Текст книги "Устрицы под дождем"

31

Константин Сергеевич смотрел на пристегнутую к кровати Олю и не мог до конца понять, что же произошло.

Значит, Маруся не зря говорила, что она Маруся. А они держали ее здесь, думая, что у нее невротическая депрессия.

А говорят, в госучреждениях бардак…

Теперь все то же самое он должен говорить Оле.

Ангелина Петровна уехала на какой-то семинар, а он должен был разбираться с этой девушкой, мало чем, честно говоря, отличающейся от предыдущей.

– Отвязать вас? – спросил Константин Сергеевич.

– Как хотите, – сказала Оля.

– Я отвяжу вас. А вы обещайте мне вести себя хорошо.

Он осторожно расстегнул ремни.

Оля рывком вскочила, села, поджав ноги.

– Где я? Что это такое? Почему меня здесь держат? Кто вы такие? И где моя мама?

«Ну, точно, – подумал Константин Сергеевич, – все по новой».

– Ваше имя Оля? – уточнил он на всякий случай.

Она молчала.

– Ответьте, пожалуйста. Или я буду считать бессмысленным отвечать на ваши вопросы.

Оля медленно кивнула.

– Значит, Оля? – настойчиво повторил он.

Оля еще раз кивнула.

– Ну, отлично, – вздохнул Константин Сергеевич. – Итак, вы в отделении психотерапии.

Оля молчала. Она думала о том, что еще вчера в это время у нее была свобода. О которой она так мечтала. И которой так глупо распорядилась.

– Вам необходимо пройти курс реабилитации, – говорил доктор в белом халате, расстегнутом ровно настолько, чтобы была видна массивная пряжка ремня на его джинсах, в которые была заправлена такая же, как халат, кипельно белая рубашка.

– Где моя мама?

– В ближайшее время вы ее увидите.

– От чего это зависит?

Константин Сергеевич замялся…

– Что я должна делать? Вы же чего-то хотите от меня? Я-то ведь вам ничего не сделала? Значит, вы что-то от меня хотите!

– Ну… в общем-то…

Она ждала.

– Мы отвечаем за ваше психологическое состояние. С сегодняшнего дня и еще… какое-то время… год… или два… И… это не государственная программа, как вы, может быть, понимаете… Вам помогают частные лица… И ждут содействия от вас…

– Чем помогают?

– Ваше финансовое состояние и психологический комфорт…

– Почему я не могу выйти?

– Запущена некая программа… пока рано показывать вас общественности…

– Так что я должна делать? Сейчас! И когда я буду свободна?

– Свободна? – Константин Сергеевич пожал плечами. – Ну, смотря в каком смысле… вы, в общем-то, свободны… а делать… Сейчас за дверью сотрудники милиции ждут, когда вы готовы будете дать показания… Вы готовы?

– Показания?

Оля не совсем понимала, что от нее хотят.

– Вам надо будет ответить на их вопросы. Максимально честно и искренне. Вы ведь уже все рассказывали доктору, который лечил вас, как только вы сбежали.

– Рассказывала, – сказала Оля и подумала: «Не надо было».

– Им эти все подробности пока не нужны. Это не официальный допрос. Просто вы поможете найти вашего похитителя. Договорились?

Оля улыбалась. И молчала.

– Договорились? – переспросил Константин Сергеевич. – А я послежу, чтобы они не слишком вас утомили.

Сотрудники милиции оказались двумя пожилыми мужчинами в мятых пиджаках и с усами. У одного они были черные и пушистые, а у второго короткие и колючие.

Тот, у которого были черные и пушистые, подвинул кресло к Олиной кровати и сел.

С короткими и колючими огляделся вокруг и присвистнул. Сделал вид, что не поймал неодобрительный взгляд Константина Сергеевича.

Первый расспрашивал Олю про дом.

– Найти не смогли бы?

– Нет, – кивнула Оля. – Вряд ли.

Он спрашивал: ну кирпичный дом или деревянный?

Оля не знала. Как определить, что находится под краской?

Сколько этажей, какие окна?

Два этажа и подвал. Обычные окна. В подвальной ее комнате – очень маленькие.

Она однажды хотела из него вылезти – невозможно. Это когда она бумагу ела. Размачивая слюной.

Крыша – мягкая кровля или металлочерепица? А у соседей какие крыши?

Обычная крыша. Зеленоватая такая. А крыши соседей не видно было. Сосны.

Сколько она шла до того места, где ее нашли?

Оля не шла. Она бежала. Всю жизнь, наверное.

А конкретнее? Час? День?

Она не знала.

Приходили в дом люди?

Нет, никогда никого.

Она не знает, кто ему звонил. Ему все время все звонили.

Она помнит, что было написано на пакетах с едой, которую он привозил. Она может им написать то же.

Она не знает его имени. Он хотел, чтобы она назвала его Дедушкой. Он говорил, что сделал и пережил за свою жизнь столько, сколько другим для этого потребовалось бы десяток жизней.

Он ничего не говорил про работу. Про сотрудников – говорил. Что они воры и идиоты. Нет, конкретнее нет.

Обычная внешность. Не очень высокий. Нет, не как доктор, доктор высокий. А Дедушка… ну, тот человек… не очень высокий…

Нет, на вас он совсем не похож. Ну, разве что ростом. И у него нет усов. Он очень за собой ухаживает. Он бреется каждое утро.

Фоторобот? Хорошо.

Константин Сергеевич говорит, что они привезут ее.

Какие книги он читал? Какие журналы? Им важна каждая мелочь. Марка его телефона?

Черненький такой, и крышка открывается, как у духовки.

У него много машин. И он все время новые покупал. Да, все время. Разные.

Нет, в марках она не разбирается.

Да, она слышала все эти названия, но сказать где какая – не может. Больше всего ему нравилась такая большая, черная.

Нет, он никогда не упоминал, где живет.

Наверное, он русский. Да, точно, русский. Вы? Не знаю, наверное, русский. Нет? Извините, тогда не знаю.

А вам не интересны цифры, которые написаны на черной машине, номер? Конечно, помню.

И буквы тоже. Очень Быстро Приехал. Значит – ОБП.

Константин Сергеевич сказал, что Оля устала, что на сегодня хватит.

Усатые были довольны. Они выбежали из комнаты почти вприпрыжку.

Константин Сергеевич пошел их проводить.

Оля осталась одна.

Воспоминания, одно за другим, заполняли ее мысли.

Очень Быстро Приехал. ОБП.

Опять Без Подарков. ОБП.

Оля Будет Плакать.

Это когда он уезжал. Когда она видела его в последний раз. Когда что-то случилось…

Что-то случилось, раз он бросил ее умирать. Что? И что сейчас? Он один… Он приезжает в их дом?

Или сидит там все время, ждет ее, Олю?

Нет, кто угодно, только не Дедушка.

32

– Где Наташа? – спросил Константин Сергеевич дежурную няню, сделав на ее доске ход Д1Д5 белыми.

– У Ангелины Петровны, – ответила дежурная.

– Ангелина Петровна уехала, – Константин Сергеевич подвинул черного ферзя на клетку Д1Д2, защищаясь.

– Нет. Аркадий Филиппович просил привести ее в кабинет к Ангелине Петровне.

– Аркадий Филиппович? – переспросил доктор.

Он дошел до кабинета завотделением, постучал. Никто не ответил. Тронул ручку двери.

Дверь была закрыта.

Потоптался рядом, обернулся назад. Никого.

Ухмыльнулся так, как ухмыляются недовольные собой люди.

Опустился на колени.

Замочная скважина открыто и бессовестно манила своей округлой формой. В нее просматривалась почти вся комната. И почти вся Наташина фигура, склоненная к подоконнику, лицом к окну. Фигура ритмично покачивалась, словно в ритуальном танце. И еще Константину Сергеевичу была отчетливо видна нижняя часть мужчины, часть его загорелого тела со спущенными на пол брюками. Если бы происходящее хоть чуть-чуть напоминало симфонический оркестр, то мужчина был бы похож на виртуозного дирижера, вдохновенно и с бешеной внутренней силой орудующего своей палочкой.

Не дождавшись финального аккорда, Константин Сергеевич поднялся с колен. Первое желание было – бежать.

Прислонился к стене рядом с дверью.

Его никто не видел.

Еще не поздно сделать вид, что ничего не произошло.

Бежать.

Дверь открылась. Вышла Наташа. Константин Сергеевич встал перед ней, приподнял рукой ее подбородок. Наташа смотрела сквозь него равнодушным отсутствующим взглядом.

Он опустил руку. Она пошла дальше.

Толкнул дверь в кабинет.

Аркаша сидел на подоконнике, смотрел на Константина Сергеевича и улыбался.

– Подонок! – закричал доктор и, подскочив к Аркаше, со всей силой ударил его кулаком в лицо. Попал в челюсть. Аркаша ударился головой об стекло, по скуле потекла кровь.

Рука Константина Сергеевича болела, но это была приятная боль. «Сустав вылетел», – гордо подумал Константин Сергеевич. Без всякого сожаления, как будто это были не его сустав и не его рука.

– Все. Кончилась твоя лафа, – выдохнул Константин Сергеевич. Он чувствовал себя взрослым и сильным. А его, этого мальчишку, этого щенка, он готов был взять за шиворот и выкинуть на улицу.

Аркаша молча вытирал кровь с лица.

– Думаешь, я ей не расскажу? Все расскажу! Все! – кричал Константин Сергеевич.

– А мне все равно, – сказал Аркаша, проверил свои зубы – не шатаются ли? – Можешь рассказывать, только кто тебе поверит?

– Ах ты!.. – Доктор схватил Аркашу за лацкан пиджака, с силой дернул.

– А ты, может, завидуешь? – ухмыльнулся Аркаша. И нагло посмотрел доктору в глаза.

– Я? – выдохнул Константин Сергеевич, выпустив из рук пиджак. – Чему? Тому, что ты себя мужиком чувствуешь, только когда пациенток больных трахаешь? – Константин Сергеевич сделал два шага назад. – Этому?

– Ты, психолог хренов!..

– Тренируешь свое самолюбие? – не успокаивался доктор. – Или не только самолюбие? Боишься, что на Ангелину не встанет? Слишком хороша для тебя?

За считанные секунды Константин Сергеевич оказался на полу. Аркаша сидел на нем, крепко сжимая пальцами его горло, и повторял:

– Не смей… про Ангелину… понял?.. Не смей…

Константин Сергеевич хрипел, извивался и синел.

Аркаша разжал пальцы.

Вернулся к окну.

Доктор долго кашлял, пока Аркаша в окно наблюдал за девушкой с хвостом. Она здоровалась с землей.

Доктор сел на краешек стола. Какие-то папки упали на пол, из них высыпались листы бумаги. Доктор даже не посмотрел на них.

– Давно это ты? С Наташей? – хмуро спросил Константин Сергеевич. Отреченное лицо девушки стояло у него перед глазами.

– Какая разница? – сморщился Аркаша. – Что это меняет? – добавил он.

Они помолчали.

Девушка с хвостом побежала навстречу светловолосому молодому человеку с первого этажа.

– А что, другого способа нет? – медленно проговорил Константин Сергеевич.

– Ты о чем? – Аркаша автоматически перешел с доктором на «ты».

– Есть много… очень… Самоутверждаться за счет больной девушки – последний из них.

– А первый? – ухмыльнулся Аркаша.

– Работать не пробовал? – с вызовом спросил Константин Сергеевич.

– Работать? – воскликнул Аркаша и ударил себя ладонью в лоб. – Гениально! Как это, спрашивается, я сам не додумался?

– Не о том думал, наверное.

– Точно! Это потому, что я никак не мог придумать такую работу, куда бы меня взяли и чтобы я при этом зарабатывал больше Ангелины! Ну, не мог! Может, ты поможешь?

– А что… обязательно зарабатывать больше?

– А в чем смысл тогда? Если не больше? Ради чего она нужна тогда, эта работа?

– Я работаю, потому что мне нравится то, что я делаю. А то, что мне за это еще и платят – я расцениваю как просто повезло. Понимаешь?

– Понимаю. А мне не повезло. Вот в чем разница. Потому что мне нравится писать мою диссертацию. А не лечить психов с Рублевки. Вот и все.

– Тебе нравится их трахать. Тебя что заводит? То, что ты трахаешь девушку, которая раньше из окошка своего «Майбаха»[4]4
  Автомобиль стоимостью 450 000 евро.


[Закрыть] тебя бы даже не заметила?

Аркаша посмотрел на доктора, вздохнул, махнул рукой.

– Да ладно… я бы ее и раньше трахнул… если бы захотел… И десяток таких, как она… Ничего сложного, правда. Такие же они, как и все остальные.

Константин Сергеевич встал.

– Если… еще раз… вызову охрану – сядешь, – сказал он.

Аркаша отвернулся.

Константин Сергеевич вышел.

Надо было решить, говорить Ангелине Петровне или нет.

Он должен сказать. Должен.

И сделает это без всякого сожаления.

Константин Сергеевич спустился на первый этаж.

В холле, закрыв глаза и вытянув ноги в кресле, сидел голодающий пациент. Плакат «Я умираю» он разместил на своей груди.

– Чего тебе не хватает? – тихо спросил доктор, неожиданно перейдя на «ты».

Молодой человек удивленно открыл глаза.

– Свободы! – сказал он слегка хрипловато.

– А на свободе когда был, чего тебе не хватало? – Константин Сергеевич очень внимательно смотрел на него, так, словно его ответ что-то для него значил.

Голодающий пациент помолчал, шмыгнул носом и демонстративно закрыл глаза.

Константин Сергеевич кивнул.

Так он, собственно, и думал.

«Ангелина Петровна – достойная, потрясающая женщина. Она имеет право все знать. Она достойна чего-то лучшего. Всего самого лучшего. Если не она, то кто? И кто же, как не он, ее правая рука, откроет ей глаза?» – так решил Константин Сергеевич.

Проходя мимо дежурной, он кивнул на голодающего:

– Анализ взяли? Не наркотики?

– Нет. – Дежурная перекрестилась. Было несколько слов, слыша которые она крестилась. «Наркотики» было одним из них. Вторым было «умер», третьим – «новости на первом канале».

– Надо взять. Неужели наркоман? – И она перекрестилась еще несколько раз.

И перекрестила удаляющуюся спину Константина Сергеевича.

33

Маруся валялась на диване и изучала меню своего новенького, только что купленного мобильного телефона.

Меню как меню. Ничего необычного. Кнопки «шеф-повар рекомендует» не было. А зря. Вот если бы Маруся делала телефоны…

Звонить никому не хотелось.

Отец обещал вечером прислать за ней машину, взять с собой в Большой. Не прислал. Позвонила секретарша, сказала, что он занят, от ложи отказались. Спросила, не хочет ли Маруся пойти с друзьями? Правительственная ложа? Нет, Маруся не хочет. У нее нет друзей, которых можно было пустить в правительственную ложу.

У нее вообще нет друзей. Вернее, нет тех людей, которых бы хотелось называть друзьями.

Она не имеет в виду всех тех, кто объявился рядом с ней одновременно с «Мерседесом» и кредитной карточкой.

Вот если бы она сейчас в клуб собралась…

С компанией бы не было проблем!

В клуб не хочется.

Ничего не хочется.

Маруся швырнула телефон в подушки.

Может, у нее психологическая зависимость? От тех капельниц? Мало ли что они туда наливали!

Маруся вздохнула.

Перебралась с дивана на пол, села на корточки так, как все время сидела девушка с хвостом, когда Маруся наблюдала за ней в окно.

Она три раза, широко, всей растопыренной ладонью постучала по полу. Прислушалась к себе. Попробовала постучать еще раз. Мысленно произнесла: «Здравствуй, земля!» Еще раз прислушалась к себе.

Села на диван.

Все-таки пол отличается от земли. Особенно искусственное напольное покрытие. Пусть оно даже зеленого цвета.

Маруся прошла по квартире, зашла в комнату родителей, в ванную. Долго смотрела на себя в зеркало. Улыбнулась своему отражению. Улыбка показалась ей некрасивой, она улыбнулась еще несколько раз. Понравилось. Постаралась запомнить ту улыбку, которая понравилась. Повторила ее в зеркало.

Подняла руку к уху, как будто в ней телефон, и, приподняв брови, произнесла «алло».

Осталась довольна.

Села по-турецки на стиральную машинку и смотрела на себя в зеркало. Долго.

Спрыгнула с машинки, пошла на кухню.

Вспомнила про таблетки, про которые рассказывал ее Великая Первая Любовь.

Сейчас бы она их попробовала.

Жалко, что нет. И неизвестно, где достать.

Наглотаться таблеток и смотреть на себя в зеркало – тащиться.

Маруся открыла навесной шкаф на кухне.

Достала бутылку виски.

Сколько она себя помнила, столько она помнила эту бутылку в их шкафчике.

Села за стол, налила себе в широкий бокал на длинной ножке. Льда не было.

Выпила.

Стало горячо, потом тепло и просто приятно.

Налила еще.

Стала пить маленькими глоточками.

Пожалела, что нет яблочного сока. Так пила ее бывшая Любимая Подруга.

Третий бокал был еще лучше двух предыдущих. Хотелось встать и чего-то делать. Веселое.

Хлопнула входная дверь.

Интересно, родители всегда приходят не вовремя?

Мать стояла в дверном проеме и смотрела на дочь.

Маруся демонстративно выпила до конца бокал и налила себе новый. Не поздоровавшись.

Под взглядом матери (что он выражал, оставалось только догадываться) она готова была выпить залпом всю эту бутылку.

– Угостишь? – спросила Марусина мама.

Маруся замерла на мгновение, потом немножко двинула рукой, что ее мать расценила как приглашение.

Она взяла бокал и налила себе.

Они посмотрели друг другу в глаза и выпили, не чокаясь, словно поминая кого-то.

Ее мать налила снова и себе, и дочери.

– Хорошее виски, – сказала мать.

– Не знаю. Я другие не пробовала. – Марусин язык немного заплетался. Она отметила это про себя с удивлением.

– Я пробовала. Хорошие.

– Да. Ничего.

– А я очень шампанское люблю, – улыбнулась мать.

– Да? – удивилась Маруся.

– Да, я его в молодости знаешь сколько выпила?!

Маруся посмотрела на мать с уважением.

– У меня ухажер был, он на заводе шампанских вин большой шишкой был…

– Шампанское воровал?

– Воровал… У него в багажнике всегда ящик лежал. Для девушек.

– У него и багажник был? В смысле машина?

– Да, двадцать первый «Москвич», как сейчас помню – крутая по тем временам машина.

Они чокнулись. Выпили. Одновременно схватились за бутылку, одновременно отпустили свои руки.

– Я налью, – сказала Марусина мать.

– А чего же ты за него не вышла? – спросила Маруся.

– Не любила, вот и не вышла.

– А отца моего? Любила?

– Думала, что любила… пока… папу… то есть, – она запнулась, – Сашу не встретила… А как встретила – сразу все поняла. И он понял. – Она улыбалась и смотрела на Марусю добрыми счастливыми глазами.

– Потом узнала, что беременна… тобой… – Они снова чокнулись. – Думала, он меня бросит… Нет. Сказал, чтобы я сама решала. А что я решу – он примет.

Маруся смотрела то на мать, то на виски. Почему так хорошо?

– А почему у вас потом своих детей не было? – спросила Маруся мать так, словно это и не мать ее была. А просто приятельница из соседнего подъезда.

Еще совсем недавно Маруся по-хорошему завидовала подругам, у которых дома были и братья и сестры.

– Сначала хотели тебя на ноги поставить… Я ведь долго к нему цеплялась, чуть что, сразу: «Конечно, это ведь не твоя родная дочь»… Вот он и доказывал… Да не доказывал, наверное… а любил тебя…

Маруся подумала, что вот так заканчивается детство. Когда твоя родная мать признает, что ты имеешь право пить виски и слушать про жизнь. И чувствовать себя взрослой было Марусе так приятно!

– А потом не получалось как-то… – продолжала мать, – а теперь уже… Не до того! – Она улыбнулась немного загадочно, немного виновато.

– Не до чего? – спросила Маруся нарочито громко и вызывающе улыбаясь. – Не до секса?

– Ну, с сексом он, слава богу, успокоился, – тоже улыбнулась мать.

– Что значит «слава богу»? – возмутилась Маруся. – И в каком это смысле «успокоился»? Все? – Она многозначительно посмотрела на нее.

– Да нет… – смутилась мать, – просто… как-то он спокойней стал к этой теме.

– А ты? – спросила Маруся. – А ты-то что?

– А я что? – не поняла мать.

– Ну ты-то! Молодая еще! Только о сексе и думать!

– Да ладно! – Мать махнула рукой. – Он отстал от меня наконец-то, так не надо притворяться, что голова болит или устала слишком. Знаешь, намного лучше стало.

– Мам? – спросила Маруся через небольшую паузу. За это время они обе еще сделали по глотку.

– Что?

– А оргазм? Он же жизнь продлевает и делает ее ярче. Так в книжках написано.

– Не знаю я, что это за оргазм. Так, приятно было когда-то… Но я уже не помню когда… А с Сашей… притворяюсь, если честно, давно уже. Кричу, и все такое! – Она рассмеялась. – Ну и разговоры у меня с дочерью!

– А с кем тебе еще об этом разговаривать?

– Ну да. Но теперь уже что разговаривать…

– Мам!

– Что?

– Ты не знаешь, чего ты себя лишаешь?!

Маруся подлила им виски. Последние капли.

– Чего?

– Счастья.

– Счастья? – рассмеялась Марусина мать.

– Да, счастья. И не смейся. Потому, что ты знаешь, кого еще ты лишаешь счастья?

– Кого?

– Своего мужа.

– Я ужасная.

– Это лучшее, что есть в жизни!

– А я раньше думала, что лучшее – это дети.

– Теперь поняла, что ошибалась?

Они обе расхохотались.

– Давай исправлять ситуацию, – решительно предложила Маруся.

– Как? – испугалась ее мать.

– Первое: когда придет папа?

– Должен был полчаса назад прийти.

– Первое и очень срочное: ты сексуально одеваешься. Второе: встречаешь его поцелуем в губы и многообещающим взглядом. Третье: тут же, в коридоре начинаешь раздеваться. Я спрячусь в комнате. И четвертое, самое главное: ты ему честно, не стесняясь рассказываешь все, что тебе бы хотелось, чтобы получить удовольствие. Все. Поняла?

– Поняла. – Мать пьяно хихикала.

– Тащи все свое белье! – скомандовала Маруся. – Стой! Не надо! Я принесу свое!

Она сбегала в свою комнату, ударяясь об углы и спотыкаясь о пороги.

Марусину мать нарядили во все, что на нее налезло.

– Сексуально, – похвалила Маруся.

– Правда? – не переставала хихикать ее мать, крутясь перед зеркалом в прихожей.

– Просто супер! Давай еще губы накрасим!

Маруся недовольно осмотрела материну губную помаду, но все-таки накрасила ей губы.

– Шик! – воскликнула Маруся, и в это время в дверь позвонили.

– Саша!

– Папа!

Они закричали одновременно, одинаковым шепотом. Маруся схватила со стола пустую бутылку, стаканы и кинулась в свою комнату.

Вернулась.

– Ты помнишь? Раздеваешься прямо здесь, а потом заставляешь делать все, что тебе хочется!

Марусина мать загадочно кивнула.

Маруся захлопнула свою дверь и забралась в кровать.

Она сложила свои пальцы крестиком.

Закрыла глаза.

Голова закружилась, и в этом круговороте она в ту же секунду унеслась в сон.