Текст книги "Райские кущи. Шпионский роман"

– Может не мое дело.., но графиня…, она шибко отцу помогала с больницей, можно сказать, по ее просьбе дохтор у нас появился, даром, что молодая и девка, и школу тоже… Учителя и врача оплачивает, даже сейчас, всё справно после смерти хозяина нашего, графа Дмитрия Евграфовича, мы общинных денег не вносим, мы ее сызмальства знаем. Малость чудаковатая – это имеется, так ведь, почитай, сирота, добрая душа она.-

Андрей Николаевич, уже успевший занять кресло за столом, задумчиво постучал пальцами по столу: – добрая, говоришь.-

– Ты вот еще, передай матушке-графине нашей, – продолжил староста, – что согласна баба моя ее предложению. Обучит она баб да девок сельских кружева вязать, зачнем и это дело, чего-то зимой без дела сидеть, всем польза.-

Андрей Николаевич, не сдержался и удивленно хмыкнул.

– Хорошо, передам уж, – заверил он старосту и добавил, адресуясь Яну Карловичу, – активность женщин становится прямо-таки двигателем российской экономики, – и уже стирая с лица ухмылку, очень серьезно обратился к старосте, – хорошо, Данилыч, связь держи через моего ординарца Ивана, да ты с ним должен быть знаком.-

– А как же, – горячо закивал староста и это привычное обращение – «Данилыч» окончательно подкупило его, заставляя совершенно поверить новому барину, – он с графиней Елизаветой Дмитриевной к нам наведывался в село-то.-

– В общем, надеюсь я на тебя, Данилыч, – уже по —простому закончил граф.

– Да ты, Андрей Николаевич не переживай, в войне 12 года всем миром Рассею отстояли, ужель на своей земле супостату хозяйничать дадим.-

– Ну, на том и порешим, – резюмировал итог встречи на высочайшем уровне Андрей Николаевич.

Лиза стояла у окна кабинета, напряженно вглядываясь в морскую гладь. Сказать, что она была потрясена произошедшими сегодня событиями… нет, она была не просто потрясена. Она была просто убита, а хуже всего – здравый рассудок, который привычно, четким пониманием вносил в ее мозги ясное видение всей картины в целом, тем самым изменяя ей самой, бросая ее душу в полнейшее смятение. Чувства понимания и уважения к Андрею Николаевичу за смелость принятых им решений боролись с ней с безмерным возмущением и гордостью униженной хозяйки, которая в последнюю очередь узнает о прожектах самым прямым образом касающихся ее лично, а более! Более всего злило, как легко и просто, щелчком пальцев, он решил эту сложнейшую ситуацию с крестьянами, как же он был убедителен, как же…

В дверь постучали.

– Да, – нервно бросила Лиза, оборачиваясь. Конечно, это был граф. Его вид насторожил Лизу. Он стоял у двери и, кажется, пребывал в искреннем смущении или это только кажется? Лиза опять уставилась в окно, впрочем, не воспринимая картинки за ним, вся с головой в захлестывающем ее возмущении.

– Елизавета Дмитриевна… —

Да нет, не кажется, уж очень осторожно он начал, и таким мягким был его голос.

– Староста рассказал мне… В общем, я вынужден снять шляпу и извиниться… совсем не детские проекты, которые вы осуществили в помощь вашим крестьянам… Я имею ввиду школу и больницу.-

Лиза совершенно не собиралась сдаваться. Ведь сейчас виноват именно он, и он это отчетливо осознает, вон, как мягко стелет.

– Это было давно и при живейшем участии моего папа, – не отводя глаз от окна, ледяным тоном произнесла Лиза.

– Да. И еще, – всё так же, чуть запинаясь смущенно продолжил граф, – жена старосты дала согласие на ваш новый проект, признаю, что и этот проект весьма интересен и, если будет на то ваша воля, готов помочь вам… – Андрей Николаевич замолчал, ожидая ее ответа, но Лиза лишь опять соизволила обернуться и глянуть на него долгим отстраненным взглядом.

«Господи, а глаз-то какие виноватые, прямо прослезится сейчас», – все-таки прорвала бурю возмущения ехидная, но от этого осознанно сформированная мысль. Опекун вдруг порывисто шагнул от двери и встал прямо напротив, возвышаясь над ней, заглядывая в ее глаза, словно говорил: «вот я весь, как на ладони и намерен говорить сейчас только правду».

– Елизавета Дмитриевна, я пытаюсь достучаться до вас. Поймите. У меня нет опыта не то, что воспитания юных барышень, но и близкого общения с такими юными особами.-

Лиза не собиралась сдаваться и жалеть его, больше она не позволит себе такого унижения.

– Но и вы поймите меня, граф, – горячо воскликнула она, не отходя от своего титульного обращения, поднимая еще выше подбородок, отвечая на его прямой взгляд, таким же открытым искренним взглядом, – я пытаюсь научиться жить сама, принимать решения, а вы… вы пресекаете все мои попытки поучаствовать в любых событиях, касаемых моей жизни. Вы хотя бы могли просто, просто объяснить мне все ваши прожекты, ваши намерения насчет моего имения. Откуда такая глубокая уверенность в скорой отмене крепостного права, вы осведомлены о таких серьезных вещах, что так легко играючи рискуете положением моих дел, даже Ян Карлович вам доверяет и не перечит, что говорит о полном его доверии к вам, и лишь одну меня вы не считаете нужным посвятить во все происходящее, похоже, я просто недостойна вашего участия! – и Лиза, закусив губу от обиды, еле сдерживая слезы, опять отвернулась к окну. За спиной прозвучал тяжелый вздох.

– Елизавета Дмитриевна, я даже не знаю, как вам объяснить… тут так причудливо переплелись события… я многого просто не имею права открыть вам. Поверьте, подготовка реформы об отмене крепостного права идет полным ходом, и этот вопрос решится уж не в таком далеком будущем. Но всё ли пройдет гладко, все ли будут довольны? А вдруг начнутся бунты, я и пытаюсь предупредить такое развитие событий. Пока я ваш опекун, пока я могу что-то сделать реальное для вас, я обязательно сделаю. К сожалению, всё это происходит в такое неподходящее время, когда мы только-только знакомимся с вами, и я даже затрудняюсь…

– А знаете, граф, – нетерпеливо прервала его Лиза, резко поворачиваясь к нему – вы не затрудняйтесь, вы делайте то, что считает нужным. А я буду поступать так, как кажется нужным мне и тогда, мы придем к совершенно гармоничным отношениям, – в ее словах звучал откровенный вызов. Серость вокруг зрачков моментально наполнилась блеском металла, делая лицо опекуна жестким и непробиваемо холодным.

– Хорошо. Хорошо, – слова звучали привычно спокойно, но лед в его голосе не предвещал ничего хорошего, никакого снисхождения, – предлагаемое мной перемирие вас не устраивает, значит, все мои приказы остаются в силе. Из усадьбы – ни ногой, – опекун, решительно развернувшись всем корпусом, покинул кабинет, громко хлопнув дверью.

«Вот и все отношения с новым человеком, должным по воле покойного батюшки заменить его опеку над ней, – услужливо проявилось в сознании, – она хлопает дверью, он хлопает дверью и выхода из конфликта сторон даже не видится. Простите меня, папа.»

– Лизонька, чего это с графом, он такой надутый выскочил от тебя, – удивленно произнесла вошедшая следом няня Пелагея и буквально столкнувшаяся с Андреем Николаевичем в дверях.

– Перемирие! – воскликнула Лиза, передергивая опекуна, – не слишком ли он много хочет, возомнил себя тут, – и, вздохнув, тихонько произнесла, – значит, сегодняшней ночью придется быть более осмотрительной.-

Глава 5

– Барыня, осторожно. Держитесь за руку.-

– Ой, Глаша, сейчас точно грохнусь, – зашлась тихим смехом Лиза, которая, держась за Глашину руку, осторожно спускалась по парадной лестнице. Свечу не зажигали, да и летняя ночь, пронизанная светом полной луны, была уж не такой непроглядной. В сумраке терялся танцевальный зал. Вышли через мраморную столовую, буфетную и узкий коридор для подачи блюд на кухню, бесшумно ступая ногами в лаптях, осторожно проходя по длинному помещению, стараясь не задеть кастрюли и сковородки, и выскочили в прозрачную ночь, тихонько посмеиваясь. Ночь Ивана Купала. Разве могла Лиза пропустить такое веселье. Каждый год с сельскими девками и парнями она водила хороводы вокруг костра, пела протяжные песни, прыгала через очищающий огонь. Кипела кровь предков, передавая из седых веков понимание глубины единения с этим лесом, рекой в теплой ночи, мерцающей лунной дорожкой, всего окружающего: шелестящего, шумящего, пищащего и вздыхающего порывом ветра, всего живого вокруг, когда-то в забытые времена обозначенное одним словом – «явь». Ох и заводит языческое веселье, пробуждая в душе древнее, непонятное, женское, пока глубоко спрятанное, освобождая от стального панциря светского лоска, разрывая путы памяти, выдавая наружу прочно спрятанное за веками цивилизации. Магию соприкосновения души человеческой – убогого, слабого существа с пронзительной глубиной вселенной, которая сливается четко слышимым в эту ночь шепотом далеких миров и близких видимых звезд с разбуженным пляшущими языками купальского костра, выбрасывающего искры в бездонную высь ночного неба, шестым чувством, усиливая магию и укрепляя связь любого, пусть неосознанно, но желающего слышать уже не шепот – крик всех миров, человек ты не слабое существо – ты наша полноценная часть. Нет, Лиза просто не могла пропустить такое. Пусть опекун грозил самыми страшными карами. Да и спит он уже в это время. А в такую ночь спать грешно, от нечистой силы караулиться надо, русалки свои хороводы водят в эту ночь, да и весело ведь юному существу, когда уже теплая ночь и является его основным соучастникам и хранителем всех проказ кипящих чувств рассвета жизни. Глаша надела на голову Лизы заранее сплетенный венок из различных трав с одуряющим запахом разнотравья, благоухающим посильнее любых парижских парфюмов.

– Давайте, барыня, я вам траву обережную на пояс приспособлю, – заботливо нагнулась Глаша, доставая из того же схрона среди кустов, откуда и был извлечен венок, приготовленные заранее травяные пучки.

Лиза, опустив голову, не скрывая нетерпения, перетаптываясь ногами в лаптях, наблюдала, как Глаша аккуратно прикрепила на красный витой шелковый поясок, обвивающий талию пучки зверобоя, полыни, крапивы. Длинная льняная сорочка – опять же Глашин подарок, с богатой вышивкой на груди, скрывала девичье тело с головы до пят, лишь небольшой разрез на шее, украшенный витой красной тесемочкой, чуть-чуть открывал шею. Волнистые пряди волос выбивались из небрежно заплетенной косы, падая, обрамляя, горящие огнем ожидания необузданного веселья щеки и опускались на плечи. В полумраке летней ночи, подсвеченной ликом полной луны, они с Глашей могли бы удивить любого заплутавшего путника, который, накладывая крестные знамения, непременно метнулся бы от девушек без оглядки, уверенный – повстречался он с нечистью у реки – русалками, вышедшими порезвиться среди берез. Так, тихонько посмеиваясь, переглядываясь, пройдя по мостику через рукотворный рукав реки, прорытый для питания каскада и фонтана, девушки, перебежав укатанную дорогу, посыпанную, отсвечивающим в свете луны белым песком, сбежали уже вниз, по склону за усадьбой, прямо к реке. Еще немного времени хода вдоль русла широкой реки, которая, направляла свое неторопливое движение к селу Вознесенскому, охватывая его полукольцом и дальше, спокойно и величаво, несла свои воды через дремучие леса, разрывая всепроникающей мощью вод скалы, направляя свой бег в одно из больших озер, питая дальше уже водами другой реки болота этих суровых мест. Огромный купальский костер был заметен издалека, ярким светом озаряя окрестности, бесконечной игрой своих пламенных сполохов даруя веселье и беззаботную, очищающую разум от былой скверны людских страстей, купальскую, незабываемую ночь. В ночные шорохи и тихие звуки врывался громкий звонкий смех и вскрики молодежи. Оживленная шуточная перепалка между девушками и парнями привычно продолжала древнюю традицию выбора своего возможного будущего спутника, пока так, не открыто, осторожно прокладывая себе дорогу звонким метким словом, веселым взглядом и вдруг зардевшимися от откровенного подмигивания, щеками. Опять заливисто громче всех визжала толстая Маняха, шебутная молодуха, оставшаяся вдовой всего через год после свадьбы, наверняка зажимаемая одним из деревенских. Лиза с Глашей, многозначительно переглядываясь и делая круглые глаза, подошли к реке, уверенно скинув плетеные лапти, босиком, ступили в ласково обнимающие ноги, нагретые дневным теплом, воды реки. Это был давний, придуманный ими и только их, общий ритуал – перед очищением огнем отдать дань водной стихии, помочить ноги в воде. Где уж это Лиза вычитала, а может в своей голове нашла, но каждый год, сколько себя помнили девушки, таки образом они пробирались к костру, шепча про себя, понятные только каждой из них слова посвящения хозяину здешних вод – водяному. Тихонько, стараясь не плеснуть, они ступали по песчаному дну, не замечаемые никем, защищенные тенью берега. Пройдя по воде, они вышли на берег, бросив тут же лапти. Босые ноги приятно касались мягкой травы. Природа, за день напоенная теплом летнего солнца, отдавала его ночи. Благоухание трав и запах реки смешивались, дурманя и кружа голову. Река поблескивала металлическим лунным светом, и языческий светлый праздник шел полным ходом. Лиза с Глашей вышли из тени, ступая на край освещенного костром круга. Заранее срубленная березка в полтора человеческих роста —«купала», заботливо украшенная девушками разноцветными лоскуточками, высилась недалеко от огромного купальского костра, а под березкой лежало соломенное чучело Ярилы, украшенное цветами и лентами

– А вот и мы, – выдала, смеясь, Глаша, – весело-то как у вас тут! —

– Погляньте-ка, наша ведьмочка пожаловала, – Маняха, отодвинув от себя крепкой рукой щуплого парня, до этого, как-то не очень уверенно прижимавшего ее за место, где предполагалась талия, поднялась с бревна у костра и, подбоченясь, встала напротив Лизы, -Лешего за спиной не привела, аль черта лысого? – оборачиваясь, крикнула Маняха в толпу молодежи, откуда послышались редкие смешки. Лиза даже несколько замешкалась, обычно встречали ее здесь более доброжелательно.

– Да будет тебе, Манях, – миролюбиво осадила молодуху Глаша, – не к тебе, чай, в гости зашли, пропусти уж. Твоего интереса нам точно не надобно, – уже с насмешкой добавила Глаша. И здесь раздался дружный хохот окружающих. Маняха, услышав за спиной смех и поняв, что продолжения темы не ожидается, лишь хмыкнула.

– Ладно, не боись, проходи, не тронем, – отходя в сторону, освобождая проход к костру, бросила она уже несколько успокоенная, но еще с явно не прошедшим пылом задиры. Но, как не крути, быть предметом потехи Маняхе тоже не хотелось. Она, молча, вернулась на бревно и резко прижала к себе щуплого парня.

«Хоть такой, да всё мужик под боком, не одиночка-вдовушка забытая», – читалось на лице Маняхи. Давняя эта была история – неприкрытая страсть Маняхи к Петру. Изводилась в девках сама, сохла по парню, ему прохода не давала, открыто ревновала чуть ли не ко всем девушкам села, а уж, как ревновала к молодой графине. Стала даже посмешищем, когда в наезды ее в село сидела под окнами старостовой избы, словно сторожевой пес. Та была частой гостьей в доме старосты общины. Сначала с отцом наведывалась, а потом и сама стала заезжать, причины к тому были, помимо дружбы с Глашей еще и дела серьезные с больницей и школой. А когда во время обсуждения на очередных сельских посиделках персоны графини, Петр не выдержал и высказал, всё что думал о Маняхе в совсем нелицеприятных для нее выражениях, выскочила замуж за первого посватавшегося к ней парня, благо родители Маняхи не бедствовали, и желающих привести в свой дом невесту с завидным приданым вполне хватало. Видимо одиночество подпирало пышущую здоровьем и женской энергией молодую вдову и опять вспомнилось, казалось, давно похороненное былое, вот и вскинулась по старой памяти на Лизу. Лиза сызмальства зналась с селянами, не кичась своим происхождением, но никто даже не пытался пересечь черту, разделявшую их и ее круг, а уж Петр вообще был ее тайным ангелом-хранителем. Лиза, конечно, понимала, почему ее никто не трогает из деревенских, ведь в лесах она не была защищена ни от кого, ни от лихих людей, и залетных и местных, в окрестных деревнях тоже не святые ангелы жили и что, кому в голову стукнет при виде одинокой молодой девушки, пусть даже графини… впрочем, их Лиза не опасалась, уходя в леса с кольтом за поясом, ни от косых взглядов сельских кумушек, совсем не одобряющих ее мотания по окрестным лесам в поисках им не понятно чего и при случайных встречах с нескрываемым недоверием и настороженностью, смотрящих ей вслед. Бабы, страшная сила, та еще необузданная стихия, решат, что ведьма, в чем, им только самим понятном, виновата: засуха или, наоборот, от дождей урожай погнил, куры дохнуть стали или вообще померещится что-либо – жди лиха, все село взбаламутят и мужики им не управа, соберутся, да суд скорый и решат, и неизвестно, как это решение обернется, потрепанным будешь – легко отделаешься, останешься ли вообще жив после бабьего суда. А тут масла в огонь Лизина неукротимая тяга ко всему на ее взгляд прогрессивному, что мода, что достижения техники. Стараясь с юношеским максимализмом, в блаженной уверенности, что, если это так интересно ей, значит это должно быть интересно и другим, а значит необходимо привнести и показать это новое в селе, приобщить, тем самым, своих крестьян к европейскому прогрессу. Все ее устремления лишь пугали и настораживали местных кумушек еще больше, заставляя креститься и охать, нагнетая еще больше сплетен, то ли графиня с самим дьяволом сблизилась, то ли просто умом поехала и блаженненькой стала. Бабы, конечно, были за первый, а вот здравомыслящие мужики-селяне склонялись более ко второму варианту. Здесь и срабатывал авторитет ее сельского ангела-хранителя. Петр был негласным вожаком деревенской разбитной молодежи, и крепкий кулак у носа моментально обрывал любые попытки пацанов, да и парней по-старше, а красноречивый взгляд, наполненный непрошибаемым холодом, подобным образом действовал и на девчат с острым язычком, когда он жестко пресекал любые попытки сельчан потешаться над Лизой при ее обычном появлении в мужском одеянии в селе или, вот как совсем недавно, в чихающей дымом, извергающимся через узкую небольшую трубу, но самодвижущейся коляске, которая застряла, потом, на дороге, среди поля ржи и которую пришлось Петру тащить в усадьбу, впрягая под это дело своего мерина. А за обзывание Лизы ведьмой он и кумушке любой в ответе мог форы дать.

– Жених, – кричали ему в спину злые языки. А он лишь загадочно улыбался, прекрасно понимая – по годам, да и положа руку на сердце, по тому же сердцу, может и жених, да не судьба, знает он свое место, вот и нечего попусту сердце рвать, а добродушную, чудаковатую сироту-графиню просто жаль…

Лиза с Глашей прошли ближе к костру, улыбаясь, отвечая на кивки, короткие приветствия со всех сторон, и… Лиза не поверила своим глазам. Она, застыв на месте, пару раз моргнула для большей уверенности в правдивости увиденного. Нет, ошибки тут быть не могло. В толпе деревенских парней, прямо перед ее озадаченным взором, возникла чужеродная всему окружающему черкеска Ивана. Тот, совершенно не замечая ее, да, впрочем, и не отвлекаясь на окружающее, увлеченно жестикулируя, что-то рассказывал окружившим его парням. Выглядел он уже вполне своим, парни слушали его байку, подступив вплотную, явно боясь пропустить хоть слово, раскрыв рты с горящими глазами, лишь иногда задавая вопросы. Глаша бросила взгляд на застывшую Лизу и, всё сразу поняв, смеясь, подбежала к Ивану. Вот тут случилось вообще страшное, совершенно непонятное, окончательно заставившее подумать Лизу о перевернувшемся мире. Глаша доверчиво прижалась к Ивану, преданно заглядывая в глаза, а тот приобняв, Глашу, опять так интимно, как довелось уже однажды наблюдать Лизе, прошептал ей что-то на ухо.

– Глаша и что всё это значит? – наконец, обретя дар речи, как можно строже произнесла Лиза.

– Барыня, вы не серчайте, меня Глаша пригласила, – добродушно улыбаясь, произнес Иван, между тем, он так и стоял перед Лизой, не опуская руки, не пытаясь освободить тонкую девичью талию.

– А что ж твой хозяин отпустил верного пса от себя? – ядовито произнесла Лиза.

– Зря вы, барышня, – ответил Иван уж совсем миролюбиво, совершенно расслабленно, не поддаваясь ее настрою язвить, – вы же об Андрее Николаевиче ничего не знаете. Он мне жизнь во время службы на Кавказе спас. Даром, что барин, сутки на себе полуживого тащил с чужой стороны. Он почитай с 16 лет в боях на Кавказе. Я, свободный казак, теперь ему верой и правдой, до конца жизни. Везде и повсюду за ним, может и как верный пес.-

Лиза молчала, что она могла ответить на это. Что она знала о них – об Андрее Николаевиче, об Иване, поглощенная с головой своим юношеским максимализмом, в штыки, принимая новых людей. Но ведь почему-то именно Андрея Николаевича папа выбрал ей в опекуны?

– Лизавета Дмитриевна, но мы пойдем, – и Глаша, осторожно освободившись от, так и лежавшей на ее талии, руки Ивана взяла своими узкими пальцами его широкую ладонь-лопату.

– Да уж, не задерживаю более, – а что оставалось делать, только и вздохнула Лиза. Иван с Глашей рука об руку пошли к реке, теряясь за ярким пятном пространства, захваченного у ночи огнем костра, туда, в сумрак ивовых ветвей, которое надежно спрячет их от ненужных сейчас посторонних глаз, и лишь они, наедине, и только их глаза в глаза, и взволнованное дыхание, и бешеный стук сердца… Хорош! Вдруг одернула себя Лиза, что за кисельные мысли из кого-то французского романа. Лиза чуть нахмурилась, возвращая себя в окружающее… и неожиданно отчетливо, по-настоящему и совсем не романно, чувство какой-то легкой грусти и может даже… да, грешно, но правильно – зависти, неожиданно наполнило ее душу. Но она упорно качнула головой, стряхивая с себя это наваждение, и со звонким смехом привычно, разбивая с ходу, встроилась в живую нить хоровода, который вился вокруг большого костра.

– О, барынька, наконец-то, – приветствовал ее Петр, оказавшийся с одной стороны разорванного ею круга, – а я уж думал, куда запропали, и как это – праздник без вас, кому чучело жечь, я ж никого без вас к соломенной кукле и близко не подпущу.-

«Ну и, слава богу, что сразу и не приметил, иль отходил, куда за надобностью», – понеслись мысли в голове. Она и смотрела, уж больно смела Глаша была, уж больно вольно рука казака обнимала бока девушки, были бы рядом глаза брата…

– Поберегись! – зычный крик оторвал Лизу от всего, что так занимало ее до этого. Она, с пылающими от возбуждения предстоящего зрелища глазами, рванула на самый край берега, чтобы охватить всю картину, всё это действо, занимающее ее всегда не меньше сжигания под гаснущими утренними звездами соломенного чучела. И не сдерживая себя, подпрыгивая, толкаясь босыми ногами в мягком, чуть прохладном, но таком ласкающем песке, в толпе таких же возбужденных, гомонящих молодых парней и девчат, она жадно смотрела, как пылающее колесо огненным вихрем покатилось по склону вниз к реке, следом второе и уже дружным ревом, заведенных действом, глоток, встретили третье и толпа молодежи, всей энергией молодых, полных активной жизненной силы тел, с вигами и хохотом, помчалась вслед огненному чуду, влетая в воды реки, в которых, шипя, гасли горящие колеса, исходя тут же растворяющимся в ночи облаком пара. Молодежь, визжа, барахталась в воде, старательно создавая босыми ногами столбы брызг. И уже купание с головой, и уже незатейливая игра брызг с предметом сердечного интереса, на которого ранее был «положен глаз», в процессе обмена острым словцом у костра и одновременно, окатывая всех попавшихся под руку, или правильней, под устроенную рукой волну. Мокрые, довольные, кто-то даже вполне счастливый, от явно наметившегося там, в брызгах вод реки благосклонного внимания выбранного предмета сердечного интереса, чуть подуставшие в бурном выплеске молодых сил, постепенно, парни и девушки покинули ночные воды и разместились вокруг костра, согревающий мокрые тела в ощутимо зябких объятиях второй половины ночи праздника.

– Доброй ночи! – неожиданное приветствие заставило всех обернуться, обрывая вновь завязывающуюся словесную игру. Из тени деревьев у самой кромки воды выскользнули два парня. Лиза не знала их.

– Кто ж таковы и откуда, добры молодцы? – бойкая Маняха, резво оторвав обширное седалище от бревна, первая подскочила к незнакомцам.

– Да мы с мызы. С того берега, – махнул рукой в сторону реки ближайший парень. Рыжий, обутый в высокие сапоги, а не в лапти, как сельские, и несвежую мятую рубаху, почему-то сразу не понравился Лизе. Она быстрым взглядом скользнула по парню. Ага, вот оно… Прическа! Нет, не простой деревенской паренек стоял сейчас перед Лизой. Аккуратно, совсем по городской моде подстриженные рыжие волосы. Не тот, не тот парень, кем хочет казаться, и даже мятая рубаха, по-свойски выпущенная поверх холщовых штанов, не могла убить в Лизе какое-то предубеждение, мгновенно проявившееся при появлении незнакомца. Что-то неправильное во всем его облике было, фальшивое что-ли. И еще. В его фигуре, в манере держаться, в бегающих глазах, проскальзывало что-то неуловимо настораживающее и, даже, отталкивающее.

«Прямо хорек какой-то противный,» – мгновенно пронеслось в голове, определяя увиденное. А Рыжий уставился на Лизу, откровенно осматривая ее с ног до головы, с проявившейся на лице неприкрытой и делающей его более отталкивающим, вызывающей ухмылкой.

«Как будто задумал чего мерзкое,» – опять сформировалось наблюдаемое в мыслях.

– Заплутали мы, охотничали, да вот что-то не туда пошли. А тут смотрим – веселье. Можно к вашему костру? —

«Как же, – фырнула про себя Лиза, – ночью охотничали.»

– Проходите, чего-ж, доброму гостю завсегда рады, – затараторила толстая Маняха.

Второй парень – рослый, черный, крючконосый, похожий на ворона, (воронообразный, тут же определила его Лиза) сразу сел на бревно у костра. Бойкая молодица, мгновенно забыв о щуплом, устроилась рядом, и было начала расспросы, но Рыжий остановил ее, заявляя с той же, застывшей на лице, неприятной ухмылкой: – да не трогай его, нем он от рождения, а если хочешь чего, так знаками объясни, он не дурак, поймет, – и громко заржал.

– А к кому на мызу-то пожаловали, – спросила Лиза, вглядываясь в Рыжего, ну, стреляй ее, не нравились парни Лизе.

– Так я сродственник деда Матвея, давно он меня в гости к себе звал, вот я решил проверить родственничка, – и Рыжий, щерясь нагловатой улыбкой, подошел к Лизе.

– Глядите-ка, глядите-ка, какая краля в такой глухомани водится. Ну что, краля, давай знакомиться. —

– С чего бы, – фыркнула Лиза, но с чужаком, помня разговор Ивана с опекуном, так удачно подслушанным солнечным днем в стоге сена, следовало бы пообщаться. Рыжий откровенно наступал на нее, а Лиза, принимая игру, пятилась дальше от костра в сумрак ночи. Петр, недовольно хмуря брови, поднялся с бревна, глядя с беспокойством в ее сторону, но Лиза махнула ему рукой – всё в порядке.

– И на кого ж в такое время охотились. Сейчас только драные зайцы по лесам бегают, а за бекасами в другом месте на охоту ходить надо.-

– Да хоть и драные, – усмехнулся Рыжий, – ишь ты, в охоте толк знаешь, – не прекращая наступать на Лизу продолжал он, – а ты ничего себе, краля, пойдем, погуляем, – махнул парень в сторону зарослей ив и черемухи, ветки которых нависли над самой водой, образуя настоящие шатры. В тех зарослях немудрено было пропасть от всех. Но Лиза не сомневалась ни минуты.

«Всё краля, краля, в этих местах так и не говорят вовсе,» – наблюдение и мгновенный анализ увиденного продолжал работу мозгов Лизы.

Парень странный, это уж точно.

– Ну, пойдем, – уверенно убирая руку парня, пытавшегося приобнять ее, произнесла она.

– И вы только вдвоем на мызе-то? – не удержавшись, полюбопытствовала Лиза, ступая за парнем в еще устойчивый сумрак ночи.

– А ты любопытная. —

– Так сенокос самый, а вы тут вдвоем бродите.-

Они уже зашли в самые заросли и парень неожиданно резко развернул ее к себе и прижал телом к стволу ивы.

– Да ладно, краля, хватит глупости болтать.-

Он уверенно потянулся к ней с нескрываемым намерением одарить Лизу поцелуем, но ей стало так противно, до тошноты, которая ощутимым спазмом подобралась прямо к горлу, и она резко толкнула парня, что еще больше разозлило его. Он больно вцепился в ее руки.

– Что ты дергаешься, краля. Знаю я вас, деревенских, строишь тут из себя невинную, – Рыжий резко, за руку, подтянул ее к себе. И вот тут случилось совершенно неожиданное. Кто-то грубо, не церемонясь, одним рывком оторвал парня от Лизы. Лиза повернула голову, усиленно отворачиваемую от тянувшихся к ней губ парня. С еще брезгливым выражением, не успевшим сойти с ее лица, она молча смотрела на стоящего перед ней, явившегося невесть откуда собственной персоной, Андрея Николаевича. Подозрительно свежий, как будто и не ложился совсем, в ослепительно белой рубашке и светлых брюках, он возвышался над парнем. Видимо наблюдения Лизы имели под собой реальную почву и наклонности парня, прописанные на его лице при знакомстве с Лизой, действительно были не совсем благородными, поскольку Рыжий резко развернулся и в его руке блеснул нож, который он молниеносно вытащил из-за голенища сапога.

«Одержимый. На всю голову одержимый», – Лиза уже не удивлялась скорости формирования в словесные образы увиденное глазами. Ясно, как божий день, только одержимый мог так разозлиться и, ощерившись, кидаться с ножом на незнакомого человека, не причинившего ему никакого вреда.

Андрей Николаевич, как всегда воплощение спокойствия, развел руки в стороны, показывая – он не вооружен.

– Да ты чего разошелся – то, – спокойно произнёс он, – мне всего лишь нужна моя подруга.-

Но парень, словно в его голове перемкнуло что-то, в ярости сверкая глазами, кинулся на графа. Лиза даже охнуть не спела, что-то сообразить и просто элементарно испугаться. Она моргала глазами и совершенно не понимала, каким образом парень оказался на земле, а опекун, выкрутив руку за спину Рыжего, из которой выпал нож, почти сидел на парне, вжимая того в уже мокрую траву от, проявившейся в прохладе второй половины ночи, росы.

– Что ж, ты неугомонный такой, я же тебе сказал, мне только нужна моя подруга, – голос Андрея Николаевича не изменился. Спокойная уверенность, он даже не запыхался.

– Я понял, понял, – прохрипел полностью обездвиженный Рыжий. Опекун поднялся и рывком поднял с земли парня, откинув для большей уверенности ногой нож в заросли ивняка.

– Успокоился? – миролюбиво спросил он.

– Да понял я, барин, – повторил парень, отряхиваясь, – больно уж она у тебя сладкая, – кивая в сторону Лизы, опять мерзко ухмыльнулся Рыжий, – дал бы, барин, попользоваться, у тебя девок – вон табун целый.-