Текст книги "Экономический суверенитет государства и конституционно-правовые механизмы его защиты"

Последний в порядке перечисления, но не по значимости вид угроз экономическому суверенитету⁶⁵⁵. Демократические и республиканские по форме правления государства столкнулись с проблемой, которая менее актуальна для монархий (при всех дефектах монархической формы правления): сменяемая власть, не всегда отождествляя себя с государством, не имеет стимулов сохранять его богатства и независимость, а потому чаще готова поступиться его интересами, в том числе будучи коррупционно заинтересована. Отметим два момента.

1. Классический тезис конституционного права – недопущение монополизации власти, ее подконтрольность народу и ответственность – обусловлен целью недопущения злоупотреблений. Но характер наиболее опасных злоупотреблений различен для государств с разными формами правления и в разные эпохи. Если в эпоху формирования конституционного (государственного) права как науки, когда большинство государств были монархиями (включая абсолютные), наибольшую угрозу представляла возможность тирании, то для республик более распространенная и насущная угроза – коррупционные злоупотребления, в силу чего коррупция попала в фокус внимания науки конституционного права⁶⁵⁶.

2. Если в условиях абсолютной монархии, когда единоличная власть рассматривалась как суверен, практически не возникало угрозы уступки ею своего суверенитета в ущерб национальным интересам (скорее, стояла проблема возможности «злоупотребления суверенитетом»), то для республиканских государств проблема иная. В них власть, не ассоциирующая государственный суверенитет со своими правами, оказывается немотивированной на его сохранение. Более того, во-первых, она старается освободиться от государственного суверенитета в той части, в которой он ею воспринимается как «бремя». Это выражается в практическом снятии с себя социальной ответственности за благосостояние граждан, что произошло в начале 1990-х гг. в России в рамках так называемой «шоковой терапии». А также в постепенном переводе (в рамках концепции «сервисного государства» и ей подобных) фундаментальных государственных функций в «услуги»: традиционные функции (охрана правопорядка, оборона, непосредственно государственное управление) – в максимальной степени переводятся на аутсорсинг; социальные – коммерциализируются, в том числе с допуском зарубежного частного бизнеса (в рамках ГАТС и т. п.)⁶⁵⁷, что, по определению, минимизирует участие государства. А, во-вторых, власть может оказаться мотивированной на уступку суверенитета иным субъектам, причем зачастую уступку небескорыстную, т. е. коррупционно обусловленную. Особенно наглядно это проявляется на примере экономического суверенитета:

1. Принимая долгосрочные международные обязательства, финансово обременяющие государство и/или передающие часть суверенных полномочий межгосударственным объединениям и/или ограничивающие государство в определении своей экономической политики. Особые коррупционные риски – возможность власти (главы государства, исполнительной власти) согласиться на «временное применение» нератифицированного международного договора (особенно в случае понимания, что парламент может его отказаться ратифицировать, в том числе, если сочтет международный договор несоответствующим национальным интересам) или на отказ от государственного иммунитета⁶⁵⁸ (так, известен скандал с фирмой «NOGA», с которой российские должностные лица заключили договор, в котором Россия отказывалась от государственного иммунитета – впоследствии в течение многих лет по искам компании «NOGA» арестовывалось имущество России в разных странах), или, приняв соответствующее обязательство секретно, с ограничением доступа к информации (выше приводились примеры подписания ПАО «Газпром» договора с Китаем на 30 лет с объявлением ряда условий коммерческой тайной; подготовка рядом государств соглашений о Трансатлантическом торговом и о Тихоакеанском партнерствах с сокрытием информации от национальных парламентов; ниже будет показано, что Протокол о присоединении России к ВТО не только отсутствует на русском языке, являющемся, по Конституции РФ, государственным, но и не имел аутентичного перевода на русский язык, что позволяет ставить вопрос о том, что данный международный договор, как было отмечено в запросе депутатов ГД РФ в КС РФ, «ратифицировался номинально, без предоставления депутатам ГД РФ возможности даже элементарно ознакомиться с текстом ратифицируемого международного договора, без чего невозможно действительное и осознанное волеизъявление депутатов ГД РФ в отношении содержания ратифицируемых документов»⁶⁵⁹ – данное исследование не уголовно-правовое, поэтому здесь не рассматривается вопрос о том, имела ли место в перечисленных выше ситуациях коррупционная составляющая, но важно обратить внимание на ее потенциальную возможность).

2. Осуществляя внешние заимствования, «закабаляющие» государство, а так же, как выше показывалось, часто предоставляемые под условия проведения определенного курса социально-экономической политики. «Долговая» проблема заслуживает особого внимания в контексте не только ограничения суверенитета, но и коррупционной проблематики, поскольку существует риск «разворовывания государства в долг», а внешние заимствования могут использоваться, как попытка скрыть от народа масштабы коррупционных хищений (создание иллюзии сиюминутного благополучия с закабалением на будущее). Кроме того, особого внимания заслуживает прозрачность в контроле за средствами, взятыми государством в виде кредитов и их расходованием. Так, хотя и послевоенной Германии предоставлялась помощь в рамках плана Маршалла и смежных с ним программ (на сумму в более чем 1,5 млрд долл. за период с апреля 1948 по конец 1954 г., плюс надо учесть поставки, которые Германия получала еще до начала плана Маршалла из средств GARIOA и размер которых с 1946 по 1950 г. в сумме составил 1,2 млрд долл.), и России предоставлялась в 1990-е гг. помощь по линии МВФ и Всемирного банка, но важно, что, как отмечают исследователи, на каждый доллар, полученный по плану Маршалла, в Германии было произведено на 10‒20 долларов продукции, и, как пишет О. А. Александрова, «в этом заключается принципиальная разница с российскими реформами: по линии международных финансовых институтов в Россию поступали также немалые деньги, но пошли они не на промышленное развитие, а на демонстративную роскошь российских нуворишей и их зарубежные счета»⁶⁶⁰. Масштабные нарушения законодательства и факты хищений при использовании кредитов МВФ и МБРР фиксировались и в Отчетах Счетной палаты Российской Федерации⁶⁶¹.

3. Действуя по следующей описанной в предыдущих параграфах цепочке («двуходовке»): передавая суверенные полномочия самого государства его органам (выше приводился пример с законодательной передачей «полномочий собственника» федерального имущества, закрепленного за РАН, Правительству РФ⁶⁶²), а затем передавая полномочия его органов, вписанных в систему разделения властей – органам с неоднозначным конституционно-правовым статусом (например, передача Правительством РФ ряда функций, а также активов Центральному банку⁶⁶³), а также вообще частным субъектам.

Выведение государственных полномочий из системы разделения властей, передача их субъектам с неоднозначным конституционно-правовым статусом или частным субъектам может преследовать цель лишения народа (суверена) возможности контролировать национальные экономические богатства и деятельность указанных субъектов по управлению и распоряжению ими. А также – цель размывания ответственности за проводимый курс экономической политики.

Так, приведем пример, редко рассматриваемый в экономической плоскости – выведение из системы разделения властей Президента РФ. Ряд полномочий (определять «основные направления внешней и внутренней политики»; фактически определять кадровый состав Правительства и реально руководить его деятельностью, в том числе право председательствовать на заседаниях Правительства; представлять к назначению кандидатуру Председателя Центрального банка и ставить вопрос об освобождении его от должности и т. п.) делают Президента РФ одной из ключевых «экономических властей» в государстве. Однако совокупность, во-первых, его не вписанного четко в систему разделения властей конституционно-правового статуса, в рамках которого формально Президент РФ не возглавляет исполнительную власть и не несет ответственность за ее действия; во-вторых, норм Федерального закона «О парламентском расследовании», не допускающего расследования действий Президента РФ (подп.1 п. 2 ст. 4 Закона)⁶⁶⁴; в-третьих, включения Президента РФ (в прямое нарушение Конституции РФ), в круг субъектов, участвующих в формировании Счетной палаты Российской Федерации (сначала изменениями в прежний Закон 1995 г., а затем и нормами нового, действующего Федерального закона «О Счетной палате Российской Федерации» от 5 апреля 2013 г. № 41-ФЗ)⁶⁶⁵ – в значительной степени выводят эту едва ли не ключевую, в том числе и «экономическую» власть в стране из-под полноценного народного контроля. Тем самым такая совокупность условий создает риск соблазна для Президента РФ принимать экономические решения и «направлять» экономическую политику, руководствуясь, в том числе, коррупционной логикой и тем, что ответственность за последствия можно будет переложить на Центральный банк (так же, как выше говорилось и подробнее будет применительно к России рассмотрено ниже, во многом выведенный из-под народного контроля) и Правительство РФ (закрепленная же в Федеральном конституционном законе «О Правительстве Российской Федерации» от 17 декабря 1997 г. № 2-ФКЗ коллегиальность принятия решений, позволяет и его членам избежать личной ответственности за свои действия).

Конечно, в каждом из описанных типов ситуаций коррупционный умысел требует доказывания (хотя, например, в Сингапуре – государстве, известном своим «экономическим чудом» и успехами в борьбе с коррупцией – принцип обратный: для обычных граждан презумпция невиновности, а для лиц, занимающих государственные должности, напротив, – презумпция виновности⁶⁶⁶), что лежит в русле уголовно-правовой проблематики и выходит за рамки данного исследования. Нужно признать, что ограничение государственного суверенитета в некоторых случаях может быть оправданным (хотя, представляется, что бремя доказывания его оправданности должно возлагаться на государственные органы и/или должностных лиц, его осуществивших или инициировавших), в некоторых – вынужденным (хотя в каждом случае оценка его «вынужденности» также требует анализа). В некоторых случаях ограничение государственного суверенитета может быть ошибкой, а в некоторых – предательством национальных интересов, т. е., переводя на юридический язык, в некоторых ситуациях – следствием халатности (ст. 293 УК РФ), а в некоторых – следствием коррупционных злоупотреблений, выраженных, например, в получении взятки (ст. 290 УК РФ), злоупотреблении должностными полномочиями (ст. 285 УК РФ), государственной измене (ст. 275 УК РФ).

Так, в Заключении Временной комиссии Совета Федерации по расследованию причин, обстоятельств и последствий дефолта 1998 г. отмечалось: «Временная комиссия полагает возможным сделать вывод о том, что практика формирования и осуществления эмиссии государственных ценных бумаг <…> позволяет поставить вопрос о халатности министров финансов (А. Я. Лившица, А. Б. Чубайса, М. М. Задорнова), допустивших наращивание необеспеченных государственных обязательств и их обслуживание по принципу финансовой “пирамиды”». Однако в том же Заключении ниже приводятся обстоятельства, позволяющие предположить, что данные действия, включая угрожающее экономическому суверенитету государства наращивание необеспеченных государственных обязательств (об их угрозе экономическому суверенитету говорилось, например, в преддефолтовском Заявлении ГД ФС РФ 1998 г.⁶⁶⁷), были обусловлены, в том числе и коррупционной мотивацией: «Вопреки статье 3 Федерального закона “О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)”, устанавливающей, что “получение прибыли не является целью деятельности Банка России”, в действительности извлечение прибыли играло немаловажную роль в мотивации решений, принимавшихся Советом директоров Центрального банка Российской Федерации, в том числе по операциям с государственными обязательствами». В Заключении также отмечалось «активное участие бывших высокопоставленных государственных чиновников ‒ руководителей влиятельных органов государственной власти в осуществлении операций на рынке государственных ценных бумаг (в частности, А. Б. Чубайса, С. В. Алексашенко и А. Р. Коха)»⁶⁶⁸. Данное Заключение было рассмотрено Советом Федерации, постановившим (п. 1–3) «Согласиться c основными положениями и выводами, содержащимися в заключении Временной комиссии <…> Направить заключение Временной комиссии Генеральному прокурору Российской Федерации <…> Обратиться к Президенту Российской Федерации, Правительству Российской Федерации с просьбой рассмотреть вопрос об ответственности должностных лиц, подготовивших и принявших решения от 17 августа 1998 г., а также отвечавших за политику государственных заимствований в 1995‒1998 годах»⁶⁶⁹.

Встают вопросы и о бескорыстности действий должностных лиц и членов государственных органов, имевших отношение к приватизации стратегических, в том числе оборонных предприятий России в руки зарубежных субъектов⁶⁷⁰; к направлению значительной части российских резервов в зарубежные кредитно-финансовые учреждения и их вкладывание в американские валюту и ценные бумаги (подробнее – см. в параграфе, посвященном угрозам финансовому суверенитету); проводивших политику, приводящую к критической зависимости государства от импорта иностранной наукоемкой продукции и т. д. Однако данные факты могут представлять интерес, скорее, для прокуратуры или для уголовно-правового исследования, но не для конституционно-правового. Оставаясь же в пределах конституционно-правовой тематики, важнее зафиксировать соответствующие коррупционные угрозы и показать, что коррупционная мотивация может лежать в основе реализации самых различных угроз экономическому суверенитету, перечисленных в предыдущих и последующих параграфах. И в том числе именно коррупционной опасностью обосновывается предлагаемая в данном исследовании необходимость усложненных процедур принятия ограничивающих экономический суверенитет международных обязательств (в широком смысле слова – включая как международные договоры, так и различные инвестиционные, концессионные соглашения, соглашения о разделе продукции и т. д.).

Другой пример того, что несет и коррупционную угрозу, и риск для государственного суверенитета – оффшоры. Деоффшоризация экономики важна не только с точки зрения обеспечения фискального суверенитета государства, но и с точки зрения сохранения за народом суверенной возможности контроля за властью, пресечения ее коррумпирования, в том числе со стороны внешних сил, уже следствием чего ею может осуществляться предательство национальных интересов, сдача части государственного суверенитета в иных сферах. Именно в этих же целях представляется важным не допускать финансирование избирательных кампаний юридическими лицами, а также как минимум жесткий контроль за источниками их финансирования, а как максимум – исключение «денежного» фактора из конкурентной борьбы (что согласуется с предложениями некоторых юристов-конституционалистов⁶⁷¹), поскольку исследователи отмечают: лоббизм, постепенно расширяясь, захватывает отдельные сектора государственного аппарата и с определенного момента начинает контролировать государство⁶⁷² – данная тенденция контроля со стороны капитала за государством – угроза и суверенитету, и демократии в целом.

Решение коррупционной проблемы лежит в значительной степени в плоскости «совместных усилий» различных отраслей права, в частности, конституционного и уголовного. Как отмечает С. Н. Шевердяев, «если бы коррупция до сих пор воспринималась в качестве отдельных, не связанных, изолированных друг от друга индивидуальных актов злоупотреблений полномочиями, взяточничества и т. д. – очевидно, конституционное право тогда бы никогда бы не разглядело этого явления в силу больших категорий, с которыми оно традиционно работает»⁶⁷³. И подчеркивает, что системная коррупция представляет собой угрозу конституционным принципам, основам конституционного строя⁶⁷⁴. И здесь добавим: в частности, суверенитету – причем, не только народному (на выхолащивание коррупцией принципа народовластия обращает внимание и С. Н. Шевердяев), но и государственному, в том числе экономическому.

2.2. Угрозы отдельным элементам экономического суверенитета государства

Выше перечислялись угрозы общего характера, которые представляют опасность для разных элементов экономического суверенитета. Так, долгосрочные международные обязательства могут нести угрозу и «таможенному суверенитету» (например, обязательства, принятые государством при присоединении к ВТО), и «энергетическому суверенитету» (например, при принятии международных соглашений типа Энергетической Хартии и Договора к ней), и «промышленно-технологическому суверенитету» (например, косвенные следствия обязательств по снижению выбросов в атмосферу в рамках Киотского протокола и других международных договоров в этой области) и т. д. Предоставление кредитов государству, как показывалось выше, также может обуславливаться ограничением его суверенитета в различных областях. Коррупционная мотивация может лежать в основе самых разнообразных ограничений властью суверенитета своего государства. Ниже же рассмотрим примеры специфических ограничений отдельных элементов экономического суверенитета, с которыми сталкивалась Россия и другие государства.

Термины «ресурсный суверенитет» и «энергетический суверенитет» используются в литературе⁶⁷⁵, хотя не все авторы считают их выделение оправданным⁶⁷⁶. Угрозы данным элементам экономического суверенитета связаны с растущей экономической и геополитической значимостью природных ресурсов, доступа к ним и контроля за ними, направлением их потоков⁶⁷⁷. Нефть рассматривается в качестве стратегического ресурса и, как говорил министр нефтяной промышленности Саудовской Аравии (в 1962‒1986 гг.), «она слишком важна, чтобы оставить ее рынку»⁶⁷⁸. Ученые-геологи отмечают роль минерально-сырьевой базы в обеспечении экономической и в целом национальной безопасности⁶⁷⁹, а доктор юридических наук Н. Б. Пастухова, хотя и не разделяет сам термин, но признает, что суверенитет России в XXI в. – это «в первую очередь достаточные собственные ресурсы страны»⁶⁸⁰. На то, что обостряются противоречия, связанные «с борьбой за ресурсы», и на негативное влияние дефицита ресурсов на экономическую безопасность обращается внимание и в официальных актах, в частности, в п. 13, 57 «Стратегии национальной безопасности Российской Федерации»⁶⁸¹. В мировом же масштабе речь идет не только об энергоресурсах. Так, около трети разведанных мировых запасов редкоземельных металлов ‒ стратегического сырья, используемого в оборонно-промышленном комплексе, микроэлектронике и т. п. – на территории Китая, производящего более 90 % объема данного сырья⁶⁸².

Как отмечает В. Б. Кондратьев, «глобализация часто ассоциируется с дерегулированием торговли сырьем и изъятием части суверенитета у национального государства»⁶⁸³. Вызов экономическому суверенитету связан с появлением инструментов доступа зарубежных стран и транснациональных корпораций к национальным природным ресурсам даже при сохранении формальной собственности государств на свои недра (через механизмы «соглашений о разделе продукции», Энергетическую Хартию и Договор к ней и т. д.). Экономисты отмечают, что «многие горнодобывающие и энергетические отрасли ориентированы на внешние рынки – финансируются иностранными инвестициями и связаны преимущественно с вывозом продукции в другие страны. В этой связи богатые ресурсами страны сталкиваются с проблемой управления такими ресурсами, которыми они владеют юридически»⁶⁸⁴. А юристы обращают внимание на то, что иностранные инвестиции в топливно-энергетический комплекс «затрагивают вопросы энергетической безопасности государства и сохранения национального суверенитета»⁶⁸⁵, а также отмечают наблюдающуюся в международном торговом праве тенденцию «сужения понятия суверенитета над природными ресурсами»⁶⁸⁶.

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о суверенитете в сфере иных, неприродных ресурсов, например, людских (трудовых)⁶⁸⁷. Здесь – выход на миграционную политику (являющуюся важным аспектом и социально-экономической, и культурной политики государства) и на оформляющее ее правовое регулирование процессов миграции. Показательно принятое на референдуме в Швейцарии решение об ужесточении режима в этой сфере: во-первых, с точки зрения использования конституционно-правового инструмента (рассмотрения вопроса на референдуме) обеспечения экономического суверенитета в данной сфере; а, во-вторых, с точки зрения резко негативной реакции государств ЕС на данное решение, что свидетельствует об их неготовности признавать народный суверенитет в экономической сфере⁶⁸⁸. Вызовы глобализации суверенитету в сфере людских ресурсов проявляются и в процессах так называемой «утечки мозгов»⁶⁸⁹, напрямую связанных с проблемой сохранения научно-технологического суверенитета (подробнее про угрозы суверенитету государства в научно-технологической сфере – см. соответствующий раздел).

Хотя международно-правовые и конституционные акты признают суверенитет государств над природными, но не людскими ресурсами, тем не менее, поиск баланса прав и свобод человека и гражданина, с одной стороны, и правовых механизмов, препятствующих утрате государством людских ресурсов, с другой – заслуживает рассмотрения в рамках конституционного права. Проблематика признается и в государственных стратегических документах: так, в Стратегии национальной безопасности РФ отмечается, что «конкуренция между государствами все в большей степени охватывает <…> человеческий, научный и технологический потенциалы» (п. 13)⁶⁹⁰.

Рассмотрим теперь примеры угроз энергетическому суверенитету в той части, в которой он выходит за рамки «ресурсного». Так, реформа РАО «ЕЭС России» (являвшегося, как отмечалось в Отчете Счетной палаты РФ, главным связующим звеном всей электроэнергетики России⁶⁹¹) в 2000-е гг. привела, по оценке экспертов, к потере государством контроля в сфере электроэнергетики⁶⁹², притом, что, согласно п. «и» ст. 71 Конституции РФ, федеральные энергетические системы находятся в ведении Российской Федерации. Существует, конечно, позиция, что данная норма означает лишь, что их регулирование находится в федеральном ведении. Но значит ли это, что регулирование может быть и таким, которое приводит к фактической утере государственного контроля в этой сфере?

Проблема частичной утери государственного контроля в сфере электроэнергетики фиксировалась еще до самой реформы, в том числе в документах Счетной палаты Российской Федерации, где отмечалось, что в уставные документы вместо назначения представителей государства Правительством, «как это предусмотрено Указом Президента Российской Федерации от 5 ноября 1992 г. № 1334, была введена норма, предусматривающая их избрание на собрании акционеров»⁶⁹³. Но отметим, что это не просто нарушение Указа Президента (как указано в Отчете Счетной палаты Российской Федерации), но фактическое нарушение норм Конституции РФ. Если в соответствии со ст. 114 (п. «г») Конституции, управление федеральной собственностью осуществляет Правительство РФ, то и назначение представителей государства в акционерном обществе, часть акций которого принадлежит государству – прерогатива Правительства. Подобное решение не должно приниматься на собрании акционеров еще по двум причинам: как ввиду противоречия здравому смыслу: избрание на собрании акционеров представителей одного (пусть и владеющего на данный момент контрольным пакетом акций) из акционеров, так и ввиду прямой угрозы экономическому (в данном случае, в первую очередь – энергетическому) суверенитету государства – особенно в условиях возможности отчуждения части акций из государственной собственности (вплоть до лишения государства контрольного пакета), а также возможности увеличения доли акций, принадлежащих нерезидентам (или акционерам, фактически контролируемым ими). Последнее также подтверждается названным Отчетом Счетной палаты Российской Федерации: «За 1995–1997 годы с 64,4 до 52,5 % снизился его контрольный пакет акций при одновременном увеличении доли акций, принадлежащих нерезидентам с 12, 4 % на 1 февраля 1996 г. до 31,59 % на 29 апреля 1998 г.»⁶⁹⁴. Опасность подтвердилась и последующими Отчетами Счетной палаты Российской Федерации: «Выдвижение кандидатур А. Б. Чубайса и Б. А. Бревнова в совет директоров Общества и голосование по ним осуществляли иностранные лица, не являющиеся акционерами Общества»⁶⁹⁵ (кстати, аналогичные описанным выше факты задокументированы и, например, в отношении РАО «Норильский Никель»⁶⁹⁶, но их анализ выходит за рамки настоящего исследования). Приведенные данные и последующая реформа РАО «ЕЭС России» свидетельствуют о потере Российской Федерацией в значительной степени контроля за одной из сфер, находящихся, согласно Конституции РФ, в ее ведении (п. «и» ст. 71). В то же время зарубежные государства, например Китай, различными способами стараются обеспечить контроль государства или национальных структур над электроэнергетикой⁶⁹⁷.

Выделим еще одну угрозу (в данном случае – народному энергетическому суверенитету) – возможность действующей власти передать территориальные ресурсы в долгосрочную (по сравнению с полномочиями этой власти) аренду, в том числе иностранным субъектам (угроза, актуализированная Федеральным законом «О территориях опережающего социально-экономического развития в Российской Федерации») и/или распродать существенную часть энергоресурсов (в том числе невозобновляемых), и/или заключить внешнеэкономические и международные соглашения об этом (а также различные инвестиционные и концессионные соглашения, соглашения о разделе продукции) на период, существенно больший, чем срок ее полномочий – так, что последующая избранная народом власть не сможет это исправить. Яркий пример – так называемая «урановая сделка Гора-Черномырдина», по которой Россия обязалась продать США не менее 500 тонн оружейного урана. Россия преобразовывала оружейный уран в топливный и продавала США ниже себестоимости, гарантируя, что восстановить указанный потенциал она не сможет. С точки зрения чисто экономической важно отметить, что данный уран был продан всего за 11,9 млрд долл., в то время, как по оценкам экспертов стоил не менее 8 трлн. долларов; с точки зрения энергетической и оборонно-промышленной безопасности – важнее сам факт подобного прикрытого коммерческой сделкой разоружения, а также потери столь колоссальных энергоресурсов и подпитки ими экономики и военно-промышленной мощи стратегического противника (отмечается, что реально было продано 14 446 тонн низкообогащенного урана); с точки же зрения конституционного права важно то, что сделка «в нарушение российского законодательства не проходила процедуру ратификации в нашем парламенте»⁶⁹⁸.

Учитывая указанные выше угрозы, представляется уместным процитировать Комментарий к ст. 9 Конституции РФ: «Не упоминается ответственность за рачительное использование ресурсов перед будущими поколениями людей (народов, народа, российских граждан)»⁶⁹⁹. Представляется заслуживающим внимания принцип, положенный в основу законодательства таких государств, как Норвегия: «природные ресурсы, включая недра, рассматриваются как достояние нации, подлежащее использованию на благо нынешнего и будущих поколений страны»⁷⁰⁰. Представляется, что в этой части гарантией сохранения суверенитета Конституция России, действительно, не стала. Данная проблематика заслуживает комплексного анализа со стороны юристов, экономистов, специалистов по геологии, атомной энергетике и т. д. Так, например, известный современный физик-ядерщик доктор технических наук И. Н. Острецов отмечает проблему безответственного перед будущими поколениями использования урана-235, имеющего критическую важность, но запасы которого в мире крайне ограничены – притом, что существуют технологии использования вместо него 238 урана, запасы которого несопоставимо больше⁷⁰¹. Казалось бы, вопрос – не конституционно-правовой. Но постановка вопроса о введении определенных ограничений возможности действующей власти распоряжаться природными ресурсами в ущерб будущим поколениям, особенно, в случае отсутствия стратегической (например, обусловленной военными нуждами) необходимости – вопрос, заслуживающий внимания на высшем конституционном уровне. В случае же, если соответствующее нерациональное или не соответствующее национальным интересам распоряжение природными ресурсами осуществляется в коммерческих интересах частных компаний, осуществляющих их добычу, экспорт и т. д. – возникает чисто конституционно-правовой вопрос: поиск баланса между частным и публичным интересом, конституционно значимыми целями, в числе которых государственный суверенитет, безопасность государства, а также экологическая безопасность, права и свободы человека и гражданина и т. д. (последний аспект важен в контексте протестов жителей Воронежской области, славящейся своим черноземом, против добычи там никеля Уральской горно-металлургической компанией; в контексте протестов жителей Курганской области против разработки месторождения урана и т. д.). Конституционно-правовой проблема становится и в случае, если разработка месторождений, осуществляемая в интересах частных компаний, объявляется «публичным интересом», у граждан изымают землю «под государственные нужды» или осуществляют их переселение и т. п. В данном случае встает вопрос об использовании публичного интереса как прикрытия для реализации частного интереса – при нарушении или ограничении прав и свобод человека и гражданина.

Отметим, что ряд государств устанавливает ограничения или запрет на экспорт определенных видов природных ресурсов⁷⁰² (он может преследовать различные цели, например, стимулирование переработки сырья внутри страны или снижение цен на энергоносители для национальных производителей и потребителей, но может быть связан и с самой идеей сохранения национального богатства для будущих поколений⁷⁰³).