Текст книги "Великий магистр"

– А не проще ли отрубить им всем уши? – проворчал барон.

– Нет, не проще. Ушей много, а карман у всех один, – и, попрощавшись, Монбар отправился в порт.

Вечером в гостинице за длинным столом собрались все рыцари и их оруженосцы. Хозяин подавал на стол ужин, а Роже де Мондидье, выигравший вновь кучу монет, пополнил ими похудевшую казну Монбара.

– Один сорит деньгами, другой их добывает в поте лица своего, – проворчал игрок, высыпая перперы в холщовый мешок.

– Но зато через неделю паром будет готов и мы сможем отплыть к Никомидии, – возразил Андре де Монбар. – А вот один мой знакомый, барон де Комбефиз, проторчит здесь еще не меньше пары месяцев.

– Граф! – обратился Гуго де Пейн к Людвигу фон Зегенгейму. – В дальнейшем мы полагаемся на ваше знание местности.

– Я тоже бывал в Палестине, – сказал Милан Гораджич. – Предлагаю двигаться на Смирну и Эфес.

– Но тогда нам придется пересекать пустынную и безводную землю между Никеей и Смирной, – возразил Зегенгейм. – Гораздо удобнее маршрут на Иконию.

– А почему бы не пойти к армянскому городу Марату? – сказал вдруг Роже де Мондидье. – Вы забыли, что я тоже не новичок в этих краях. А оттуда, минуя Коксон, перейти горы Антитавра и спуститься к Эдессе.

– Давайте обсудим это после ужина, – предложил Гуго де Пейн. – Поскольку, как говорит мой друг Бизоль, голос голодного желудка затмевает голос разума.

В это время оруженосец Виченцо Тропези испуганно вскрикнул, притянув к себе всеобщее внимание.

– Простите, – сказала Алессандра Гварини. – Но мне показалось… что там, за окном – лицо этого человека… Чекко Кавальканти!

Виченцо вскочил со скамьи и схватился за меч.

– Пусть только попробует сюда сунуться! – успокоил его Гуго де Пейн. – Не настолько же он глуп, чтобы идти навстречу собственной смерти. Но если это был действительно он, то я запрещаю вам до отплытия покидать гостиницу. Здесь вы в безопасности, чего не могу сказать об улицах Константинополя.

– Конечно! – согласились остальные.

Виченцо Тропези сел на место и положил ладонь на руку девушки.

– И, кстати, – продолжил Гуго де Пейн. – Вы как хотите, но я больше не в силах скрывать то, что, пожалуй, давно всем известно. Поэтому предлагаю выпить за вашу прекрасную супругу!

Рыцари и оруженосцы заулыбались, поднимая вверх наполненные вином кубки и громкими возгласами приветствуя счастливую пару, смущенную столь неожиданным поворотом событий.

– Хоть у меня и один глаз, но я давно разобрался, что это девушка! – воскликнул Роже де Мондидье.

– А для меня, как самого пожилого из вас, это никогда не было секретом! – сказал маркиз де Сетина. – Пью за вас, прелестное дитя!

– Я догадался в Константинополе.

– А я – на Эгнатиевой дороге, – заговорили другие рыцари.

И только Бизоль де Сент-Омер, держа в руке кубок, изумленно таращил глаза, ничего не понимая.

– Черт возьми! – воскликнул он наконец. – Так вы – девушка? Вот ведь сюрприз! Как же я-то так оплошал…

– Ничего, ничего, – стали утешать его рыцари. – Просто тебя больше всего интересуют лошади и оружие… И бараньи ноги… В следующий раз будешь внимательнее…

– Зато вы самый большой, добрый и славный! – мило улыбнулась ему сама Алессандра, и, готовый обидеться Бизоль, тотчас же оттаял.

– А, ерунда! – сказал он, махнув рукой. – По мне, будь вы хоть чернобурым горностаем, главное, что Тропези сделал прекрасный выбор, взяв вас в супруги!

И все рыцари и оруженосцы, поднявшись со скамей и взметнув кубки, еще раз поздравили белокурую, зардевшуюся и бесконечно счастливую Алессандру. Теперь все внимание, во время ставшего вдруг праздничным ужина, было уделено молодой паре, и оживление за столом не утихало. Но в разгар этого веселья в гостиницу незаметно вошел высокий человек, закутанный в темный плащ и направился прямо к Гуго дё Пейну.

– Мессир! – сказал он, склоняясь перед рыцарем. – Можете ли вы уделить мне минуту внимания наедине?

Гуго де Пейн внимательно посмотрел на него, поднялся и отошел от стола.

– Я пришел передать вам, что вас желает видеть один человек самых благородных кровей, встреча с которым представляет для вас интерес, – произнес незнакомец.

– И имя его вы держите в тайне? – уточнил де Пейн.

– Да, мессир. Если вы согласны немедленно отправиться за мной, то я подожду вас на улице, – ответил посланец. И добавил: – Но вы должны быть один и без оружия.

Гуго де Пейн кивнул головой и подошел к столу. Он отстегнул свой меч и передал его Раймонду. В это время около него встал Людвиг фон Зегенгейм и слегка тронул за локоть.

– Я был неподалеку и все слышал, – сказал он. – Друг мой, вы не должны идти с этим человеком. Это ловушка.

– Сомневаюсь, – ответил Гуго.

– Я знаю, что вас не отговорить, но возьмите по крайней мере мой кинжал. Этот стилет не раз спасал мне жизнь, – и граф протянул де Пейну небольшой, обоюдоострый клинок.

– Спасибо, – немного колеблясь, поблагодарил его де Пейн. Он спрятал кинжал за поясом под плащом и, не привлекая внимания веселящихся за столом людей, скользнул к двери.

3

Гуго де Пейн шел за незнакомцем в темном плаще, а улицы в этот вечерний час были пустынны и молчаливы; лишь кое-где в окнах домов горели огни, да звезды на небе, выстроившись в привычный порядок, холодным светом освещали их путь. После той безумной небесной пляски, они вновь были приведены в повиновение, точно сорвавшиеся с цепи звери – гончие псы, львы, медведицы, скорпионы. Но если бы вся эта свора ринулась вниз, на людей? И начала рвать, кусать, жалить – и правых, и виноватых, не разбирая, где отягощенные злом, а где невинные агнцы? Потому что не бывает ни тех, ни других, когда приходит Зверь. Все становятся виноватыми поровну, и никому не будет спасения. Придет ли это время, о котором были предупреждены люди в летнюю ночь тысяча сто одиннадцатого года?

Незнакомец сворачивал то на одну улицу, то на другую, шел переулками и проходными дворами, словно стараясь запутать следы и сбить рыцаря с ориентира. Три раза рука Гуго де Пейна ложилась на прохладную рукоять кинжала под плащом, когда впереди показывались подозрительные группы людей, и трижды опасность оказывалась ложной. Наконец, незнакомец подошел к стоящему особняком дому, который окружал высокий забор из металлических решеток. Калитка открылась после того, как незнакомец постучал в нее особым способом и произнес особое слово.

– Прошу вас, – сказал он де Пейну, пропуская его вперед.

Войдя в сад, Гуго с удивлением не обнаружил никого, кто мог бы открыть калитку, ни единой живой души, словно между абрикосовых деревьев, источающих пьянящий аромат, витал невидимый дух, прислуживающий хозяину дома.

– Здесь я расстанусь с вами, – негромко произнес незнакомец, почтительно склоняясь перед рыцарем. – Пройдите по дорожке к дому, откройте дверь и поднимитесь по мраморной лестнице на второй этаж. Там вы увидите освещенные покои, где вас будут ждать, – и с этими словами провожатый повернулся и тотчас исчез в тени деревьев.

«Если это ловушка, – подумал Гуго де Пейн, нахмурившись, – то уж больно вычурно задумана, типично в византийском стиле.» Тем не менее, он выполнил все указания своего проводника: подошел к дому, который вблизи выглядел настоящим дворцом с изящными колоннами и лепным сводом, толкнул тяжелую дверь, впустившую его в парадную, слабо освещенную залу и поднялся по лестнице. Вокруг стояла мертвая тишина: ни звука, ни шороха не доносилось ниоткуда. Дом казался совершенно пустым. И в тоже время, в нем ощущалось какое-то тепло, словно источавший его человек присутствовал где-то рядом и даже наблюдал за ним. На втором этаже находились три комнаты, дверь в одну из них была отворена и внутри горел свет. Рыцарь направился туда и переступил порог этой комнаты. Странно, но ярко освещенные покои также были пусты, хотя все здесь говорило об ожидаемом госте: расставленные по углам светильники из бронзы, изысканно сервированный столик на изогнутых ножках с придвинутыми к нему двумя креслами, фрукты и сладости в хрустальных и золотых вазах, даже тонкий, еле уловимый аромат, почувствовав который, Гуго де Пейн улыбнулся и подошел к окну. Там, внизу, среди деревьев, лунный свет скользил среди серебристых листьев, наслаждаясь их прохладным дыханием.

– Не желаете ли подкрепиться с дороги, мессир? – раздался позади него знакомый, мелодичный голос, который столь часто за последнее время звучал в его сознании. Не оборачиваясь, Гуго де Пейн произнес:

– Теперь я понимаю, почему вечера в Византии так опасны – особенно для влюбленных.

Шагнув навстречу Анне Комнин, он взял ее руки в свои и поцеловал каждую из них. Принцесса была прекрасна, как никогда: сияющие вишневые глаза и золотистые волосы, скрепленные тонкой диадемой, удивительное, живое, умное лицо, в котором не виделось ни малейшего изъяна, ослепительный наряд из шелковой ткани с металлическими серебряными нитями и застежками-фибулами из драгоценных камней, легкий парчовый шарф на плечах и пурпуровые туфельки, а главное – ее взгляд – от которого не было спасения. Но никто и не хотел спасаться…

– Чем же вам не нравятся наши вечера? – смеясь, спросила она, не делая даже попытки освободить свои руки.

– Безумством, – ответил де Пейн, не в силах оторвать от нее взор. – Еще немного, и я готов позабыть обо всем на свете и остаться в Константинополе навсегда.

– Ну что же, оставайтесь, – лукаво сказала Анна. И добавила: – Впрочем, я все равно вас больше никуда не отпущу.

– Остались на доске лишь белые фигуры? – напомнил ей Гуго де Пейн. – Ваши?

– Мы можем сыграть новую партию.

– Я не хочу с вами играть ни в какие игры. Я слишком люблю вас, – промолвил де Пейн. Он ждал, что последует за этими словами, но принцесса молчала. Она отошла к столу и прикоснулась к грозди синего винограда. Словно тень, выдающая внутреннее борение, скользнула по ее лицу. Она задумчиво посмотрела на де Пейна.

– Помогла ли вам моя мазь? – спросила она вдруг, как будто именно это волновало ее сейчас больше всего. – Что с нашими ранами?

– Ну к чему это? – произнес де Пейн. – Впрочем, благодарю. Вы прекрасно разбираетесь в лекарственных травах. Но я надеялся услышать от вас другое.

– Еще услышите, – пообещала принцесса, присаживаясь к столу. – Прошу вас. Клянусь, вы никогда не пробовали эти фрукты. Не хотите ли глоток вина из лепестков роз? Их собирают специально для меня в Болгарии.

– Конечно, вы само совершенство, но вы несносны, – усмехнулся Гуго, усаживаясь напротив нее.

– Еще никто не говорил мне столь странный комплимент, – Анна протянула рыцарю хрустальный кувшинчик, в котором, казалось, играли солнечные лучи.

– Конечно. Наверное, Рене Алансон, которого я недавно встретил около Золотого Рога говорит вам другое. Он показался несколько болезненным, словно только что проглотил болотную лягушку. Не знаете, что с ним такое?

– Просто он вас ненавидит, – улыбнулась Анна. – Опасайтесь его. Он очень коварен.

– Не коварнее тех, кого мы любим, – произнес де Пейн. – А ваше вино действительно чудесно.

Нечто странное было в этой беседе и в том состоянии, которое чувствовали оба: словно некая граница, пролегающая посередине стола отделяла их друг от дуга. Преграда эта была столь зыбка, что хватило бы малейшего дуновения, чтобы разрушить ее и шагнуть навстречу, но никто не решался этого сделать первым. А слова лишь мешали им, потому что уводили все дальше и дальше, и вот последовал один поворот, другой, третий, и расстояние между ними все увеличивалось, и вдали уже лишь мелькали любимые очертания, взгляд де Пейна исполнился печали, будто он провожал невидимый корабль, уносящийся на бурных волнах и скрывающийся за горизонтом. И тот, кто оставался на берегу, знал, что корабль с драгоценнейшим его сердцу грузом больше никогда не вернется.

– Что с вами? – встревожено спросила Анна, всматриваясь в его лицо. Он грустно улыбнулся ей.

– Вкус вашего вина напомнил мне о тех розах, которые радовались утренней росе и солнцу, пока не появились ваши сборщики лепестков. Скажите, как вы узнали, что я в Константинополе и зачем позвали меня?

Этот вопрос был, как брызги холодной воды; он словно в мгновение вновь приблизил их друг к другу.

– Ваш вопрос, в своей второй части, просто глуп и я не стану на него отвечать, – промолвила принцесса. – Мне бы даже следовало на него обидеться. Возможно, я так и сделаю, – она задумалась, как бы желая выполнить свою угрозу. Но затем продолжила: – А услышала я, что вы в городе от одного человека, имя которого вам вовсе не обязательно знать.

– Догадываюсь, что не Алансон, – произнес де Пейн, невольно любуясь ее нарочитой сердитостью. – Этот человек – ваш отец.

– Допустим.

– Мне известно, что император Алексей посвящает вас во многие из своих дел.

– Я пишу жизнеописание своего отца, – скромно заметила принцесса. – Вам кажется это странным?

– Мне кажется это вполне естественным, учитывая ваши литературные способности.

– Не насмехайтесь, – сказала Анна. – Я была лучшей ученицей профессора Пселла. Он говорил, что мой стиль соперничает с Фукидидом и Полибием. Я как-нибудь почитаю вам отрывки из своей «Алексиады».

– Только не сейчас! – умоляюще сложил руки де Пейн. – Лучше я буду молча смотреть на вас. Кроме того, Фукидид действует на меня, как хорошее снотворное.

Принцесса погрозила ему пальчиком и засмеялась. Потом, словно вспомнив о чем-то, она посерьезнела и произнесла:

– О вашем скором приезде мне напомнило еще одно. Однажды я гуляла поздно вечером в саду. Был такой же прекрасный, теплый, ласковый вечер, как и сейчас. На небе сияли изумительные звезды. И вдруг – в мгновение все эти звезды будто сошли с ума, началась какая-то страшная война звезд, где они поглощали друг друга, сливались в какие-то светящиеся огненные шары. Это было… ужасно.

– Я видел все это на Эгнатиевой дороге, когда направлялся сюда, – промолвил Гуго де Пейн, коснувшись ее дрожавшей ладони. – Успокойтесь, Анна.

– И мне почудилось, – продолжила принцесса, благодарно взглянув на рыцаря, – что вы где-то рядом, вернее, не здесь, а там, на небе, и принимаете участие в этой страшной схватке. Но где, на чьей стороне? С кем боретесь, кого низвергаете? Я не могла понять, но я знала одно: что очень скоро увижу вас снова.

– И вы не ошиблись.

– Но позвольте теперь и мне задать вам один вопрос: что привело вас в Константинополь? Только не лгите, что вы приехали ради меня.

– Но вы хотя бы поверите, что с нашей последней встречи я постоянно думаю о вас?

– Это не ответ.

И вновь непонятная сила начала отдалять их друг от друга, вставать между ними преградой. Это было невыносимо; казалось, коварный вечер в Византии действительно способен привести к безумию.

– Вы все же пришли с кинжалом, – грустно улыбнулась Анна, взглянув на его стилет за поясом. – Кого вы опасаетесь, меня?

– Я люблю вас, – промолвил Гуго де Пейн. Он искал ответа в ее прекрасных вишневых глазах, и этот ответ был, светился в них, но сама Анна молчала.

– А вы? – спросил рыцарь. И когда он не услышал ни слова, то поднялся и негромко произнес: – Прощайте…

Потом он повернулся и пошел к двери. В эти минуты время остановилось для них обоих. Уже на пороге, когда оставались последние мгновения, за спиной де Пейна раздалось – сначала тихо, почти не слышно, а затем все громче:

– Да. Да. Да… Да. Да, – и наконец, расколовшим мир взрывом: – Да. Да!

И они бросились навстречу друг другу.

Глава X. РЫЦАРЬ И ВАСИЛЕВС

Я знаю: все течет, все бренно изначала,

Ряд грозных перемен страну любую ждет,

И все, что родилось, когда-нибудь умрет,

И есть всему конец, как есть всему начало…

Жан Пассера

1

Император Алексей Комнин принял Гуго де Пейна в тронном зале Влахернского дворца на следующий день. Этот зал именовался Золотой палатой или Магнаврой и блистал великолепием и красотой. Перед троном императора стояло медное, позолоченное дерево на ветвях которого сидели разные птицы, сделанные из бронзы и серебра. Каждая птица издавала свою особенную мелодию, а сиденье императора было устроено столь искусно, что сначала оно казалось низким почти на уровне мраморного пола, затем, при приближении несколько более высоким и, наконец, висящим в воздухе: этот поражающий посетителей эффект, создавала хитроумная машина, созданная греческими механиками. Колоссальный трон окружали, в виде стражи, позолоченные львы, бешено бьющие своими хвостами о землю, раскрывавшие пасть и издающие громкий рев. Огромные, вращающиеся по своей оси венецианские зеркала дополняли сказочность Золотой палаты. Впрочем, подобными волшебными проделками Алексей Комнин угощал не всех своих гостей, а лишь тех, кого хотел удивить византийской мощью. Над императором, на золотой цепи, висела украшенная драгоценными камнями корона с небывалой по величине жемчужиной, свет от которой мог прорезать ночной мрак. Сам Алексей был облачен в шелковую алую тунику, расшитую золотыми нитями, и парчовый шарф-лорум, перекинутый через плечо на спину: один его конец опускался спереди на уровне груди, а второй располагался на левой руке; голову императора венчала восточная тиара. И лорум, и тиара, и пурпуровые башмаки были высшим знаком императорского достоинства.

Только что Алексей Комнин принял прибывших в Константинополь русского князя Василька Ростиславовича и игумена Даниила, и остался весьма доволен беседой с ними. Княжеская дружина могла обеспечить необходимую поддержку в борьбе с печенегами, а отправлявшийся в Иерусалим русский священнослужитель преследовал благоприятную для Византии цель – основание там православного монастыря. Присутствующие в Золотой палате высшие имперские сановники одобрительно отнеслись к проведенным переговорам, которые периодически прерывались рыком позолоченных львов. Только патриарх Косьма настороженно воспринял активность россов в Палестине. Со времен Халкидонского Собора, он оставался единственным патриархом Византийской империи, и намеревался играть на Востоке такую же роль, какую на Западе играл папа. После окончательного освобождения Восточной Церкви от подчинения Риму, патриарх Косьма стал вторым человеком в Константинополе, вольно или невольно становясь в оппозицию к императору. Но его влияние на внешнюю политику было еще невелико: единственное, что он мог противопоставить Алексею – это запретить императору вход в церковь на более или менее длительный срок и порицать его с высоты амвона храма Святой Софии. Властолюбивый патриарх ревниво воспринял доброжелательное отношение Алексея Комнина к игумену Даниилу. Надув губы, он сердито молчал, косо поглядывая на василевса.

Зато военный логофет Гайк выглядел как человек, съевший только что нечто очень вкусное. Невысокий, порывистый армянин, любимец императора, одержавший для Византии множество побед, произнес, дождавшись когда смолкнут рычащие львы:

– Надеюсь, все же, что русский князь будет подчиняться непосредственно мне.

– Да-да, разумеется, – успокоил его Алексей Комнин. – Прошу вас только соизмерять свои желания с самолюбием князя Василька. Нам хорошо известна неукротимость этих русских.

– Тем более не следовало бы пускать игумена Даниила в Палестину, – пробормотал патриарх Косьма.

– Ничто не может быть более угодно Богу, чем согласие всех православных христиан в единой и чистой вере, – обратился к нему император. Левое веко на его моложавом, загорелом лице дернулось, что было признаком подступающего гнева. – Ваши монастыри здесь, в Константинополе, расшатаны. Вместо благочестивой жизни, предписываемой уставом, монахи принимают участие в светских увеселениях, увлекаются лошадьми, охотой, куплей и продажей земель. А ведь хороший порядок в церкви – это оплот империи. Вам следует брать пример с бескорыстия и веротерпения русских, патриарх Косьма! Иначе наши пути с вами разойдутся. Мы приняли решение основать новый Патмосский монастырь, который явит вам пример дисциплины и благочестия, и поможет нам в этом игумен Даниил, уже посещавший святые места.

Позолоченные львы вновь издали грозный, словно бы направленный к патриарху рев, и Алексей Комнин, поморщившись, обратился к стоящему неподалеку протоспафарию:

– Отключите наконец этих кошек… А заодно и трапезундских соловьев – голова раскалывается. Теперь о главном. На днях из месопотамского Мардина прибывает посланец султана Артука и мы должны встретить его с высшими почестями.

– Он ярый враг иерусалимского короля Бодуэна, – скромно напомнил эпарх Стампос.

– Неважно, – отозвался император. – Союз с ним обеспечит наши тылы и развяжет руки для борьбы с норманнами, а также угомонит этих распоясавшихся… – Алексей запнулся, подыскивая слово: – Крестоносцев.

– Как точно вы выразились, – льстиво произнес эпарх. – Именно так можно назвать хлынувших из Европы рыцарей: крестоносцы. Если не держать их в узде, то когда-нибудь они сметут с лица земли и Константинополь: Их жадные взоры давно обращены к столице империи.

– Кстати, один из них – Гуго де Пейн, ждет вашего приема, – сказал протоспафарий.

– Пусть войдет, – Алексей махнул рукой.

– А львы? Включать? – протоспафарий потянулся к скрытому рычагу.

– Не стоит. Побережем тонкий механизм для более торжественных случаев.

– Зачем вообще вам тратить драгоценное время на этого… крестоносца? – эпарх с удовольствием выговорил понравившееся ему слово.

– На то есть свои причины, – прищурился император. – Вам же, я думаю, нет особой нужды присутствовать при нашей беседе.

Поклонившись, патриарх Косьма, логофет Гайк и эпарх Стампос направились к выходу, пропустив в Золотую Палату вошедшего вслед за протоспафарием Гуго де Пейна. Все они посмотрели на него с нескрываемым любопытством, вызванным странным согласием императора встретиться с прибывшим из Европы простым рыцарем. Но на то действительно были особые причины, которые, узнай о них приближенные императора, повергли бы в шок и патриарха Косьму, и логофета Гайка, и эпарха Стампоса, да и других высших сановников Византии.

Между Алексеем Комнином и Анной, между императором и принцессой, отцом и дочерью не было секретов. Ранняя смерть матери – царицы Ирины – не отторгла крохотное существо от всесильного василевса, а еще крепче связала два любящих сердца. Девочка росла под нежным и пристрастным вниманием отца, окруженная его заботой и лаской, платя ему теми же чувствами. Она влетала к нему в любое время суток, рассказывая о детских пустяках, и он всегда внимательно выслушивал ее милый лепет, не позволяя себе обидеть ее насмешливой улыбкой или резким тоном. Постепенно, эта откровенность и искренность стала правилом в их отношениях, вызвала и у него насущную потребность делиться с родным существом происходящими в империи событиями. Подобная привязанность, редкая и в обычных семьях, почти совершенно исключена в родах царственных. Злые языки в Константинополе утверждали, что такая любовь, такое обожание друг друга может завести очень далеко, если уже не вылилось в смертный грех: достаточно было взглянуть на нежно обнимающихся отца и дочь. Но место злословию найдется всегда – даже у райских врат. Повзрослев, получив прекрасное образование, расцветшая, как золотой цветок, Анна, еще крепче привязалась к отцу. Теперь она не только вникала в его дела, но, порою, подсказывала и мудрые решения; ее же душа была все так же открыта отцу. Лишь одно тревожило Алексея Комнина: Анне уже минуло двадцать восемь лет, она была первой красавицей Византии, но все еще не помышляла о супружестве.

Представители лучших византийских родов сватались к ней: Дуке, Валанды, Стампосы, Палеологи, Мономахи, Липарии, Дросы, Франкопуды, Мадариты, ведшие свои генеалогии от Кира, Креза, Дария, Геракла, Персея, Энея; приезжали женихи и из дальних стран Европы и Азии. Но на все их притязания она отвечала одним словом – «Нет». Никому не удавалось зажечь страсть в ее сердце. Любовь к отцу была настолько сильна, что, сравнивая его с другими мужчинами – пусть они даже были намного моложе и красивее, она видела насколько он превосходит их в уме, нежности, благородстве, и с содроганием думала о том, что кто-то другой когда-нибудь обнимет ее и заменит, вытеснит из ее души этого самого дорогого и близкого ей человека. И она не скрывала от отца своих чувств. Это и радовало, и огорчало Алексея Комнина. Он давно понял, что его изнеженный старший сын Иоанн не способен управлять империей: в лучшем случае его правление продлится три года, после чего последует ибо дворцовый переворот, либо восстание константинопольской черни – и династия Комнинов прервется. Слабовольный, пустоголовый Иоанн быстро разрушит все наследие и завоевания отца, а охотников на престол найдется множество. В Византии отсутствовал закон о престолонаследии, регулирующий смену правителей на троне. За последние семьсот лет из сотни государей только треть умерла собственной смертью, остальные либо были заколоты, отравлены, искалечены, либо отреклись добровольно. Да и те, кто всходил на престол, получая титул василевса, часто не имели не только царской крови, но и вообще какого-либо рода. Лев I был мясником, и в Константинополе до сих пор показывали стойку, за которой он вместе с женой торговал мясом; Юстин I – крестьянин из Македонии – пришел в город босиком, с мешком за плечами; Фока был простым центурионом, Исавр – ремесленником, а Василий I – нищим изгнанником армянином. Успех этих счастливых узурпаторов окрылял многих простых горожан, болеющих «болезнью пурпура», а для монахов и составителей гороскопов стало обычным делом обещать каждому обратившемуся к ним бездельнику высшее звание. Поэтому Алексей Комнин не сомневался, что с его смертью в империи воцарится великая смута. Но если на трон взойдет волевая, умная, по-государственному мыслящая принцесса Анна, которую будет поддерживать преданный ей супруг? А в дальнейшем – рожденный ими сын, его внук, наследник и продолжатель рода Комнинов? Эта мысль в последнее время не давала василевсу покоя. Он чутко улавливал настроения в армии и в столице. Если в надежности военного логофета Гайка император не сомневался, то в Константинополе, по докладам эпарха Стампоса, зрело недовольство, искусно подогреваемое патриархом Косьмой. В столице всегда было много людей без определенных занятий, искателей приключений, воров, нищих, готовых поддержать восстание, из которого они надеялись извлечь пользу, и – чем черт не шутит – надеть заветные пурпуровые башмаки? Но где же найти избранника для его дочери, не навязывать же ей ненавистного супруга силой? Алексей Комнин никогда бы не пошел на этот шаг. И как порою бывает в тупиковой ситуации, на помощь неожиданно пришла любовь.

Когда три дня назад Анна, по свойственной ей откровенности, призналась ему, что любит этого рыцаря, Гуго де Пейна, когда он посмотрел в ее счастливые глаза и поверил ее взволнованному голосу, когда впервые за долгие годы тень отчуждения коснулась их обоих, Алексей Комнин понял, что наконец наступил тот момент, который рано или поздно даруется небом любой женщине, и который он уже не в силах задержать или приостановить. И хотя его встревожило, что избранником дочери стал незнакомый ему человек, да еще из скрыто враждебной Византии Европы, но все равно он почувствовал огромное облегчение. Теперь он с нетерпением ожидал встречи с этим рыцарем, сумевшим завоевать непреклонное сердце его дочери. Ему хотелось, чтобы его надежды оправдались, чтобы ни отцовские, ни государственные желания не обратились бы в прах. Привыкший мыслить четко, решительно и с дальним прицелом, Алексей Комнин в какой-то степени уже определил дальнейшую судьбу Гуго де Пейна, еще не зная и не видя его; он посчитал нужным приблизить его к себе, возможно, возведя в должность стратега, а в будущем – и военного логофета всей Византии. Если, конечно, первое впечатление его не разочарует. Знали бы об этом только что вышедшие из Золотой Палаты высшие сановники Империи! Алексей Комнин усмехнулся, внимательно глядя на приближающегося к трону рыцаря.

Трижды поклонившись, как того требовал церемониал, Гуго де Пейн приветствовал василевса на греческом языке, приложив ладони к сердцу. Сколько людей, представавших перед императором, испытывали робость, страх, тревогу или восторг, радость, ликование, но никогда еще Алексей Комнин не видел столь хладнокровный, гордый и чуть горький взгляд, словно отсвечивающий серостью стали. И это понравилось императору. Неожиданно механические позолоченные львы издали громкий рев, забив хвостами по мраморному полу. Стоявший в сторонке протоспафарий поспешил к скрытому рычагу за троном, и львы замерли с разверстыми пастями. Но теперь бронзовые птицы начали выводить переливчатые мелодии, поворачивая головы и хлопая крыльями. Гуго де Пейн с любопытством посмотрел на чудесное дерево.

– Мне рассказывали о вас… наши общие знакомые, – произнес император. – О том, как вы спасли нашего царственного брата Людовика. Подобные происшествия, к сожалению, имеют притягательную силу.

– И они стары, как сам мир, – скромно уточнил де Пейн.

– Нет, старее. Первое покушение готовил сам сатана против небесного Отца нашего.

– А первого результата добился зачатый им Каин.

– Что привлекло вас в Константинополь? – перевел опасный разговор Алексей Комнин. – Или… кто?

Гуго де Пейн, взглянув на императора, догадался, что он знает многое, достаточно много, возможно – все, даже о его последней ночной встрече с Анной, и ничто не может помешать ему отдать приказ о казни зарвавшегося рыцаря в раскаленном медном быке по древнему византийскому обычаю. А Алексей Комнин, с любопытством наблюдавший за Гуго де Пейном, понял, что и тот уже догадался об осведомленности императора, хотя и делает вид, что ничего не знает. «Ну что же, – с усмешкой подумал василевс, – сыграем в игру: я ведаю, что ты ведаешь, что я ничего не ведаю…»

– Меня привели сюда любовь и долг, – осторожно произнес Гуго де Пейн.

– Оставим любовь, поскольку я не хочу вмешиваться в ваши личные дела, – император хитро прищурился, всматриваясь в невозмутимое лицо рыцаря. – Если только они – представим на минутку эту невероятную возможность – не касаются в какой-то степени василевса…

– Уверяю вас… – склонил голову де Пейн.

– Или?..

– В Византии сосредоточены многие ценности, способные вызвать поклонение и обожание. Все они достойны любви.

– Любовь к женщине стоит всех мировых сокровищ.

– И даже собственной жизни, – согласился Гуго де Пейн.

Прислушивавшийся к этому непонятному для него разговору протоспафарий, продолжавший возиться с вышедшим из строя рычагом, чересчур сильно нажал на него, и очумевшие львы вновь издали хриплый, несколько жалостный рык. Но зато смолкли соловьи, колибри и попугаи.

– Издержки механики, – заметил император. – Когда-нибудь эти дохлые кошки разорвут меня на части.