Текст книги "Достоевские дни"

– Это центральное.

– Да.

– Чайник – это голова слона, из которой в стакан течёт его мозг.

Разошлись, расстались, Фёдор поехал домой – во весь Петербург, кроме его квартиры, зачекинился в ресторане «Излом», съел кусок хлеба с хашем, поздоровался с армянином, как будто и знакомым, и нет, выпил чай, согрелся, хоть было тепло, покурил на выходе и пошёл в библиотеку имени Бога. В ней покинул окружающий его сердце das man, полистал книгу Кортасара, избранное, будто выпил её, размешав в кипятке страниц буквы – чаинки. Посидел за столом.

«Вечером Найдёныш, покормив ребёнка, присел на диван к другу, помолчал, а потом, краснея и смущаясь, начал негромко говорить, предлагать завести корову, спрашивать о ней, объяснять, что хорошо было бы её иметь, доить её, пить молоко, делать сметану и сыр. Друг объяснил невозможность её, так как для этого нужно жить в деревне, а в городе её негде держать. Расторопша поинтересовалась насчёт балкона. Друг отверг этот вариант, потому что там он курит, зимой на нём холодно и вообще – на балконе тесно. Найдёныш задумался, кивнул, немного погрустил и пошёл писать новую сказку».

Почитал биографию Бетховена, отметил его смерть в пятьдесят шесть лет, осознал факт кончины многих известных людей в пятьдесят четыре, в пятьдесят пять и в пятьдесят шесть лет, перебрал имена в уме, и ему стало ясно: эти цифры обширней клубов двадцати семи и тридцати семи, но не так пронзительны и ярки, не так щемящи, не так входят в мозг и сердце – сушу и воду, если их осмыслить. На улице прошёл мимо лотка с футболками, задумался, вернулся, взял одну, примерил, разгладил изображение Маяковского, смотрящего огромными белками глаз, грызущими орехи зрачков. «Сердце курит сигарету – аорту, выдыхая дым, то есть кровь: когда курение прекращается, сигарета кончается, человек умирает, но бычок тлеет ещё долго». Выкинул свою потную майку, надоела ему, надел первого пролетарского поэта, стал заводом Сталина и задымил себе дальше.

«Вечером Найдёныш решил позвонить маме. Взял трубку, набрал цифры, попал не туда, извинился, надел очки, проверил по бумажке номер, сделал вторую попытку, дождался голоса мамы после паузы, обрадовался и начал болтать. Рассказал об успехах, друге, ребёнке, работе, неудач не коснулся, спросил о здоровье, рассказал о своём, простился, обещав зайти или ещё позвонить. Успокоился, но почувствовал голод, пошёл на кухню, отрезал кусок от булки, положил на него большой кусок колбасы и отправился на кровать, проверив ребёнка в люльке. Начал жевать и ждать с работы друга, который должен был скоро прийти».

Дошёл до ресторана «Урарту», захотел зайти, увидел Висконти, тот вышел из дверей заведения, оглянулся на окрик, увидел свою тень, идущую за ним, остановился, что-то сказал, заметил нож в руках визави, увернулся от его удара, побежал, начал удаляться от острия, ищущего его: двое умчались прочь.

ФМ задумался: заходить или нет, склонился к первому пункту, пропустил Бетховена, который появился вслед за Висконти, сел в машину в виде рояля, завёл свою музыку и укатил; прошагал к столику и сел за него. Заказал шашлык по-карски, бастурму, соус, лаваш и лук. Понял: заведения – формы, куда отливают людей, делают их собой, расступаются и выпускают содержимое на волю. Принесли коньяк Арарат, к которому должен причалить ковчег – пьющий алкоголь человек. Фёдор выпил стопку, закусил и обратил внимание на мужчину за соседним столом, тот то сокращался до размера ребёнка, то увеличивался до потолка, опадал или рос, нарастал, исчезал, плакал, но через минуту трогал лампочки и орал, что сейчас всех убьёт. Ещё один посетитель превратился в лужу крови, собрался, вытянулся и потёк красной змеёй к туалету. «Ручьи – змеи, рождённые из снега, от которого произошло всё на свете: снег – бог всего». Фёдор сказал никому:

– Ухо слона – это лужа, слушающая то, как она высыхает и умирает: уходит под землю вся.

Подумал и добавил:

– Хобот – ручей, стекающий в две лужи – в два уха: ручей образуется от дождя – Африки или Индии, идущих с небес на жизнь.

Вышел на улицу покурить, подышать воздухом, держал в руке стакан с соком, обратил внимание на девушку, везущую в коляске своё огромное сердце, связанное с ней венами и артериями, пульсирующее и живущее, как Довлатов вне СССР – в США.

«Найдёныш захотел в выходной день сделать оладьи, пошёл на кухню, заварил чай, налил себе, взбил тесто, решил включить плиту, взмахнул спичкой, не удержал её и поджёг занавески. Они вспыхнули, Расторопша испугалась и начала звать друга, плеснув из кружки с недопитым чаем на огонь. Друг прибежал, сорвал занавески и залил их водой. Расторопша выкинула их и начала вытирать пол. Друг помогал ей и не отчитывал, и не ругал Найдёныша. Тот молчал и работал. После прижался к другу и начал приходить в себя. Объяснял ему, что он не виноват, спичка так себя повела, улетела из рук. Друг поглаживал его и успокаивал. Сам зажёг огонь, и через полчаса оладьи были готовы. Найдёныш и друг сели за стол и начали есть. Расторопша подкладывала румяные оладьи другу, придвигала сметану и питалась сама».

Девушка ушла, исчезла, распалась на воздух, его частицы, и Фёдор вернулся в заведение, продолжил пить, говорить внутренним голосом, понимать: «Жизнь – стометровка или десять километров, кто-то заканчивает бег в двадцать шесть лет, кто-то в восемьдесят, а после и тот, и другой идут в подтрибунное помещение, переодеваются, моются и уходят, уезжают к себе, чтоб жить дальше: есть, пить, заниматься любовью, спать, тренироваться и готовиться к новым соревнованиям – европейским, азиатским и мировым». Он записал мысль и съел кусок бастурмы.

 
И Достоевский съел кусок граната,
Когда он водку пил из «Мёртвых душ»,
На стуле развалясь легко, как надо,
Считал небрежно за романы куш;
 
 
Ему казалось небо преисподней,
Вдыхающей сердца, мозги, лицо,
Он – это завтра и вчера – сегодня,
На пальце указательном кольцо;
 
 
И на ноже кусок любви – арбуза,
И чтобы опадали семена,
Их написали Розов и Арбузов,
Забытые веками имена;
 
 
Они творили пьесы из репрессий,
Из крови уничтоженных людей,
Пока дремала у порога пресса
И плакал над собою Прометей;
 
 
И Фёдор понимал себя иначе,
Чем самый мёртвый на планете Блок,
Раз солнце – это золото апачей –
Последний ослепительный кусок.
 

11

В ресторан вошёл Лучо, как дырку проделал в собственной картине, заглянул в неё, нарисовав перед этим ресторан, за день до того, расчесал волосы перед зеркалом, сел к Фёдору и заказал небо, грозы и дождь. Фонтана съел кусок тучи и сказал:

– Тебе снился твой курс, вы встретились спустя много лет, в Италии, вот и всё: вы были всё так же молоды, вы были фильмом «Метатель ножей».

Фёдор напряг память, ему показалось верным произнесённое, вроде сон был и снилось именно это, ничуть не другое. Но Лучо продолжал:

– Мои картины – выход в космос, в миллионы голов, звёзд и планет, где три зубца вилки образуют крест и Христа.

– Средний – Христос?

– Посередине крест без перекладины, по бокам – два Христа.

– Парус – Христос, но его заменил мотор.

– Мотор – Иисус?

– Конечно, расширившийся до мотора вообще. Христос ведёт машины, самолёты и корабли. Надо ставить памятники мотору, подносить к нему цветы и поить его бензином, керосином и соляркой.

– А машина – церковь.

– Люди заходят в самолёт помолиться, силами их молитв он возносится и переносит посетителей в Баку или Ереван.

– Стало быть, в один город.

– Вместе с Тбилиси – да.

– Надо бы покурить.

Попросили пепельницу, там и дыманули, выпустили сизое и серое, вечер, который – вечер органной музыки Баха в концертном зале Чайковского или никого, ничего, никогда. В сигареты добавляли свои мысли, смоченные алкоголем, чтобы они горели, пылали, вдыхали зал, оцифровывая – отабачивая его. В лёгкие входили люди, еда, выпивка, столы, стулья и остальной интерьер. «Мозг есть процесс, движение, он ходит посредством ног – человека, работая, отдыхая, питаясь, размножаясь, живя. Потому, скажем, руки или позвоночник – тоже ноги, их часть». Лучо выпил и посмотрел на Фёдора лицом, а не глазами, а также рукой с пятью глазами – ногтями:

– Коньяк, водка, пиво, вино – это творчество, закуски к ним – тоже; борщ, котлеты, картофель, макароны, рис, гречка – жизнь. Ну, что же, я за рисовую водку, а ты?

– За кровь, которая наполняется водкой, загорается от языка и сжигает человека изнутри, чтобы было место для Матисса и Писсарро.

– Язык – вечный и благодатный огонь.

– Ну, знание этого – я.

– Самонадеянно, но от Достоевского трудно ждать чего-то другого.

– Достоверного.

– Да. Достоверный Фёдор Михайлович.

– Добро пожаловать внутрь меня, который есть комната – вселенная, а всего комнат десять или одиннадцать, и в них то, чему пока нет названия.

– Антивселенная.

– Ну, две комнаты только.

– А ещё есть квартиры, где другие жильцы.

– Это само собой.

Съели по куску шашлыка с луком, чёрным хлебом и соусом, будто впитали в себя философию Востока, те же труды Судзуки, вышедшие домой. «Бог – глаза, а не нос, лёгкие, но не сердце: курить – кормить господа Бога и выпускать его – из себя как из всех». Фёдор заметил, что все смотрят на них, он окинул взглядом помещение, закрыл глаза и открыл: люди сидели, пили, ели, болтали – всё было, как всегда, особенно тогда, когда ресторан закрыт и в нем никого нет, вообще, только весь земной шар, но это не в счёт. Будто сатана ел в левом углу, оттуда исходило сияние чёрного света, темнота плыла и могла, и дьявол ел почки, печень и мозг, внушая своей спутнице – Цветаевой – что виселица – ноги мужчины, потому вешаются на члене его. Антивиселица есть женщина, но иногда появляется, опускается вниз пуповина, и на ней завершают жизнь старики. Зашёл на фильм «Кровавый спорт», взял драки, разборки, единоборства, сел, быстро прикончил, съел свой заказ и вышел в виде пацанов всего мира конца восьмидесятых и начала девяностых годов, повторяющих его душу, небо и удары в лицо ногой.

Махнули в такси на Гангутскую улицу, в только что открывшийся притон, с девочками и травкой. У входа в него позвонила Надежда, просто узнать, как дела, Фёдор ответил, что замечательно, выключил смартфон и предложил просто пообщаться с девочками, покурить и попить. Лучо усмехнулся, но согласился, блеснув золотой коронкой, нарисованной или созданной на его лице. Они вторглись внутрь здания, комнат, внесли порох, тол и тротил, и никто не удивился, когда после очередной затяжки Фёдор лёг на пол, распростёр, раскинул руки и ноги и заговорил, нарастая, идя:

– Моя сила в моей голове, которая имеет свой путь, как и любая другая, – в становлении из лампы звездой, солнцем, это дорога всех, потому не одно солнце над нами, оно одно – есть мираж, солнц сотни и тысячи, все Платоны и Плотины стали звёздами, но не ночью, а днём, а я хочу стать центральным солнцем, гореть в каждой машине, квартире, банке, театре, гостинице, душе, дурке, школе, больнице, тюрьме, мне всегда будет сорок лет, ни больше, ни меньше, я создал, создам самые лучшие в мире тексты, которые превратятся в людей и заполонят вселенную, расширят её ещё, прожгут своими сигаретами, спалят, выломают, споют, разнесут, и я съем в ресторане мясо мяса, вопьюсь в него зубами и выпью его кровь, сожру его плоть и выплюну глаз, что покатится и обрастёт человеком, как ком, ведь человек выстроился вокруг глаз, они были вначале, потому слепой – Бог, и так устроен весь мир, идущий ныне назад, как вперёд, чтобы люди переносились из космоса в космос, из себя в себя, из машины в машину, из женщины в женщину и из смерти в смерть, курили, пили, ели, исчезали, появлялись, росли, достигали пятидесяти метров в высоту, пользуясь столбами как палочками, между которыми лапша – провода.

Лучо снимал такого Фёдора, сказав, что выложит это видео на Ютубе, после чего они дыманули, пообщались с девочками на тему Басё, вышли и угодили в ночь, как Тайсон в челюсть Дагласу.

«Следующую книжку Найдёныша ожидал успех, её издали, выпустили по всей стране, Расторопша и друг были рады: ели, пили, работали, растили ребёнка. Однажды Расторопша всё так же вела торговлю у дома, держала рядом мотыгу для огорода, потому что сорняки всё росли и не давали покоя, укачивала ребёнка в коляске, и тут появилась компания людей разного возраста. Они весело шли. Расторопша обрадовалась, почувствовала, что пирожки могут разлететься, и тогда она заберёт деньги, ребёнка, помотыжит немного и пойдёт домой варить суп, вязать, отдыхать и ждать друга. А появившиеся люди дошли до Найдёныша, остановились и спросили, где тут живёт Найдёныш. Он заволновался, предложил купить пирожки, но те сказали, что они по делу. Расторопша замолкла. Тогда один из прибывших достал книгу и сказал, что они за автографами и фото. Найдёныш испугался, но сказал, что он – это он, хоть никак и не ожидал такого. Гости обрадовались, произнесли много восторженных слов о сказках, отметив их универсальность, возможность читать как взрослым, так и детям. Найдёныш кивнул, захотел уйти, но его не пустили: сфотографировались с ним и попросили надписать его книги. Он всё сделал, задышал, засуетился, предложил пирожки. Поклонники поблагодарили, взяли три штуки и ушли. Расторопша покачала ребёнка и пошла обрабатывать огород, думая о своём».

Шли, шатались, пели, смотрели на Петербург как на инсталляцию, работу Уорхола, заходили в неё, но она выскальзывала, удалялась, манила, звала. Они смеялись над этим, кружились, шагали, закуривали сигареты «Пол Пот», не тушевались, но вскоре устали, взяли вина, минуя запреты, сели на лавку и начали вливать в себя кровь девственной плевы.

«Найдёныш решил сдавать на права, походил в автошколу, порулил, поездил, поудивлялся всему, но быстро привык и получил заветную корочку. Снял в банке часть гонорара, поехал с другом и Валечкой в автосалон и выбрал машину – Citroen C3 Pluriel, уплатил сколько надо, получил в подарок комплект зимней резины, цветы и документы на авто. На машине повёз друга и ребёнка домой, был доволен и рад. Купил вина в „Пятёрочке“, торт и курицу гриль. Решил отметить событие. Напевал песню Stop, вёл себя романтично и деликатно, рулил и сигналил порой, на светофорах стоял, ехал и вёз семью».

Лучо вырубился на лавке, Фёдор не стал его тревожить, решил дать ему выспаться и прийти в себя, сам пил и курил, будто желая дойти до предела, где бутылка – авто, болид, а он – трасса, безумие, взрыв, поворот.

«Вечером Найдёныш захотел почитать Валечке свои сказки, пока друга не было дома. Он открыл книжку, выбрал рассказ „Снеговик“ и стал его проговаривать вслух. Ребёнок затих, но потом громко заплакал. Расторопша встревожилась, прекратила чтение, взяла Валечку на руки, покормила её и уложила. Та затихла. Расторопша задумалась, повертела в руках книжку, отложила её и села в уголке, ожидая друга».

Фёдор повертел в руках почти пустую бутылку, решил: она – ракета с топливом – алкоголем, – только она не окружает космонавта, а находится внутри него: речь идёт о внутреннем космосе, полёте в него; а внутреннее становится внешним в акте творчества: так идея романа или машины переходит на бумагу и становится книгой или авто. «Звёздная ночь олицетворяет не небо – города, которые – пружины, скручивающиеся в стране – часах, чтобы дойти до предела, стянуть деревни и начать движение в обратную сторону, показывая время; город – час, деревня – минута, поездка между ними – секунда». Лучо вскоре очнулся, пожал руку Фёдору и побрёл в ночь и в полёт, который зачастую есть ползание по земле.

Дома Фёдор открыл окна, лёг на пол и начал слушать шум города, переходящий в пушкинские стихи.

«Расторопша, пока друга не было дома, взяла ребёнка и поехала с ним на базар. Прицепив Валечку к груди, ходила по рядам, выбирала овощи, фрукты. Набрала их и поехала обратно. Недалеко от дома её тормознул ДПС. Она вышла и стала ждать. Инспектор проверил её права и попросил аптечку. Расторопша стала её искать, но не нашла. Встала и стала смотреть на сотрудника ГИБДД, взяв на руки ребёнка, который начал реветь. На это мужчине нечего было сказать, он отошёл к себе. Найдёныш двинулся дальше, добрался до дома, открыл багажник с покупками и обнаружил аптечку под пакетом с едой. Сам себя поукорял, поругал, забрал всё и пошёл домой, где испёк тыкву в духовке, посыпал её сахаром и немного перекусил, оставив бóльшую часть другу. Пошёл поливать цветы».

Памятник Пушкину оседал в лёгких и в мозгах, потому что все памятники стоят на книгах, отпечатывая свои ботинки на листах, делясь тайнами с ними, раз голова – это рукопись или книга.

«В сентябре делали заготовки, ездили на базар, брали томаты, огурцы, перец и баклажаны, закручивали в банки, Найдёныш довольно урчал, брал трёхлитровку в обе руки и аккуратно нёс в кладовку, клал на полку и шагал обратно – к другу, чтобы солить».

Позвонил Надежде, говорил, что любит её, она отвечала сухо, в конце его речи сказала о необходимости расставания, так как муж, работа и дети. ФМ замолчал, принял информацию, заскучал, вскоре повесил трубку. Лёг на живот, уснул, ушёл в грузность ума. Увидел во сне свой университетский курс, собравшийся в Италии. Парни были собой, девушки перетекали из одной в другую, менялись душами, как кольцами или учебниками, становились иными, сохраняя себя. Очнулся в четыре утра, написал:

«Пришло время снимать урожай, друг в один из дней взял лопату, мешок, дал Найдёнышу ведро и повёл его за собой. Начал выкапывать клубни картофеля, шагать по рядам уверенно и быстро. Расторопша еле поспевала за ним, собирала картошку, отряхивала от грязи и кидала в ведро. Когда оно наполнялось, относила к мешку, высыпала в него. Вскоре всё кончилось, друг взвалил мешок на плечо и понёс домой. Найдёныш побежал с полным ведром за ним».

Пошёл в белую ночь, встретил Гоголя у подъезда, который махал рукой чичиковщине и ноздрёвщине, уходящим от него и кричащим, что они будут наведываться к нему и пить текилу, мартини и ром. ФМ пожал Гоголю руку, попросил у него шинель и накинул на свои озябшие плечи, находящиеся в фильме «Пролетая над гнездом кукушки». Спросил сигарету, которая вылетела из пачки Николая и совершила полёт до рта Фёдора, где он её поджёг, как Ницше, чей мозг был пожаром, а не вечным огнём или пламенем на плите. Гоголь включил безумца, лёг на лавку и умер от голода за пять минут, рассмеялся, написал на клочке сигаретной бумаги второй, третий и четвёртый тома «Мёртвых душ», сказал, что отправит книги в журнал, выпил из горла «Жигули», потанцевал немного лезгинку, смешанную с вальсом и мазуркой, повёл ФМ за собой.

«Найдёныш дописал сказку, отправил её на конкурс „Лучшие сказки мира“ и в издательство, зашёл в телефон, нашёл современные песни, включил наушники и начал танцевать в центре комнаты, подпевать, напевать. За этим занятием его застал друг, пришедший с работы. Расторопша не слышала его, потому вздрогнула и засмущалась, увидев его. Друг ничего не сказал. Он помыл руки и пошёл ужинать. Найдёныш положил ему рис, котлету, зелень и пиво. Друг поблагодарил его и съел ветку кинзы».

Фёдор шагал, понимая: человек больше всего устал от Земли, от её режима, восьмичасового сна, остальной яви, и стремится он на юг и море потому, что они символ планет, где тепло и одна только вода с островами и пляжами, поскольку там Бог иной. «Понятное дело, женщина – десна, зуб – мужчина, она дольше него и коллективна; она – Нева, он – гранит: его не будет, её тело смоет его и продолжит свой бег, свою жизнь». Гоголь заговорил:

– Нас с тобой считают больными. Само собой, ведь они здоровы. Только вот что я скажу: человек – это шизофрения, здоровье – насекомые и животные. Они – дом, человек – дорога, он на пути к Богу, он не стоит на месте. И всякое движение в голове карается, потому что ум – это тюрьма, выход из неё или побег – живопись, литература, музыка или кино. Это надо знать всем.

– Человек – дорога, конечно, но это значит, что можно идти как к Богу, в него, так и в обратную сторону.

– Не спорю: на то и тюрьма как ад, борются Чикатило и Бродский и тянут канат по имени Человек. Чья возьмёт?

– Я не знаю.

– Бродский – силовик, самый сильный человек на земле, он весь из силы и мышц.

– Ну пусть.

– Говорю тебе.

– Хорошо, но я добавлю: у человека нет детей, кроме робота и столкновения с ним: «Терминатор» – это «Отцы и дети», или наоборот.

– Соглашусь. Надо выпить.

Они зашли в круглосуточный бар «Зверь и Бог» и взяли по виски, устроились и стали смотреть на танец девушки, которая двигалась и раздевалась так, как попадает в аварию машина и от неё остаются только фрагменты её и водителя.

«Друг ужинал, Найдёныш кормил ребёнка, после менял ему пелёнки, жевал жвачку, лялькался с Валечкой, игрался, положил её на место и пошёл к другу узнать, не надо ли чего. Друг допивал пиво, он посадил Найдёныша на колени и затих вместе с ним».

Гоголь закурил и сказал:

– Смотрел фильм – в нём люди пилили дрова, но, по сути, – людей, как символ того, что человек – тело без органов, которые суть семена – можно посадить палец и вырастить человека.

– Я тоже думал об этом, именно так, но добавлю: органы раскинуты по вселенной, мы видим не звёзды, а их.

– Звёзды – отрубленные головы армян.

– Не только их, о, тяжело, как ты сейчас сказал.

– Ну пришло это в голову.

– Сильно и хорошо.

Сделали по глотку забвения и силы вне ума, вышли и растворились в ночи, выпившей их до дна.

 
В Петербурге утром было сыро,
И писатель растворил окно,
Съел кусок батона вместо сыра,
На компьютере включил кино;
 
 
Стал смотреть вторично «Идиота»,
Говоря французские слова,
Достоевский – первые полёты
В космос самый дальний – Голова;
 
 
Он внутри сознания казался
Образом и вымыслом того,
Что есть халапеньо, чили, сальса,
Отмечал с друзьями Рождество;
 
 
Новый год встречал на карнавале
В честь убийства Рыжего собой,
В мыслях были сёла, сеновалы,
Грабежи, набеги и разбой;
 
 
Но они ему казались раем
В городах Калькутта и Бомбей,
Фёдор был апрелем, мартом, маем,
Пересвет, писал он, Челубей;
 
 
Просто он разбился на две части
И с собой сразился в виде двух
Воинов победы, мира, счастья,
Укреплял писатель водкой дух;
 
 
К ней он брал в трактире кольца лука,
Девочек абстрактных совращал
Видами на город, небо, скуку,
Никогда он не был юн и мал;
 
 
Только клал собаку он на сено,
Доставая флейту и тромбон,
Достоевский тело есть Верлена,
И душа поэтому – Рембо.