Текст книги "Звездочет поневоле"

«Мраморный дом»

«В то время, как после часов…»

Однажды кто-то снял мраморный домик с видом на воду, и в холодном мае небесные своды покрывались серебром, боясь простудиться, а после выпал снег, продолжая суетиться с небес мелкими крошками, и вечное солнце кипело в своей системе, нежно отдавая свои руки земле. Уехать в Лондон, переодеть костюм, купить три колеса для летних дорог, захотеть тоненькую девочку с чистыми глазами подвезти до угла Grosvenor Square – это все твой сердитый фолк. Когда доберешься, пересчитай деньги испачкай формальным парафином шелковую сорочку и примерь часы с тремя циферблатами на левую руку. Я не жду, я только надеюсь на возможность далекого будущего. Деревья заполняли сад своим колоритом, душой, очарованием, и каждая травинка знала прошлое корней, как было посеяно, где дух скитался, за что его заточили в семя яблони, дуба, осины. Как приживалось в земле, как прорастало от сезона к сезону, и пересказывалось быль за былью. Уж поле вспахано для новых садов, уж движется Страшный суд, а ты все здесь в этой жизни заплутал. Через год вернешься сюда и станешь смотреть на воду явственной вишней, по щиколотку мне будешь первое время. Я склонюсь над тобой, произнеся: «Твой состав крови есть самоубийца», – а через несколько лет ты удивишься первому чувству рождения плодов и что эти рождения безболезненны для тебя.

Господин утомился с дороги, снял закрытые плоские туфли, обжег розоватый имбирь кипятком. Макнув фаланг в растопленный мед, слизнул и, нежно присев, залюбовался тобой. Был твердо уверен в том, что ты женского рода. Сразу назвал тебя «Эльбой», к вечеру подошел ближе, грызнул кору, чмокнул. Кто-то звонил ему на рассвете почти каждые сутки, когда все еще спали, он нервничал, а ты наблюдал сквозь стекло, как он зажигает свет, как выходит в кухню, закуривая легкую сигару. Господин приоткрыл окно, и твой запах устремился к нему, взамен ты получил вдох из своей прошлой жизни, ведь ты курил такие же вточную. Так вы проживали часа два. Далее он возвращался в постель и просыпал до полудня, никуда не спешил, садился за стол принимать пищу, только к вечеру параллельно звоня, – эксплуатируя множественность телефонных линий. Насыщенно набирал номер, прожевывая макадамию, и суетливо водя коленом в обе стороны – радовался, причмокивая от удовольствия, будто добавка в зубах застряла. Днем приходили два молчаливых человека – это были женатые люди. Садовник и его супруга. Они с совестью трудились на протяжении нескольких часов по хозяйству. Перестирывали одежду, разбирали утварь, прибирали дом, тщательно окапывая деревья и лелея его любимый «Карт-Бланш» – белоснежные цветения выносливых роз. Иногда, уже после приготовления ужина, садовник осторожно срезал одну розу и ставил ее на стол, будто символ для господина. Проходили дни, он все так же бродил по дому, задумчиво осматривая привезенные им вещи, до самого вечера. Пытаясь читать довольно пухлые книги, зажигал уже на третьей странице сизый фонарь с медной петлей на макушке, что всегда перемещался по его велению следом. Вот только рукой обхватит, и он уж рядом. Бывало, к вечеру выйдет в сад с фонарем и плавно вздохнет, как будто влюблен во что-то конкретно здесь, а после потрясет головой и тонко зажжет сизый фонарик. «Впечатление», – гласили его экспрессивные иероглифы, и молчаливый Господин с пяти минут возвращался в дом. Это были совершенные выходные примиренчества без эмоционального мусора, без разговоров и обращений. Все казалось чистоплотным отшельническим, но однажды Господин накинул шерстяной плед, и, взяв с собой сизый фонарик, обогнул соленое озеро, что лежало за девственным садом, дабы встретить кого-то…

Казалось, что-то смеялось, пересматривая эволюцию звезд. Обезличенно все, несмотря на сказочность восприятия. И это все не более чем он сам. Господин пытался организовать сознанье, вспоминая преобразования водорода в гелий. Медленно спускаясь все ближе к воде он искал точный возраст вселенной. «Луи-Луи», – шептал девственный сад, проникая своим ароматом в терпеливую печень, и далеко над землей зажглись карлики-звезды.

«Хилари?», – поинтересовался Господин, подняв фонарь до уровня глаз.

«Увольте!», – возмутился гость, сразу продолжив, – «Дейч, мое имя Дейч».

«Я думал, что вы женщина. В моем саду есть дерево, казалось мне, что вы схожи с ним».

«Не люблю вишни», – перебил Дейч, всматриваясь в девственный сад. «Что означают эти иероглифы на вашем фонаре?»

«Ничего… Просто я тяжко болен. Меня очень трудно удивить».

«Научитесь возмущаться – это почти близко… Неужто вы засомневались?», – уверенно продолжил Дейч.

«Слегка впустил этого монстра».

«Значит, истина где-то рядом».

«Что там говорят?», – немного скомкал Господин, попирая профилем лучезарный источник своего фонаря.

«Говорят, что действия – это камень для строящегося дома, что на небесах нет алмазного фонда, а в аду смертельного огня».

«Недурно говорят, но мало», – покачал головой Господин, не побоявшись быть высмеянным.

«Еще говорят, что вы от долгов прятались».

«От долгов? Я!», – усомнился Господин.

«Да, прятались. Все дни проводили под одеялом, даже к ужину не выходили, только мухи над вами плясали».

«И кто же это так судака разделывал?»

«Манжет…»

«Манжет?»

«Да, так верно говорил, что все убедились в том, что вы должник».

«Ну, надо же и даже не запачкался, подлец накрахмаленный…», – Господин снова покачал головой, вспоминая, что звезда не вращается как твердое тело.

«Интересно отметить и смерть философа. Грустное зрелище, если учитывать то, что все его казенное до копеечки как сдуло. „У“ был найден на двенадцатый день уже после своей смерти. И не спрашивайте, отчего так поздно… Мы-то за всем следили, но кто мог знать до конца. Через минуты, после того как господин „Удивительный“ вскрыл себе вены, сидя на табурете в пропаренной ванне, в доме было произведено сезонное отключение горячей воды. Уж если бы не этот факт!».

«Верно, жаль, а ведь это очень подозрительная эволюция! Взгляните Дейч, голубоватый свет, слабые линии», – и Господин указал пальцем в небо, мысленно раскладывая формулу Коши, вглядываясь в сегмент выстроенного небосвода. «Кажется, что у вас конъюнктивит, Дейч, вы не видите того, что я пытаюсь вам показать».

«Неправда, мои глаза совершенно здоровы!»

«Ну, как же, вы звезда с IV группой крови, а значит, весьма восприимчивы к стафилококкам. Но ничего, ничего, ломтик томата спасет ваш возможный взор».

«Да при чем здесь конъюнктивит! – возмутился Дейч. – Кажется, вы не поняли, я непросто говорю вам о смерти, это касается и вас. „У“, как и вы, был должником».

«В отличие от Педанта», – сухо перебил Господин, и его сизый фонарик слегка потускнел на секунды. «Неужели вы и вправду думаете, что вы посланник? Вот так пришли предупредить меня? Вы же ничего обо мне не знаете. Сторожевой вы мой».

«Так что мне передать генералу?», – сквозь челюсть гордыни произнес Дейч.

«Передайте генералу, что я никому не служу…».

«И все?», – изумился Дейч.

«Абсолютно все».

«Но мне не понятен ваш ответ. Я не могу просто так уйти».

«А я и не отпускал вас, вы передадите мои слова генералу, когда мне будет угодно. Судя по всему, вас не предупредили об одной очень тонкой детали. Все, кто бывал у меня дома, пока меня не было… – и здесь Господин романтично вздохнул, подпирая молчанием наиважнейшее, – должны остаться в моих гостях, пока мне не надоест».

«Должны?»

«Должны, Дейч, должны».

«Нет! Я остаться не могу. „Вешайтесь Все“ не отпускает меня на столь длительное время», – в испуге оборонялся Дейч.

Господин поставил фонарь на самый край к озеру и, запустив в карман теплую руку, отталкивающе улыбнулся.

«В борьбе за высокое положение – смотри на себя!», – Господин, только сказав это, хватко вывернул карман, достав полную руку мелко нарезанного мяса. И терпеливо присев у края озера, поманил гостя, цитируя имя его: «Дейч, Дейч, Дейч, ко мне».

Чайный дух разогрелся, уснув в фигурке темной собаки, и сизый фонарик поменял цвет луча, сделавшись красным. «Вам характерна любовь к комфорту и общая расслабленность, вам не обмануть меня, Дейч, потому что я знаю, где все то, что вы так сердито ищете».

Цветущие каштаны заманили пса в сетку ветвей, когда губы пророка сомкнулись от усталости перевода молитв, портрет без лица улыбнулся пустыней, и здешний Господин направил фонарик на извилистую тропу, чтобы обогнуть соленое озеро и вернуться в свой порядочный дом.

«Вот здесь очень важно спотыкнуться», – опрятно напомнил сахарный Господин, недовольному гостю указывая на самаркандский коврик. «Если вы сидите на кухне, друг мой, значит, у вас закончились деньги, стало быть, нам правее в пастельную комнату, когда-то постоялец этого дома очень много зарабатывал на браках, и там есть много чего связанного с этим таинством».

«Согласитесь с тем, что я мог бы вести вас сквозь лес не первый час, и это стало бы искусством», – продолжил Господин, усаживая гостя на кремовые софы.

«Для кого?», – с претензией возразил гость, заправляя в сапоги полосатую штанинку.

«Вот для кого – это уже вопрос памяти. Вообразите, Дейч, вот если бы каждую память отдельного человека, будь она зрительная, мысленная, материальная, духовная, сокровенная, можно было бы сравнивая оценивать, как бы нам всем здесь жилось? Возможно, это прибавило бы в нас немного совести или, скажем, стыда».

«Я не думаю. Я не могу так думать, это все глупость», – заранее отвергая, нервничал гость.

«Глупость? Ну, позвольте. Вы проживаете, некий отрез времени, после которого все содержимое вашей памяти относите в суд. Или еще лучше номинируется на все кинонаграды мира. Ведь прелесть в том, что эта дорога может подвезти вас к совершенно разностным нишам, так как все зависит от вашей честности к себе».

«Неправда. Нет памяти, все исчезает. Ничто так не воздействует, как сиюминутное вмешательство, как постоянный контроль», – заметил Дейч и, придвинув к себе два лиловых табурета, грубо закинул на них свои ноги, облаченные в сапоги.

«Вы неправильно эксплуатируете мою мебель, Дейч. Я мог бы рассердиться, но отдаю себе отчет в том, что взять с вас нечего, да и времени на частное преподавание у меня, к сожалению, нет. Говоря вам о лесе, я хотел подчеркнуть сущность пути. Это ведь непростой лес, как всякая пустыня непроста, а значит это особенный опыт, частью которого вы однажды станете».

«Как страшно», – обыгрывал Дейч, говоря невсерьез.

«Страшно, Дейч, идти по полю крайности, у которого нет середины», – Господин прищурил глаза, и его летний фонарик поменял излучаемый цвет, неожиданно став бардовым.

Мудрость тихого быта в том, что все по умолчанию, Господин сказал «Путь», и гость внезапно ощутил свои запоздалые смыслы. Розы-рубашки светились на металлической перекладине, когда-то он менял их, дабы сотворить очередную сделку, гость остановил взгляд, пытаясь распознать качество щелочи.

«Что вы хотите знать об этих рубашках?».

«Кто вам стирает?», – с жадностью выпалил Дейч.

«Свободные люди».

«Свободные…», – усмехнулся Дейч, распознавая философию ответа.

«Я так и недосказал вам. Боюсь, вы не поняли меня, хотя вам кажется, что вы осознали смысл того приглашения, что я изъявил вам у озера».

«Ничего, переживу», – задиристо оговорил Дейч.

«Это было бы слишком жестоко. Я не посмею вас вот так наказать, не подсказав обезболивающее. Вы вот пока сюда добирались, не слышали случайно от кого святых историй?»

«Нет, не слышал», – обиженно пробубнил Дейч.

«Так я поделюсь с вами. Возможно, это станет для вас открытием и в некотором роде подготовит, или даже спасет вас».

«Ну, продолжайте», – деловито ответил гость, уступчиво забросив ногу на ногу.

«В этом самом доме Дейч, жила одна непорочная дева, это было очень давно, в самые ненужные для человечества времена. Озеро тогда было одиноким, имеется в виду – сада здесь не было, как, впрочем, и того романтического леса, что спускается по наклонной. Дева эта то и дело проводила время подле озера, а как расцвела, ушла в город на заработки и стала прислуживать трем богатым мужьям. С утра до ночи выполняя свои обязательства, не жалела она ни сил ни времени, несмотря на довольно скудное жалованье. Ловушка в том, что с каждым прожитым днем становилась она все более прекрасней и мудрее, несмотря на свою тяжелую и неблагодарную работу, она все более веровала, а к ночи находила в себе силы возвращаться к родному дому и сажать по одному дереву подле озера. И что-то нравилось ей в этой череде, что-то держало ее на этом пути. И вот стали говорить о ней, что ходит дева небесной красоты к трем мужьям и целый день все прислуживает да подает, все старается как бы беспричинно… И оттого возненавидели ее все женщины этих трех мужей. В ревности судачили о ней, оскверняли ее тело, дух, не ведая ее чистоты девственной. Хульно думали, всё тратя свои полные мешочки, когда та в голоде за неделю до жалования волочилась. Плутовали, подкладываясь под каждого из мужей, как бы тасуя их, да нашептывали про нее неправду после в постелях. Смиряя каждого, что обойдется с нее. И вот однажды, как обычно, приступив к своей работе, дева неожиданно узрела всю параллель этих грешных тайн. Это было ранее не испытываемое ею явление, она прочла всякий разговор и лукавую мысль этих женщин, всякое потакание мужей через прикосновение к вещам, принадлежащим трем ее господам. И страшно это или нет, но не смогла она себя удержать, и возненавидела их всем своим смыслом за это. Решив для себя, что это неверный путь, – она покинула службу, обрекая себя на новый жизненный поиск. После перемен женщины возрадовались, но многие из них захворали, и перестали зачаться их дети, а если и рождалось на свет чадо, то было оно обязательно наделено неистребимой болезнью и прочей судьбинной пустотой, словно на их лбах ноль написался. Так прошло несколько лет, и в день Гроба Господня услышала дева голос того, кому она верила больше всех, чей смысл заставлял ее подниматься и идти дальше, сажая каждое из деревьев. Он сказал ей: „Неужели ты веришь в то, что не в силах моих искоренить каждую ненависть, истребить каждый гнев? Неужели ты веришь в то, что не в силах моих остановить непрощение там, где воля моя снизошла? Полюби их, иначе всем вам не ведать блага“. И возлюбила она всем своим смыслом и протянула руку, как и велел ей Господь, и стало всем легче и лучше от этой особенной силы…».

Господин закончил, уложив в спокойствии руки на чрево свое, и медным взглядом проткнул разочарованного Дейча.

«И что?», – пошловато возмутился Дейч, стряхивая телом неприязнь конца. «Кому легче? Я не понял… И что эти бабы? Где их взаимность, хоть что-нибудь от них отломилось вашей трудолюбивой деве? Или на ее костях ваш лес стоит?»

«Нет, Дейч. Здесь просто нет конца. Это слишком вечная история. Сакральный смысл которой заключается в распутье. В разности путей. Дева облачилась в монахиню и на вопрос: „А возлюбили ли они?“, отвечала: „Я не ведаю их путей, я следую своему“».

«Все равно. Мне эта сказка непонятна», – почти собранно нервничал гость.

«Почему, Дейч? Потому что она говорит вам „кто есть кто“ и оглашает скрытую цену».

«Цена есть только у тех, кто продается. Все остальное, как способ выжить. Кому-то просто так легче».

«Легче оправдываться?»

«В том числе, и как же еще утвердить себя перед верой в небылицы и во все эти каноны, мораль, совесть».

«Тогда скажите мне, Дейч, только одно прояснение…», – Господин уложил ладони друг другу и, спрятавшись в потемках данного скрещения предвкушая, продолжил: «Вы признаете свою цену?»

«У меня нет цены. Я исправно служу генералу. Есть только мои поступки, о которых вскоре либо забудут, либо упомнят».

«Странно… тогда откуда вы знали, что протянутые мной мелкие сырые кусочки мяса предназначались именно вам? Вспомните свои первые мысли, Дейч. Ваше лицо все сказало за вас, вы были чрезмерно уверенны в том, что я проделываю данный жест, обличая вашу сущность. В эту самую минуту вы возненавидели меня за то, что я слишком откровенно называю вашу цену. Ведь вы, как никто другой, знаете ее. Поэтому для вас стал большим сюрпризом мой преданно летящий в вашу спину – одноименный пес… Дейч, Дейч, Дейч!», – закончив, Господин удалился в собственный хохот, хлопнув несколько раз в ладоши. «Это уйдет из вас, Дейч, как боязнь заблудиться. Люди вырастают, обязательно вырастают».

Настурция спала на белый пушистый стул, и Господин подумал: «Май… Когда мой сад будет полон слив и лимонов, нужно будет сравнить гороскоп и заменить рамку для фотографии с перепелкой на более свежий вариант, пускай поживет в новой оправе».

«А впрочем, Дейч, вы же не святой. Что вам себя изводить. Все эти разговоры о цене не для вас. Или вы и впрямь верите в свое великое предназначение? Исправно учитесь, встаете в пять утра. Нарезаете круги на беговой дорожке. И все твердите не предел, да не предел, ощущая себя ровно на столько лет, сколько было той, которой вы вставили последний раз. А печеночка-то с гнильцой, да и чужая не приживется… О царстве небесном вам только и думать. Где кровать поставить, какой цвет занавесок выбрать. Пора вопросы начинать задавать».

«Какие же?», – утомленно поддерживал Дейч.

«Ну, например, сможете ли вы войти или выйти?»

«Демагогия», – отрицательно признался Дейч, прикрываясь рукой.

«Я думаю, вас захватит моя объективность. Подумайте над собой, вы же не тот, кто способен восстанавливать и исцелять, улучшать и покровительствовать. Вам самому помощь нужна, причем в больших размерах. А вашу материальную твердость вам еще придется дрессировать для большего понимания тонкого мира».

«Вы говорите мне это все зачем?», – с раздражением вцепился Дейч.

«Чтобы вы остыли перед неверным смыслом. Смыслом далеко не вашим. Нет у вас силы такой, Дейч. Седина подступила, дух смущен, тело в изъянах, болезни наперегонки просятся. Вам здесь недолго звезды зарабатывать, и не творить созвездия», – Господин, только закончив, умело ухмыльнулся, глядя на вопросительного Дейча в поисках своего отражения в стеклянной перегородке.

«Дейч, вы подобны дурной женщине, везде ищущей зеркальце, в конце концов, носите эту забаву всегда с собой, и будете еще дурней».

«У всех женщин, которых я знал, всегда имелось карманное зеркальце», – скривился с наценкой собеседник.

«А вы мне начинаете доверять… Нет, это совершенно не страшно суетитесь, когда начнет проявлять интерес к вашим депозитам».

«Бывает…», – настороженно приплел Дейч.

«Ну, тогда вы точно знаете, что нужно шлюхе».

«Деньги?», – разбито напомнил гость.

«Да нет же, много мыла, чтобы чаще подмываться», – заключил Господин, опуская правый указательный палец в стакан с джином.

«Кажется мне, что это не ваш конец, все это ложное заключение», – отчего-то вдруг противился сказанному Дейч.

«И мне нравится то, что вы способны меня прочесть. Я для вас пустое письмо, не то конверт без вложений. Насторожитесь же, наконец, и разойдемся, друг мой».

«Луи-Луи» – шептал девственный сад, и белокожая нимфа в цветочном одеянии поцеловала подбородок Дейча, вложив в его ладонь крошечную косточку, затем закружилась в лунном сверкающем свете и нежно тронула свой рот, отправив в сумрак воздушный поцелуй. Красная ночь переживала саму себя, и вдалеке показался сизый фонарик, в то мгновение Господин осознал, что часы на его руке на миг остановились. «Все скоротечно по-особому, и этому всему нет подобий. Да, и в моей жизни был такой день. Я действительно пытался остановить время, тогда я поведал свою тайну одному человеку, написав ему мысленно письмо. Человек горько выслушал меня, а после ответил: это не лучший способ остановить время. Это не лучший способ его остановить…» – Господин поднес фонарик к лицу очарованного Дейча и нежно улыбнулся оттого, что тот разрешил заглянуть ему в его духовный полумрак.

«Сила небес – отдавать сияние высоты, сила земли – отдавать свою силу рожденным ею, сила рожденных – в сохранении земного и благодарности небесам», – зачитал Господин бежавшую в голове мысль.

«Парень, который на ты? Да! Читал. Верю», – пытался подметить Дейч.

«Что вы… Служите уже своему генералу», – во вздохе промолвил Господин.

«А что с той легендой о времени?»

«Ах, это, – блаженно произнес Господин, касаясь своего запястья. – Лучший способ остановить время – это успеть сделать хорошее», – с тайной прошептал Господин, понимая, что на его руке все не как у простолюдинов. – Теперь вы ощущаете силу местной легенды? Она уже посетила вас, подарив вам свое вдохновение?

«Да! Я и сам не заметил, как все промолчал», – сам от себя рассмеялся гость.

«Верно, Дейч, одному Богу станет известно, как вы в этой узде выживете. Не теряйтесь, друг мой!» – попрощался Господин, провожая гостя в ночной путь, что пролагал свою дорогу через темный-темный лес.