Текст книги "Виланд"

– Студент фон Тилл состоял в одной ячейке с молодым героем Гербертом Норкусом, – снова вступил в разговор профессор Хансен.

Я сильно удивился, что он был в курсе этого, но виду не подал. Профессор продолжил:

– Вместе они вели пропагандистскую работу накануне выборов, все это отражено в характеристике фон Тилла – смею отметить, блестящей характеристике.

Гость еще раз кивнул, продолжая рассматривать меня в упор.

– Замечательно, – с одобрением проговорил он, – как раз такие нам и нужны, молодые, сильные духом и телом, с правильными взглядами и, надеюсь, безупречным генеалогическим древом. – Он еще раз внимательно окинул нас всех взглядом и коротко добавил: – Можете идти.

Прижимая к груди наградные листы, мы заторопились к двери.

– Как видите, у нас здесь качественное поголовье: высокие, здоровые, отличный потенциал, – услышал я за спиной голос профессора Хансена.

В коридоре мы все молча переглянулись.

– Вот так штука, – восхищенно проговорил Хайнц, уставившись в свой наградной лист, – такой человек лично отметил.

– Кто это был? – спросил я.

– Ты не узнал, кто был в кабинете Хансена? – пораженно спросил верзила Генрих.

Я покачал головой.

– Ну ты даешь, это же сам Йозеф Дитрих! Приближен к фюреру, лично ответственен за его охрану. В его подразделение входят самые лучшие, он постоянно рыскает в поисках достойного пополнения, – произнес Хайнц.

– Ты думаешь…

– А что тут думать, книги жгли вместе, а присмотрел он тебя. Скажи спасибо природе, – усмехнулся Хайнц и многозначительно пощупал мое плечо.

Я смущенно дернул рукой, сбрасывая его ладонь. Переехав в Берлин, я не забросил спорт: в университете я продолжил заниматься атлетикой, борьбой да еще ко всему прочему добавил занятия фехтованием. Что ж, кажется, мое усердие не прошло даром.

После лекций я столкнулся в коридоре с профессором Хансеном. Мне показалось, что он нарочно меня искал.

– Я надеюсь, вы не обманете наших ожиданий, – он выразительно приподнял брови.

Я завороженно кивнул, ожидая, что он скажет дальше.

– В числе прочих я назвал ваше имя. Сделайте так, чтобы я не пожалел об этом.

Не прощаясь, профессор Хансен пошел прочь.

Вечером за ужином я рассказал тетушке о произошедших за день событиях. Вопреки моим ожиданиям, она была не сильно поражена, лишь удовлетворенно кивала головой.

– И вас не удивляет факт моей встречи с таким высоким чином? – не вытерпев, спросил я.

Тетя Ильза многозначительно улыбнулась.

– Ты очень перспективный мальчик, Виланд. И нужные люди это сразу видят.

Она широко улыбнулась и потянулась за шоколадным бисквитом.

– Возможно, мне понадобятся некоторые документы, нужно написать матери, – проговорил я.

– Если ты имеешь в виду проверку расовой чистоты, то оставь это мне. Я займусь этим вопросом. Тебе не о чем переживать, и с нашей стороны, и со стороны твоего отца – все чисто.

На следующий день я отправился в ателье делать фотографию в полный рост, которую необходимо было приложить к анкете и документам, подтверждающим мою расовую чистоту. Я представил, как некий важный доктор будет изучать мою фотокарточку через лупу, внимательно вымерять мои пропорции, и мне стало не по себе: а вдруг где-то не сойдется с нормами? Я еще раз придирчиво посмотрел на себя в зеркало и медленно выдохнул, пытаясь унять тревогу.

С того дня я начал еще больше времени уделять физической подготовке. Каждые выходные я бегал многокилометровый кросс, отжимался по сотне раз на дню и фехтовал без устали. Меж тем приближалось девятое ноября. Эта дата была помечена в моем настольном календаре красным карандашом. Очередная годовщина Пивного путча должна была ознаменовать начало моей новой жизни. На торжественной церемонии в числе таких же избранных из разных университетов счастливчиков-анвертеров[44]44
  Анвертер (нем. Anwärter) – кандидат на зачисление или присвоение звания.


[Закрыть] я был объявлен новобранцем. На мое счастье, в этой же группе оказался и Хайнц. Не то чтобы он обиделся бы на меня в случае, если бы его не приняли, но укреплению нашей дружбы это бы точно не поспособствовало. Хайнц мне искренне нравился, и, в конце концов, только благодаря ему я быстро освоился в Берлине и попал в ячейку гитлерюгенда.

Гордые и счастливые, мы щеголяли в выданной нам черной форме СС. Пока еще на ней не было погон и петлиц, но это ничуть не омрачало нашего блаженства, теперь это был лишь вопрос времени. Остальные студенты смотрели на нас с Хайнцем с уважением, порой в их взглядах проскальзывала опаска, даже верзила Генрих не мог скрыть этого чувства, я же упивался этим и был уверен, что Хайнц тоже. В январе нам наконец-то выдали временное удостоверение СС. С превеликим трепетом я принес его домой и показал тете Ильзе как некую драгоценность, достойную самого бережного и уважительного отношения. Тетушка одобрительно скользнула по нему взглядом и тут же занялась своими делами, я же еще долго разглядывал клочок бумаги, сделавший меня одним из самых счастливых людей на земле. Словно невзначай я забывал удостоверение на столе, когда к тете Ильзе приходили гости, клал сверху на книги во время лекций, ронял перед приятелями в университете, словом, делал все, чтобы лишний раз напомнить окружающим, кто я теперь. Но что это было по сравнению с тем, что я испытал двадцатого апреля, в день рождения фюрера! Я видел, как с большим трудом скрывает свое волнение бледный Хайнц, получая погоны, петлицы и постоянное удостоверение. И я завидовал его выдержке и самообладанию: подумать только, отделался всего лишь мертвенным цветом лица, я же готов был рухнуть на землю от волнения. Неужели это я, с безупречной выправкой и одуревшим от счастья лицом, получаю погоны, петлицы и становлюсь полноправным членом СС?

– Клянусь тебе, Адольф Гитлер, фюрер и канцлер Германского рейха, быть верным и храбрым. Торжественно обещаю повиноваться тебе и назначенным тобою начальникам и хранить послушание до самой смерти. Клянусь, и да поможет мне Бог!

На мое счастье, мы произносили клятву все вместе, и в этом хоре восторженных голосов, полных страсти, веры и любви, мой взволнованный молитвенный хрип легко затерялся.

– Вы должны осознавать, кем становитесь. Немцы – элита наций, СС – элита немцев. – Штурмбаннфюрер, вручавший нам удостоверения, сделал паузу, давая осмыслить сказанное, лицо его было серьезным.

Впереди нас ожидал теоретический курс и получение Имперского спортивного знака. Как я и рассчитывал, спортивные нормативы я сдал с легкостью, более того, готов поклясться, что впечатлил даже экзаменатора, который сделал дополнительную отметку в моем личном деле. Теперь к моим знакам на форме прибавился и значок на груди – овальный венок из дубовых листьев, внутри которого были вылиты три переплетенные буквы[45]45
  DRL (от нем. Deutscher Reichsbund für Leibesübungen) – Немецкий имперский спортивный союз.


[Закрыть]. Дело оставалось за теорией.

– Кому мы служим в первую очередь и почему повинуемся? – задал мне вопрос Хайнц.

Мы сидели в моей комнате и готовились. На подносе стояли нетронутые чашки с чаем, а на тарелке высилась гора эклеров, заботливо заказанных тетей Ильзой из кофейни. Мы были так увлечены, что напрочь позабыли о еде.

– Мы служим немецкому народу и его фюреру. Мы повинуемся из внутреннего убеждения, из веры в Германию, в фюрера, в единственно верное движение, из веры в СС, – без единой запинки отчеканил я.

Хайнц заглянул в записи и кивнул:

– Сказал как написано. Моя очередь.

И я начал зачитывать Хайнцу вопросы из тетради.

Всю теорию мы вызубрили до последней точки. Разбуди меня ночью, и я без запинки готов был отчеканить любой параграф. Несмотря на это, я невероятно волновался перед устным тестом, боясь ответить недостаточно искренне и уверенно, поэтому по вечерам, будучи в одиночестве, упорно тренировался перед зеркалом. Вопреки моим опасениям, экзамен я сдал блестяще. После этого половина нашей группы была призвана на короткий срок в вермахт. Остальные, кому еще не исполнилось двадцати трех, в том числе и мы с Хайнцем, направились в Имперскую службу труда, где нам предстояло отработать и получить необходимые характеристики, с которыми мы были вправе рассчитывать на свое первое звание.

По пути мы наивно размышляли о сельскохозяйственных работах на свежем воздухе, сытных обедах со свежими фруктами и овощами, отдыхе в мягких стогах сена и забавах с фермерскими дочками, но на деле все вышло совершенно иначе. Все силы службы были направлены на увеличение площади обрабатываемых земель, и согласно этому плану нас направили на осушку болот. Хайнц работал на доставке песка и щебня, мне повезло меньше, я рыл каналы. Но, даже утопая по колено в вонючей жиже, с ног до головы облепленный мухами и изнывающий от жары, я и не думал расстраиваться и уж тем более жаловаться или просить о переводе. Я из кожи вон лез, чтобы заработать отличные характеристики, то и дело представляя, как обзавидуются мои берлинские приятели, когда я вернусь уже со званием. А там, глядишь, можно будет претендовать на место в специальном отряде Дитриха, чем черт не шутит, мечтал я, усиленно вгрызаясь лопатой в тягучую каменистую грязь.

В конце мая меня неожиданно вызвали обратно. Выслушав приказ незамедлительно явиться в штаб, я не мог понять, радоваться или переживать. Я настолько разволновался, что даже не заскочил домой к тетушке, чтобы привести себя в порядок и передохнуть после дороги, а сразу же с вокзала направился в указанное место. Остановившись перед мрачным пятиэтажным зданием, я оправил форму и с опасливым интересом начал разглядывать окна. Так и не высмотрев ничего любопытного, я взошел по каменным ступеням и попал в просторный вестибюль. Повсюду сновали люди, но шагов их было не слышно, все звуки глушил толстый ворсистый ковер, покрывавший каменный пол. Я торопливо нашел необходимый кабинет и уже собирался постучать, как дверь открылась и навстречу выпорхнула расстроенная машинистка, прижимая к груди стопку документов. Посмотрев на мои погоны, она даже не спросила, по какому я делу, коротко бросила: «Придется подождать» – и умчалась.

У стены стояли три стула, но я и не думал присаживаться. Замер рядом с ними в ожидании. Через минуту машинистка вернулась в кабинет. Когда она проскальзывала, я успел заметить, что в кабинете находилось несколько человек.

– Меры жесткие, это да, но ведь порядок – пожалуйста, извольте-получите. Рейхсфюрер лично выражал свое одобрение, – раздалось из кабинета сквозь неплотно прикрытую дверь.

Я напряг слух и подался вперед, но в этот момент дверь захлопнули изнутри.

Простояв у кабинета битый час, я так и не дождался приглашения. Томительное ожидание притупило нервозность, и я решил, что ничего страшного не случится, если я отлучусь на пару минут в туалет. Вернувшись, я увидел возле кабинета ту самую девушку.

– Где вас носит? – возмущенно прошипела фройляйн.

Я промолчал. Она пропустила меня в кабинет, а сама вновь исчезла. Теперь внутри находился только штандартенфюрер. Он долго что-то читал, наконец оторвал взгляд от бумаг и взглянул на меня. Я вытянулся в струну и назвал себя. Он кивнул.

– Вы направляетесь в лагерь Дахау в распоряжение коменданта этого лагеря оберфюрера Эйке, – произнес он и вновь уткнулся в свои документы, давая понять, что сказал все, что хотел.

Здесь явно была какая-то ошибка. Меня не могли никуда отправить, тем более на службу в чье-то распоряжение, ведь я еще не закончил с трудовой повинностью. Впереди была еще одна присяга, назначенная на девятое ноября. Словно почувствовав мое замешательство, штандартенфюрер вновь вскинул голову и с вопросительным недовольством уставился на меня.

– Я еще… я был на трудовой повинности, когда получил приказ явиться. Девятого ноября…

– Да-да, – перебил он меня, – девятого ноября состоится присяга, и получите свое звание. А сейчас отправляйтесь в Дахау, ваша трудовая повинность теперь проходит там. – Он уже хотел снова вернуться к своим документам, но, очевидно, растерянность на моем лице заставила его сжалиться, и он добавил уже мягче: – Там сейчас необходимо толковое пополнение. Вы наряду с другими были отобраны по анкете, характеристикам и личному делу. Поздравляю. Все инструкции и пояснения получите на месте.

– Виланд, мальчик мой!

Тетя Ильза, не ожидавшая меня раньше осени, кинулась целовать меня. Я с трудом выбрался из ее объятий. Она отстранилась и внимательно осмотрела меня.

– Похудел, – недовольно констатировала она.

За ужином я рассказал тетушке о переменах, которые меня ожидали.

– Дахау? – нахмурилась она. – Который близ Мюнхена?

Тетя Ильза была не в восторге от того, что мне придется покинуть Берлин, тем более так скоро. Вечером, когда я собирал вещи, она вошла в мою комнату и присела на стул. Некоторое время молча наблюдала за мной, потом со вздохом произнесла:

– Нужно уведомить твою мать, не думаю, что она обрадуется.

Я покачал головой, продолжая аккуратно укладывать свои вещи.

– Тетушка, неужели вы не понимаете, теперь это неважно, обрадуется она или нет. Отныне я сам себе хозяин и не завишу от них. Я уже не ребенок, а взрослый мужчина. Пора бы всем это понять.

– О, дорогой, для Герти ты навсегда останешься ее маленьким сыном, которого нужно оберегать. – Тетя Ильза грустно улыбнулась.

Я пожал плечами и положил сверху еще одну рубашку. Она продолжала смотреть на меня с печалью в глазах.

– Обязательно соверши пешую прогулку до Мариабрунн, Виланд, оттуда открывается волшебная панорама Альп, а в хорошую погоду и весь Мюнхен как на ладони. Пейзажи там великолепные, истинно баварские, а воздух…

Голос ее дрогнул, глаза заблестели, и она украдкой промокнула их кончиком платка, который сминала в руках. Я торопливо подошел к ней и взял ее тонкие руки в свои.

– Тетушка, ведь мы не навсегда расстаемся. И в конце концов, это отличная возможность для меня и, пожалуй, великая честь.

Она торопливо кивнула.

– Ты уже знаешь, где будешь жить? Я могу написать одной приятельнице, у нее дом рядом с…

– Нет-нет, что вы, – перебил я, – игрушки кончились, это настоящая служба.

– Как знаешь, обещай хотя бы, что напишешь сразу же, как приедешь, а я пока отправлю письмо Герти, хотя, пожалуй, стоит все же телеграммой…

Тетушка вышла из моей комнаты. Я запоздало вспомнил, что не успел попрощаться с Хайнцем.

Для направлявшихся на службу в лагерь специально был выделен отдельный вагон. Ровной колонной мы промаршировали к нему и по одному начали заскакивать, торопясь укрыться от внезапно начавшегося дождя. Я прошел к свободному месту и скинул свой мешок. Сзади меня кто-то толкнул, я обернулся.

– Тесно тут, – пробормотал высокий темноволосый парень вместо извинения.

На лоб ему то и дело падала прядь непослушных волос, которую он без устали откидывал назад. Шумно выдохнув, он опустился рядом со мной.

– И жарко, – подумав, добавил он. – Франц Ромул. – Он протянул мне руку.

– Виланд фон Тилл.

Напротив нас уже сидели двое, блондины, с похожими чертами лица и совершенно одинаковым прищуром, очевидно братья. Поезд дернулся, немного сдал назад, словно стоял под уклоном, и начал внатяг медленно и шумно набирать скорость. Когда Потсдамский вокзал остался позади, я отвернулся от окна.

– Сколько нам ехать? – поинтересовался один из блондинов.

– Ни разу не был в Мюнхене? – вместо ответа насмешливо спросил Франц.

Тот пожал плечами:

– Нам не доводилось выбираться дальше пригорода Берлина.

– Братья? – озвучил мою догадку Франц.

Блондин кивнул.

– Карл Кох, это мой брат Ульрих.

Ульрих, в отличие от родственника, был немногословен. За весь путь он едва ли проронил с десяток слов.

– Небось, и про Дахау мало что слышали? – спросил Франц.

Я не вмешивался, моя-то жизнь, конечно, не ограничивалась одним лишь Берлином, но и я про Дахау знал немного, в основном из газет, в которых писали, что там содержались как коммунисты с социал-демократами, так и наркоманы, гомосексуалисты, иеговисты и евреи. Еще помню, где-то было упоминание про скандал, разразившийся в лагере год назад, из-за которого даже коменданта сняли с должности.

– А ты, видать, в курсе всего, – усмехнулся Карл Кох.

Франц приподнял брови и осклабился.

– Может быть. – И он посмотрел на меня, будто проверял, слушаю ли.

Я слушал.

– Год назад там руководил Векерле…

Точно, так звали коменданта, которого убрали.

– …Недальновидный дурак. Говорят, разгуливал с хлыстом в окружении собак, выглядел внушительно, а по факту – пьянство да взятки. По слухам, не было при нем никакого порядка и дисциплины, все брали неприкрыто.

– Его за взятки убрали? – спросил Карл.

Франц обвел нас взглядом человека, который испытывал явное удовольствие от того, что знал больше остальных, и ответил:

– Нет. – Он сделал еще одну паузу. – Баварская полиция раскопала кое-что поинтереснее. Охранники убили без причины трех евреев. Убили и убили, кто их считать будет. Но пьяные охранники начали хвалиться в пивнушке, что замучили жидов до смерти, обставив все как при попытке к бегству. Вот мюнхенская прокуратура и заинтересовалась, ну и обо всем доложили министру юстиции Франку.

– Я слышал, что было четыре еврея, – неожиданно подал голос Ульрих, – четвертый выжил и в больнице успел шепнуть жене, что с ним случилось. А уж она разнесла по всей округе…

Франц снисходительно посмотрел на него и пожал плечами:

– Детали. В общем, Векерле сняли, и на его место Гиммлер лично назначил Теодора Эйке. Откуда нарисовался, не знаю, но поговаривают, что этот парень ненормальный, кто-то клялся, что видел его в психушке в Вюрцбурге… – Франц сделал паузу и многозначительно добавил: – Среди пациентов. Не берусь утверждать, но порядок он навел. Выгнал из охраны к чертовой матери всех баварских полицейских и заменил их эсэсовцами. Теперь там строжайшая дисциплина, говорят, без ведома Эйке и мышь не проскочит. Гиммлер в восторге.

– А еще говорят, что под руководством Эйке любой превращается в бездушную скотину, – снова совершенно неожиданно вставил Ульрих. Даже брат посмотрел на него с удивлением.

Мы с Францем переглянулись.

– Верно, – ухмыльнулся Франц, – и это говорят. Но также говорят, если понравишься Эйке, то быстро поднимешься. Сам-то он в тридцатом еще манном[46]46
  СС-манн (нем. SS-Mann) – низшее воинское звание в войсках СС и СА. Соответствовало званию рядового в вермахте.


[Закрыть] был, а буквально пару месяцев назад получил бригадефюрера.

Карл присвистнул. Франц продолжал поглядывать на нас так, словно хотел еще что-то сказать, но раздумывал, стоит ли.

– Видно, ты многое знаешь про службу в Дахау, – подначил его я.

– Узнать всегда можно, когда хочешь. Там царят суровые порядки. Даже пожилых могут избить. Раздеть догола и отлупить плетью.

– Пожилых? – недоверчиво переспросил Карл. – Верно, чушь.

Я тоже не был склонен верить подобным слухам и покачал головой. Франц откинулся на спинку:

– Я лишь сказал, что слышал.

Я отвернулся к окну и уткнулся носом в исхлестанное дождем стекло. Вряд ли хоть кто-то из болтунов, распространявших подобные слухи, видел воочию то, о чем говорил. Люди всегда склонны выдумывать небылицы, когда не имеют возможности заглянуть за высокие стены.

Как и следовало ожидать, свободного времени на прогулки по Мюнхену у нас не было. На вокзале уже ожидали два автобуса, которые должны были отвезти нас в Дахау.

– Стройся по двое в ряд! – раздался строгий зычный голос.

Отныне мы не принадлежали себе.

Нам предстояло проехать еще около семнадцати километров к северо-западу от Мюнхена. По пути я жадно разглядывал родные баварские пейзажи, наслаждался буйством зелени бескрайних пастбищ, очерченных вдали высокими горами, вершины которых были размыты голубоватой дымкой. Взгляд торопливо перебегал по причудливо выписанной природой линии горизонта, пока не уткнулся в две уродливые фабричные трубы, подпиравшие дождевое небо, никак не вписываясь в общую картину. Судя по всему, мы направлялись в их сторону.

– Лагерь, – тихо проговорил Карл Кох, сидевший позади меня.

Я не сразу заметил колючую проволоку – вдоль дороги, по которой мы ехали, она была почти полностью скрыта кустарниками и деревьями. Автобус проскочил мимо добротных двухэтажек, затем показались неприглядные бараки, контрастировавшие с уютными домиками. Дорога резко ушла влево, и сразу после поворота автобус затормозил у ворот. Приказа выходить не последовало, мы сидели не шевелясь. Через пару секунд послышался грубый окрик, и ворота раскрылись, автобус проехал по идеально ровной дороге, сзади вновь лязгнули ворота, и мы медленно покатили между длинными грязными постройками, похожими на заводские цеха. Наконец мы остановились перед небольшим зданием, располагавшимся поодаль от остальных. «Комендатура» – гласила табличка. Снова никаких приказов не последовало, и, неуверенно переглянувшись, мы начали выгружаться. К автобусу уже подбредали лагерные охранники, многие ухмылялись, кто-то разглядывал нас откровенно насмешливо.

– А, молодняк, образцовая смена, – громко проговорил долговязый парень, шедший впереди.

Несмотря на сарказм, звучавший в его голосе, держался он довольно дружелюбно.

– Она самая, – вышел вперед Франц и твердо посмотрел охраннику прямо в глаза.

Карл и Ульрих подтянулись к Францу и встали у него за спиной. Не раздумывая ни секунды, я подошел к ним.

Охранник недоуменно замер, но тут же расхохотался.

– Горячие, это хорошо. Такие здесь нужны. Готлиб, – представился он, глядя на Франца.

Тот медлил. Я напрягся, понимая, что если конфликт случится, то остаться в стороне не получится. К счастью, Франц все-таки назвал в ответ свое имя, и я выдохнул.

К нам подошли еще несколько охранников.

– Что, молодняк, идем располагаться, – проговорил Готлиб.

И мы пошли за ним по дороге, выложенной щебенкой.

– Вам повезло, жить будете как аристократия, казармы – высший класс, спасибо папаше Эйке. Мы-то еще полгода назад дрыхли в железных пакгаузах, деревянные кровати в три этажа, не желаешь? Это тебе не матушкина перинка, птенец.

Мы так и не поняли, кто из нас «птенец». Готлиб ни к кому лично не обращался.

– Посмотрели бы вы, на что этот лагерь был похож, когда мы сюда только попали. Дороги? Конечно, как же, трясины и болота не желаешь? Первые заключенные и вовсе дрыхли на цементном полу, хотя этому сброду что сделается. – Готлиб смачно сплюнул на щебенку.

Казармы стояли в отдалении, вокруг них даже были разбиты клумбы, поодаль стояли теплицы. Все выглядело ухоженно. Мне начинало здесь нравиться.

– Там живут офицеры и семейные, – Готлиб махнул в сторону двухэтажных домиков, которые мы проезжали.

– А заключенные где? – спросил Карл, с любопытством вертя головой.

Готлиб указал рукой на одноэтажные кирпичные бараки.

– Вон там, мы их кое-как перекроили из пороховых складов – фабрика тут раньше была, – пояснил он, – поделили на отсеки, запихнули двухъярусные койки. Но это все временно. У папаши большие планы. Скоро разберем это фабричное дерьмо, построим новые жилые бараки для заключенных, расширим территорию.

– Зачем? – снова спросил Карл.

– Не хватает тех бараков, чувствуется это. Их все везут и везут. И для себя постараемся, казармы получше, столовые, магазин, парк, цветники, и бассейн для офицеров будет, и тир для тренировок, даже кинотеатр и спортивное поле, папаша обещал все по высшему разряду.

Мы бросили свои мешки в казарме и пошли обратно в ту часть лагеря, где находились заключенные. Все это время Готлиб болтал без умолку. Мы пришли на некое подобие площади, тут уже находились остальные охранники, они нетерпеливо поглядывали на нас, словно чего-то ждали. Готлиб крикнул одному:

– Веди из девятого.

Тот кинулся в ближайший барак.

Вперед вышел один из охранников. Мы быстро столпились вокруг него, все хотели видеть говорившего.

– Я лагерфюрер Кегель. Вы знаете, куда попали. Это место создано для защиты германского народа от вредного элемента. Заблудшие, которые угрожают безопасности Германии, отправлены сюда на перевоспитание. И наша священная задача – способствовать этому всеми силами. Во имя великой Германии! – крикнул он и вскинул руку.

– Во имя великой Германии! – подхватили остальные охранники.

– Во имя великой Германии! – громко закричал я.

Несмотря на изматывающую дорогу, в это мгновение я почувствовал неимоверное воодушевление и прилив сил. Хотелось делать что-то сейчас же. Во имя великой Германии…

Впереди показалась шеренга заключенных в одинаковых тиковых робах, некоторым роба была явно не по размеру и свисала с них, словно с вешалки. Преступники даже не глянули на нас, их безучастные осунувшиеся лица были устремлены в спины идущих впереди, глаза потухшие, без единого проблеска мысли и желания. Услышав приказ остановиться, они покорно замерли. Мне казалось, они даже моргать перестали. Втянув головы, они съежились в ожидании чего-то. По знаку Кегеля два охранника с дубинками подошли к этой жалкой полосатой кучке и принялись хаотично наносить удары. Я непроизвольно сделал несколько шагов назад, пока в кого-то не уперся, – медленно обернувшись, я наткнулся на расширенные от ужаса глаза братьев Кох, затем перевел взгляд на недоуменно-испуганное лицо Франца, увидел раскрытые от неожиданности рты других новобранцев. Я понял, что они видят то же, что и я. Удары продолжали градом сыпаться на узников. Я впился взглядом в чей-то выбитый зуб, лежавший на щедро окропленной кровью земле. Подняв голову и будучи не в силах оторвать взгляд от этого страшного зрелища, я вдруг осознал, что меня больше всего ужасало. Они не пытались прикрываться от ударов. Вжав головы, истекая кровью, люди в полосатых робах даже не поднимали руки. Войдя в раж, один из охранников подпрыгнул и с огромной силой опустил дубинку на спину одного из заключенных. Тот беззвучно рухнул на землю.

– Хватит, – приказал Кегель.

Тяжело дыша, те двое прекратили. Лагерфюрер выразительно посмотрел в нашу сторону.

– Ваша очередь, – с ободряющей улыбкой произнес он и кивнул на шатающихся заключенных.

Никто из новичков не двинулся с места. Кегель снова улыбнулся, всем своим видом демонстрируя, что он ожидал подобной реакции.

– Хладнокровие и выдержка, вот чему вы должны научиться в первую очередь. Здесь сострадание предосудительно, ибо равносильно преступному намерению против своего же народа. Жалея эту падаль, вы подвергаете опасности не только себя, но весь рейх. Даже тень жалости укажет этим врагам на ваши слабые места, и поверьте: придет момент, и они это используют против вас и ваших семей. Здесь сочувствие – страшный порок, тем более для эсэсовца, чью форму вы имеете честь носить. Оно лишь позорит вас. Нам нужны твердые, решительные солдаты, которые беспрекословно выполняют приказы. – Улыбка медленно съехала с добродушного лица Кегеля, он умолк на секунду, и внезапно лицо его перекосилось от ярости. – А теперь взяли дубинки и прошлись по этому дерьму! – заорал он.

Я сглотнул, к горлу подкатил тошнотворный ком. Кегель выхватил у охранников дубинки, липкие от пота и крови, и подскочил к нам. Ближе всего к нему стояли Карл и Франц. Ослушаться приказа они не смели. Со смесью ужаса и отвращения я наблюдал, как Франц медленно подошел к избитым заключенным. Те смотрели на него затравленно, без надежды. Он поднял дубинку и опустил ее, затем сильнее, еще сильнее, еще раз, его не нужно было понукать. Он делал это уверенно, но без бешенства, с которым до него орудовали охранники. Так, как исполнил бы любой приказ, будь то доставить документы, будь то наказать дубинкой, подумалось мне. Карл все еще не двигался, лицо его сравнялось по цвету с его блондинистыми волосами. Он потерянно наблюдал за Францем, отчаянно надеясь, что о нем забудут.

– Выполнять приказ, чего встал! – заорал ему на ухо Кегель, подкравшийся сзади.

От неожиданности Карл подскочил на месте и сделал шаг вперед. Он поднял дубинку и неуверенно ткнул в ближайшего заключенного.

– Кто так бьет? – прорычал Кегель и выхватил у него дубинку. – Вот так!

Голова заключенного дернулась, изо рта полетели брызги крови, попавшие Карлу на руку. Он посмотрел на свою ладонь, перепачканную темными сгустками, и поперхнулся. По телу его пробежала судорога, он не успел сделать ни шагу в сторону, его стошнило прямо на месте.

– Грязная свинья, – проговорил Кегель, но, к моему удивлению, не Карлу, а заключенному, которого сам же и огрел дубинкой, – вот до чего ты довел честного человека. Убирай!

Узник опустился на колени и начал руками сгребать рвоту Карла. Я понял, что еще секунда – и меня тоже вывернет наизнанку. Я почувствовал чью-то руку у себя на плече – согнувшийся пополам Ульрих держался, чтобы не упасть. Другой рукой он зажимал себе рот.

Это был ритуал посвящения для новичков Дахау.

В этот день я не смог ужинать.

Братья Кох отказались и от завтрака.

– Зря нос воротите, молодняк. Сил надо набираться, а тошно, так ромом прочисть да сардинкой закуси, зря, что ли, папаша для нас дополнительный паек выбивал? – беззлобно подтрунивали охранники, которые накануне были с нами на аппельплац[47]47
  Аппельплац (нем. Appelplatz) – площадь в лагере, на которой проходили поверка и перекличка.


[Закрыть].

В течение дня мы все узнали о местном распорядке. Иерархическая цепочка командования концлагеря начиналась с коменданта. Собственно, в комендатуру мечтал попасть всякий охранник, намеревавшийся сделать карьеру, но, по слухам, удавалось это единицам. Это была высшая лагерная инстанция, полностью отвечавшая за функционирование Дахау. Служащие в административном отделе ведали повседневными делами, вели деловую переписку с вышестоящими формированиями и инспекциями, составляя ежедневно кучу рапортов, отчетов и заявок, следили за продовольствием и вещевым имуществом узников, за условиями проживания охранников, но, как мы позже узнали, они и носа не казали внутри лагерного периметра, и вся их бурная деятельность развивалась исключительно на бумаге. Политический отдел ведал личными делами узников: они регистрировали всех прибывавших заключенных, вели допросы, фиксировали и проверяли случаи смерти и занимались всеми формальностями в случае освобождения. Непосредственный же надзор за заключенными осуществлял шутцхафтлагерфюрер – второй человек в Дахау после коменданта. В его распоряжении было несколько лагерфюреров, дежуривших посменно. Их основной заботой были списки заключенных, которые непременно должны были сойтись во время перекличек. Они же следили за порядком и исполнением всех наказаний. Очень быстро мы поняли, что лагерфюреры могли принимать любые меры в отношении заключенных, которые считали необходимыми. Помогали им раппортфюреры. Бараками с заключенными управляли блокфюреры. Они могли появиться там с проверкой в любое время дня и ночи. Кроме того, блокфюреры отслеживали всю исходящую корреспонденцию узников – без их ведома за колючую проволоку не могло проскочить ни единого клочка бумаги с текстом. Еще ниже в этой цепочке стояли командофюреры, руководившие рабочими бригадами заключенных в каменоломнях, на строительстве дорог, корчевке пней и расчистке территорий под новую застройку. Те, кому повезло, занимались облагораживанием территории. Все функции лагерных эсэсовцев были строго регламентированы «Служебным предписанием для охраны», изданным Эйке, однако на деле многие обязанности кочевали от одного к другому.