Текст книги "Треугольник. История, семиотика, литература"

Интересны замечания и записанные наблюдения Верещагина про Кремль. В тот момент Кремль не крепость, а просто красивое возвышенное место, обнесенное стеной, и потому особенно ярко выступает желание Наполеона хоть чем-нибудь отомстить русским в их же духе: они сожгли целый город, а он отдает приказ о полном уничтожении Кремля.

«Мины под Кремлем были расположены таким образом, что огонь должен был сообщиться им по выступлении Мортье с последними войсками и всеми тяжестями, которые возможно было увезти… Действие взрыва было просто ужасно – огромные камни были отброшены на пятьсот шагов, чуть не все оставшиеся еще в Москве оконные рамы и двери выбиты, и, конечно, не оставалось цельных стекол – осколки их врезывались в соседние стены, камни влетали в комнаты. Упали 2 башни, также часть стены и арсенала, дворец и пристройки к колокольне Ивана Великого: самая колокольня пошатнулась, дала трещину, но устояла»[85]85
  Там же. С. 54–55.


[Закрыть].

При этом любопытно первое впечатление некоего француза при вступлении в Москву: «Мы были поражены чудным видом Москвы, и авангард с восторгом приветствовал город криком: Москва! Москва! – говорит Labaume. – Все бросились на высоту и наперерыв один перед другим открывали и указывали друг другу новые красоты. Дома, выкрашенные разными красками, купола, крытые железом, серебром и золотом, удивительно разнообразили вид; балконы и террасы дворцов, памятники и особенно колокольни давали в общем картину одного из тех знаменитых городов Азии, которые до тех пор мы считали существовавшими только в воображении арабских поэтов»[86]86
  Там же. С. 35.


[Закрыть].

Работая над своей книгой, Верещагин как автор исторических записок собрал множество интересных фактов, доверяя готовым рукописям и изданиям, из которых немало, если не большинство, французские. Вот кого он указал: «Анштедт, A. F. de B., Барклай, Бернадот, Богданов, Богданович, Bulletins, Бутурлин, Bourgeois, Bourgogne, Булгаков, Глинка, Граббе, Gourgaud, Daumery, Давыдов, Данилевский, Deniée Dumas, général; Durdant, Duverger, Journal pendant la compagnie de 12, d’Ysnar, chevalier, Constant, Кербелецкий, Кутузов, Кичеев, Корнет, записки; Labaume, Lettres sur la guerre de 1812; L. G. L. D; Marbot, Moniteur, Marin de la garde, Муравьев, Officier de la jeune garde, Оленин, Попов, Pradt, l’Abbé, Porter, Roos, Ростопчин, Rappe, Segur, Soltyk, Saint Erice, Терконель, лорд; Толычева, Fain, Fézensac, Fusil, m-me; Феофилакт, Dela Fluse, Феньшау, Чернышев, Chambray, Chaptal, Шаховской, C-sse Choisel Gouffier, Шишков».

В списке приведенных авторов есть хорошо и мало знакомые имена (Кутузов, Данилевский – Анштедт, Толычева), есть имена, которые трудно найти в справочниках и энциклопедиях (Bourgeois, Bourgogne, Labaume), есть авторы, переведенные на русский язык и хорошо известные в России (Ségure), есть такие, которые совсем не известны и вообще анонимны (Корнет, записки; Магш de la garde; Officier de la jeunegarde, А. Р. de B.). Каждое имя представляет интерес для потомков и нуждается в комментариях.

Например, Анштедт (Анштет) Иван Осипович (1766–1835) – это директор дипломатической канцелярии армии Кутузова, русский дипломат и действительный тайный советник, автор заметок о Наполеоне и его русской кампании.

Толычева Татьяна – Новосильцова Екатерина Васильевна, писательница, выступавшая под псевдонимами Татьяна Толычева и Колдун-говорун.

Бернадот (Bernadotte) Жан Батист (1763–1844), маршал Франции, в 1818–1844 годах занимал престол Швеции под именем короля Карла XIV Юхана, основателя династии Бернадотов. Во время войн революционной Франции выдвинулся на пост командира дивизии. В наполеоновской армии командовал корпусом.

Филипп-Поль де Сегюр (Philippe-Paul de Ségure, 1780–1873) – французский бригадный генерал, входивший в окружение Наполеона, оставивший воспоминания по истории наполеоновских войн. Двухтомный труд графа Филиппа-Поля де Сегюра «История Наполеона и Великой армии в 1812 году» («L’Histoire de Napoléon et de la Grande Armée pendant L’année 1812») был опубликован еще в 1824 году. Книга имела успех. За три года было выпущено не меньше десяти изданий работы Сегюра. Несмотря на то что книга Сегюра разошлась массовым тиражом, она встретила неоднозначную оценку у современников. Многие из бонапартистов, обожествлявших образ покойного императора, сочли этот труд Сегюра лживым и предательским.

Против Сегюра публично выступил барон Гаспар Гурго (17831852), ординарец Наполеона в 1812 году и верный его слуга в изгнании на острове Святой Елены. Гурго боролся за придание образу Наполеона в бурбоновской Франции героического характера. Возмущенный Гурго в 1825 году издал свою работу «Наполеон и Великая армия в России, или Критический разбор материала г-на графа Ф. – П. де Сегюра».

«Гурго поставил перед собой задачу во что бы то ни стало опровергнуть все то, что Сегюр написал – и об императоре, и о событиях Бородинского сражения. Бородинская битва, по Гурго, была не просто выиграна Наполеоном, но и выиграна блестяще, следствием чего и стало занятие русской столицы французской армией. Наполеон и накануне, и в день битвы демонстрировал кипучую энергию. Это в значительной степени и обусловило победу французского оружия. Гурго решительно отверг обвинения Сегюра в том, что император отказался использовать Гвардию. Вообще, по Гурго, выходило, что было невозможно действовать при Бородино более разумно, чем действовал Наполеон»[87]87
  Цит. по: Зобнин Ю. Дмитрий Мережковский. Жизнь и деяния. М., 2008. С. 169.


[Закрыть].

Есть среди источников, отмеченных Верещагиным, также имя Рооса (написанное латиницей – Roos). Лишь недавно благодаря публикации статьи Б. П. Миловидова «Жизнь и судьба военнопленного врача Генриха фон Рооса» стало известно, кто он и в чем его заслуги: «Среди тех пленных, которые навсегда связали свою судьбу с Россией, были и врачи. В частности, чрезвычайно интересна судьба Генриха Рооса, оставшегося после войны в России и дослужившегося до должности главного доктора Мариинской больницы в Петербурге. B начале XX века, в 1912 году, в связи с юбилеем Отечественной войны в России независимо друг от друга с заграничного немецкого издания были выполнены два перевода его воспоминаний на русский язык, изданных соответственно в Москве и в Петербурге»[88]88
  Миловидов Б.П. Жизнь и судьба военнопленного врача Генриха фон Рооса // Бородино и наполеоновские войны: Битвы. Поля сражений. Мемориалы. Можайск, 2008. С. 317.


[Закрыть].

Заслуживает внимание как источник генерал де Фезенсак. Его Верещагин цитирует многажды, хотя и не полностью, более предпочитая описания Филиппа де Сегюра и Рене Буржуа.

«Военные мемуары» де Фезенсака (Général le duc de Fézénsac. Souvenirs militaires de 1804 a 1814. Soteca, Napoléon I Editions, 2008) появились впервые в 1849 году и с тех пор до 2008 года не переиздавались. Новая публикация воспоминаний, по утверждению рецензентов, произвела сильное впечатление на современников. Величие событий, искренность тона, четкость и изящество стиля выигрышно и очень притягательно прозвучали сегодня. «Никто до него не писал так строго и точно о передвижении армий с одновременной оценкой того, что собой представляет война с разных точек зрения, – пишет Ален Фильон. – Это, конечно, героизм, отвага, позор и слава, но это также ужасные страдания, сопровождающие любые успешные действия»[89]89
  FillionA. Introduction // Général le duc de Fézénsac. Souvenirs militaires de 1801 a 1814. Soteca, 2008. P. 12.


[Закрыть]. Ниже приводится описание Бородинского сражения, сделанное де Фезенсаком[90]90
  Перевод мой (с. 181–194 указанного издания книги мемуаров Фезенсака). – О.Т.


[Закрыть].

В главе «Русская кампания в 1812 году» генерал, герцог де Фезенсак пишет: «…Император, ежедневно полагая увидеть русских, чтобы навязать им битву, дал увлечь себя на дорогу в Москву, его не волновал факт усталости войск и отсутствия связи с другими, не находящимися на дороге из Смоленска в Москву, корпусами. Ставка была 25-го в Дорогобуже, 26-го и 27-го в Славково, 28-го около Семлево, 29-го в одном лье от Вязьмы, 30-го в Вязьме, 31-го в Велищево, 1 сентября в Гжатске в 38 лье от Москвы. Мы с большим опозданием сожалеем о сожженной Вязьме, дома которой буквально были поглощены пламенем. Проезжая через этот город, император увидел солдат, растаскивающих водку из горящего магазина. Это зрелище привело его в ярость; он бросился в толпу, махая хлыстом и грязно ругаясь. Невозможность настигнуть русскую армию и те опустошения, которые она оставляла за собой, на нашем пути, противоречили планам императора и приводили его в жуткое состояние, жертвами которого становились те, кто оказывался рядом с ним. Только в Гжатске он узнал, что враг наконец остановился, чтобы дать битву; никогда ранее он так не радовался.

Генерал Кутузов только что сменил генерала Барклая в командовании русскими армиями; император Александр все свои надежды возложил на этого нового генерала, и его доверие к этому человеку было разделено армией и народом. Кутузов, чтобы это доверие оправдать, наконец решил вступить в это генеральное сражение, тем более что приближение к Москве делало принятие такого решения необходимым. Император Александр отправился в этот город в июле; его присутствие вызвало энтузиазм; знать и купечество единодушно сделали огромные вложения, более того, они заверили Александра, что враг никогда не войдет в Москву. В общем, русский генерал, прежде чем сдать город, должен был дать бой. Кутузов выбрал Бородино, находившееся за рекой Колочь, это в пяти лье от Можайска и двадцати пяти лье от Москвы. Как только Наполеона об этом информировали, он прибыл в Гжатск, чтобы принять свои решения. Армия снова пришла в движение 4-го и отодвинула вражеский авангард. 5-го утром мы были на месте.

Генерал Кутузов собрал для участия в битве 100 000 человек пехоты и 30 000 конных; в это число входили две русские армии, увеличенные с помощью влившихся подкреплений и за счет ополчения Москвы.

Речка Колочь прикрывала его правый фланг, выходящий с другой стороны на Москву-реку, он был защищен многочисленными батареями; ставка была размещена за равелином и укреплена тремя сильными редутами; левый фланг перед лесом, который пересекала старая дорога на Москву, также был укреплен одним редутом. Другой редут был построен в шестнадцати туазах[91]91
  Туаз – расстояние чуть более 0,5 км.


[Закрыть] от центра и был, так сказать, авангардом данной диспозиции войск русских. Император дал приказ атаковать: утром генерал Компан из первого корпуса захватил редут, и после этого первого захвата он три раза переходил из рук в руки. Подошедшие затем силы нашей армии встали лагерем напротив вражеской армии русских. Императорские палатки расположились на высотке у дороги за деревней Валуево. Императорская гвардия расположилась в каре вокруг нее.

Весь день 6-го числа был употреблен на то, чтобы разведать вражеские расположения и построить войска для битвы. Император принял решение атаковать центр и левый фланг русских, захватывая редуты, сооруженные в этих точках. Впоследствии он поместил 5-й корпус справа от старой дороги; 1-й и 3-й корпуса в центре, напротив больших редутов, за ними стояла кавалерия около того редута, который был захвачен накануне, императорская гвардия была в резерве; 1-й корпус на крайнем левом фланге, около деревни Бородино. Общее число выставленного императором войска не превышало 120 000 человек. Все уверяют, что императору было предложено маневрировать на правом фланге, чтобы обогнуть русских слева и заставить их оставить свои позиции; но он хотел битвы, он полагал ее необходимой, и он очень боялся, что она не состоится. Мы провели весь день в генштабе, и то впечатление, которое я тогда получил, до сих пор не выходит у меня из памяти. Было что-то грустное и одновременно располагающее в противостоянии двух армий, которые предполагают уничтожить друг друга. Все войска получили приказ одеться в лучшую одежду, как для праздника. Особенно императорская гвардия казалась готовящейся скорее к параду, чем к битве. Потрясающе выглядело хладнокровие старых солдат; на их лицах не читалось ни беспокойства, ни энтузиазма. Новое сражение было, с их точки зрения, еще одной победой, и чтобы разделить эту уверенность, достаточно было взглянуть на них. Вечером из Парижа прибыл г-н де Боссе, префект палаты, и представил императору большой портрет его сына; это показалось всем добрым предзнаменованием. Полковник Фабвье приехал вслед за Боссе, он прибыл из Испании, чтобы представить императору детали о положении наших дел после проигрыша в битве у Саламанки. Наполеон, несмотря на свои серьезные обязанности, не отпускал его от себя в течение всего вечера. 7-го числа в два часа утра обе армии были уже на ногах; каждый беспокойно ждал результата этого ужасного дня. С обеих сторон была решимость победить или погибнуть; разгром армии оставил бы нас без всяких ресурсов; дальше он должен был взять Москву и разбить наголову русскую армию. Можно также сказать, что ни с той, ни с другой стороны не пожалели слов для того, чтобы зажечь солдат; каждый генерал разговаривал со своими на своем языке, связанном с близкими им идеями и привычками. В русской армии священники с благочестивым видом объезжали ряды войск. Солдаты получали от них благословение на коленях, они слушали призывные проповеди священников и их пожелания; генерал Кутузов обращался к религиозным чувствам солдат: „Только с нашей верой я хочу сражаться и победить. Только с этой верой я хочу победить или умереть, а если придется умереть, то, умирая, я должен видеть победу. Солдаты, вспомните ваших жен и детей, которые просят у вас защиты; подумайте о своем императоре, который глядит на вас, и прежде чем зайдет завтрашнее солнце, распишитесь кровью супостата и его легионов в вашей вере и вашей верности на полях нашей родины“. Во французской армии маршалы собрались вокруг императора возле главного редута, чтобы получить последние указания. С первыми лучами солнца император воскликнул: „Вот оно, солнце Аустерлица!“

Каждый полк выкинул свое знамя, и полковники громко прочли следующее воззвание: „Солдаты! Начинается битва, которую мы так долго ждали; с этой минуты победа зависит от вас; она нам необходима; она нам даст изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение на родину. Ведите себя так, как вы вели себя в Аустерлице, Фридлянде, Витебске, Смоленске, чтобы самые дальние потомки ваши вспоминали о вашем поведении в этот день; пусть говорят про вас: „Он участвовал в этой великой битве под Москвой!“

Солдаты ответили гулом одобрения, восклицаниями, раздался пушечный выстрел, и битва завязалась. По тому же сигналу императорская гвардия и офицеры генштаба выехали из лагеря; все вместе мы собрались возле редута, который захватили вчера, перед которым и остановился император. Начиналось генеральное наступление по всей линии фронта, и здесь император, в первый раз в его военной жизни, не принял никакого в нем участия. Он все время оставался где-то в четверти лье от поля битвы, получая донесения от генералов и отдавая приказы настолько правильные, насколько они могут быть такими, в отдалении от передовой. Никогда не доводилось мне видеть битвы более ожесточенной, чем в тот день; маневры осуществлялись с трудом, мы яростно атаковали по всему фронту. 1-й и большой редут на правом фланге были захвачены полком кирасиров, потом этот редут был отбит неприятелем, затем снова захвачен первой дивизией 1-го корпуса, отделившегося от вице-короля. 1-й и 3-й корпуса захватили дважды два редута на левом фланге. 4-й корпус овладел деревней Бородино и сдерживал движение на правом фланге русской армии, чтобы окончательно опрокинуть противника. В этот момент я был послан к вице-королю, которого я нашел в центре всех войск, и я был свидетелем того, как он отбивал атаку русских. Каждый офицер, возвращавшийся с поля боя, приносил новость о проявлении героизма. И вот по всей линии фронта мы стали победителями; русские были отодвинуты со всех своих позиций, тщетно пытаясь их восстановить; долгие часы они оставались под огнем нашей артиллерии; однако в два часа пополудни они начали бороться только за возможность отступать. Говорят, что тогда маршал Нэй попросил императора выдвинуть вперед молодую гвардию, чтобы победа была полной; но потом он отказался от этой идеи, не желая делать этот непроверенный шаг. Генерал Кутузов ретировался вечером. Наши войска, изнемогая от усталости, едва могли его преследовать. Армейские корпуса начали разбивать бивуаки там, где они стояли.

Потери и с той и с другой стороны были огромны, речь шла о 28 000 жертв у французов и о 50 000 у русских. Среди погибших со стороны России могу назвать князя Евгения Вюртембергского и князя Багратиона, с нашей стороны погиб командующий кавалерийским корпусом генерал Монбрэн, генерал Огюст Жан-Габриэль де Коленкур – брат герцога Армана де Коленкура, адъютанта императора. О потере генерала Коленкура очень сожалели в генштабе, где его очень любили. Он должен был заменить на поле боя погибшего генерала Монбрэна. Большое число офицеров всех чинов и званий осталось на поле битвы. На следующее утро пятый корпус на правом фланге начал движение на Москву. Генерал Кутузов, боясь быть отрезанным от своей армии, решился на полное отступление.

Император объехал с нами поле битвы, оно было ужасно, буквально все было покрыто трупами; мы видели все виды ран и все виды страданий, русских мертвых и раненых в значительно большем числе. Император навестил раненых, дал им воды и попросил, чтобы о них позаботились. Но в тот же день армия продолжила свое продвижение тремя колоннами на Москву. Взятие этой столицы должно было упрочить победу, и именно там император хотел подписать мирное соглашение. Русские защищали какое-то время Можайск, чтобы иметь возможность спалить его до конца. Генштаб перебрался туда 10-го.

Вот именно тогда принц Невшатель предложил мне попросить у императора назначить меня полковником 4-го линейного полка вместо полковника Масси, убитого в Бородинском сражении. Я согласился на это предложение с признательностью и, будучи назначенным буквально на следующий день, отправился в Можайск, чтобы присоединиться там к моему новому полку“[92]92
  Général le duc de Fézénsac. Souvenirs militaires de 1801 a 1814. Soteca, 2008. P. 181–194.


[Закрыть].»

Предложенное читателю описание Бородинского сражения сделано значительно позднее, чем оно происходило на самом деле, но тем интереснее то, как выглядит эта битва с точки зрения боевого наполеоновского генерала, в данном сражении даже не полковника. Учитывая то, что к моменту выхода мемуаров, то есть к 1847 году, в мировой истории уже были проставлены все точки над i в отношении Наполеона и всех его битв, можно сказать, что повествование Фезенсака поражает простотой, безыскусностью и непредвзятостью. В книге воспоминаний автор пишет в основном о себе, о своей линии жизни, о своей судьбе и о том, что лично ему удалось увидеть. Думается, что личная память явного наполеониста вносит свою лепту в те многочисленные описания сражения, которые ныне известны.

Завершая рассказ о Верещагине как об авторе книги «Наполеон I в России. 1812», хочется снова подчеркнуть высокую эрудицию автора, составившего свой взгляд на события 1812 года на основании многих проштудированных им источников, по большей части французских. В своей книге он часто приводил параллельный своему русскому переложению французский текст. Из этого следует, что почти весь критический запал, вся правда о событиях начала XIX века непременно следуют из французских источников, из французских оценок. О чем бы ни рассуждали французы, свидетели исторических событий, представляющие разные сословия, их книги и записки не только критически настроены против Наполеона, но и единогласно его осуждают. Даже если речь идет о преданных Наполеону маршалах и генералах, их мнения разоблачают ошибочную заданность русского похода, начавшегося желанием привнести свет французского Просвещения, а закончившегося каннибализмом. Поведение Великой армии в России противостоит кумиротворчеству, идеализации истории.

Итогом огромной работы Верещагина стали 20 его картин, не все из которых до последнего времени были хорошо известны даже в России.

Современное представление о войне 1812 года по-прежнему не лишено некоторого, хотя и довольно поверхностного романтизма; как иногда отмечают исследователи, во многих сочинениях, мемуарах, а также эпистолярном наследии бросается в глаза «непропорционально» выступающая на передний план тема рока, судьбы, промысла Божьего, воли Провидения[93]93
  Бойцов М.А., Ильин В.В. Отечественная война 1812 года в эпистолярном наследии современников (первая треть XIX века) // Отечественная война и русская литература XIX века. М., 1998. С. 276–277.


[Закрыть]. Пытаясь постичь смысл происходящих событий, простые люди не прибегали к геополитическим обобщениям, а осмысляли события в стилистике, напоминающей об Апокалипсисе.

В таком же ключе размышляет и В. В. Розанов, философ религиозного направления, противник любого кровопролития и пуще всего так называемого «революционного» (Французской революции, а также других безобразий в Европе). Он, в частности, пишет в статье «Отчего не удался памятник Н. В. Гоголю?»: «Помните ли вы тот разговор Чичикова с генералом Бетрищевым, где упоминается об „Истории генералов 12-го года“? Если придвинуть сюда еще „историю о капитане Копейкине“, то оба эти эпизода составят всего несколько страниц великой и грустной поэмы, великой и страшной поэмы; но их впечатление до того неотразимо, что у читающего ничего не остается от впитанного с детства восторга к Отечественной войне. Труд этого года, страдания этого года и, наконец, подлинное величие его куда-то улетучивается. А никакого порицания нет, никакой сатиры нет. Нет насмешки, глумления. Страницы как страницы»[94]94
  Розанов В.В. Сочинения. М., 1990. С. 350.


[Закрыть]. Розанов во всех своих сочинениях, во всех статьях и многочисленных записях пытался стереть патину с событий, которые, с его точки зрения, часто были ложно оценены. Его видение войны 1812 года и Наполеона тоже было достаточно поздним и возникшим не без влияния больших писателей, в частности Л. Толстого, но оно соединилось с тем в его мыслях и размышлениях, что, по его мнению, для русского человека лучше.

25. IV.1915 он пишет в «Мимолетном»: «От великих людей становится потно, нудно, шумливо, тесно, во всех отношениях несносно.

Бог уродил белые грибы в лесу. Пришел „великий человек“, повалил корзины, собранные нами.

– Собирайтесь все в поход. Думаю завоевать Азию.

Он „думает“, а нам какая радость.

Суть „великого человека“, глубочайшая его суть – безбожие.

Не надо! Не надо! Не надо!

Друг мой, Наполеон, ты не больше Солнца. Солнце вечно, а ты через 37 лет умрешь.

И после тебя тоже „будут собирать грибы“. Зачем же ты ронял корзины? Собирание грибов выше, и лучше, и чище Наполеона»[95]95
  Розанов В.В. Мимолетное // Розанов В.В. Собрание сочинений / Под общ. ред. А.Н. Николюкина. М., 1994. С. 80.


[Закрыть].

Розанов ищет в каждом человеке христианина, хотя его собственные отношения с православием складывались сложно и не сразу. Однако он приходит к мысли о том, что без святых мыслей невозможно двигаться дальше. Тем ужасны революции, что они растаптывают сокровенное в человеке. Так было и с Французской революцией:

«Из сердца надо вырвать французскую революцию.

Горе, что она была не из священника, а из хулигана. „Лакей, сбежавший от барина и вернувшийся к его дому, его поместью, чтобы сжечь его“ – вот суть революции, от края и до края, от вершины и до глубины.

Ну, а от лакея не родится ничего, кроме лакейской цивилизации. И такова Европа с парикмахерской техникой, с „происхождением человека“ и проч. и проч. С Наполеоном и его маршалами, как суть „швейцар с булавой“ и линия официантов.

Забыть…

Забыть ее…

Забыть все…

Европа должна быть совершенно новою. Тихою. Богобоязненной. Нищелюбивою. Помнить о смерти – особенно!!! Пользоваться жизнью – скромно. Жалеть сирот. Сострадать нищему. Многоплодною. Детолюбивою. Может быть многоженною. Не знаю: если это сумеют (великое и трудное мастерство)»[96]96
  Там же. С. 456.


[Закрыть].

Продолжая размышлять дальше о гении и революции, Розанов подчеркивает, что все революционеры – самолюбцы и честолюбцы: «И Наполеон из революции родился только потому, что уже и Карно, и Дюмурье, и Мирабо – были „только поменьше“ Наполеонами. В революции был скрыт могучий гениальный лакей (Фигаро, племянник Рамо Дидро). Русская свято сть восстала на этот дух зависти и уныния, „дух празднословия“: на этого окаянного „Каина“»[97]97
  Там же. C. 457.


[Закрыть]. Розанов полагал, что Достоевский первый внес свое справедливое слово в оценку этой революции (и оно раздавило в ней гадкого человека – будущего Наполеона), хотя и оставил существо революции как движение и порыв. Розанов был убежден, что эксцессы революционеров напоминают собою самые темные «изуверские» секты, с человеческими жертвоприношениями и со сладострастием собственного самозакаливания.