Текст книги "Зарисованное лето"

Глава 8

Зарисовка «О неформальных правилах»

Общество само создает правила игры – традиции, обычаи, массовые психологические установки, устоявшиеся стереотипы поведения. Если вы спросите любого об отношении, например, к инцесту, то каждый, как один, ответит, что это отвратительно. Но если бы человек вырос в другой среде, допустим, в Древнем Риме, где к этой теме относились гораздо спокойнее, то его мнение было бы иным. Но ведь люди все разные, и они просто не могут мыслить так синхронно? Откуда же появляются неформальные нормы, которые охватывают почти всех без исключения? Предположим, в нашем поселке появляется человек, который не вписывается в общепринятый стереотип. И он первый такой, поэтому общей реакции еще не сформировалось. Если сначала узнать мнение каждого отдельного члена группы, то выяснится, что взгляды расходятся: одному станет противно, другому интересно, третий еще не определился, а четвертому и дела нет до чужих забот. Но по прошествии какого-то времени мнения придут к общему знаменателю. И происходит это потому, что каждый член группы стремится снизить издержки взаимодействия с остальными. Тот, кому интересно, вдруг понимает, что интересно ему не до такой степени, чтобы ссориться из-за этого со старым другом. Неопределившемуся помогут определиться чужие мнения. А тот, кому дела нет, снова отмахнется – мол, как скажете, только отстаньте. В итоге приживается то правило, которое изначально поддерживало большинство, или, еще вероятнее, которое подддерживают самые сильные члены группы. А дальше уже обозначается траектория развития, которой следуют остальные. К счастью, не всегда эта траектория приводит к силовому принуждению, гноблению всех несогласных и физическому устранению «ненормальности», но и такое– не редкость. Объективно, логичный процесс, способствующий устойчивости группы. Субъективно, по моим собственнм ощущениям, признак неумения рефлексировать с разных точек зрения, что в простонародье и называется «быдлом». Быдло, объединенное общей идеей, лучше себя чувствует. У него от этого иммунитет укрепляется.

* * *

В следующие несколько дней ситуация постепенно стабилизировалась. Я, не говоря об этом Сашке, сам пошел к Игорю. Тот хмурился и даже не пожал протянутую руку:

– Чего тебе?

– Просто отстаньте от него. Отстаньте. Вам делать больше нечего? Нет, я понимаю, если б мы были подростками, которым только повод дай…

– Да пошел он. И ты вместе с ним. Мне лично вообще перпендикулярно, кто там из вас кого шпилит. Но и на рожи ваши я смотреть не собираюсь. Поэтому живите, ребята, любите друг друга, пока смерть не разлучит. Я его трогать не буду, если он в нашей компании появляться не станет. Ну а ты… Тебе этого дружка еще лет десять вспоминать будут.

– В курсе.

С Андреем состоялся почти аналогичный разговор. Хотя нет – тот был даже чуть более приветлив. Негатив на Сашку, конечно, излил… Но создалось ощущение, что у Андрея к моему соседу сложилось стойкое уважение, которое он ни разу открыто не продемонстрировал, конечно. Но в паре фраз сожаления типа «С чего такие-то мужики курвятся?» это почти отчетливо звучало.

К Киру я не пошел. Бесполезно или сделаю еще хуже. У его ненависти была другая природа. Таким образом, без ведома Сашки, я узнал, что наше сообщество приведено в состояние холодной войны – по крайней мере специально открытые конфликты никто провоцировать не будет, кроме самого Кира. Но это только при условии, что мы не станем мельтешить у них перед глазами. Постепенно и этот негатив можно свести на нет. Если уж Андрей с Игорем почти остыли, то остальные тем более слишком пылить не станут. Сначала холодная неприязнь, потом какие-то совместные дела – все же тут соседи или коллеги по работе, и, глядишь, через пару лет никто и не вспомнит о Сашкиной ориентации. Ну, самое большее, подкалывать будут по-пьяни. Другое дело, что нет этих двух лет или сколько там потребуется. А есть только неполных два месяца, за которые ничего нельзя изменить, да и вряд ли в этом есть нужда.

О своем новом статусе в нашей компании я тоже размышлял. Я отдавал себе отчет во всех последствиях, но, пристально разобравшись в себе, решил, что в данном случае у меня нет выбора. Не потому, что считал Сашку другом. Нет. А потому, что все остальные были неправы. Потому что нельзя ненавидеть человека только за то, что он от тебя отличается. Я не простил бы себя, окажись я на стороне неправых.

Всю неделю мы провели вне шумных сборищ. Я уже хорошо мог водить «Тойоту», еще разок сгоняли на карьеры. Пару ночей я провел у Маши, которая мне и сообщила: «Никита, все уже знают. Ты в пятницу приходи на речку к нам, но один. Тебя тоже обсуждают, но если ты придешь – все быстро устаканится. Они забудут, простят тебе…». Я именно в этот момент и понял, почему никак не могу влюбиться в Машу.

Мои эмоции по отношению к Сашке теперь легко контролировались. Я продолжал смотреть на него, когда он этого не замечал, но теперь это напряжение не выливалось в истерики. Он на меня не напирал и даже не поднимал ни разу эту тему, пока дело не дошло до самой безбашенной и азартной игры на свете…

Баба Дуся очень любила играть в лото. Да-да, игра такая – «Русское лото» – для тех, кому за двести. Уж не знаю, чем ее привлекало это занятие и как она подсадила внука, но я нередко составлял им компанию в убийстве времени. В очередной раз выиграв, баба Дуся заявила, что ей пора стряпать оладушки и, довольная, убежала на кухню.

– Продолжим? – спросил Сашка, растрясая деревянные бочонки в мешке.

– Шутишь? Веселее заняться макраме, наверное. Или, мать ее, икебаной.

– Это невесело, потому что интереса нет.

– На деньги? – я снова уселся за стол и протянул руку к карточкам.

– Давай на деньги, – он задумался. – Хотя нет. Давай чего-нибудь поинтереснее придумаем.

– Например? – я уже раскладывал нам по две новые карточки с цифрами.

– На желание, например.

– И что, будем бегать голышом по двору и кукарекать? – поинтересовался я.

– То есть если я проиграю, то мне нужно будет сделать это?

– Ага, – ответил я. – Твоей репутации теперь только этого не хватает… Моей, кстати, тоже.

– Тогда что?

– Ну, не знаю. У самого какие версии?

– Играем до полного закрытия двух карточек. Если проиграю я, то отдам тебе свою «Тойоту».

У меня аж челюсть отвисла. Но в его улыбке мерещилась надежда, что он шутит.

– Хуясе… А я тогда тебе что? Левую почку?

– Если проиграешь ты, то останешься тут ночевать. Со мной. В моей комнате.

На фоне того, что до сих пор он вообще никак не намекал на… это был взрыв. Какое предполагается «ночевать», эквивалентное машине, я боялся даже мысленно произнести.

– Ты гонишь… – однако теперь я уже не думал, что он шутит.

– Нет. Играем?

И он сразу начал вытаскивать бочонки и называть номера. А я, поддавшись импульсу, стал закрывать в своих карточках нужные. В течение игры мы не произнесли ни слова, помимо обусловленных правилами.

Выиграл я.

Он со смехом бросил передо мной на стол ключи от машины, а сам пошел на зов бабы Дуси – ей требовалась какая-то помощь.

Я сидел и смотрел на ключи. Потом на карточки, цифры на которых были закрыты красными пластмассовыми кружочками. Долго смотрел. Потом перевел взгляд на его карточки. Там всего три цифры оставались свободными – 13, 30 и 72. Я отодвинул один из своих красных кружочков и убедился, что цифра 13 в игре выпадала. Конечно, нашел в скинутых бочонках и остальные. Он зачем-то проиграл. В этой игре легко проиграть, если хочешь.

Я взял ключи и сжал их в кулаке, пытаясь понять, что он конкретно сделал. Во-первых, Сашка знает меня достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что я замечу подлог. Во-вторых, даже если бы я выиграл честно, я бы его машину не взял. А в такой ситуации – уж точно. То есть потерей дорогой тачки он не сильно рисковал… В-третьих, раз я выиграл, пусть и нечестно, то выполнять его желание не обязан. Если бы я проиграл, то… даже не знаю, что бы я делал, но тогда правда бы была на его стороне. А именно – давление на меня, как проигравшего. Причем давил бы я на себя сам. Кроме того он сейчас понимает, что до всего этого я уже допер. Это у него такой способ показать, что у меня есть выбор? Я сейчас мог бы проявить благородство, подойти и признать свое поражение. И я этого не сделаю – думаю, он вряд ли всерьез на это надеется. Нет, тут еще глубже. Он понял, что я не выбираю, вообще не думаю об этом… Он заставил меня задуматься о выборе.

– Фу, блядь, – высказал я вслух свое отношение к одному из вариантов этого выбора.

Встал и пошел на кухню. Молча отдал ему ключи, а на вопросительный взгляд ответил:

– Ты же знал, что я ее не возьму, придурок.

Баба Дуся цыкнула на меня и грозно велела садиться за стол. Настроение у Сашки почему-то было приподнятым.

После чаепития мы решили поехать на карьеры. На этот раз ни один из нас не спешил раздеваться – я разулся, закатал штанины и бродил по воде, а Сашка просто стоял на берегу. И, как в наших краях бывает часто, небо внезапно затянулось темной пеленой, роняя первые прохладные капли. Когда добежали до машины, ливень уже хлестал вовсю. Я завалился на заднее сиденье, и в ту же дверь за мной направился Сашка с криком:

– Двигайся!

Он, перевалившись через водительское сиденье, нажал на кнопку, чтобы все окна закрылись. Такой дождь обычно длится недолго, но и без того отвратительную дорогу успеет размыть основательно. После ливня, скорее всего, снова выглянет палящее солнце, и ему потребуется часа три, чтобы подсушить землю. То, что мы застряли тут на все это время, никого из нас особо не беспокоило – нам не было нужды спешить. Хотя сейчас я пожалел, что не добежал до своего переднего сиденья. Меня близость немного смущала, но акцентировать на этом внимание я был не намерен.

А он и вовсе не напрягался – открыл термос с чаем, всученный нам бабой Дусей, налил себе в крышку, выпил, потом снова налил и протянул мне.

– Так что, толпа в выходные на речке собирается? – вдруг спросил он.

– Угу, – ответил, закручивая крышку обратно. – Если дождя не будет.

– Пойдем туда?

Я уставился на него. Он облокотился на дверцу, а правую ногу поджал под себя.

– Сбрендил? У меня для тебя сенсационное известие! Ты у нас пидорас. Я – твой друг, что означает, что я тоже пидорас. Тут никакая Маша мою харю от кромсания не спасет, если мы явимся, когда все поддадут.

– Как хочешь, – он пожал плечами. – А я пойду.

– Зачем?!

– Даже не знаю. Позлить их, наверное.

– Глупо!

– Понимаешь, если я прячусь, то за каждого выбор сделает Кирилл. А когда я тут, рядом стою, то волей-неволей приходится выбор делать самому – в морду бить, игнорить или общаться, как раньше. Они не ожидают меня там увидеть, оторопеют, разъединятся. И только в этом случае получат возможность не идти на поводу у Кирилловой глупой ярости. Я из тех, кто разрешает людям выбирать.

Эта тема мне напомнила о другом:

– Как ты мне разрешил выбирать с помощью этого своего лото?

Вместо ответа он улыбнулся. Но мне было интересно выяснить детали:

– Расскажи-ка, чего конкретно ты добивался?

– Никит, я не хочу на тебя давить… Но… и бесконечно сомневаться ты тоже не сможешь.

Я обдумал смысл этой фразы и переспросил:

– Разве похоже, что я сомневаюсь?

– Разве нет? – он подался всем телом по направлению ко мне. – Разве ты уже все для себя решил?

– А может, ты просто не хочешь принять мое решение? – я играл по его правилам.

– Может быть. Но тогда помоги мне – озвучь его.

Мы давно с ним вообще не касались этой темы, сознательно избегая ее. И вот тут она нас и настигла, в машине, в двадцати сантиметрах друг от друга.

Я тоже развернулся к нему, не желая быть заподозренным в трусости, чтобы смотреть прямо в глаза.

– Ладно… – начал я, хотя это было трудно. – Я не могу сказать, что меня совсем ничего не беспокоит. Но больше склоняюсь к тому, что мне это не нужно. Когда ты уедешь, я вообще перестану об этом думать.

– Но я еще долго буду тут. Рядом. Каждый день. Ты сам на это пошел.

Я тщательно выбирал ответ:

– И хорошо, что так. Это как испытание… квест в игре. Если сейчас сверну не туда, то провалю всю миссию.

– Но хочется свернуть именно не туда? – уточнил он.

Я напрягся. Стало даже как-то холодно – от нервозности или еще непросохшей одежды.

– Нет. Я вообще не могу даже представить, что смог бы пойти… ну на все, понимаешь?

– Понимаю, – он зачем-то приблизился еще на пару сантиметров. – А зачем идти на все? Думаешь, что я тебя заставлю делать то, чего ты не захочешь? В твоей игре, если вступил в нее, то уже обязан пройти всю миссию до конца без права выхода, что ли?

Я грандиозным усилием воли заставлял себя не отпрянуть, не выскочить из машины под дождь.

– Я… не знаю.

– Тогда давай просто попробуем?

– Что? – а вот это уже паника. Я дышал неровно, рвано, я боялся и хотел узнать, что он имеет в виду.

– Никит, один этап. Закрой глаза. Доверься.

Я, наоборот, распахнул их еще шире, но дышать перестал.

Он усмехнулся, приближаясь еще ближе. У него глаза очень светлые, как зимнее небо, но, вынырнув из них, я невольно перевел взгляд на его губы. Тут же отвернулся, уставившись в лобовое стекло, за которым ничего не было видно.

Он левой рукой коснулся моего лица и медленно заставил снова повернуться к нему, а потом продвинул ладонь на затылок, пропуская сквозь пальцы мои волосы, надавил, приближая к себе. Я мог бы откинуть эту руку, мог бы ударить его. Но я этого не сделал.

– Закрой глаза и выйди из игры, когда захочешь, – прошептал он уже так близко, что я ощутил теплый воздух его дыхания. И на этот раз я выполнил просьбу.

Он коснулся моих губ мягко, чуть прижимаясь, но я ответил. Почти сразу, хотя сам от себя этого не ожидал. Когда у тебя закрыты глаза, ты не можешь делить мир на правильное и неправильное. Я растворился в этой легкой ласке, очень медленной, слишком ненавязчивой, чтобы пугать. И возможно, я первый немного усилил темп, а он как будто этого и ждал, тут же принимая подачу. Еще сильнее надавил на мой затылок, проникая языком в мой рот. Я даже не вздрогнул, я принял, я ответил. Ладонь сама легла на его шею, чтобы и я мог контролировать откат волны. И теперь я уже сам напирал, а потом отвечал на его напор. Никакого анализа, никакой самодиагностики… Просто волна, которую нужно поймать, чтобы перейти на следующую.

Дыхание сбилось, тело двинулось вперед, чтобы усилить и без того растущее напряжение… И тут Сашка отстранился, а потом прижал свой лоб к моему. Я открыл глаза, но дернуться назад мне не дала его рука, до сих пор твердо лежавшая на затылке.

– Никит…

Я молчал, успокаивая дыхание. Мне захотелось скинуть его руку, чтобы получить свою свободу обратно.

– Никит, – повторил он так же тихо. – Сейчас не копайся в себе. Не оценивай.

– Отпусти, – выдавил я.

Он тут же убрал руку и отвалился назад, снова упершись спиной в дверцу.

– Дождь закончился, – немного нервно сказал я и вышел из машины.

Сашка присоединился ко мне на берегу только минут через двадцать. Сейчас вынужденное пребывание тут, с ним, казалось очень неуместным. Солнце, как и ожидалось, уже проклюнулось сквозь тучи и разгоняло их в стороны лучами.

– Не грузись, – сказал Сашка после длительного молчания.

Наверное, я просто не мог последовать его совету. Не то чтобы я занимался сейчас тщательным самокопанием, нет. Просто в голове царствовала мутная каша. Белиберда из бессловесных ощущений и паники.

– Никит, – снова начал он, встав передо мной. – Все уляжется само собой, не насилуй себе мозг пустым давлением.

Я смог посмотреть на него. Волосы у Сашки совсем высохли и теперь представляли собой не слишком хаотичный, но беспорядок. Я снова взглянул на себя, смотрящего на него. И увидел, что сейчас мне одновременно стыдно и спокойно, мне нравятся его глаза, волосы и губы, даже когда они вот так плотно сжаты. Мне до зуда неуютно от его присутствия, но мне нравится, как я на него смотрю.

– Не гружусь я, – попытался улыбнуться.

– Вижу. Так что, мы до сих пор друзья?

Я задумался или оторопел от новой панической волны:

– Вряд ли.

– О, а ты же прихватил фотик? – его интонация внезапно изменилась. – Пойдем пофотографируем! Я там уток видел. Зум мощный?

И он, не дожидаясь ответа, пошел к машине, чтобы принести фотоаппарат. Я встряхнул головой, а потом повернулся, чтобы посмотреть ему в спину. Но когда он обернется, моего взгляда там уже не будет. Кажется, по-настоящему «сложно» наступало только теперь.

* * *

Зарисовка «О любви»

У любви есть, как минимум, три стадии: влюбленность, страсть и непосредственно само Ее Величество. Любовь – как спокойное ощущение внутренней гармонии – проявляется со временем, когда предыдущие этапы уже пройдены. Любовь – это то, что останется от чувства, когда с него слетит последняя эмоциональная шелуха. Когда говорят, что любовь живет всего три года, то, думаю, узко понимают как раз только эти этапы чувственной насыщенности. Вот только они и не вечны, они, по сравнению с настоящей любовью, излишне пафосны, излишне агрессивны. Им, а не настоящей любви, поэты посвящают стихи, они движут умами. Тот, кто пережил влюбленность, а тем более страсть, точно знает, как сильно меняются эмоции под их воздействием. Насколько мощный это наркотик. Он подавляет даже базовые инстинкты: человек может терять аппетит, сон, покой, меняются типичные реакции и характер – то есть, по всем признакам, это скорее психологический недуг, так необдуманно воспетый. Страсть не дает мыслить свободно, но при этом порождает эйфорию, как психотропный препарат, введенный в организм извне. Но парадокс заключается в том, что, даже понимая весь этот механизм, сопротивляться ему невозможно. Чем ты ближе к предмету страсти, тем тебе лучше. Приблизившись, хочется приблизиться еще. Вообще никаких вариантов. Одно направление. И это движение не заканчивается даже когда физические тела соприкасаются, нет, ты хочешь идти дальше, полностью слиться, хотя это невозможно. Секс – это просто форма обозначения конечной точки такого движения, максимально приближенная к полному растворению.

Глава 9

Естественно, что я пошел в пятничный вечер с Сашкой на речку. Наше появление было ознаменовано удивленным молчанием – тут он был прав. Если он хотел их удивить, то удивил.

– Привет всем! – оповестил Сашка и тех, кто случайно не заметил его присутствие. А потом просто пошел и сел на один из больших камней, потягивая свое пиво из бутылки.

Парни, стоявшие неподалеку, просто отошли подальше. Думаю, все ждали реакцию буйной Кирилловой троицы, и только поэтому конфликт не начинали. Я стоял неподалеку, высматривая Машу и попутно наблюдая за реакцией общественности на возмутительный факт нашего явления. К Сашке подбежала Света и, как ни в чем не бывало, уселась рядом. За ней подтянулась еще пара девчонок, которые немного наиграно, но продолжали весело обсуждать что-то свое. Светино место в компании было незыблемо, с ее помощью можно было бы тут же составить мощную оппозицию всем остальным. Но Сашка вдруг встал, отошел от девчонок и направился к центру компании, сосредоточившейся около костра.

Я понимал, почему он это делает. Раз уж пришел бесить, то беси в полную силу. И не отсиживайся рядом с дружелюбными девчонками. Внезапно раздался голос Данилы, который ненадолго вышел из своего обычного забвения:

– О, Санька, здорово, – он протянул ему руку, потом зевнул и снова вырубился, уронив голову на колени.

Данила из нас был самым старшим и самым семейным. Его жена год назад родила двойню. В компании он появлялся нечасто, никогда не пил – он приходил сюда отсыпаться. Если тут ему было спокойнее, то я боюсь представить, что творится в его счастливом доме. Предполагаю, он просто не в курсе того, что Сашку теперь положено игнорировать. А может, ему вообще от хронического недосыпания сложно разбираться в таких тонких материях, как общественное порицание.

Но удивительным стало другое. После его приветствия сразу несколько человек поздоровались с Сашкой. Как будто до сих пор ждали команды. Девчонки – очень приветливо, парни – немного скованно. И на этот раз никто не решился отойти. Все это со стороны выглядело поразительно. Ему протянули пластмассовый стаканчик с водкой, и уже минут через десять сконцентрировался кружок, из которого звучал сначала немного натянутый, но потом вполне искренний смех. Десять минут! И уже нашлись те, кто принял его! Я оставался в стороне, продолжая всматриваться в остальную толпу. Кто-то недовольно перешептывался и демонстративно сплевывал на землю, но не было похоже, что они прямо сейчас кинутся выяснять отношения с Сашкой. Нигде не было видно ни Маши, ни Кирилла, ни двоих его ближайших друзей. Я уж было решил, что как раз сегодня они не появятся, как вдруг рядом раздался голос Игоря:

– А твой дружок совсем отшибленный… – это было сказано скорее задумчиво, чем с агрессией. Я повернулся к подошедшим. У Андрея на носу до сих пор белел пластырь, а Кирилл, хмурясь, смотрел в направлении костра.

Игорь продолжил:

– Я думал, мы договорились. Какого хера вы тут забыли? – и до сих пор без злости.

– Если вам не нравится, – сказал я, – то можете сваливать.

Андрей не дал ответить Игорю:

– Заебал меня уже этот кипиш, честное слово! Ненавижу пидоров, но… я на его месте бы не пришел. Да никто на его месте бы не пришел! Если он не мужик, тогда я и не знаю, кто вообще мужик, – и сказав это, он сделал самое невероятное, что я даже вообразить себе не смог – пошел к костру и уселся рядом с ними, прикрикнув на одного из парней: – А мне водяры?!

Игоря, судя по лицу, это потрясло не так сильно, как меня – вероятно, он знал друга гораздо лучше. Он просто прокомментировал:

– Да и хер с вами обоими. Гондурас этот все равно потом уедет в свою Москву, после этого про него никто и не вспомнит. Делайте что хотите! Я только одного понять не могу – чего к нему девки так липнут? Теперь-то чего? – и не дождавшись ответа, обратился к Киру: – Угомонись уже, Кирюх. Мы ж не пацаны, из-за такой падали разборки устраивать и выходные себе портить.

И увел друга к одной из отделившихся компаний. Я в этот момент и понял, что Сашка победил. Его не станут обожать и принимать, как раньше, все подряд. Всегда найдется тот, кто сплюнет и отойдет. Но свое незначительное и еще шаткое место он отвоевал честно. Даже Кир, похоже, просто смирился.

Наконец-то нашел взглядом Машу. Она сидела совсем далеко, разговаривая с одной из своих подруг. Я понял, что она видела все, что происходит, и решила для себя, что не хочет оказаться по нашу сторону баррикад, как и большинство в компании. И я не был расстроен, потому что не ждал от нее преданности. Она имела на это право. Я несколько месяцев морочил ей голову, иногда пропадая на недели, использовал ее, даже не пытаясь изобразить хоть какую-то серьезность. Я не злился, но кажется, именно тогда я пришел к выводу, что мы больше не встречаемся.

Безупречно тот вечер пройти и не мог. Мы уже сидели небольшим кружком и хохотали над очередной Светкиной историей о двоюродных братьях, когда к нам подошел шатающийся Женька.

– Эй, педрила, – понятно, к кому он обратился. – Расскажи-ка мне – ты сверху или снизу?

Сашка отцепил от себя руку одной из девчонок и встал.

– А ты с какой целью интересуешься? Так фантазировать проще?

Женька шагнул вперед:

– Я тебя щас переебу.

– Это я тебя щас переебу, – снова вмешалась Света. – Гитарой.

– Гитару не трогать! А то я тут всех переебу, – снова подал голос Данила и опять уснул.

– Захлопнись, Женька. Не порти вечер. Светланка, пой! – заявил уже сильно пьяный Андрюха. – Вон ту помнишь, про флейту?

Сашка посмотрел на Свету почти с ненавистью. Она в ответ просто пожала плечами. Его уже не в первый раз злило ее вмешательство, но он просто не знал Свету так, как остальные – ее бесполезно просить, и требовать бесполезно. Она будет делать что захочет! И он даже не видел, насколько они с ней в этом похожи.

В целом, можно сказать, что первый выход в свет после камин-аута удался. От идеального далеко, очень далеко, но гораздо лучше, чем я мог ожидать.

* * *

Зарисовка «О любви на расстоянии»

Вот не верю я в любовь на расстоянии, хоть ножом режьте! Конечно, если разлука кратковременная, вам за девяносто и ни на одного из вас больше никто не смотрит – тогда да. Телефоны, соцсети, скайп – это, конечно, упрощает общение. Точнее, продлевает агонию. Я знаю, что есть много таких, кто и в разлуке думает только о своей второй половине – не изменяет, не смотрит на других, начинает избегать шумных компаний, чтобы не поддаваться соблазну. Он приносит жертву. А как известно, жертва всегда требует ответных жертв. Чем сильнее он мучается, тем большего будет ждать от своей любви в дальнейшем. И не факт, что она оправдает его ожидания.

* * *

Боже, как он верещал! И ведь сам сказал мне сворачивать на поле! Луг, заросший невысокой травой, довольно ровный, испрещенный чуть заросшими следами от шин. Здесь ездили нечасто, в основном, направляясь к лесу – за грибами или ягодами. Я водил уже достаточно уверенно, чтобы не спорить с наставником в выборе маршрута. Вот только странный дребезжащий «пззызь» с моей стороны стал полной неожиданностью.

Сашка вылетел из машины сразу, как только я затормозил. И его лицо с неподдельным ужасом надо было видеть! Я тоже вышел, чтобы оценить весь трагизм ситуации.

Ага, зацепил пенек, который заприметил заранее и пытался объехать. Достаточно высокий, чтобы он мог разнести всю бочину со стороны водителя. Пригляделся к блеску черной краски. Еще пригляделся. Нашел! Вот царапина – длиной сантиметра два, с расстояния трех шагов неразличимая. А Сашка продолжал верещать:

– Родная моя! Красавица моя! Как он мог?!

Он лег на капот и попытался его обнять двумя руками. Я бы не удивился, если бы он по-настоящему разрыдался.

– Мы столько лет вместе, а этот негодяй решил убрать с дороги соперницу?!

Машине было от силы года два, «столько лет» было явным художественным преувеличением.

Он снова посмотрел на царапину и снова завалился на капот, вопрошая у неизвестных богов: «Как это произошло?! За что?!».

– Э-э, Саш… Извини, – наконец решился я прервать сей истеричный монолог, хотя было уже ясно, что стеба в этой истерике гораздо больше, чем самой истерики.

Он зыркнул на меня серыми глазищами и гаркнул:

– Не сейчас, Никит! Сейчас я тебя не люблю!

Он еще какое-то время ахал и охал, но мне внезапно стало не до смеха. От этой фразы внутри как будто что-то сорвалось. «Сейчас я тебя не люблю». Сейчас? Сейчас не любит? Это осознанное признание, облеченное в шутку, или шутка под видом признания? После карьеров он ни разу не приблизился ко мне даже на расстояние шага…

Я ощущал, как во мне растет потребность. Подойди, положи мне руку на затылок, заставь меня тебе ответить. Лиши возможности думать. Зачем ты вообще тогда на этих карьерах… этот первый этап… Меня бесило то, что я хочу к нему приблизиться больше, чем он ко мне. Я бы мог смириться, если бы он давил, намекал, напирал, а с равнодушием – нет. Он как будто бросил меня в водоворот, а потом оставил в нем одного. Как будто сжал в кулаке, а потом забыл, что я до сих пор там и мне до сих пор больно. И снова накрыла тошнота.

– Никит, – уже серьезно и спокойно. – Ты в порядке?

Я кивнул и направился обратно в машину, но сел на пассажирское сиденье. Назад он точно поведет сам.

– Меня что-то тошнит, – честно ответил я на его пристальный взгляд.

И он даже не съязвил что-то наподобие «Незапланированная беременность?» или «В красавице блевать нельзя». А просто молча отвез домой.

– Сынок, садись, поешь! – крикнула мама из кухни.

– Попозже, мам. Я у бабы Дуси накидался, – и быстро направился в свою комнату.

Прямо в одежде завалился в постель, предварительно достав одеяло. Закутался в него, как в кокон, не обращая внимания на жару. Попытался уснуть, но мысли пробирались в черепушку, отгоняя желанную прострацию. Я ждал, когда Сашка пролезет в окно и поинтересуется, что со мной. Я боялся этого. А он все не появлялся. Я перебирал в уме все доступные способы суицида. А он не приходил. Я хотел заплакать, как маленькая девочка, заорать во всю глотку, но не позволял себе этого. Мне почти удалось уснуть, когда дверь скрипнула, и он зашел в комнату.

– Никит, ты заболел?

Я стянул одеяло на грудь и ответил спокойно:

– Ага. Диссоциативным расстройством идентичности.

– Это когда днем работаешь воспитателем в детском саду, а по ночам превращаешься в другого человека и насилуешь старушек?

– Точно. Так все делают.

– Не спорю. И с чего тебя вдруг накрыло? – он продолжал стоять в двух метрах от моей кровати.

– С тебя, – ответил я максимально честно.

Сашка улыбнулся.

– Никит… Тебе легче заболеть этим… диссоциативным расстройством, чем подойти и взять меня за руку?

– Ага.

– Или ты ждешь, когда я сам подойду к тебе?

Я поморщился, но решил не сдаваться:

– Наверное.

– Я понял, – он это сказал после короткой паузы и уже совсем серьезно. – Ты хочешь меня. Но только так, чтобы я прижал тебя к стенке, а ты поддался. Чтобы это было полностью мое решение. Так?

Не дождавшись моего ответа, он, как часто это делал, повторил с нажимом:

– Так?

– Не совсем. Я сам не знаю, чего хочу.

– Никит, если бы ты был девушкой, то я бы и вел себя иначе. Выключай уже принцессу.

Я закрылся одеялом с головой, а потом откинул его. Сел. Встал. Шагнул к нему и замер на расстоянии шага.

– Твоя мама не зайдет? – он снова улыбался.

Об этом я даже не подумал. Узнав на собственной шкуре, какой была бы реакция моих родителей, я почему-то совершенно перестал интересоваться их мнением на этот счет. Но она не зайдет. Она вообще редко посещала мою комнату, а обычно громогласно звала, если ей что-нибудь было нужно.

Решил, что отвечать вслух не требуется. Но и никак не мог себя заставить сделать последний шаг к нему. Он тоже стоял на месте, продолжая улыбаться, но как-то криво, а глаза сузились, обозначая пристальное внимание и интерес.

– Никит, давай в другой раз. Ты сейчас сам не свой.

Эта фраза и помогла мне решиться. Я приблизился, протянул руки к его шее, чтобы заставить наклонить голову. И поцеловал. Сам. И внутри, наконец-то, все улеглось.

Уже через несколько секунд он обхватил меня руками и с силой прижал. Но тело желало быть еще ближе, до боли вжаться в него. В этот раз он напирал гораздо сильнее, чем тогда, в машине. Он точно хотел этого точно не меньше, чем я. Но не собирался давить? Ждал, когда я определюсь? Я оторвался от него, он тоже открыл глаза – со зрачками чуть ли не во всю радужку.

– Саш… – я не смог закончить. Эмоции были натянуты до такого предела, что их в слова не запихнуть.

Но Сашка заговорил бегло, словно спешил. Или тем самым пытался скрыть, что ему тоже сложно дышать ровно: