в этих судах – вне зависимости от его возможной оценки с точки зрения гарантий конституционного права на квалифицированную юридическую помощь и соотношения с общими принципами осуществления третейского разбирательства ‒ само по себе не означало бы их включения в систему государственных судов, поскольку судебная система Российской Федерации устанавливается Конституцией Российской Федерации и не может быть изменена положениями международного договора Российской Федерации»⁶³⁸. Проблема видится в том, что если по итогам рассмотрения дела о проверке конституционности нормативного акта органа государственной власти или договора между органами государственной власти КС РФ имеет возможность вынести постановление не только о признании нормативного акта или договора либо отдельных их положений соответствующими либо не соответствующими Конституции РФ, но и «соответствующими Конституции РФ в данном Конституционным Судом РФ истолковании» (п. 1¹ ст. 87 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» – введен Федеральным конституционным законом от 28 декабря 2016 г. № 11-ФКЗ), то по итогам рассмотрения дела о проверке конституционности не вступившего в силу международного договора Российской Федерации КС РФ признает его либо отдельные его положения или соответствующими Конституции РФ, или не соответствующими ей (ст. 91 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации»). Возможность признания КС РФ международного договора либо отдельных его положений «соответствующими Конституции РФ в данном КС РФ истолковании» не предусмотрена. Таким образом, фактически осуществленное в Мотивировочной части Постановления истолкование указанных выше положений (п. II (1) (A) (a) Перечня специфических обязательств Российской Федерации по услугам, входящего в Приложение I к Протоколу о присоединении России к Марракешскому соглашению) роли не играет: в Резолютивной части они (как и Договор в целом) признаны не противоречащими Конституции РФ.

Проблема передачи на рассмотрение третейских судов споров, затрагивающих национальные интересы, была актуализирована и упоминавшимся выше так называемым «делом бывших акционеров ЮКОСа» в Гаагском третейском суде. Мы затрагивали это дело в части представляющей угрозу экономическому суверенитету возможности подведения государства под юрисдикцию внешних инстанций, определяемую нератифицированными государством международными договорами. Но угрозу представляет и сама возможность подведения государства под юрисдикцию третейского суда в случае, если спор, по сути, является публично-правовым и затрагивает интересы государства (в литературе обращается внимание на то, что «новый феномен в виде механизма по урегулированию споров между частными инвесторами с одной стороны и суверенными государствами – с другой, посредством третейского разбирательства с обязательной юрисдикцией <…> несет в себе серьезную угрозу для суверенитетов участвующих государств»⁶³⁹). Данный вопрос рассматривался при разбирательстве об аннулировании решений третейского суда по «делу бывших акционеров ЮКОСа». Представляется верной позиция д-ра юрид. наук А. В. Асоскова, который в своем экспертном заключении указывал: «Российское законодательство в качестве критерия арбитрабильности споров всегда указывало ранее и указывает сейчас на гражданско-правовой характер отношений сторон, из чего прямо следует недопустимость передачи на разрешение третейских судов любых видов публично-правовых споров»⁶⁴⁰, а также аргументировал, что связанные с так называемым «делом бывших акционеров ЮКОСа» споры являются публично-правовыми⁶⁴¹. Тем не менее, как выше говорилось, считать проблему требования бывших акционеров ЮКОСа к России окончательно решенной – преждевременно.

Дело бывших акционеров ЮКОСа поднимает и смежный вопрос: об арбитрабильности (возможности передачи на разрешение третейских судов) споров о возмещении убытков, причиненных государством. Требования к государству о возмещении убытков (в данном случае нас интересуют требования не со стороны обычных граждан, а со стороны юридических лиц и их акционеров; в том числе, требования инвестора) могут (как в деле бывших акционеров ЮКОСа) выдвигаться на гигантские, многомиллиардные суммы и представлять угрозу экономике государства. Между тем, хотя в литературе преобладающей является точка зрения о неарбитрабильности подобных дел⁶⁴², представляется необходимым законодательное или, возможно, даже конституционное закрепление соответствующего положения.

Действующий Федеральный закон «Об иностранных инвестициях в Российской Федерации» содержит лишь бланкетную норму, в соответствии с которой, «спор иностранного инвестора, возникший в связи с осуществлением инвестиций и предпринимательской деятельности на территории Российской Федерации, разрешается в соответствии с международными договорами Российской Федерации и федеральными законами в суде или арбитражном суде либо в международном арбитраже (третейском суде)» (ст. 10)⁶⁴³. Оценивать эту норму можно по-разному. Так, некоторые авторы считают ее пустой, исходя из того, что она не обеспечивает эффективную защиту иностранных инвестиций⁶⁴⁴. Но поставим обратный вопрос: насколько она обеспечивает защиту экономического суверенитета государства? Те же авторы пишут: «По сути, она обусловливает право инвестора на разрешение его спора наличием международного договора или наличием соответствующего положения в федеральном законе»⁶⁴⁵. Казалось бы, с позиции защиты государственного суверенитета важно, что право инвестора не презюмируется; что арбитрабильность спора не отдается на откуп сторонам, а решается суверенным государством – в форме федерального закона или международного договора. Поскольку норма бланкетная, важно не только то, отдает ли конкретный закон ее на откуп сторонам, но и то, не отдает ли законодательство в целом, к которому данная норма отсылает⁶⁴⁶, ее на откуп сторонам. К сожалению, примеры таких норм в российском законодательстве имеются. Так, в соответствии со ст. 22 Федерального закона «О соглашениях о разделе продукции», споры между государством и инвестором, связанные с исполнением, прекращением и недействительностью соглашений, «разрешаются в соответствии с условиями соглашения в суде, в арбитражном суде или в третейском суде (в том числе в международных арбитражных институтах)» (по ст. 23 этого Закона, в соглашениях может быть предусмотрен отказ государства от судебного иммунитета, иммунитета в отношении предварительного обеспечения иска и исполнения судебного и (или) арбитражного решения, а по ст. 3 Закона, от имени Российской Федерации выступают Правительство или уполномоченные им органы – т. е на откуп им и инвесторам дается разрешение вопроса о том, предусматривать ли арбитрабельность спора и сохранять ли при этом государственный иммунитет, что создает большие коррупционные угрозы, значению которых применительно к экономическому суверенитету посвящен следующий параграф настоящего исследования)⁶⁴⁷. Таким образом, можно сделать вывод, что, хотя, как отмечает А. В. Асосков, «сам Закон 1999 г. (имеется в виду Федеральный закон “Об иностранных инвестициях в Российской Федерации”. ‒ О. Б.) не превращает публично-правовые споры иностранных инвесторов с Российской Федерацией в арбитрабильные споры»⁶⁴⁸, тем не менее он не является и достаточной гарантией сохранения суверенитета в этой сфере. И, хотя, согласно преобладающей точке зрения, «требования инвестора к государству о возмещении убытков (выплате компенсации) в связи с неправомерными действиями (бездействием) государственных органов или изданием противоречащих закону актов считаются имеющими публично-правовую основу, а потому недопустимыми к передаче в третейский суд»⁶⁴⁹, тем не менее, законодательство России допускает случаи передачи споров о возмещении убытков, причиненных государством инвестору, на рассмотрение третейского суда, что несет угрозу экономическому суверенитету России.

Представляется, что в большей степени на страже государственного суверенитета стояли предшествовавшие Федеральному закону «Об иностранных инвестициях в Российской Федерации» 1999 г. «Основы законодательства об иностранных инвестициях в СССР» 1991 г.⁶⁵⁰ и Закон РСФСР 1991 г. «Об иностранных инвестициях в РСФСР»⁶⁵¹, предусматривавшие, что те споры с иностранными инвесторами, где другой стороной выступает именно государство (а не национальные юридические лица и не государственные органы, выступающие в качестве стороны в гражданско-правовых отношениях, а не как осуществляющие властно-распорядительные полномочия от лица государства), т. е. инвестиционные споры в строгом смысле слова должны рассматриваться в государственных судах (правда, и там предусматривалось, что если иное не предусмотрено международным договором)⁶⁵².

Заканчивая данный параграф, отметим, что вызовы экономическому суверенитету государства, таким образом, могут быть не только «глобальными», «интеграционными», «международно-правовыми», но и как будто частноправовыми (в частности, относящимися к области международного частного права) или смежными с частным правом, которые юристы-конституционалисты часто не замечают. Соответственно, анализ проблем обеспечения экономического суверенитета требует рассмотрения и таких вопросов, как регулирование участия государства в гражданско-правовых отношениях, осложненных иностранным элементом (ст. 127 и глава 5 ГК РФ в целом, ст. 1204 ГК РФ), вопросы «взаимности» (ст. 1189 ГК РФ; а также п. 2 ст. 2 Федерального закона от 8 декабря 2003 г. № 164-ФЗ «Об основах государственного регулирования внешнеторговой деятельности») и т. д.

Стоит отметить, что в нормах, относящихся к международному частному праву, можно найти некоторые механизмы, по сути, защиты экономического суверенитета государства. К подобным механизмам можно, в частности, отнести нормы о так называемых «императивных» и «суперимперативных» нормах; отделение «режима наибольшего благоприятствования» от «национального режима»; оговорку о публичном порядке (хотя пределы условий ее применения также можно рассматривать в качестве определенной угрозы экономическому суверенитету государства)⁶⁵³, норму о реторсиях и т. п. (ст. 1192‒1194 ГК РФ) и т. д.⁶⁵⁴