Текст книги "Зарисованное лето"

– Никита, слушай. Мы сейчас, прямо сейчас соберемся и поедем в город. Туда пять часов езды, там останемся… где-нибудь в гостинице. Вернемся завтра.

– Нет. Нет! Я не хочу… Не готов.

– А я тебе и не предлагаю ничего, к чему ты не готов. Успокойся уже! Нам обоим нужно сменить обстановку и все. Никакого алкоголя. Чтобы ты не смог потом все списать на алкоголь, – он тихо рассмеялся, так и не выпуская меня из рук.

Он на самом деле ни на что не надеется, или говорит так только для того, чтобы я перестал напрягаться?

– Зачем тебе это, если ты знаешь, что ничего не будет?

Он приподнял бровь.

– Почему же ничего? Будет то, к чему ты готов. К поцелуям ты уж точно готов.

– И не больше! – я решил на берегу обозначить свою позицию.

– Я просто хочу узнать, храпишь ли ты во сне.

– Ну да. Ты так часто будил меня посреди ночи, что вряд ли этот секрет еще не раскрыт.

Он не отреагировал на шутку:

– Я хочу, чтобы ты привык ко мне. Привязался так, чтобы я тебя отлепить не смог, даже если бы захотел. Хочу этого, как последний гребаный эгоист. Поэтому, будь уверен, я не сделаю ни одного неверного шага.

И я согласился.

Глава 10

Поездка заняла у нас все шесть часов. В машине мы скользких тем не касались, поэтому я очень быстро отвлекся, углубившись в обсуждение направлений современной музыки. Перекусили в придорожном кафе. Останавливались, чтобы пофотографировать впечатляющие пейзажи. Сашка, похоже, тоже никуда не спешил, потому что никак не демонстрировал нетерпение. Хотя это полностью вписывалось в его характер – я, тем не менее, был за это благодарен.

В итоге добрались до гостиницы мы уже поздним вечером. И на ресепшене не были удостоены ни одним пристальным взглядом, никаким намеком на подозрение, что мы собираемся заниматься каким-то непотребством. Нет, мы просто были двумя парнями, которые решили у них остановиться во время путешествия. Невнимательные идиоты! Да, я параноик, скучающий без преследования.

Номер был двухместным – небольшая комната, вмещавшая в себя две широких кровати, стол, платяной шкаф и телевизор. Отдельная дверь вела в совмещенный санузел. Душевая кабина впечатляла огромным количеством светящихся кнопок. День и без этой поездки выдался насыщенным, поэтому сейчас, если бы тут не было Сашки, я бы залез в душ, а потом с удовольствием растянулся бы в постели. Самого его мое присутствие, видимо, совсем не волновало, раз он даже кабиной был готов восторгаться:

– Ого, какая красотень, даже не ожидал! Кто полезет в нее первым?

Сонливость как рукой сняло. Хорошо, что я не склонен краснеть, потому что в его присутствии, наверное, постоянно щеголял бы неуместным смущением.

– Давай ты. Я пойду на балкон покурю.

Он сжал руками мои плечи и чуть наклонился, чтобы наши глаза были на одном уровне:

– Никит, успокойся. Успокойся, я тебе говорю! Мне от твоего напряжения уже выть хочется! Примешь душ и завалишься баиньки. Все! Прекрати обо всем этом думать! Никто тебя невинности лишать не собирается.

– Фу, блядь, – это была моя единственная реакция на подобные мысли.

– Сегодня.

– Что сегодня?

– Сегодня не собирается, – он захохотал и вышел из ванной, прикрыв за собой дверь.

– Фу, блядь.

После меня в душ пошел он, а я все же вышел на балкон. Вода смыла усталость и привела мысли в порядок. Теперь стало даже немного смешно от недавнего волнения. Когда Сашка вышел, растирая волосы полотенцем, я сидел на одной из кроватей, щелкая пультом. В Новой Засопке всего восемь каналов – и, как мне казалось, даже этого было в переизбытке. Тут я насчитал двадцать четыре, но прервал дальнейшее исследование, когда он зашел в комнату. Все-таки вид его мокрых волос меня доводит до оцепенения. Всегда доводил. Сашка был одет в ту же синюю футболку, а джинсы сменил на спортивные штаны. Мокрыми босыми ногами он прошлепал по ковру и завалился на ту же постель, где сидел я.

Убавив звук, я тоже откинулся на подушки, подложив руку под голову.

– Я могу задать несколько вопросов… ну… интимного содержания? – начал я, глядя в потолок.

– Мне уже даже Света задала пару таких вопросов, а ты до сих пор стесняешься, – со смехом ответил он. Сашка повернулся на бок в мою сторону, но я продолжал пялиться на люстру.

– Расскажи о… физиологии процесса, – я вспомнил тот термин, который использовал он сам, когда мы в предыдущий раз были в этом городе.

– О сексе? Анальном или оральном? – он даже не пытался скрыть веселья.

– Фу, блядь, – не удержался я.

– Так… ладно. О сексе… Короче, все не так просто, как иногда кажется. Нет, лично тебе-то кажется излишне сложно – это я уже понял. Так вот. Многие вообще не занимаются анальным сексом. Да, я не шучу. Где-то читал, что процентов двадцать пять. Есть много других способов, и никто не обязан делать что-то неприятное для себя. Хотя… если хочешь знать мое мнение, – он подождал моей реакции, но не дождался, – процесс этот офигенный для обеих сторон. Актив наслаждается контролем над ситуацией и человеком, которого хочет, пассив… ну, знаешь, там есть выход простаты…

Я не был готов углубляться в эту тему до такой степени, поэтому перебил:

– А ты кто?

Он громко рассмеялся.

– Готов стать универсалом! Прямо очень-очень готов!

– А обычно кто? Актив?

Он не отвечал, поэтому мне пришлось посмотреть на него и оценить ответ в ухмылке.

– А пассивом был? – я хотел стереть эту уверенность с его лица, но у меня не получилось.

– Да. Пару раз. С парнем, с которым встречался год.

Про его парня мне слушать не особо хотелось.

– И как?

– Я же говорю – процесс офигенный для обеих сторон. Просто… не знаю, у меня, наверное, характер… активный. И чтобы не было проблем, нужно подготовиться, обязательны презервативы, смазка и… терпение. В общем, все не так радужно, как хотелось бы, – он снова смеялся, а я вернулся к разглядыванию люстры. – И почему это я до сих пор не слышу твоей «фу-бляди»? Мне продолжать?

– Не надо, – я задумался. – Наверное, я никогда бы не согласился на роль пассива.

– Ого! То есть сверху быть ты уже готов? Можем это обсудить.

– Прекрати! – я сел. Даже и злиться было не на кого, ведь я сам завел этот разговор.

Он обхватил меня руками сзади и положил подбородок на мое плечо.

– Никит, я все никак не могу понять, кого ты боишься – меня или себя? Если меня, то не стоит. Я ничего не сделаю во вред тебе. А если себя… тут, конечно, сложнее. Но если ты чего-то хочешь или захочешь, неужели ты сам будешь действовать во вред себе? Мы можем двигаться так медленно, как тебе захочется, можем остановиться на этой стадии, можем вообще все прекратить.

– Я не знаю, как это прекратить.

– И очень надеюсь, что никогда не узнаешь. Мне бы… этого не хотелось, – его улыбка звучала в голосе.

Я решил выяснить до конца хотя бы один вопрос, поэтому развернулся лицом к нему.

– Саш, скажи честно, как ты ко мне относишься. Ты сам-то чего хочешь?

Он смотрел пристально, как всегда. Его, наверное, вообще невозможно сбить с толку.

– Ты мне понравился не сразу, не с первого взгляда. Но довольно быстро. Ты красивый, но красивых парней предостаточно. Ты просто другой. И даже не для засопкинского уровня, вообще другой. Везде. Ты поэтому и потянулся сразу ко мне, потому что из своего поселка давно вырос. Ты и из Москвы со временем вырастешь, и тогда даже не знаю… Придется ездить по миру, наверное. Чего я хочу? Всего. Хочу, чтобы мы пошли до конца. В идеале – прямо сейчас. Хочу, чтобы ты поехал со мной, и там, без глупых ухаживаний, мы сразу жили бы вместе. Хочу, чтобы ты поступил в институт, хотя бы на заочное. Хочу, чтобы ты стал писателем, потому что только тогда ты сможешь быть счастливым. Хочу, чтобы ты много фотографировал, но желательно меня. Хочу, чтобы только из меня ты никогда не вырос. И хочу, чтобы тебя сейчас не вырвало радугой, потому что лично я к этому близок.

От такого признания я опешил. От искренности. От продуманности. Конечно, я знал и раньше, что нравлюсь ему. Нет, наверное, гораздо больше, чем нравлюсь. Но к такому бизнес-плану я подготовиться не успел.

– И ты правда думаешь, что я сорвусь в Москву? Из-за тебя?

Он уже снова укладывался на спину.

– Думаю, что если ты и сорвешься, то только из-за меня.

– Самоуверенно.

– Нет, Никит. Я просто в тебе вижу больше, чем ты сам. Я не знаю, любишь ты меня сейчас, но точно доверяешь мне сильнее, чем кому-то когда-либо. Ты пойдешь на такой шаг, как переезд, или со мной, или не пойдешь вообще.

Я не знал, что ответить. О переезде из Новой Засопки я вообще никогда всерьез не задумывался. А тем более в Москву, которая меня вообще ничем не прельщала – пустая суматоха, гонки на опережение в любой сфере и столичные понты. Ладно, допустим, мы и правда станем парой, хотя сейчас вообразить это сложно, но что будет, когда мы разбежимся? Что я буду делать в этом муравейнике, оставшись один? Продолжу быть недо-пидорасом или вернусь домой?

– Все, Никит, я спать, – вдруг заявил Сашка. – Сваливай на другую кровать. Или оставайся – целоваться будем.

Поразмыслив, я выбрал второе. Вся эта череда откровенностей немного пугала, но не убавляла желания приближаться к нему.

Я лег рядом, а он тут же меня обнял и сжал. А потом отпустил, перекатился и навис сверху.

Он поцеловал меня легко, едва коснувшись губами, потом отстранился. Снова коснулся и снова отстранился. Пока я не выдержал и не потянулся к нему сам. Он с улыбкой попытался снова отпрянуть, но я обхватил его шею, заставляя прижаться ко мне. И тогда он навалился уже всем весом, что неожиданно оказалось до стона приятно. И поцелуи сразу стали другими – я проник языком в его рот, он ответил и сразу контратаковал. Это был уже наш третий поцелуй, но на этот раз по другим правилам. Теперь я полностью был под его контролем, и это… многое меняло.

Он сдвинул ногу так, что теперь она упиралась мне прямо в ширинку. Я судорожно вдохнул, пытаясь остановиться, но тело само подалось вперед, желая усилить нажим. Стало даже больно от нарастающего внизу напряжения. Саша уже целовал меня в шею, смещая одну руку вниз. Я остановил его пальцы, уже ухватившиеся за застежку молнии.

– Не надо, – выдохнул я.

Сашка перехватил мою руку и завел ее за голову. Теперь он крепко держал ее другой – той, которой упирался в постель. На полномасштабное сопротивление сил не хватало, перед глазами уже стояла пелена возбуждения и ноющей боли, которая сильно ослабла, когда он, наконец, расстегнул мои джинсы.

– Никит, кажется, уже надо, – ответил он.

Он запустил ладонь под белье и сжал член. На секунду замер, дав мне привыкнуть к своему теплу, а потом начал двигать. Я провалился куда-то вовнутрь, пытался выбраться, возразить, но падал обратно.

– Подожди! – это мой голос? – Подожди, Саш.

Он внял и замер. Но руку оставил на том же месте, мешая сосредоточиться.

– Никит, ну хватит уже, а? Я, по-твоему, спермы никогда не видел?

Меня эта фраза немного отрезвила. Но не до такой степени, чтоб ощутить стыд.

– Нет. Саш…

– Ну что? – он снова улыбался. Этот гад вообще всегда улыбался, даже в такой ситуации!

Я никак не мог сформулировать, что хочу сказать.

– Ну… это… блин! Черт…

– Из твоего красноречивого монолога я уловил только одно: «Сашка, продолжай, делай со мной что хочешь».

– Нет. Я… Ладно. А ты как?

Он наклонился и снова поцеловал меня. А потом прошептал прямо в губы:

– Не переживай. Я на грани. Закончу потом в ванной, чтобы твою психику не травмировать, – он тихо смеялся.

Я почти полностью вернулся в себя.

– Это как-то… Давай, я тоже…

– Уверен?

Нет, уверен я точно не был. Но Сашка отпустил мою руку, которую до сих пор удерживал. И я, решившись, направил ее вниз. Сначала провел поверх штанов – и это было, мягко говоря, непривычно. Но Сашкино лицо изменилось – он как будто сжался весь, напрягся, закусил губу. И чтобы посмотреть, что будет дальше с этим непривычным для него выражением, я нырнул рукой под резинку. Сначала провел ладонью вдоль, а потом обхватил и начал двигать. Мне не стало противно, хотя именно этого и следовало ожидать, я, наоборот, входил в азарт, смотря на то, как его губа от напряжения побелела, как едва уловимо закачался локоть, которым он упирался в простынь. Через секунду он тоже начал двигать своей рукой, и я снова провалился вовнутрь. Я кончил первым, а Саше потребовалось еще пара резких движений.

* * *

Я проснулся, чувствуя тяжесть его руки на груди. Повернул голову – Сашка уже тоже не спал.

– А про оральный секс-то я тебе забыл рассказать! – весело сказал он.

– Придурок! – посмотрел в потолок, потом закрыл лицо руками. Ну, наконец-то смущение соизволило явиться. Мы оба были голыми. В процессе следующего поцелуя выяснилось, что одежда нам только мешает. А я узнал, что меня возбуждает вид его тела и особенно – ощущение под пальцами мурашек, бегущих по спине, когда я касаюсь языком его шеи. Дальше взаимной мастурбации мы, слава олимпийским богам, не зашли. Думаю, за это стоит благодарить именно Сашку, потому что я не знаю, смог бы остановить его, если бы он начал настаивать. Нет, уверен, что он хотел, просто пожалел меня, утреннего.

Домой я возвращался другим – узнавшим себя с изнанки, перевернувшим внутренний порядок. Другому мне было легко целовать Сашку или касаться его руки. Да и он теперь делал это гораздо чаще. Когда первая граница стерта, остальные уже не кажутся такими уж непреодолимыми.

* * *

Зарисовка «О Сашке»

Сашка приехал в Новую Засопку полтора месяца назад…

Сашка, мой друг, мой бывший друг…

Когда я писал о человеке, который не вписывается в общий стереотип, я имел в виду…

У меня появилось новое увлечение – фотография…

Есть только один человек, кроме меня, читавший эту тетрадь…

Я меняюсь, когда он рядом…

Каждому художнику нужен тот, кто разрушит границы в его сознании…

Я не знаю, как буду жить после него.

* * *

В поселок мы вернулись уже ближе к вечеру и сразу разбрелись по домам. Но на следующее утро Сашка ввалился ко мне, как это бывало всегда, когда я не вваливался к нему.

– Привет, – сказал он, прикрыв за собой дверь. – Ну что, ты как? Смирился? Или задолбаешь теперь своей рефлексией?

– Не задолбаю, – заверил я, натягивая штаны.

– Серьезно? – он подошел к кровати и уселся рядом. – Я просто тебя не узнаю.

– Я сам себя не узнаю, – ответил я, но при этом толкнул его плечом, чтобы убедить, что я не гружусь по поводу произошедшего. Наверное, я просто устал грузиться или, как он сказал, «смирился». – Но, Саш, кто мы теперь? Ты же знаешь, писателю нельзя путаться в терминологии!

Он выдал после непродолжительных раздумий:

– Я бы сказал – пара, но вряд ли ты оценишь мой благородный порыв… Никит, считай меня теперь кем хочешь, только не вздумай отдаляться. Я в свое время этот этап миновал благополучно и очень быстро. Но ты-то у меня особенный… Писа-а-атель, етить твою неловко.

– Посмотрим, – не знаю, на что конкретно из сказанного я предлагал посмотреть. – Надеюсь, напоказ мы ничего выставлять не будем?

Сашка прищурился:

– Я идиот, по-твоему? Тебя отец избил, даже когда еще не за что было бить… Да и остальные… Напоказ можно выставлять, если вообще захочешь, только при условии, что решишь потом со мной уехать.

– Да не поеду я в твою Москву! С чего ты вообще это взял? Какую работу я там найду? Держи свою крышу на месте!

– Ну, значит, и выставлять нечего! Слушай, Никит…

Его перебил мой телефон, трещавший из-под кровати. Он наклонился, чтобы достать, а потом протянул сотовый мне. Я нажал кнопку приема:

– Внимательно!

– Никитос, утречка, брательник! – Серега манеру орать так, что я его из Жирного ряда мог расслышать и без телефона, унаследовал от нашей нетихой матушки.

– Привет.

– Ты что-то совсем потерялся.

– Ну…

– Ты ж в отпуске? Загляни ко мне сегодня. Мы мясо купили, матери отнесешь килограммов пять… И… Никитос, Танюхиного брата тоже захвати. Посмотрю на него.

Я перевел взгляд на Сашку, который, конечно, мог расслышать каждое слово, и ответил:

– Ладно.

В Жирном ряду, само собой разумеется, вся шпана уже знала о Сашкиной ориентации. Но если до него им особого дела не было, то уж мою персону они обсосали до косточек, уверен. Мы не боялись нарваться на кого-то из них – шансы были минимальные. Я вообще сомневаюсь, что пидорасы из тридцать шестой способны выползти на дневное солнце, не рискуя быть спаленными заживо. Но даже если бы и нарвались, то нас это не особо тревожило. Было даже немного жаль, что мы добрались до пятиэтажек без приключений.

Сереге было почти тридцать. Его жена с детьми ушла к подруге, как объяснил нам брат, пригласив войти в квартиру.

– Садитесь, садитесь, пацаны. Чаю? Кофе? Коньячку?

Мы отказались от всего, а Сашка с интересом рассматривал моего брата. Я вспомнил, как он расспрашивал о нем.

– Как Танюха поживает? – Серега обратился сразу к нему.

Сашка неопределенно повел плечами:

– Нормально поживает. Замуж вышла. Ребенка ждет.

– Такая же красавица, как раньше?

– Мне сложно судить, – усмехнулся тот.

– Краса-а-авица! – ответил сам себе Серега. – Такие всегда красавицами остаются. Ну… рад за нее. Вы сильно похожи внешне, – он констатировал очевидное.

– А вы с Никитой нет, – зачем-то сделал вывод Сашка.

– Так я сразу говорил, что он у нас подкидыш! – разразился смехом брат. – Сильно умный уродился! Не иначе, подменили в роддоме!

Он посмеялся собственной шутке, а потом вдруг сник:

– Я поговорить с вами хотел… – мы оба ждали, когда он начнет. – Мать рассказала мне о твоей шуточке, якобы ты гей, и как в бубен от отца прохватил… Ну это ладно. И потом я, значит, узнаю от парней, что ты, – он посмотрел на Сашку, – гей всамнатуральнейший. И это вопрос времени, когда сплетни дойдут до родаков… Я это к чему – мне, в принципе, насрать там на все эти ориентации, своих забот по горло. Но, Никитос… что за хрень?

– Да нет никакой хрени. Никита просто под раздачу попал, заодно со мной, – вмешался Сашка.

Серега продолжал смотреть на меня:

– Это так? Ты, брат, не по мальчикам?

Я чуть не ответил: «А если бы и так?» – так же, как с отцом – посмотреть на его реакцию. Мне почему-то казалось, что брат до такого, как мои родители, не опустится, хотя наверняка я знать не мог. Но мне помешал наш недавний разговор с Сашкой о том, что если я собираюсь оставаться тут, то и незачем портить себе жизнь информацией, которая никого не касается.

– Нет, Серега, я по девочкам.

– Ну и славно. Девочки… они девочки и есть, чего уж там, – брат снова растянулся в улыбке. – Знаешь, а я почти уже убедил себя в этом! Ну, что вы вместе, – он расхохотался.

– С чего вдруг? – спросил Сашка.

И брат снова посерьезнел, глубоко задумавшись.

– Не знаю, Саш, не знаю. Как будто на вас могла перекинуться наша с Танюхой… Прикинь, какая чушь? Знаешь, она всегда для меня будет… как икона, как статуя Будды. Я Наташку свою люблю очень! И детей люблю. Но… кажется, живу только потому, что где-то там живет Танюха.

Глава 11

За несколько дней до окончания моего отпуска мы все-таки решили поехать на Дальние озера, при этом не будучи уверенными, что Сашкина «Тойота» туда способна добраться. Лучшей из моих идей была угнать УАЗик Кирилла, но напарник отчего-то со мной на такое преступление идти не решился. Но нам обоим очень хотелось провести несколько дней наедине. Наверное, это был решающий фактор.

– Опять застряли! Красавица моя, держись! – верещал Сашка тем же тоном, к которому прибегал каждый раз, когда дело касалось машины.

Мне пришлось снова вылезти, найти камень, подставить его под переднее колесо, и потом толкать автомобиль, под завязку загруженный картошкой, тушенкой, палаткой, лодкой, теплыми вещами и прочими «нужностями». До озер мы добирались почти сутки, и, может быть, оба втайне надеялись, что на обратной дороге застрянем безнадежно. Начался август, а значит, наступал период затяжных дождей, а в этом случае дорогу размоет до состояния невменяемости. И тогда мы сможем с легким сердцем остаться там еще на какое-то время, пользуясь этим как оправданием – для начальника на заводе, для родителей и для себя самих.

Мы остановились на ближайшем озере – оно и было самым пригодным для жизни и рыбалки. Вокруг за сотню километров ни души, что создавало ощущение, будто мы переместились в другой мир. Полной отстраненности от старого мешал только Сашкин телефон, который ловил и в этой глуши.

Вечерами мы сидели у костра, а поднимались на заре, чтобы порыбачить, потом снова отсыпались и после обеда шли купаться. Я совсем перестал стесняться появляться перед Сашкой голышом. Возможно, даже наоборот – испытывал странное волнение, ловя на себе его взгляды. Я был влюблен… а это исключает многие барьеры.

Конечно, мы почти постоянно дарили друг другу ласку. Я готов был отказаться от еды и сна, лишь бы не прерывать наши поцелуи, перемежая нежность со страстью. В те дни я и представить не мог, что это когда-нибудь может наскучить. Но бывало и такое, что мы останавливались до полной разрядки, просто утихнув в объятиях. И такие моменты по своей долгосрочной значимости казались даже более важными.

Бывало, мы ссорились. Речь все равно иногда заходила об его отъезде, и тут, даже без лишних слов, у обоих портилось настроение. Сашка никогда не позволял раздражению проявляться слишком открыто, но что-то даже во взгляде его менялось. Но чем больше я думал о переезде в Москву, тем больше убеждался в нелепости этой идеи. Он предлагал решение для каждой практической проблемы, а в реальной жизни практические проблемы не менее важны, чем чувства. Но во всех его решениях звучало примерно следующее: я буду сидеть у него на шее, пока не поступлю в институт; если мне будет угодно, то я могу потом найти подработку, но это сильно помешает учебе; до получения диплома я хорошей работы не найду, и лучше было бы потратить это время на писательство и прокачку английского… и так далее, и тому подобное. Нужно ли уточнять, что для меня это было неприемлемо? Эта канитель затянется, минимум, на несколько лет, и все это время я буду от него зависим. Смогу ли я потом отделить реальные чувства к нему от благодарности?

В итоге сошлись на том, что я останусь в Новой Засопке, но поступлю на заочное в один из столичных вузов. Филологический факультет – вполне приемлемое решение, учитывая, что конкурс там значительно ниже, чем на журналистике. Заодно решили, что после возвращения в поселок узнаем, не поздно ли подать заявление уже в этом году. Я считал этот вариант единственно возможным, но Сашке он совсем не нравился. Конечно, этот выбор предполагал, что видеться с ним мы будем раза два в год. На его возражения я отвечал, что он и сам мог бы переехать. Вряд ли наш поселок чрезмерно нуждается в архитекторах, но инженером на завод его возьмут точно. Даже зарплату будут платить раза в два выше моей… и раз в пять меньше его. Но этот негодяй мое чувство юмора никак не мог оценить, а только сильнее хмурился.

Мы никогда не признавались в любви прямо. В те дни, на озерах, мы любили друг друга бесконечно, до такой степени, что даже произносить это слово вслух казалось упрощением. Для меня это было не состояние, а процесс, в отличие от счастья. Вот счастье обозначить очень просто – это кратковременный миг полного эмоционального наполнения, а в любви можно смутно отслеживать ее зарождение и невозможно прогнозировать развитие в будущем. На Дальних озерах мы были счастливы.

Конечно, Сашка хотел большего и в вопросе наших уже совсем интимных отношений, но никогда об этом не говорил. Он наблюдал, как я зрею, и просто не вмешивался в эту эволюцию. Хотя в последний вечер он все-таки закинул меня без предупреждения на новый этап.

Мы плавали, когда начался дождь, и я попытался вылететь из воды на берег, но Сашка успел меня перехватить. Сам он обожал купаться во время дождя и все время пытался доказать, что сложно вообразить себе лучшее удовольствие. Но мне это не нравилось – я терялся от смешивания ощущений. Вода в озере становится как парное молоко, особенно если дождь хлещет ливнем. Тебе хочется раствориться в ней, распуститься, как масло, растечься до берегов. Поэтому ты погружаешься, а потом снова выныриваешь и теряешься от изобилия воды. До головокружения. До дискомфорта. Но на этот раз Сашка обхватил меня, не давая ни погрязнуть в своих ощущениях, ни уйти от них.

И тут же, зная, насколько мне неуютно от этого мерцающего недоощущения собственного тела, сразу начал целовать, дезориентируя еще сильнее. Почти погружая в обморок. И я не выдержал и сорвался в удовольствие и неопределенность, вообще перестав мыслить. И он не позволял мне отстраняться очень долго, пока я полностью не утратил связь со временем и пространством.

Обнаружил себя уже на берегу, шатающегося и задыхающегося, едва приходящего в себя. Смеющийся Сашка толкнул меня к палатке, где я с удовольствием и растянулся на надувном матрасе, до сих пор ленясь думать, наслаждаясь остатками эмбриональной неги. Он тут же плюхнулся рядом, такой же мокрый, шаря руками по всему моему телу. Но я был настолько расслаблен, что даже не концентрировался на собственном возбуждении, и уж, тем более, не реагировал ответными действиями. Только почти неслышный стон, когда его язык касался соска, живота – и я не среагировал, когда следующее касание почувствовал и ниже. Я выгнулся уже ему в рот, только сейчас попутно понимая, что он делает. Что я делаю. И снова не смог зацепиться хоть за одну мысль, чтобы выбраться на поверхность из ямы… из воды, когда идет дождь. Погружение, уверенные прикосновения языка и снова яма. Я кончил слишком быстро, даже не успев отметить ту самую точку срыва, которую всегда ощущаешь перед оглушением.

А думать смог начать только через несколько минут. Совсем не вникая в то, что не имею понятия, попала ли сперма ему в рот, и если да – противно ли ему… противно ли мне.

Сашка уже лежал рядом, ожидая, когда я наконец-то смогу открыть глаза. А дождавшись, сказал:

– Если ты сейчас скажешь свое «Фу, блядь!» – я тебя ударю. Обещаю.

Но я не сказал вообще ничего, повернулся и уткнулся носом в его шею.

* * *

Основательно пожалел я об этой поездке, только когда мы вернулись в поселок. Теперь, после этих дней, было очень сложно просто выйти из машины и сказать: «Пока». Почти невозможно поздороваться с родителями, рассказать, как прошел отдых, уйти к себе и попытаться уснуть. Тошнотворно общаться с другими людьми, которым каждый раз приходится что-то объяснять на понятном им языке. Немыслимо перестать ожидать его мимолетного касания или не иметь возможности коснуться его.

Следующие три дня напоминали похмелье.

Я вышел на работу, там отвлечься получалось чуть лучше. По вечерам мы, конечно, встречались с Сашкой: играли с бабой Дусей в лото, вместе ужинали у нее или у нас, жадно приникали друг к другу, едва оставшись наедине. Уверен, если бы родители были ко мне более внимательны, они бы тут же все поняли. И я благодарил судьбу за то, что они просто не хотели допускать такой мысли. В ближайшие выходные мы планировали снова присоединиться к нашей компании на речке.

Идя с очередной смены, я заметил, что Сашка закрывает за собой калитку и уже улыбается мне, отвечая на мою улыбку ему, несмотря на то, что нас еще разделяло внушительное расстояние. Он направился навстречу, а я, наоборот, остановился, желая продлить этот момент, подарить нашей прогулке домой еще пару минут. Внимание привлек затарахтевший бобик, который просто стоял посередине дороги. Машина Кира.

Кир.

– Стой, Сашка, назад!

Еще до того, как взревел двигатель, я уже точно знал, что будет дальше. Сашка успел только повернуться к быстро приближающемуся автомобилю, а потом – хлопок, и его тело мешком отлетает в сторону.

Дальнейшее помню смутно. Я мысленно давал себе команды и исполнял их, как робот.

Подойти. Вызвать скорую и ментов. Не слушать крики матери и не смотреть на упавшую на четвереньки бабу Дусю. Не обращать внимания на Кирилла, который, выйдя из машины, просто осел на землю. Не верить. Отвечать на вопросы. Не вставать. Я знал жертву и нападавшего? Да, знал. У преступника были мотивы? Были. Какие? Не говорить им всей правды, чтобы не увидеть брезгливой усмешки. Личная неприязнь. Пить воду. Отвечать на телефонные звонки. Звонить. Снова объяснять. Смыть с руки кровь. Спать. Не плакать. Никогда не плакать. Жить.

* * *

Зарисовка «О точке отсчета»

Меня на эти размышления подтолкнул вопрос журналиста: «А у вас был момент, когда вы точно поняли, что станете писателем?». Я ему ответил: «Да. Это случилось летом, мне тогда было девятнадцать».

Думаю, что такой момент бывает практически у каждого, просто мало кто может так точно зафиксировать время. Но в моем случае все было просто. Я и до того лета был художником, не умеющим рисовать, но так бы им и остался, если бы не пережил все те события. Ту встречу. Чтобы сломать все границы, необходимо пережить свое «пятнадцатое августа».

* * *

Вчера мне исполнилось двадцать шесть, и голова немного гудела от выпитого. А Светка уже задолбала названивать. Она переехала в Москву года через два после меня, быстро освоилась, что неудивительно для ее характера, но спутника жизни так и не встретила. Хотя ей тоже двадцать шесть, всего двадцать шесть – еще слишком рано начинать дарить ей кошек. Теперь она уже была моим литературным агентом, хотя из своего журнала так и не уволилась. В любом случае названивать сегодня у нее было абсолютное право. Чтобы в сотый раз повторить, что я обязан заехать в издательство лично.

С усмешкой вспомнил, как это же издательство никак не хотело принимать мою первую рукопись. Как они нещадно правили любую мелочь, все же решившись ее взять. Как я скандалил по поводу каждого вырезанного куска, как будто эти куски они собирались вырезать из меня самого. Как книга месяцами простаивала на полках в книжных, потерянная в море других изданий. Как впервые обо мне упомянул какой-то критик, как мое имя все чаще стало мелькать на форумах, как меня начали приглашать на интервью. Как я получил внимание сразу от нескольких именитых рецензентов, которые разнесли мой труд в пух и прах. Это и вызвало максимальный скачок популярности. Моя первая книга была о юном художнике, мир которого перевернулся от одной встречи.

– Никит, где эти… как их… документы? – Сашка иногда до сих пор путался в словах. Ненадолго забывал, что хотел сказать. Но случалось это теперь так редко, что и обращать внимания уже не стоило. В первые пару лет было гораздо сложнее. И мне стыдно вспоминать то время, потому что тогда я был слабым, пока он оставался сильным.

Кирилла освободили год назад, и эта новость не нашла во мне никакого отклика. Он изменился сам и изменил меня тогда, пятнадцатого августа. Это именно Кир заставил меня заглянуть в пропасть. Именно Кир выломал из меня все вторичное и сделал все сложное простым. После его поступка я уже ни разу не задумывался о мелочах. Когда Сашку на следующий день перевозили в областную больницу, мне даже и в голову бы не пришло выйти из машины. Прилетевшие первым же рейсом родственники вообще практически не задавали мне вопросов, будто я там и должен быть, не отходивший от входа в реанимацию сутками. А когда врач сказал, что Сашка вышел из комы, я так паршиво, так некрасиво разрыдался… прямо там, в коридоре. И конечно, когда Танюха с огромным животом подошла и сказала: «Самолет через четыре часа, будь готов» – не воспринял это как вопрос, особенно учитывая то, что в первые дни Сашка только меня и узнавал. В Москве, едва разместив его в больнице, отец мне просто отдал ключи от квартиры сына и без дополнительных комментариев уехал, ему нужно было решать другие проблемы. Со мной никто не возился. Я, к своему удивлению, практически сразу устроился грузчиком в ближайший супермаркет – денег платили немного, но мне много и не требовалось. Я не помню стрессов, связанных с жизнью в столице, непривычными правилами, отсутствием знакомств. У меня просто не оставалось душевных сил уделять этому внимание, потому я не привыкал к столице, а она, пользуясь моей невнимательностью к себе, просто привыкала ко мне. Все свое свободное время я проводил в больнице. Очень длительная и мучительная реабилитация после черепно-мозговой. Я много раз срывался и терял надежду, даже иногда при нем, отчего мне теперь особенно стыдно. Но через восемь месяцев Сашку отпустили домой. А потом все сразу стало хорошо. Еще через год он вернулся на работу, а я поступил на заочку. Мать, конечно, знала, что мы живем вместе и почему мы живем вместе. Отец не задавал вопросов – наверное, для того, чтобы не узнать.