Текст книги "Зарисованное лето"

Мысли о нашем эксперименте в ресторане никак не покидали голову. Как пятилетнему ребенку, закатывающему истерики матери, чтобы проверить границы дозволенного, так вдруг захотелось поступить и мне. Если бы я был геем, как отреагировали бы родители? За ужином я реализовал эту перемусоленную за три дня идею неожиданно для самого себя:

– Мам, я гей.

Я хотел тут же сказать, что пошутил, но она просто усмехнулась и махнула рукой. Отец оторвался от телевизора и поставил бутылку пива на пол, но промолчал. Этой реакции недостаточно, чтобы считать эксперимент завершенным.

– Мам, я не шучу.

Мать замерла. Просто застыла, а ложка выпала из ее руки и в гробовой тишине громко стукнулась о поверхность стола. Отец уже стоял рядом, а его лицо наливалось краснотой.

– Как ты сказал?

Вот тут было самое время признаться. Но почему-то захотелось узнать, что будет дальше.

– Я сказал – гей. Го-мо-сек-су-а…

– Ублюдок, – выдавил отец. – Ебаный ублюдок… Пидор? Мой сын?!

Он схватил меня за волосы и рванул с такой силой, что я упал на пол. Попытался подняться и тут же получил в полную силу удар в лицо.

– Сука! Охуевшая неблагодарная сука! – орал отец. – Тебя для этого, что ли, рожали и растили?!

Он снова ударил в лицо, а потом пнул в живот. Скрючившись, я смотрел на мать. Она так и сидела за столом, зажав рукой рот, даже словом не пытаясь остановить отца.

Вот тут, мама, вот именно на этом пороге заканчивается твоя любовь?

Следующий удар я отбил и, уже поднимаясь, оттолкнул отца, не давая сбить себя с ног снова. У него даже слюна изо рта просочилась от ярости.

– Вообще-то, это неправда, – я обратился к матери. – Исследовательский интерес. Ты меня знаешь. Погружение. Для моего рассказа. Хотел узнать об естественной реакции. Узнал.

Шатаясь, я направился в свою комнату. Меня никто не удерживал.

Через час отец постучал в дверь и, не дождавшись ответа, зашел.

– Это… сын… Ты извини меня. Правда, извини… У меня будто крыша поехала… Извини.

Я ответил, что сам виноват. Он неловко потоптался еще пару минут и вышел.

За ним мать, тоже извиняться. Ей я сказал то же самое и даже позволил осмотреть мое лицо. А она все причитала:

– Сынок, ну до чего ж глупая шутка! Ты прости папу, он же поверил. Хотя понятно было, что это неправда… Ты же с Машей встречаешься… И Свету так любил… Прости, родной мой!

– Мам, я стопроцентный натурал. Успокойся уже.

– Я люблю тебя, сынок, – сказала она, выходя из комнаты.

И на этот раз я ей не поверил. Любит, только пока я оправдываю ее ожидания.

Глава 5

Я пожалел, что мы так и не обменялись с Сашкой номерами телефонов. Договаривались сегодня пойти на ночной променад, который опять устраивала вся толпа на речке. Спиртное и мясо для шашлыков обычно приобретались вскладчину – прямо там, на месте и решали, что берем. Можно было и приносить с собой – особенно, если появляешься уже к расцвету гуляний, то есть затемно. Сегодня должна приехать Света, которая почти два месяца гостила у родни, – моя бывшая девушка. Мы расстались уже после школы, по взаимному согласию, и с тех пор продолжали общаться. В такой компании, как наша, нет шанса кого-то полностью игнорировать. Поэтому вначале было мучительно: видеть ее с другими парнями, отмечать, что и с ними она не слишком-то счастлива, приходить к выводу, что лучше бы тогда она была несчастна со мной. Но постепенно все нормализовалось. Чувства не живут вечно, поэтому через какое-то время нам снова стало комфортно находиться рядом и болтать, теперь уже совсем по-дружески, о тех же пустяках, что и со всеми остальными. Свету ждали. Она являла собой какую-то опорную точку, в силах которой было влиять на общее настроение любой компании. Она не боялась говорить открыто, могла кого угодно, даже Кирилла, легко поставить на место. И ей все сходило с рук… А когда она брала гитару и начинала петь – ей заведомо прощалось все, даже то, чего она никогда бы не сделала. Многие из нас учились играть, в одно время эта мода охватила всю молодежь поселка, но настоящих успехов достигла только она. Я давно уже не любил ее и не вылавливал взглядом в толпе, но от ее присутствия создавалось приятное ощущение полноты.

Я искал способ предупредить Сашку, что сегодня не пойду с ним. Звонить Кириллу или кому-то еще, чтобы спросить его номер, было глупо. Все знали, что мне быстрее дойти до дома бабы Дуси, чем набрать одиннадцать цифр. Включил компьютер и через некоторое время нашел его в одной из соцсетей. Написал: «Привет». Почти сразу он зашел в сеть с телефона, прочитал, добавил в друзья и вышел. А на мое сообщение ответил минут через десять, лично, просунув голову в окно:

– Привет, – он, как обычно, легко пролез в комнату. – Твоя мама сказала, ты заболел.

В комнате было уже достаточно темно, а я продолжал лежать на кровати, подложив руку под голову.

– Ага, заболел.

– Простыл, что ли? – он шагнул в моем направлении.

– Ага, простыл.

Сашка щелкнул выключателем и снова повернулся ко мне. Внимательно осмотрел, щурясь от режущего с непривычки света.

– Ого-го. Кру-у-уто, – описал он мою распухшую рожу. – Давай сфотаем? Такая красота обязана быть запечатленной.

Распакованный «Сайбер-шот» лежал перед компьютером. Я уже сделал пару пробных снимков. Но Сашка к фотоаппарату не потянулся. Я продолжал молчать.

– Это кто тебя так простудил? – поинтересовался он, укладываясь на кровать с краю. Головой он уперся в противоположную спинку. Я тоже приподнялся, чтобы иметь возможность смотреть на него. – Кирилл?

– С чего ты взял, что это Кир? – подал я голос.

– Потому что других вариантов нет.

– А Кир – разве вариант?

Сашка подумал.

– Не знаю. Может, ревнует, что я провожу с тобой гораздо больше времени, чем с ним?

Я улыбнулся, несмотря на то, что правая щека отозвалась ноющей болью.

– И если это Кир, то ты сейчас побежишь защищать честь прекрасной дамы?

– Еще чего! – возмутился он. – Сам защищай свою честь. У меня даже белого коня нет, так что пусть прекрасная дама закатывает губу обратно. Так это не он?

Я снова замолчал.

– Никит, это не Кирилл? – я бы даже удивился, не прозвучи этого повторения вопроса.

В общем-то, я и до его прихода понимал, что ему придется рассказать. Наше общение было слишком постоянным, чтобы сохранить опухшую морду в тайне. Наверное, я просто хотел немного отложить этот разговор, но, зная Сашку, был уверен, что он мне такой свободы не предоставит. Поэтому я просто выложил все, как было.

Он обдумывал минуты две и только потом выдал:

– Ну и идиотина же ты… Лучше б ты им сказал, что у тебя рак.

– Да знаю, что идиотина. Просто хотелось проверить их реакцию. Уверен, если бы я был настоящим геем, то такая мысль бы в голову не пришла. А тут как-то и страха не было, как раз потому, что из своей зоны комфорта я на самом деле не выходил.

– Вопрос можно? – я не ответил, потому что настойчивые вопросы – неотъемлемая часть его натуры. Независимо от моего согласия. – Зачем ты хотел проверить их реакцию именно в этой теме?

– Было интересно.

– Но если бы ты не был знаком со мной, тебя бы такая гениальная идея не озарила, так? Ты ведь понимаешь, что начинаешь примерять на себя… как Кирилл?

Я напрягся и даже сел.

– Нет. Это не одно и то же!

– Конечно, не одно и то же, потому что ты – не он. И я понимаю, что каждая твоя мысль должна заканчиваться конкретным выводом, потому ты на это и пошел. Но зачем ты вообще допускаешь в себя такие мысли?

– Они не спрашивают разрешения на вход.

– Ладно. Неважно, – он махнул рукой. – Пошли к ребятам на речку.

Я попытался приподнять бровь, но вовремя остановился. Сосущая болью ранка только-только затянулась и перестала кровоточить.

– Да ладно тебе, Никит! Вы тут что, никогда ни с кем не дрались? Теперь будешь сидеть пару недель дома, чтобы никто не узнал? И правда, как прекрасная дама.

– Нет, просто им надо будет как-то объяснить…

– Боже ж мой! Скажи, что это я, или брательник твой, или пидорасы с тридцать шестой. Подойдет любое объяснение.

«Пидорасы с тридцать шестой» – это было по-нашему, по-новозасопкинскому до такой степени, что я не выдержал и хохотнул. В поселке было две школы – первая и тридцать шестая. И пока мы учились, велись перманентные войны не на жизнь, а на смерть. Причина взаимной ненависти достаточная – наш поселок разделялся рекой на две части. Наша половина, традиционно называемая Нахаловкой, целиком была застроена частными домами. Их Жирный ряд строился гораздо позже и включал в себя также пятиэтажные хрущевки. Но война была не между Нахаловкой и Жирным рядом, а между первой и тридцать шестой, потому что в курсе постоянных боев были только школьники. Наверное, нам просто хотелось задавать вопрос, который задает любой взрослеющий пацан в любом городе: «Эй, ты из какого района?». До серьезного кровопролития дело никогда не доходило. Мы просто чесали кулаки друг об друга и вспоминали весь матерный лексикон. Конечно, сейчас эту традицию подхватила новая школота, но изредка случалось и нарваться на тех, кому ты года два назад начищал морду. И мы с обоюдным удовольствием вспоминали детство. Потому что в девятнадцать иногда очень хочется не быть взрослым.

Мы вылезли через окно – с родителями встречаться я не хотел – и отправились на речку, с которой на всю округу разносились звуки пьяного веселья.

– Хао, Никитос, это кто так тебя? – спрашивал каждый.

– Пидорасы из тридцать шестой, – отвечал я и получал понимающий кивок. Кое-кто даже предлагал вспомнить юность и наведаться в Жирный ряд, но идея эта уже не находила достаточного отклика.

Наконец, ко мне подбежала и Света. Она единственная не спросила о налившемся под глазом синяке, а просто обняла на секунду, как обычно, а потом обратилась к моему другу:

– Ты Саша, да? Меня зовут Света. Пойдемте, там уже шашлыки почти готовы.

Компания концентрировалась вокруг костра: кто ближе, кто подальше – особенно парочки. Я отыскал в толпе Машу, которая, конечно, тут же уселась рядом со мной, прямо на песок. Сашка, окруженный девчонками, разместился неподалеку. Все уже были пьяные и веселые, а мы с ним догоняли остальных. Все болтали в своих тесных кружках, но тут громче остальных начали раздаваться голоса спорящих парней:

– Да заебал ты уже с этими хохлами! Отстань уже от них!

– Как это – отстань?! – возмущался Андрей. – Какого хера эти ублюдки вообще творят? Своих же мочат, порядок навести не могут. И подставляют анальную дырку под Европу, как пидорасы.

– Они и есть пидорасы! – подхватил кто-то.

– Ага, – отозвался еще один. – А слыхали, в Пиндосии узаконили гейские браки? Теперь они всей страной долбят друг друга в жопу.

Среди общего смеха раздался голос Светы:

– Ну и какое тебе дело, кто куда кого долбит в Пиндосии?

Андрей повернулся к ней:

– Да это же мерзко… Прикинь, в жопу! Говномесы!

– Когда речь шла о Наталкиной жопе, ты что-то не слишком возмущался, – парировала Света, вспомнив старую историю. Андрей тогда с гордостью рассказывал всем, как развел временную подружку на анал.

Толпа ответила дружным хохотом, но Андрей пытался перекричать:

– Не передергивай! С девушкой – это другое!

– Ну конечно, другое! – Света не давала ему спуска. – Знаете, а вот я иногда жалею, что я не лесбиянка. Мне кажется, с женщиной ужиться куда проще! Жаль, что у меня встает только на мужиков…

Андрей тут же переключился:

– Ого, Светлан, ты это… Если когда-нибудь решишься, меня позови. Я б поглазел!

– В очередь, индюк! – заржал стоявший рядом со Светой Игорь. – Я первый! У меня и глазомер больше!

Они еще какое-то время под всеобщий хохот мусолили эту тему, а я присмотрелся к тем, чья реакция на такие разговоры меня интересовала. Сашка, улыбаясь, так и болтал с одной из девчонок, которая постоянно пыталась переместиться к нему на колени. А Кирилл… он позеленел. Стало даже странно, что никто больше не заметил такое сильное изменение его настроения. Он хмурился и не отрывал взгляда от Сашки, а потом встал, сплюнул и ушел в темноту. Вернулся не сразу, но, судя по всему, смог взять себя в руки.

* * *

– Света классно поет, – заметил Сашка, после того, как Маша зашла в свой дом, а мы направились дальше. – И вообще, она какая-то… как будто не отсюда. Как и ты.

– Мы встречались с ней в школе. Сейчас отношения ровные, дружеские.

– Удивлен, что вы расстались, – вставил он. – Я пообщался с ней… Почему не сложилось, если не секрет?

– Да нет, не секрет, – я махнул рукой. – Просто не сложилось. Она потом перевстречалась со многими из наших. И ни с кем не была достаточно долго. Она… как будто ищет и не находит.

– Подозреваю, вы еще можете сойтись снова. Если она не уедет куда-нибудь подальше, что было бы очень логично.

– Нет. Это очень уж вряд ли. Прошло давно, говорю же. Я даже к Маше больше привязан.

– Ты можешь думать о себе что угодно. А я буду думать что угодно мне, наблюдая со стороны. Вы со Светой сильной отличаетесь от остальных, вот с того я и решил…

– Не преувеличивай, сосед, – я рукой вытер резко потекшую на глаз жидкость. Кровь. Ранка над бровью опять открылась, а почему-то алкоголь заметно усиливает кровотечение. Возможно, я и не заметил, как разорвал ее края еще сильнее. У меня с собой не было даже платка, а пачкать футболку не хотелось.

Сашка за плечо развернул меня к себе и оценил ситуацию.

– Пошли ко мне. Бабушка уже спит давно. Хотя бы пластырь присобачим.

Я приложил руку к ране, стараясь уберечь одежду от капель, и пошел за ним. До моего дома было рукой подать, но мне до сих пор не хотелось встречаться с родителями. А если я начну искать аптечку, то, скорее всего, привлеку внимание матери. Она, конечно, уже знает, что я свалил. Но это было дело привычное, может даже, успокаивающее в ее случае – я не рыдаю в подушку от незаслуженной обиды, а пошел гулять с друзьями, как обычно.

Я умылся, стараясь очистить водой и ранку. Отражение в зеркале было впечатляющим. Синяк под глазом будет сходить очень долго, но сейчас больше беспокоила бровь. Края вокруг кроваво-мясистой полоски разбухли и теперь выглядели намного хуже, чем часа три назад.

– Надо бы зашивать, – пробубнил Сашка. – Давай, короче, перекисью, а потом стянем пластырем. Это, конечно, не лучший вариант, и шрам останется.

Он протянул мне намоченную ватку, чтобы я сам перед зеркалом обработал рану. Что я с шипением и сделал. Прищемил пальцами края и дождался, когда кровь перестанет сочиться, а потом уже Сашка небольшими полосками пластыря начал фиксировать сверху, перпендикулярно линии разрыва.

В его движениях не было ничего, что не сделал бы другой парень, помогая мне в таком же случае. Вообще ничего! Он отрезал полоску и аккуратно прикладывал к нужному месту, чуть прижимая по краям двумя пальцами, потом брал следующую. Всего три. Всего три раза он приближался и касался руками моего лица. И… это у меня, а не у него, что-то внутри перевернулось.

Это был самый первый эпизод. Я очень многое забыл, но до сих пор считаю, что это был самый первый эпизод. Я не из тех людей, которые врут себе. Я не из тех, кто себя жалеет. Поэтому, хоть и отстраненно, захотел, чтобы он, будучи вот так близко, посмотрел мне в глаза. Нет, я не собрался вдруг его поцеловать, вдохнуть запах или провернуть еще какую-нибудь романтичную хренотень – ничего подобного! Я хотел только узнать – у него сейчас глаза такие же серые, как обычно? Будет ли он улыбаться, как обычно, когда наши взгляды встретятся на таком коротком расстоянии? Я до одури захотел, чтобы он посмотрел мне в глаза.

Но его внимание было приковано только к ранке. И закончив, он просто отстранился и подтолкнул меня снова к зеркалу.

– Зацени, Мона Лиза, какая прелесть получилась.

Но я не мог сосредоточиться на своем отражении. Провалился в водоворот внутри. Сашка выдернул меня из меня уже более серьезным тоном:

– Никит, все нормально? У тебя, может, сотрясение?

Я отрицательно помотал головой и просто сказал:

– Все, я домой. Спасибо.

* * *

Стоит ли говорить, что уснуть я так и не смог? Когда мать громогласно позвала завтракать, я тут же пошел к ней. Она оценила ровные параллельные полоски над моей бровью и распереживалась, что сама не заметила сразу, что ранка такая глубокая. В принципе, изначально она таковой и не выглядела, потому я просто отмахнулся. Мать погладила меня по волосам и попросила сегодня отдохнуть. Это мне и было нужно.

Я поставил кактус на стол и поучился пользоваться зумом на фотоаппарате. Потом перекинул кучу снимков в компьютер. Затем проделал то же самое с книгой, с книгами, с книгами и кактусом. На улице гораздо больше объектов для такой тренировки, но выходить из комнаты не хотелось. Я не хотел спать. Не хотел писать зарисовки. Не хотел думать. Я хотел фотографировать кактус с книгами.

Ближе к вечеру подумал, что поскольку я ни разу за день не заглянул к бабе Дусе, то скоро Сашка заглянет ко мне. От этой мысли веяло истерикой. Поэтому я переоделся, предупредил мать, что ухожу, и направился… к Кириллу. Он отчего-то стал единственным человеком, которого сейчас хотелось видеть.

Я заметил его издалека. Он сидел на лавке рядом со своим домом и курил. Потерянный. Или просто с бодуна после вчерашнего.

– Привет, Кир. Присяду?

– Садись, – он пожал мне руку, подвинулся и протянул полупустую пачку.

Мы долго молча сидели рядом. Потерянные.

– Как дела? – я нарушил тишину.

– Все нормально.

– Работал сегодня?

– Воскресенье же. Завтра.

– А-а. Ясно. А я в отпуске.

– Ясно.

И снова молчание.

– У тебя как? – на этот раз спросил он.

– Нормально все.

– Ясно.

Я уже хотел встать и уйти, ведь увидел все, что было нужно: веселый, вечно что-то вытворяющий Кир превратился в развалину. Из-за того, что не смог принять себя. Или из-за того, что Сашка не захотел ему ответить. В любом случае именно Сашка убил его, вытравил из него жизнь. Когда тот уедет, Кир будет долго приходить в себя, но рано или поздно придет. Именно Сашкиного отъезда Кир, наверное, и ждет, как финальной точки, с которой можно будет начинать жить заново.

Но когда я поднялся со скамейки, Кир неожиданно спросил:

– А сосед твой че? Я думал, вы теперь постоянно вместе тусите.

– Ну да… Рядом же живем. Кстати, Кир, я слышал, что вы подрались.

Он наконец-то поднял голову.

– Да это когда было-то, нашел, что вспоминать. Не подрались даже. Я ему по-пьяни что-то ляпнул, он мне врезал. Совершенно справедливо. Мы уже давно все уладили.

– Это хорошо.

Кир просто отмахнулся, встал и поплелся в дом, даже забыв попрощаться.

А я возвращаться домой не хотел и теперь пожалел, что не захватил фотоаппарат. Нашел себе место на берегу реки, уже за мостом, подальше, чтобы случайно ни с кем не столкнуться. И просто сидел там, вслушиваясь в шепот реки.

Конечно, никакой влюбленности или страсти я к Сашке не испытывал. Он мне даже не нравился в этом смысле. Но он слишком сильно мне нравился как друг. Как человек. Ни с кем другим я раньше не мог спорить до одурения о буддизме или системе социального обеспечения в Швеции. Никто до сих пор не удивлял таким глубоким пониманием людей и меня самого. Если воспринимать любовь как обмен энергией, как ауру одинакового цвета, то он мне стал ближе, чем когда-то была Света, Маша и другие девчонки. Если бы он был девушкой, то я бы уже без оглядки любил ее. Но в данном случае я не хотел этого всего. Я не хотел развалиться на части, как Кир.

Не знаю, было бы мне легче, если бы Сашка проявлял ко мне какой-то интерес… ну, в романтическом смысле. Наверное, было бы только хуже. Когда чувствуешь такой интерес к себе, легче сорваться в чувство, а я не такой сильный, я бы не выдержал давления со стороны друзей и родителей, даже если бы был геем. И я не гей. Вот это все происходит не потому, что я вдруг перестал быть натуралом, просто Сашка слишком особенный. Думаю, что и Кира переклинило только поэтому.

Что делать дальше? Самой вдохновляющей идеей было прекращение нашего общения полностью. Но как ее реализовать? Он не из тех, кто просто смирится, не получив достаточных объяснений. Да и мне без него уже будет слишком скучно. Признаться? А в чем? Нет ведь ничего такого, формулируемого словами. Значит, остается просто продолжать, не выходя за рамки. И ждать его отъезда. Надо идти домой и продолжать. Тем более, что сигареты закончились.

– Ты меня избегаешь? – поинтересовался Сашка, идя мне наперерез от своего дома.

– С чего ты взял? Я у Маши был! – я хохотнул. – Как здоровьице после вчерашнего?

Я совершенно отчетливо уловил в его взгляде какое-то непонимание. Но это было неважно. Его проблемы.

– Да нормально. Сам как?

Сам я был очень «не очень». Меня качало из стороны в сторону от недосыпа, а мозг сжимала тяжелой рукой непонятная тоска.

– Спать хочу, – честно признался я.

– Тогда пока. Поехали завтра учить тебя водить машину? – он оставался в своем репертуаре.

– Ага. Давай. Только не слишком рано.

– Окей, – он уже уходил. А я продолжал стоять и смотреть ему в спину.