Текст книги "Граница с Польшей. I часть"

– Ты будешь не против?

– Что?

– У тебя лицо такое.

– Какое?

– Недружелюбное.

– Какое есть. Я просто задумалась.

– Интересно, о чем могут думать девочки твоего возраста?

Нина подняла голову вверх и насупилась.

– О куклах, конечно.

Я улыбнулся и склонил голову на бок.

– Другого ответа я и не ждал.

Она молча опустила голову. Я вдруг почувствовал, что мне уже нужно было идти, но все равно почему-то остался.

– Почему ты так часто поливаешь цветы?

– Мне нравится.

– Не боишься, что их испортишь? Все-таки, цветы не любят излишнюю влагу.

– Под таким солнцем – нет.

Я замялся и потоптался на месте, не зная куда себя сунуть. С одной стороны – уйти во время разговора я не мог, а с другой – продолжать его было тяжело и не о чем. Она, видимо прочитав мои мысли, вздохнула и уронила плечи. Черты ее лица разгладились и помягчели. Эта перемена была удивительна.

– Я видела тебя сегодня на улице. Думала, ты уже не придешь.

– А если бы не пришел, то что?

– Дедушка бы расстроился.

– Он ждал меня?

– С раннего утра.

Поджав губы, я продолжал стоять на месте.

– Лучше тебе уже подняться.

– Да. Это точно.

Направляясь в сторону калитки, я краем глаза заметил, что ее внимательный взгляд меня проводил. Путь был все тот же. Мне казалось, что сейчас все повторится по тому же сценарию, что и вчера. На крыльце были те же шлепки, очки, скелетики насекомых, а рядом с дубовой доской росли вчерашние розы с привязанными головами. На балконе стоял стул и горшки с цветами, бывшие в том же опасном положении. Я оставил свои шлепки на ковре «Welcome» и поднялся по лестнице вверх. И оглянувшись перед самой дверью, заметил, что девчонка в мою сторону уже не смотрела. Ее в поле моего зрения уже не было. В траве петлял уже знакомый мне ярко-зеленый шланг, заканчивающийся на границе с калиткой, а вот самой ее уже нигде не было – ни у калитки, ни на берегу, ни в саду. Тогда внутри меня родилось странное ощущение, которое я проигнорировал, оставив на улице за крепкой высокой дверью.

Оказавшись на мостовой, первое, что я увидел, были две синие двери, которых я, по всей видимости, в прошлый раз просто не взял во внимание. Первая, скорее всего, вела в летнюю комнату, а вторая выходила на маленький балкончик, со стороны выглядящий как прицеп для дома – таких низких и объемных балконов я еще не встречал. Должно быть, это была авторская игра с планировкой. На противоположной стороне была лишь одна дверь, и только она из них всех была мне нужна. Поднявшись к ней по красному полосатому ковру, я не спеша дернул за ручку и вошел в дом.

VIII Человек

– Я думал, что мы больше не встретимся.

– Почему?

Старик оставил в сторону чашку кофе и тщательно откашлялся в кулак.

– Я имею ввиду здесь. В этой обстановке. Как сейчас.

Я понимающе ему кивнул и отпил кофе из своей чашки. Вокруг было светло. В один момент мне подумалось, что здесь отчего-то было светлее, чем на улице. Возможно, все дело было в белых стенах и предметах интерьера. Свет из окна мог отражаться в белом и засчет этого делать помещение визуально светлее, чем то было на самом деле. В окне был уже знакомый с прошлого раза пейзаж: просторное поле, светящееся зеленым как будто откуда-то изнутри, как если бы никакого солнца не было и оно светилось само по себе. Я уронил позвоночник на стул и почувствовал необъяснимую легкость.

– Что же… Даже не знаю, что стоит сказать.

– Вполне могу вас понять.

– Наверное, прежде нужно начать с знакомства. Вы так не думаете?

– Что ж, можно. Как раз хотелось узнать о вас чуточку больше, чем я уже знаю.

– И что вы уже знаете?

– Только то, что вас зовут Лев Борисович и ваш сын в чем-то подозревает вас. Ну и конечно, то, что теперь я ваш друг или компаньон, как вы сказали. Вот только, немного смущает перспектива заводить друга, о котором я ничего не знаю.

– Почему вы здесь?

Растерявшись, я сразу же замолчал. Я не ожидал такого прямого вопроса – все же, я был уверен в том, что какое-то время мы с ним так и будем шагать вокруг да около, не приоткрывая завесу того, о чем мы хотели бы умолчать. По нашему первому разговору я понял, что таких вещей у старика целая куча. Но почему я был здесь после стольких неувязок – я не мог ответить даже себе.

– Не знаю. Я не мог не прийти.

– Тогда, я задам вам другой вопрос. Что здесь такого, что держит вас?

– Ничего.

Его старческое лицо сразу прояснилось. Он опустил взгляд на свои руки и постучал мизинцем по крышке стола.

– Тогда я в вас не ошибся.

Мы оба посмотрели в окно и тогда он крепко вздохнул, собираясь что-то сказать. Я обратил все свое внимание на него.

– Вы же помните, что когда приехали сюда лет десять назад, я уже жил здесь?

– Помню. Вы жили здесь с сыном. Но его я видел лишь пару раз и то – мельком. В основном у меня были мысли, что вы живете один и что сын приезжает к вам только по выходным. Но это же не так, верно?

– Верно.

– Почему он уехал?

– На то были свои причины.

– Это как-то связано с его звонком?

– Да, возможно.

Он помолчал.

– Мой дом принадлежал одному неизвестному мужчине по имени Федот. В свое время его раскулачили и забрали честно нажитое имущество. Спустя время этот дом достался мне от государства.

– Почему?

– Я был учителем. Тогда я был еще совсем молод.

Я кивнул и приготовился слушать дальше.

– Вашего дома тогда не было и в помине. Потом, лет через двадцать, кусок земли – там, где сейчас стоит ваш дом, выкупила одна семья. Я не был хорошо с ними знаком. Строительство дома заняло ровно два года. Я до сих пор не могу понять, зачем им все это было нужно, ведь они уехали, не прожив в нем и пяти лет.

– И что это была за семья?

– Семейная пара и три ребенка. Вскоре они уехали и ваш дом долго пустовал – видите ли, всем хотелось быть ближе к цивилизации. Кроме них здесь никого не было. За столькие годы вы первые, кто живет в этом доме. Для меня это как-то странно. Все же, я думал, что я такой один – нелюдимый, знаете ли. Я с детства любил природу и животных, но никак не мог ужиться с людьми.

– Вполне понимаю вас.

– И этот дом идеально мне подошел. Тут и речка, и поля, и даже лес неподалеку есть, горы… Он был и остается моей мечтой. Это моя своеобразная хижина. Все таки, если мы с вами говорим на одном языке, вы, наверное, так же как я хоть один раз задумывались о том, чтобы взять и уйти в отшельники, построить себе хижину из прутьев и жить так всю жизнь, питаясь грибами и ягодами.

Я кивнул. Он обхватил свою чашку пальцами, но пить не стал. На нем была та же куртка, которая теперь меня не смущала – все же, у стариков часто бывают проблемы с сосудами, отчего им всегда может быть холодно. Он вздохнул.

– В общем, здесь я живу почти всю свою жизнь. И меня это вполне устраивает – быть вдали от всего. Я не вижу смысла быть к этому ближе, даже если это моя природа. В конце концов, каждому человеку велено делать то, что он хочет, если это не причиняет кому-то вреда. Верно?

Я кивнул и отпил кофе из кружки.

– В детстве я любил уходить в лес. Думаю, у каждого есть хоть какое-то место – будь то река или лес, а может, какой-нибудь горный утес, где разбросанные по голове мысли вдруг встают по стойке смирно и начинают медленно идти друг за другом… Я с детства страдал каким-то внутренним беспокойством. Моя мать считала меня ментально нездоровым ребенком и часто отправляла в санатории. Там я ходил в лес и часто рыбачил. Тогда мои мысли вставали с колен и шли по струнке туда, куда шел я сам. Тогда мне казалось, что я больше не болен, а потом я снова возвращался к людям, и ко мне возвращалась болезнь. Спустя время я осознал, что это люди делают меня больным. Они всегда считали меня больным и тогда я сам начинал в это верить. Во всяком случае, что может быть больного в том человеке, что ищет уединения? Разве только то, что он отклоняется от своей природы. Но это и нормально – не всем из нас нужно то, что ему дают. Иногда я даже думал о том, что мне по-настоящему ничего и не нужно. Если проглотить все, что принято в обществе или моей семье, или грубо говоря, просто упустить это из виду, мне ничего и не нужно. Но нормально ли это? Я без понятия. Ведь настоящий человек всегда хочет и как можно больше. Человек всегда находится в поиске. Человеку всегда всего мало. А мне с детства всего всегда было много. Вот и все. Могу ли я при этом считать себя нормальным человеком? Я не знаю. Во всяком случае, это внутреннее беспокойство, как я понял немногими годами позже, рождалось именно в обществе. Может, все это от того, что среди людей я был как баран в стае волков или как мышь в змеином питомнике. А может, все было с точностью до наоборот… в нашем мире, знаете ли, никогда нельзя быть в чем-то уверенным до конца.

Он замолчал и потом пожал плечами, будто бы за секунду до он задал себе какой-то вопрос и тут же на него ответил. Пожать плечами – это же тоже ответ, и куда более красноречивый, чем да или нет. Я правда так думал.

– А вот сейчас я никто. Не мышь, не волк, не баран… Но вроде как, по-прежнему человек.

На последней фразе его указательный палец взмыл вверх и опустился снова на стол. Старик закрыл глаза.

– Я выгляжу так же, как вы. У меня есть лицо, есть тело и ноги. Есть внутренние органы. Такие же, как и ваши. Есть сознание. Есть энергетическая нестареющая субстанция, называемая душой. Есть мысли. Хотя они, может быть, отличаются от ваших. Но что-то мне подсказывает, что едва ли оно так. И не будь я в этом уверен, я бы вам все это не рассказывал. Так что, выходит, я и впрямь человек.

Старик рассмеялся и покачал головой.

– Даже произносить это довольно непривычно. Наверное, меня просто к этому не приучили. Как у кошек… Если котенка слишком рано отнимут от матери, вполне возможно, он до конца жизни не научится умываться или охотиться. Разве мне просто ни разу не сказали, что я и есть тот самый человек, о котором говорят все вокруг – по радио, телевизору и даже в газетах… Что вы на это мне скажете?

– Вас очень интересно слушать.

Пока длилось наше молчание, глаза старика оставались закрытыми. В это время я успел как следует рассмотреть его уставшее лицо. Густые брови были опущены вниз, и должно быть, их волоски порой щекотали веки. Губы так же расслаблены и смотрят вниз – никакие потуги мимики их больше не держат. Под глазами лежали полукруглые впадины, обтянутые дряблой коричневой кожей. В его вялом лице все было обыденно и привычно. Он и впрямь был человеком, только уж очень старым и износившимся. При взгляде на его лицо становилось понятно – тот человек устал сам от себя. Я скользнул взглядом вниз по рукавам куртки и обратил внимание на тонкие фаланги пальцев, что выдавали в нем человека мечтательного и нерасположенного к труду. Должно быть, он провел так всю жизнь – тоскуя и метаясь от одного к другому – смотря куда заведет внутреннее беспокойство. И я прекрасно понимал это чувство. Должно быть, это было как с одеждой, только с кожей – в какой-то момент она перестает быть удобной. В его же случае, она, наверное, таковой никогда и не была.

– Я всегда интересовался животными и понимал их лучше, чем остальные люди. В каком-то смысле, я, наверное, мог понимать их язык. Еще в далеком детстве я понял, что животные куда лучше нас, людей. Что-то в них было такое – что-то, что я за всю свою жизнь не встретил ни в одном человеке.

– Это все потому, что они не умеют говорить.

Старик бросил на меня быстрый взгляд исподлобья и тут же опустил его в чашку. И какое-то время мы просто молчали, после чего он снова заговорил.

– Вы… вы знаете, это ведь… это ведь очень верно подмечено.

Его взгляд помрачнел и поплыл от моего лица в сторону, будто он увидел чью-то фигуру позади моей головы. И смотря в одну точку где-то за моей спиной, он моргал с каким-то длительным опозданием, словно забывал это делать.

– Но все же, есть одна вещь.

– Какая вещь?

– Вы никогда не задумывались о значении собственной тени?

– Тени?

Он снова замер и через секунду снова продолжил, найдя мое смущенное лицо прямо напротив своего.

– Это, можно сказать, единственное, что как-то не видоизменяется и не покидает человека с течением времени. Это первобытная сторона человека, оставшаяся с ним в виде рудимента или чего-то на это похожего. Тень носит в себе отпечаток животного, и потом – древнего человека, когда началась эпоха собирательства и охоты. Все это есть в вашей тени. И в моей тоже.

Я опустил взгляд на стол и походил глазами по комнате в поисках хоть одной тени, но как назло ни одной не нашел – вокруг было светло и все предметы, куда ни глянь, были как на ладони, высвеченные солнцем со всех сторон.

– След человека меняется, как и его тело, а тень всегда остается прежней. Тень у всех почти одинакова. Вы ведь замечали, хоть когда-нибудь? Тень всегда идет за вами, куда бы вы ни пошли. При этом, она то обгоняет вас, то наоборот от вас отстает. Но она всегда где-то рядом. Она от вас никуда не уходит, даже если на горизонте появляется солнце.

Интонация голоса старика, звучащая тише и немного проникновенней, чем то было допустимо при наших с ним обстоятельствах, внушала острое и чем-то болезненное чувство близости с этим человеком, как если бы мы с ним сидели нос к носу. Только вот соприкасались мы чем-то другим. Мне хотелось встать и уйти. В моей голове все это переходило отметку «то, что можно хоть как-то переварить» и вырастало в один большой невыносимый ком, напоминающий спутанные цепочки и кулоны в шкатулке Марки. Каждый раз, когда она хотела надеть одну из них перед работой или походом в кафе со своей кучкой дебилов, она рассыпала все, что было в этой шкатулке на пол, вставала перед этим комком золота на колени и подолгу его распутывала. Раньше, когда мы еще хоть как-то были близки, я помню, что помогал ей в этом – садился на колени подле нее и молча повторял движения ее всегда синих рук и запястий – в нашем доме ее тело и волосы отливали чем-то голубоватым. Сидя вот так перед этим стариком, я впервые задумался – могла ли она меня любить? Почему-то именно в тот момент эта мысль показалась мне неприподъемно тяжелой. Мне сразу же захотелось курить. Что между нами было? Что между нами было, когда мы распутывали ее цепочки? Что было у меня в голове? Что я мог чувствовать? Каким я тогда был? Что со мной случилось?

– От своей тени вы никогда не уйдете. Это может говорить лишь об одном – вы никогда не сможете уйти от своего начала. Как ни крути, никакая речка не может существовать без своих истоков.

– Я думал, что тень это лишь продолжение, но никак не начало.

– Все может быть. Но только на первый взгляд. В тени заключено все то, что ты не можешь в себе увидеть. Все это имеет к тебе отношение, которое ты не можешь проигнорировать.

Мы с ним опять замолчали и я снова вернулся к мысли о Марке, от которых тут же сбежал, стоило желанию закурить опять появиться. В свой последний раз я курил уже восьмую сигарету, а на часах, я был уверен, время только-только перевалило за четыре часа дня. Сам от себя того не ожидая, я произнес:

– У вас не найдется сигареты?

Он поднял на меня глаза и смерил меня долгим любопытным взглядом. Я подумал, что просить сигарету у престарелого человека было последней вещью, которую я мог сделать, но уже было поздно. Мы посидели так какое-то время – он смотрел на меня, а я смотрел на него, смущенный, зажатый и какой-то весь не такой. Тогда я поймал себя на мысли, что эта заторможенность в его действиях слегка выводила меня из себя, но это еще хоть как-то можно было держать под контролем. В итоге старик поднялся со стула, и с трудом поставив себя на ноги, поплелся в сторону кухонного гарнитура. Там он выдвинул первый ящик стола, в котором, может быть, лежали столовые приборы и всяческие приправы – по крайней мере, в домах, где мне доводилось бывать, все было именно так. Он чем-то недолго шуршал, а после того, как повернулся ко мне лицом, в его руке уже была одна сигарета, которую он тут же протянул мне через весь стол. Я взял ее в руки и удивленно покрутил между пальцев, периодически возвращаясь к его лицу.

– Всю жизнь курил. Очень много. К старости бросил и не курю вот уже лет десять как. На этой пачке сигарет, сигарету из которой я вам дал, я решил остановиться. Курить то я не курю, а она до сих пор лежит в ящике, ни разу не тронутая с того самого времени.

Я кивнул. Он достал из кармана куртки черную зажигалку и протянул ее мне, как и тогда, перегнувшись через весь стол. Я прикурил и крепко вздохнул. Теперь мне было в разы легче. Старик о чем-то громко молчал. Так мне было хорошо. Сигарета медленно тлела, заполняя тишину легким потрескиванием горевшей бумаги.

– А что вы можете сказать о себе?

– А что вы обо мне не знаете?

Он ухмыльнулся и посмотрел на меня.

– Вы правда думаете, что я следил за вами?

– Вы сказали еще тогда, что присматривались ко мне. Что это значит?

– Я смотрел на вас со стороны. Только и всего. Никаких нарушений границ.

– Что вам было бы интересно узнать?

Старик пожал плечами и морщины на его лбу собрались лесенкой.

– Может, у вас есть какой-нибудь секрет? Обычно друзья делятся секретами, вам так не кажется?

– Для этого я должен узнать ваш секрет. Но вы же мне его не расскажете, так?

Старик во второй раз ухмыльнулся и устремил взгляд в окно. Я продолжил курить, стряхивая пепел в рядом лежащее блюдце. Кухня старика не выглядела так, будто в ней прямо сейчас кто-то курил – сквозняк уносил с собой дым и запах, развеивая его по всей комнате.

– До чего же вы проницательный. Однако же, я вам уже достаточно рассказал. По крайней мере, для первого дня уж точно.

Мы какое-то время молчали, после чего он сам возобновил диалог.

– Тогда, как же вы станете моим компаньоном?

Я молчал, обдумывая то, что я мог бы ему сказать. Наверное, это и было ошибочно. Надо было говорить как есть и ни о чем не задумываться – пусть бы слова выходили из меня так, будто они хотели быть сказанными. Я вздохнул и смял сигарету в блюдце, сразу же пожалев о том, что я вообще посмел здесь курить. Старик явно не имел ничего против, но я действительно мог переждать и покурить дома.

– Рассказывать особо и нечего. Пишу книжки, и чаще всего, сам того не замечая, пишу о себе. Живу с женой, которую не люблю. Каждый день одинаков. В целом ничего не происходит. Все по кругу – книжки, жена, сигареты… Иногда ко мне приезжает друг, которого я привык считать братом. Его вы уже могли видеть, я в этом уверен.

Я развел руками и всмотрелся в задумчивое лицо старика. Он молчал и неосознанно я продолжил рассказ.

– Стараюсь редко думать о своей жизни, чтобы сильно не тосковать. В те моменты я забываю, что я – человек-тоска, что живу в своем тоскливом доме и пишу тоскливые книжки. И что все, что меня окружает – тоскливая жена и ее собака, которую я кормлю, когда жены нет дома. Дома она появляется только вечером – когда работает, когда куда-то уходит. Об этом я, честно сказать, мало наслышан. И наверное, даже того не хотел бы. О себе я пока мало чего знаю. Каждый раз из года в год узнаются все новые и новые вещи, о которых до этого я ничего не мог знать. Почти всегда эти вещи противоречат друг другу. А я уже далеко не молод, как вы можете по мне заметить. И я уже далеко не подросток, чтобы разбираться в себе. Я думал, что к этому возрасту я уже все пойму. Но я до сих пор не понял что я должен понять.

Я снова развел руками и почувствовал себя глупо – так, будто я снова оказался на приеме у своего школьного психолога. Этот мужик всегда смотрел на меня со скрытой насмешкой, которая порой проскальзывала в его взгляде – и то по неосторожности, я был в этом уверен. Пока старик молчал, у меня в голове успело проскользнуть его лицо – гладкое и беспрестанно улыбающееся, словно он был одной большой улыбкой. Она ему действительно шла, и я догадывался, что он был в курсе. Но старик сидел напротив меня, и как мне тогда казалось, слушал меня с замиранием сердца, боясь пошевелиться и случайно сбить меня с мысли. Он был серьезен и смотрел мне в глаза. Я кивнул сам себе и зачем-то продолжил.

– Любить жену я не могу, как и жить без нее. Я бы уже давным-давно развелся, если бы не эта дурацкая привычка. Кто же знал, что к людям привязываешься так же, как к сигаретам или выпивке. Можете мне поверить – я ненавижу ее ровно так же, как ненавижу сигареты и свою дурацкую привычку их курить. Но что поделаешь… Я же ничего об этом не знал. Когда женишься, ни одной мысли не допускаешь, что вы в конечном итоге перестанете разговаривать. Детей у нас нет. И ничего совместного, кроме дома. Так и живем, зачем-то держась друг за друга, хоть и на расстоянии. Не помню как это произошло. Иногда мне кажется, что все это случилось по щелчку пальцев – вот мы оба проснулись и навсегда отдалились друг от друга. Сейчас я понимаю – это был необратимый процесс. Ведь люди, которые перестают разговаривать, вероятнее всего так и не заговорят друг с другом – в конечном итоге, ко всему привыкаешь. Да и к тому же, порой молчание оказывается куда удобнее, даже если людям и есть что сказать друг другу. Возможно, то же случилось и с нами – по крайней мере, за собой я не замечаю желания это остановить. Я бы просто хотел того избежать и спрятаться где-нибудь от нее и мыслей о ней. Возможно, все было бы куда проще, если бы она просто исчезла. Но едва ли бы это принесло мне какое-то удовлетворение.

Я остановился и принялся теребить свои пальцы.

– Мою жену зовут Мария. А я со студенческих лет звал ее Маркой. Странно, но я всегда считал ее своей маркой. Это напоминает мне о детстве. Тогда у меня был большой альбом с марками. Удивительно, но я собирал их многие годы, вплоть до наступления юности. То было чуть ли не единственное дело, которым я смог так сильно увлечься. Когда я пошел в институт и больше увлекся литературой, я забросил свое дело. Коллекционирование больше не занимало меня так сильно, как слова и всяческие их превращения. И тогда, я помню, я продал свой альбом одному своему товарищу почти за бесценок. Теперь мне гораздо спокойнее, пока Марка занимает место в моем альбоме. И когда я представляю, что на месте ее пропажи одно-единственное пустое окошечко, оставшееся чисто-белым на фоне пожелтевшей страницы, мне становится как-то не по себе. Мне хочется, чтобы все мои марки были на месте, понимаете? Если я потеряю хоть одну из них, вся коллекция будет нарушена. Тогда я больше не буду настоящим коллекционером. И если так посудить, все мои усилия, потраченные на создание коллекции, будут напрасны, разве не так?

Я помолчал, и пожалев о том, что я ему все это рассказал, крепко ухватил ногтем себя за ладонь. Но его лицо оставалось непреклонно спокойным, будто сейчас я рассказывал ему какие-нибудь обыкновенные вещи вроде прогноза погоды в Сингапуре или рецепта какого-нибудь ягодного пирога. Что бы я ему не сказал, лицо старика было одним и тем же. Следуя из этого, я продолжил, планируя зайти еще дальше – все же, если долго в себе что-то вынашивать, при любом удобном случае все это выйдет наружу.

– Ведь терять вещи это всегда тяжело, да? В особенности коллекционные.

Он молчал.

– Может быть, я выбрал недостаточно подходящее сравнение. Я отнюдь не считаю ее вещью. Не знаю как иначе выразить то, что я чувствую. Вы, наверное, думаете, что это негоже для писателя. Но так обычно все и бывает – врач не вылечит сам себя, психолог сам себе не поможет, гончар не сможет слепить из своей жизни то, что бы он хотел видеть вместо нее. А писатель… Писатель вдруг не найдет нужных слов. Так или иначе, все обстоит именно так. Если моя Марка исчезнет, все потеряет смысл. Но наверное… Я бы все-же предпочел его потерять. Многие думают, что коллекционирование марок ничего не дает и что марки – просто бумажки, и причем грязные – тому, кто отправляет письмо, часто приходится облизывать их с обратной стороны. А впрочем, может, так оно все и есть. Зачем мне был нужен этот альбом? А эти марки?… Вы никогда не задумывались о том, что любое коллекционирование всегда сводится к тому, чтобы заполнить пустое пространство? И причем, всегда какими-то бесполезными вещами вроде носков, марок, зажигалок и крышек от пива? Почему я этим занимался? И почему это до сих пор имеет место быть в моей жизни? Неужели у меня никогда не было и не будет настоящего смысла жизни? Ну а может, все дело в том, что я не даю себе ни шанса его не иметь? Как вы считаете, у порядочного человека должен быть смысл жизни?

Старик открыл рот и с опозданием проговорил:

– Нет. Не обязательно.

– Почему?

– Не всем он по-настоящему нужен.

– А как понять, нужен он мне или нет?

– По тому, хотите ли вы его или нет. Все просто.

Он развел руками и опять свел их вместе, сложив домиком у своей кружки.

– На нашей планете слишком много людей и слишком мало вещей, для того чтобы у каждого из них был свой смысл.

– А у вас он был?

Старик задумался, отведя взгляд к окну, и после сказал:

– Не знаю. Я никогда не думал об этом. Я думаю, нужно меньше об этом думать. Жизнь дается всем без разбору и…

– Вы думаете, что далеко не у каждой должен быть смысл?

Он замялся.

– Для того, чтобы это узнать, придется их всех прожить.

Дальше мы со стариком просто молчали. Я думал об ужине и о том, дома ли сейчас Марка. Все мысли перекрывала одна и та же – о том, что мне было пора идти домой. Все же, вставать со стула мне не хотелось, хотя для того, чтобы дойти до дома, мне бы понадобилась всего пара-тройка минут. Я все ждал, что старик хоть что-нибудь скажет, но он молчал – должно быть, раскидывал по голове наш сегодняшний диалог. И чтобы к тому времени, когда я за это возьмусь, у меня в голове не оставалось неразрешенных вопросов, я решил сразу выложить ему то, о чем параллельно думал последние десять минут.

– К чему вы это сказали про тень?

Старик повернул ко мне голову и посмотрел на меня так, как будто бы был удивлен моим присутствием.

– Про какую тень?

– Вы говорили про истоки и про первобытного человека.

Он с запозданием хлопнул глазами и вернулся к окну. Выражение его лица осталось прежним – таким, будто бы он не понимал происходящего, и в общем-то, ни капли по поводу этого переживал.