Текст книги "Великий магистр"

Мокрых, усталых, но счастливых Виченцо и Алессандру проводили в отдельную каюту.

– Смелых пловцов высушить, влить в них крепкого вина и оставить в покое на целые сутки, – приказал Гуго де Пейн, а сам повернулся к исчезающему в дымке величественному и прекрасному городу.

– Прощай Константинополь, и – до встречи! – прошептали его губы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ВИЖУ ИЕРУСАЛИМ!

Когда же были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их…

Евангелие от Марка, гл.10.32

Высадившись на побережье Малой Азии близ Никеи, славящейся своими монетными дворами и оружейными мастерскими, экспедиция Гуго де Пейна, насчитывающая до двух сотен человек, двинулась по издавна проложенному торговому пути к Иконии. Без малого четыреста миль пути преодолели они, бредя весь октябрь, минуя цитрусовые плантации Романии и безжизненные мертвые пустоши, высушенные отсутствием влаги, плутая по ущельям гор и узким проходам, натыкаясь на редкие оазисы, где цвели луга и журчали веселые ручейки. Сияющее солнце, которое, казалось, горит еще жарче с приближением зимы, заставляло делать остановки днем, а идти ночью. Некоторые паломники, отягченные старческой немощью и болезнями, не выдержали тяжести перехода, окончили свой земной путь, не достигнув цели. Скончался и раненый в голову камнем в бухте Золотого Рога кабальерос из отряда маркиза де Сетина.

– Словно каменный рок висит над вашими людьми, – заметил Бизоль де Сент-Омер маркизу. – Помните, и там, в окрестностях Ренн-Ле-Шато, кабальерос нашли свою смерть под грудой камней?

– Не напоминайте об этом, – попросил Хуан Сетина.

Следуя за едущими впереди рыцарями, бывавшими в этих краях, Людвигом фон Зегенгеймом, Роже Де Мондидье и Миланом Гораджичем, экспедиция де Пейна к концу октября выбралась на широкую, благоухающую разнотравьем долину, за которой уже виднелись крепостные стены Иконии. Центр суконного и шелкового производства, предметов роскоши и эмали, встретил путников со сдержанной благосклонностью. Отдохнув здесь несколько дней, пополнив съестные припасы, экспедиция двинулась дальше – к Антиохии. На пути через древнюю Киликию лежали города Листра, Айас Тарс, а за ним – огромным голубым теплым ковром расстилалось море, сливающееся с небом. За это время рыцари несколько раз вступали в стычки с малочисленными, разрозненными отрядами сельджуков, которые, словно испытывая их боеспособность, поспешно отступали в хорошо знакомые им гористые ущелья.

– Что это за вояки такие? – жаловался Бизоль. – Не дают как следует подраться!

– Еще успеете, мой друг, – утешал его Людвиг фон Зегенгейм. – Настоящие враги ждут нас к югу, востоку и северу от Иерусалима. Бойтесь ассасинов и сарацин султана аль-Фатима. Впрочем, в Леванте никогда не известно, от кого и когда ждать смертельного удара. Такая уж это страна, желанная всем и всеми же раздираемая на части.

В двадцатых числах ноября рыцари вступили в Антиохийское княжество, входящее в роли полунезависимого государства в Иерусалимское королевство. Это уже была земля, за освобождение которой пролило свою кровь славное воинство герцога Буйонского, свободная территория истинных и любимых сынов Христа. Вступление рыцарей в город шумно приветствовали его жители. Гуго де Пейна, Людвига фон Зегенгейма и маркиза де Сетина радушно принял правитель Антиохии, граф Рожер. Расспросив рыцарей о путешествии и щедро одарив их подарками, владетельный граф посоветовал им на пути к Иерусалиму обойти стороной город-крепость Тир, все еще удерживаемый турками и совершающими постоянные вылазки против пилигримов.

– Впрочем, – добавил он, – у меня есть надежда, что в скором времени они сдадутся.

Распрощавшись, рыцари покинули гостеприимную Антиохию. До Иерусалима оставалось уже немного, по сравнению с пройденным расстоянием. Впереди лежали Хама, Хомс, Тортоза, Сафита, Триполи, Бейрут, Сидон, Бофор, Акра, Тибериада, Цезария, Яффа… Начинался период дождей и гроз. Внезапная тьма, шедшая со стороны Средиземного моря, накрывала путников, и оглушительные громы сотрясали раскаленный воздух. Дышать становилось все труднее, а вспыхивающие в небе молнии слепили глаза. Казалось, сама природа противится их продвижению вперед.

Обходя крепость Тир, они спустились к Галилейскому морю, которое во времена Христа называлось Генисаретским озером. Необычайной голубизны, окруженное зеленью эвкалиптов и пальм, оно притягивало утомленные взоры и вливало своей непорочной чистотой свежесть и успокоение. Тотчас же граф Норфолк достал свой походный альбом и приступил к наброскам этого чуда природы. Но можно ли передать в рисунке живую силу земли, воды, солнца, неба?

Заглянувший к нему через плечо Милан Гораджич промолвил: – Вам следует побывать также и возле Мертвого моря, к юго-востоку отсюда. Впечатлений будет не меньше. Если, конечно, вы стремитесь запечатлеть не только красоту, но и безобразие жизни.

– Не советую лишь окунаться в его соленые воды, – добавил стоящий неподалеку Роже де Мондидье. – Утонуть не утонете, но язвами покроетесь самыми премиленькими.

И вновь рыцари тронулись в путь. Близость цели подгоняла и воодушевляла паломников. Благодаря хозяйственным заботам Андре де Монбара люди были обеспечены и водой и пропитанием, а лошади – фуражом. Те, кто никогда не был в Палестине, поражались ее холмистыми равнинами, песчаными пустошами, прохладными реками, выбеленными на солнце селениями, плодородными пастбищами, крутыми, вздыбившимися над землей горами.

Среди паломников брели и четыре человека, посланных эпархом Стампосом – ничем не выделяясь из толпы страждущих прикоснуться к Гробу Господню. Главным среди них был коренастый грек Христофулос, один из лучших его агентов, прославившийся тем, что сумел войти в доверие к самому Годфруа Буйонскому и удержать того от насильственных действий в отношении окраинных провинций Византии. За три месяца пути, внимательный Христофулос сумел изучить нрав и характер рыцарей. Со встречной группой паломников, среди которых были специальные агенты, курсировавшие между Константинополем и Иерусалимом, грек передал подготовленное в ночной тиши донесение эпарху. Вот что он писал в нем о рыцарях и их ближайшем окружении:

«…Самый пожилой среди .них – испанский маркиз Хуан де Монтемайор Хорхе де Сетина, известный в научных кругах своими географическими и историческими исследованиями. Ему около пятидесяти семи лет. Умен, образован, склонен к длинным рассуждениям, мягок в споре, но мечом владеет отменно. Предполагаю, что его стремление в Иерусалим преследует какую-то особую цель. Возглавляет его отряд кабальерос идальго Корденаль, заносчивый, как и все мелкопоместные испанцы.

Барон Бизоль де Сент-Омер – ближайший друг и сподвижник Гуго де Пейна. Тридцать лет, грубоват и простодушен, самый сильный воин в отряде. Доверчив, честен, опытный боец, интересуется лишь воинским искусством и свиными окороками. Под стать ему и его главный оруженосец Дижон.

Немецкий граф Людвиг фон Зегенгейм, прошедший школу первого нашествия рыцарей в Палестину в воинстве Годфруа Буйонского. Предположительный заместитель Гуго де Пейна. Чуть больше сорока лет. Совершенно владеет различными видами оружия, умелый стратег и тактик в военных операциях. Благородный рыцарь, испытавший когда-то в прошлом тяжелую личную драму. Легко переносит все тяготы пути, как и преданный ему оруженосец, обладающий колоссальной физической силой венгр Иштван.

Роже де Мондидье или Одноглазый Роже. Также около сорока лет, и также участвовавший в боях с сарацинами в Палестине двенадцать лет назад. Веселый, эпикурейский нрав, любитель приврать и рассказать самые невероятные истории. Поглощает огромное количество пищи и вина, что нисколько не сказывается на его костлявой фигуре. Типичный искатель приключений. Присоединился к отряду де Пейна, словно отправился за компанию в баню.

Сербский князь Милан Гораджич. Сорок пять лет. Полумонах, полурыцарь, а по сути – вечный странник, бродяга, ищущий свою судьбу. Он – единственный среди них православный, хотя подозреваю, что его отношение к религии поверхностно, и он больше верит в самого себя, и своего верного слугу китайца Джана, искусного в различных видах борьбы.

Барон Андре де Монбар. Не могу сказать ничего конкретного, кроме того, что ему под тридцать пять лет, что он увлекается алхимией и умело ускользает от пристального внимания. Роль его в этой экспедиции мне непонятна. Его оруженосец Аршамбо такая же бесцветная личность.

Английский граф Грей Норфолк. Не более двадцати двух лет. Молчалив и недоступен, как все британцы. Более тяготеет к мирным занятиям, в частности – к рисованию, но меч держит твердо и в храбрости ему нельзя отказать. Разногласий с французами у него нет, чего не скажешь о его высокомерном оруженосце Гондемаре.

Генуэзский дож Виченцо Тропези и его юная супруга Алессандра Гварини. Двадцать пять и шестнадцать лет. Безумно влюблены друг в друга. Инцидент в бухте Золотого Рога связан именно с ними, их преследует некий Чекко Кавальканти. В связи с этим прошу разъяснить мои санкции: обязан ли я охранять лишь Гуго де Пейна, или также мешать попыткам физического воздействия на кого-либо из его людей? Второе мне кажется неразумным, поскольку мои возможности ограничены.

И, наконец, Гуго де Пейн. Ему тридцать лет, и он производит впечатление человека бесконечно уверенного в своих силах, целях и смысле жизни. Фигура в какой-то степени загадочная и непонятная. С разными людьми он ведет себя по-разному, умудряясь в тоже время всегда оставаться самим собой. Почти невозможное сочетание в одном человеке ума, отваги, учености, благородства, силы, сознанья чести, красоты, учтивости, доброты и многого другого. Более подробную его характеристику я вышлю позднее, после тщательного анализа. Оруженосцем у него довольно легкомысленный, но неглупый малый – Раймонд Плантар.

В заключение, обращаюсь с просьбой; по возможности переправить мне, как можно скорее, триста золотых перперов на непредвиденные расходы…»

Бумага ушла по эстафете в Константинополь, а рыцари с каждым днем все ближе подходили к Иерусалиму, делая короткие остановки в лежащих на пути городах и селениях, где находили добрый прием, поскольку вести о них уже разносились по Палестине.

После Яффы оставшийся путь исчислялся нескольким минутами. И вот – наступил день, когда предчувствие чего-то необычного заставило ускоренно биться напряженные в томительном ожидании сердца всех приближающихся к Святому Городу путников. Но первым, в песчаной дали, разглядел верхушку белокаменных стен юный Раймонд. Приподнявшись на стременах, он радостно выкрикнул:

– Я вижу! Вижу – Иерусалим!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕВЯТЬ НЕПОБЕДИМЫХ

Нельзя доверять рекам, тварям с когтями и рогами, людям с оружием, а также женщинам и особам царского рода…

Шукасаптати

Глава I. КРЕЩЕНИЕ СТАЛЬЮ

В терпенье нашем – торжества залог:

Дабы орешек выскользнуть не мог…

Никколо Макиавелли

1

Арабы называли его Аль-Кодс – Святой Город; иудеи, основавшие там царство Израильское и перенесшие в него престол Давида и Ковчег Божий – Ершалаим; христиане, жившие в нем тысячу лет и дождавшиеся его освобождения с приходом рыцарства Годфруа Буйонского – Иерусалим. Но и те, и другие, и третьи, никогда не могли завладеть им полностью, или хотя бы разделить на три равные части. У каждого из них были в этом городе свои святыни, своя история, свое прошлое. Три мировые религии – христианство, ислам, иудаизм, – сошлись в одном городе, сделав его своим центром. Мусульмане, почитающие Аллаха и пророка его Мохаммеда, с почтением относились к Исса ибн Юсуфу, как они называли Иисус Христа; сирийцы, армяне, византийцы не чинили препятствий малочисленным иудеям; последние же называющие себя богоизбранным народом, в мире жили со своими соседями, будь то католики, грегориане или марониты.

Иерусалим был построен на холмах, где почти отсутствовали вода и деревья: источники и прекрасные сады, виноградные, оливковые и хлопковые угодья располагались в его окрестностях, – там, где кончалась скальная порода. Внутри города вся почва была устлана каменистыми плитами, а неровности ее срезаны и сглажены, поэтому, когда шел благодатный дождь, все улицы и мостовые Иерусалима омывались начисто и сверкали белизной. Такими же белыми выглядели и высокие здания, сооруженные из камня и извести, длинные стены, мечети, церкви, дворы ремесленников, школы и больницы, торговые ряды, судебные и административные палаты. Город окружала крепкая крепостная стена с железными воротами, которая была частично разрушена 14 июня 1099 года, когда сорокатысячное войско Годфруа Буйонского, горящее священной целью возвратить Иерусалиму его христианскую свободу, вступило в битву. Первым ворвался в город Боэмунд Тарентский, тесня его защитников к портику Храма Соломона, где было положено до десяти тысяч отступивших жителей. Вместе с ним, шли на приступ Храма, граф Шампанский и Тибо де Пейн. Они же первыми увидели те несметные сокровища, о которых ходила молва. Но вот были ли эти сокровища единственными в Храме Соломона и не являлись ли они простой приманкой для рыцарей, чтобы скрыть настоящее, истинное сокровище, охраняемое иудеями и Сионской Общиной уже две тысячи лет? Может быть, опьяненные победой и кровью рыцари, прошли мимо того, что несравнимо с жалким блеском золота и алмазов, а дает власть над всем миром? Может быть, они не разглядели то, что в тысячу крат ценнее всех богатств и упустили эту неведомую и необъяснимую силу? А может быть, им не далась в окровавленные руки и сама таинственная и желанная всему рыцарству Чаша – Святой Грааль? Ответа на эти вопросы следовало ждать пятнадцать лет…

И до этого случалось так, что стены Иерусалима и Храм Соломона терпели разрушение. Еще за полторы тысячи лет вавилонский царь Навуходоносор сжег огнем все дома в городе, «…и столбы медные, которые были у дома Господня, и подставы… и отнесли медь их в Вавилон; и тазы, и лопатки, и ножи, и ложки, и все сосуды, которые употреблялись при служении, взяли; и кадильницы, и чаши, что было золотое и что было серебряное…» Но через сто сорок лет Неемия восстановил разрушенное. Прошло восемь веков, и арабский султан Омар завладел Святым Городом, построив на территории Храма мечеть Аль-Акса, носящую впоследствии его имя. Но значительная часть Храма Соломона уцелела. Омар повелел христианам и иудеям носить желтое платье, в отличие от облаченных в белое мусульман, а за прикосновение к правоверному – казнить на месте. С течением времени кончилось и владычество арабского халифата. Обрел силу легендарный вождь огузов-туркменов Сельджук, захвативший Иерусалим. Его последователь и наследник Мухаммед, со своими воинами-сельджуками, долго сопротивлялся лавине рыцарей, хлынувшей из Европы, но и он вынужден был оставить город, перенеся свою столицу в Мерв. Наступило время владычества над Святым Городом христиан. И все крепче неведомыми силами внедрялась в умы мысль, что тот, кто правит Иерусалимом – призван владеть по библейским законам и всем Миром.

Итак, первым христианским королем Иерусалимского королевства был избран герцог Годфруа Буйонский, правда именовавший себя не королем, а Защитником Гроба Господня, пробывший на престоле не многим более года и умерший в расцвете лет. При нем были завоеваны Яффа, Рамлу, Кайф и Тивериада. Принявший золотую корону, его младший брат Бодуэн, сын Евстафия II, графа Буйонского и Годойи, дочери Этельреда II, короля английского, расширил свои владения, захватив Арсур, Цесарию, Акру, Бейрут и Сидон, построив крепость Монреаль и неприступный замок Сканделион, между Сент-Жан-д'Акрой и непокорным Тиром, а также покорив Триполи. Но в Иерусалимском королевстве, по-существу, было четыре правителя, трое из которых лишь номинально подчинялись Бодуэну I. Географически оно располагалось по верхнему течению реки Евфрат, западной Сирии, Палестине, части Заиорданья и Синайского полуострова, и включало в себя Эдесское, Антиохийское и Триполийское княжества и графства, правители которых постоянно интриговали против иерусалимского короля. Ограничивал его власть и Государственный Совет, созданный еще при Годфруа Буйонском, принимая порою унижающие королевское достоинство законы-ассизы, а что говорить о то мелком, то крупном противодействии патриарха Адальберта с его сворой епископов и архиепископов, назначаемых римским папой Пасхалием II? Адальберт то и дело жаловался на Бодуэна I в Рим – и не только туда, рассылая сварливые и облыжные письма всем главным монархам Европы. Тревожно было и на границах государства. Боеспособных рыцарей под началом Бодуэна было около шестисот человек, которым он щедро платил по пятьсот бизантов в год; всего же в Иерусалиме бродили без дела до двадцати тысяч плохо управляемых, разорившихся рыцарей, искавших где бы и чем поживиться, и периодически совершавших набеги по Палестине и Сирии. Рассчитывать на них в трудную минуту было бы наивно. Со стороны Сирии Иерусалимскому королевству угрожали неистовые сельджуки ведомые своим вождем Мухаммедом и его бесстрашным сыном Санджаром, построившими на границе мощную крепость «Скала пустыни». У европейцев они переняли не только умение вести боевые действия, но также и иерархические титулы: князь, граф, барон, рыцарь. Из Персии совершали коварные, беспощадные набеги ассасины, окопавшиеся в замке Аламут – «Орлином гнезде». «Великий магистр» этой шиитской секты, «Старец Горы», Дан Хасан ибн Саббах был умен, хитер, изворотлив и кровожаден. Возможно, одним из первых в мире он осознал огромные возможности тайной войны против своих врагов, где хороши любые средства – в особенности, политические убийства высших сановников. Это его убийцы-фидаины, одурманенные наркотическим зельем, уничтожили персидского султана Мелик-шаха и его визиря, умертвили князей Дамаска, Гимса, Мосула, Мераша, калифа Аамира и графа Триполийского. Старец Горы не пощадил и двух собственных сыновей, осмелившихся ослушаться его. Наемные убийцы-ассасины проникли и в Европу, доказательством чему служило и покушение на короля Франции Людовика IV. Этих безумных смертников боялись все: от укрытого за стенами Ватикана Пасхалия II до Алексея Комнина, искавшего пути к сотрудничеству с ними; от бедного рыцаря, заброшенного волею судьбы в Палестину, до странствующего монаха-паломника. Никто не мог быть спокоен, встав на дороге Старца Горы – Дан Хасана ибн Саббаха.

С юга Иерусалимскому королевству каждый год угрожал арабский Египет, находящийся под властью династии Фатимидов. Он располагал отлично организованной армией мамлюков, созданной из тюркских, черкесских и грузинских воинов-невольников. Кроме того, Египет в своей борьбе с европейскими рыцарями пользовался полной поддержкой стран Магриба, расположенных в Северной Африке, где правил Юсуф ибн Ташфин из династии Аль-Мурабитов. Пройдет некоторое время, и самым странным образом дороги, не ведающих друг о друге, Гуго де Пейна и Юсуфа ибн Ташфина пересекутся… С востока нападения на государство Бодуэна I постоянно совершал из месопотамского Мардина султан Наджм ад-Дин Иль-Газм ибн Артук, с которым вел тайные переговоры о союзе византийский император Алексей Комнин. Этому яростному врагу крестоносцев, основателю династии Артукидов в Месопотамии, часто помогал Сивасский эмир Данишменд Мелик-Газм, которому, еще во время первого нашествия рыцарей в Палестину, удалось захватить в плен самого Боэмунда Тарентского, выкупленного его друзьями за огромную сумму. Вносили свою лепту и многочисленные банды мусульманских и христианских разбойников, которым было все равно кого грабить на плохо обустроенных и никем не охраняемых дорогах Палестины – своих ли братьев по вере или инородцев. К услугам этих разрозненных, опустившихся бродяг не брезговал прибегать в своей войне с Бодуэном моссульский султан Малдук, поклявшийся на Коране пронзить сердце иерусалимского короля копьем.

Бодуэн I, владевший княжеством Тивериада, графством Яффа, сеньориями Сайды, Цесарии, Бейсана, Крака, Монреаля и Сен-Абрахама, в отличие от своего необычайно популярного, но бесхитростного и неприхотливого в быту брата, Годфруа Буйонского, которого долго пришлось уговаривать принять Иерусалимский престол, любил власть и богатство, и не всегда следовал нравственным принципам, если они мешали тому и другому. Он был высоченного роста, статен, красив, имел черные, как смоль волосы и бороду, в контрасте с необычной белизной лица, которое, казалось бы, не трогает загаром жаркое солнце Палестины. Величественной осанкой, суровой речью, тоном, поступью он привлекал внимание окружающих, – и так было бы даже в том случае, если бы он был простым рыцарем. До своей военной карьеры, он являлся духовным лицом, собирая подати с бедных церквей Реймса, Камбрея и Льежа. И это могло продолжаться до самой смерти, ели бы не сумел ухватиться за колесо истории, катящееся в сторону Иерусалима. Он был образован, умен, имел утонченный вкус, любил роскошные пиры и развлечения, а став королем – приказывал нести перед собой золотой щит и дюжину ковров, расстилаемых по земле. Но нельзя было ему отказать и в мужестве, храбрости, каком-то отчаянном безрассудстве. Эта необдуманная горячность, порою, стоила ему многих бед. Годфруа: Буйонский как-то сказал о своем брате:

– Бодуэн думает, что не он создан для земли, а она – для него. Земля же достаточна для того, чтобы служить смертному временным седалищем, так как после смерти, она становится его постоянным местопребыванием.

Став королем, Бодуэн не опроверг высказывания своего великого и благородного брата. Характерный факт: в трудную для себя минуту он принудил даже Иерусалимского патриарха Адальберта выдать деньги, пожертвованные верующими католиками на церковь, которые спустил за несколько дней, устроив грандиозный пир, на котором, кажется, даже побывали тайно проникшие сквозь винные пары его враги-сельджуки. Но еще один эпизод его биографии вызвал возмущение у всех, кроме него самого. При живой жене Адели, Бодуэн вступил в святотатственный брачный союз с богатой сицилийской графиней Каролиной; естественно, из-за денег. А чтобы законная супруга, дочь армянского принца Тафнуца, не мешала ему прокучивать приданое южанки, Бодуэн запер ее в иерусалимском монастыре святой Анны. Когда же золото графини кончилось, окончилась и вся любовь. Каролина, рыдающая от негодования, была отправлена с более-менее достойными почестями на Сицилию, а Адели было милостиво разрешено вернуться обратно к супругу. Бодуэн позволил себе даже весело поругивать недальновидную сицилийку, чтобы заслужить прощение армянской принцессы.

Любил Бодуэн внезапно появляться на Иерусалимских базарах, облаченный в восточное платье. Визиты его носили хулиганский характер: со ссорами, опрокидыванием лотков с товарами и непременным мордобоем купцов. Его, конечно же, узнавали, но искусно подыгрывали королю, терпя и убытки, и затрещины. Но более всего, царственному весельчаку было по душе прибытие новых рыцарей в Иерусалим. Тут уж он давал полную волю и своей фантазии, и своему буйному нраву, когда испытывая путешественников, а когда и просто разыгрывая их.

2

Рекомендательные письма, переданные аббатом Сито для патриарха Адальберта, Гуго де Пейн разорвал и выбросил еще там, в Клюни, поскольку знал, что высший церковный иерарх Иерусалима, четырежды сажаемый Бодуэном I в «карцер», скорее повредит, чем поможет его обустройству при дворе. Рассчитывать следовало на личные связи иерусалимского короля с графом Шампанским, и его относительную зависимость от византийского василевса. Хотя, всем была давно известна неукротимость и неуправляемость младшего брата Годфруа Буйонского, его вспыльчивость, переходящая, порою, в откровенную жестокость.

Когда Бодуэну I доложили о прибытии во дворец рыцарей из Европы, он как раз заслушивал членов Государственного Совета, состоящего из самых знатных баронов, и принявших исторической важности ассиз «О подметании улиц в городе в сухую погоду». Бодуэн, облаченный в расшитое золотыми павлинами восточное платье, в мягкие, с загнутыми вверх носками серебристые туфли, откровенно зевал, лаская левой рукой огромного пятнистого дога. Кроме поясняющих указ трех баронов, в обвешанном персидскими коврами зале находились, также, его рано постаревшая от «забот» мужа супруга, дочь Мелизинда – с такими же черными, как у отца волосами, и молочной белизны кожей, несколько приближенных рыцарей, среди которых выделялся высоким, под стать своему сюзерену, ростом неизменный друг и товарищ по всем пирушкам и увеселениям граф Лион Танкред. У массивных дубовых дверей стоял, облокотившись на длинный меч, дежуривший офицер королевской стражи, рыцарь с истомленным лицом, а за его спиной застыли шестеро латников с алебардами. Адель и Мелизинда плели кружева в уютных креслах возле окна, а Танкред рассказывал что-то смешное, и – судя по всему, не слишком пристойное, – собравшимся возле него рыцарям, которые часто прерывали его историю взрывами смеха. И Бодуэн, и его красавица-дочь украдкой прислушивались к рассказу Танкреда.

– …и вот, когда мы добьемся того, что улицы начнут исправно подметать два раза в день, утром и вечером, – продолжал один из членов Государственного Совета, – по четным числам – левую часть мостовой, по нечетным – правую, а исполнение ассиза возложим на домовладельцев, то… – усевшаяся на колено Бодуэна жирная муха привлекла его внимание, а занудная речь барона начала таять в воздухе. – …чистота улиц… использование александрийских метел… налог с каждой улицы составит… а какой подъем населения, в связи… воодушевление и небывалый интерес к… и обязательно – штрафы…

Бодуэн с нескрываемым отвращением посмотрел на седобородого барона, зачитывающего ассиз, и подумал: прикончить его сразу или дать отойти от дворца на пару метров? Он решил все же дать старику выговориться до конца. Но тут, вслед за вошедшими в зал братом короля Евстафием и официальным историографом Фуше Шартрским, приблизившийся к Бодуэну камергер доложил об ожидающих приема рыцарей из Европы.

– Все, хватит, я подписываю этот ассиз! – хлопнул в ладони Бодуэн, прекращая мучительную пытку. Члены Государственного Совета, кланяясь, покинули зал.

– Рыцарь, с которым вы сейчас встретитесь, Гуго де Пейн, достойный и благородный человек, – произнес Фуше Шартрский. – Весной я виделся с ним в Труа – это он спас тогда Людовика IV от кинжалов наемных убийц.

– Угу! – неопределенно хмыкнул Бодуэн. – Мне писал о нем в своем письме граф Шампанский. Сейчас поглядим – какой-такой де Пейн – не пей.

Утомленный долгим присутствием членов Государственного Совета, король решил вознаградить себя по-своему. Уловивший его настроение, граф Танкред, подошел поближе и что-то зашептал на ухо. В зал вошли Гуго де Пейн и Людвиг фон Зегенгейм; остальные рыцари остались во дворе, под окнами королевского дворца, кроме отправившихся бродить по городу маркиза де Сетина и графа Норфолка.

Приблизившись к королю, Гуго де Пейн почтительно произнес:

– Ваше величество! Мы проделали долгий путь от стен Труа до Иерусалима, чтобы в этом Святом Городе и подвластных вам землях приложить все силы к защите истинных христиан, подвергающихся опасности от гонителей католической веры, и готовы преумножать вашу славу, не щадя собственной крови.

– Хорошо сказано, – одобрил Бодуэн, присматриваясь к двум, стоящим перед ним рыцарям. – Но… На кого вы работаете? – этот вопрос был задан резким, суровым тоном, и прозвучал, словно лопнувшая в воздухе струна.

– Что вы имеете в виду, ваше величество? – промолвил Гуго де Пейн, чуть побледнев от гнева.

– В полученном мною послании графа Шампанского, он описывает внешность своего крестника – Гуго де Пейна, – небрежным тоном произнес король, – И там сказано, что этот рыцарь мал ростом, рыж, весь в оспинах и слегка кривобок. Поэтому я подозреваю, что вы – не Гуго де Пейн, а совершивший над ним насилие и присвоивший его имя вражеский лазутчик. Эй, стража! Закрыть все двери!

Рука Гуго де Пейна потянулась к висящему на боку мечу, но он сдержал себя, лишь холодные, серо-стальные глаза грозно обратились на короля: за короткие мгновения он просчитал несколько вариантов необъяснимого поведения Бодуэна I.

– Но я могу засвидетельствовать, что это… – начал было меднобородый Фуше Шартрский, изумленный, как и многие другие в зале, происходящими событиями, но король гневно оборвал его:

– Молчите, Фуше! – прикрикнул он. – Это вас не касается…

Вперед выдвинулся Людвиг фон Зегенгейм.

– Граф Танкред! – обратился он к высокому рыцарю – наперснику короля. – Разве вы не узнаете меня? Не мы ли вместе громили сарацин?

– Если вы имеете в виду, что вы – Людвиг фон Зегенгейм, то вы ошибаетесь, – невозмутимо отозвался Танкред. – Тот славный рыцарь скончался от жестоких ран на моих руках.

Рванувшегося было к нему Зегенгейма удержал за руку Гуго де Пейн, шепнув:

– Не поддавайтесь на провокацию – пусть себе резвятся, это недоразумение скоро окончится.

– Итак, – сурово произнес король Бодуэн. – Я повторяю свой вопрос: кем вы посланы?

Все присутствующие в зале, в особенности Адель и Мелизинда, с тревогой наблюдали за этой сценой.

– Мардинским султаном Артуком, – нагло ответил Гуго де Пейн и наклонил голову.

– А также сивасским эмиром Данишмендом, – подтвердил Зегенгейм, охотно поддержав товарища.

Не ожидавший такого скорого признания Бодуэн, несколько растерялся. Он дотронулся до своей угольной бороды и как можно суровее произнес:

– В таком случае, по законам Иерусалимского королевства, вам грозит смерть. Агуциор! – крикнул он дежурившему у дверей офицеру: – арестуйте этих людей!

– Пусть попробует! – грозно предупредил Людвиг фон Зегенгейм, обнажая свой длинный, тяжелый меч В воздухе запахло кровью. А Гуго де Пейн отступил к открытому окну, и, увидев внизу своих скучающих рыцарей, крикнул:

– Бизоль! Нас тут собираются арестовать, а потом повесить. Будьте начеку – сейчас мы к вам спустимся.

Шутка ли это была иерусалимского короля или нет, но болтаться с веревкой на шее ни ему, ни его товарищу не хотелось. Шестеро стражников во главе с рыцарем Агуциором, который лениво и неохотно отдавал приказы, начали наступать на Гуго и Людвига, вставших в оборону и выставивших вперед свои мечи. Фуше Шартрский бросился между ними, желая остановить сечу, но его ухватил за руку и оттащил в сторонку Лион Танкред. Адель и Мелизинда поспешно спрятались за трон своего супруга и отца. А брат короля Евстафий, привыкший к подобным зрелищам и не одобрявший их, спокойно уселся на освободившееся женщинами место. Лишь пятнистый дог громко и оглушительно залаял на обнаживших мечи рыцарей. Стражники напали первыми, но после ловкого, синхронного маневра рыцарей, у четверых из них алебарды оказались выбитыми из рук, а Гуго и Людвиг очутились за их спинами. Рыцари подождали, пока стражники подберут свое оружие, и продолжили схватку, приняв на себя каждый по три человека.