Текст книги "Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров"

Граф Робер не раскрывал тайн внутреннего круга, и этого было вполне достаточно, чтобы Цербер продолжал спокойно дремать. К тому же сам граф и некоторые из его соратников нарушили обеты орденской нищеты и целомудрия, и даже если бы вдруг покусились на главный обет, молчание, то уже ничего не стоило обвинить их в корыстной клевете. Граф намеренно притворялся взбалмошным юнцом, опьяненным победой и богатой добычей, пил и ел за троих и задирал всех рыцарей нефранков, которые встречались ему на улицах.

Все же Орден приложил кое-какие усилия к тому, чтобы остановить ренегатов, но стычка у городских ворот, называемых в Константинополе Золотыми, завершилась не в пользу Верховного Капитула. Донесение комтура о подвигах и безобразиях графа, отправленное из столицы греков, умолчало о действительных силах, которые помогли отступникам пробиться через плотные цепи войск, выставленные новым императором. Комтур сослался на сочувствие воинов Креста к мятежному графу, что отчасти совпадало с истиной. Однако франкский император Константинополя намеренно выставил против тамплиеров подчиненные ему отряды немецких и итальянских рыцарей, которых нельзя было упрекнуть в любви к своим франкским «братьям по Кресту». Комтур, которому был отдан приказ Капитула арестовать графа и его сообщников, не нашел в себе силы признаться, что в решающее мгновение откуда не возьмись, подобно налетевшему рою пчел, на крышах и в проулках появились простолюдины числом не менее полусотни, оказавшиеся весьма искусными пращниками и метателями тяжелых цепей, легко сбрасывавших с коней латных всадников.

Будь эта подробность боя известна верховным лжетамплиерам внутреннего круга, дорога графа Робера несомненно была бы обременена новыми, куда более опасными ловушками. Однако повергнутые наземь и опозоренные рыцари сумели скрыть причину своей неудачи даже от императора, твердя в один голос, что подверглись внезапному нападению каких-то франкских воинов, которых поначалу приняли за своих союзников.

Если Верховный Капитул в конце концов и почувствовал неладное, то было уже поздно: тот, кому искренне доверился граф Робер де Ту в поверженной столице греков, уже посадил его войско на галеру, и она успела отойти от берега не менее, чем на полет стрелы.

Но даже самая правдивая история об отступничестве и бегстве графа Робера де Ту и о его таинственных помощниках умалчивает об одной вовсе не заметной, но очень существенной подробности: о том, как доблестный и весьма осторожный граф доверился на улице Константинополя, можно сказать, первому встречному да еще прямо объявившему о том, что он, неверный из Рума, предлагает рыцарю-христианину, обнажившему свой меч против сарацин, добрую службу при дворе конийских султанов.

Так оно и было на самом деле, и то, что поведал пришелец из Рума графу Роберу, стало главной тайной всех тамплиеров, чающих возрождения Ордена.

В один из вечеров, когда охмелевшими завоевателями был разграблен и подожжен храм Иоанна Крестителя, что принадлежал схизматикам, граф вместе со своим оруженосцем бросился к его дверям в полной решимости погасить огонь, охвативший место, которое должно почитаться священным среди всех, поклоняющихся Сыну Божьему и его последнему пророку. За ними следом в огонь кинулся третий человек, по виду чужеземец. Объединив усилия еще с несколькими подоспевшими на помощь горожанами, они сумели сбить огонь с деревянных перегородок и балок. При этом чужеземец спас графу жизнь, оттолкнув его в сторону, когда, потеряв опору, повалилась одна из позолоченных колонн, выточенная из тяжелого ливанского кедра.

При свете адского огня граф и чужеземец пожали друг другу руки, а затем, когда дым, наполнивший приделы храма, выгнал всех вон, чужеземец задержал графа и сказал, что имеет сказать графу нечто крайней важности, и сделать это необходимо до того, как они выйдут на всеобщее обозрение.

Так граф Робер де Ту, мужественно терпя едкий дым вместе со своим необычным собеседником, узнал, что его помощник и, может быть, спаситель является посвященным одного из суфийских орденов и что суфии трех братств уже давно объединились с сельджукскими правителями Рума в праведной борьбе против колдовской ереси ассасинов, опасной для истинных почитателей Аллаха и его пророка Мухаммада куда больше, нежели для правителей и воинов христианского мира.

Дервиш открыл графу, что именно тайные суфии, а не тамплиеры выкупили его из сарацинского плена и направили в Орден, ибо получили свыше свидетельство, что именно графу суждено стать одним из самых важных звеньев в неразрывной цепи предания о Великом Мстителе, который сокрушит власть ассасинов и не позволит их предводителям укрепиться в недоступной мусульманам Европе тогда, когда пробьет последний час их власти в горах Персии и Ливана.

Тот дервиш выказал поразительную осведомленность не только во всех подробностях пророчества о Великом Мстителе, но и во всех тайных чаяниях самого графа Робера, что, конечно, глубоко ошеломило его. Переведя дух, граф честно признался дервишу, что просто вынужден доверять ему, ибо, если тот подослан темными силами, то самому графу теперь остается чувствовать себя обреченным невольником, у которого даже мысли находятся в полной власти неких всемогущих господ. Он только попросил у дервиша один час на размышление и молитву, дабы самому испросить свыше окончательное решение.

Пришелец учтиво поклонился графу и попросил его в случае верного решения выйти из дома, где тот находился на постое, положив левую руку на правое плечо, и тогда суфий подойдет к нему при удобных обстоятельствах.

Ровно час пребывал граф Робер в самых трудных за всю свою жизнь размышлениях и самых искренних молитвах, в которых просил Господа открыть Свою волю и уберечь его от рокового шага. Рассудок же просто подсказывал, что нужно согласиться, ведь враг не бросился бы за ним в огонь, ставя под угрозу свою собственную жизнь, да и к тому же, будь ассасины столь могущественны, что им открыты все самые сокровенные мысли людей, его важная для пророчества о Великом Мстителе жизнь должна была прерваться еще в иерусалимской темнице Аль-Баррак.

Не получив никакого определенного ответа с небес, граф Робер поднялся с колен и направился к дверям, в последний раз вопрошая Всемогущего Бога о милосердии и совете. Стоило ему ступить за порог, как он невольно заметил, что плащ собрался складкой на правом плече, и он так же невольно, привычным жестом, поправил его левой рукой. Такой жест не мог остаться незамеченным и для скрывавшегося где-то поблизости дервиша. В тот же миг графа Робера де Ту осенило, и он сказал себе: «Вот он, вещий знак!»

Все, происшедшее в последующие часы, дни и месяцы уже известно.

Братства дервишей помогли рыцарям переправиться сначала в Никею, а затем, в полном согласии с новыми предсказаниями и расположением светил на небосводе, – обосноваться в Руме.

В это время султаны Рума, также следуя советам суфиев, начали возводить неприступную цитадель в горах Тавра. Строительство велось в строжайшей тайне, но вдвойне строжайшей тайной был замысел шейхов трех братств, объединившихся против ассасинов, когда они повелели дервишам донести до ушей Аламута весть о новой крепости, которой суждено было превратиться в запретный, а потому тем более вожделенный плод для еретиков.

Действительно, эта крепость должна была послужить двум противоположным целям: с одной стороны, стать угрозой, а, с другой, – приманкой. Ее первое назначение было таково: стать пограничной опорой в сношениях с царством Малой Армении и защитой Киликийского перевала, через который проходил важный торговый путь, а также – дорога паломников, стремившихся достичь родины апостола Павла, города Тарса прежде, чем выйти на холмы Палестины. Тайным же назначением твердыни было превратиться в ловушку для ассасинских шейхов.

Дело в том, что сразу после смерти ас-Сабаха, в стане ассасинов начались раздоры. Отрава гнусного учения вполне способствовала таким распрям: сразу несколько неуемных властолюбцев объявили себя истинными посланниками невидимого имама, а кое-кто не постеснялся и признать таковым самого себя.

Часть отколовшихся ассасинов ушла из Персии в горы Сирии, почитая себя за истинных продолжателей дела Старца Горы. Наиболее знаменитым из шейхов-ренегатов стал некий Рашид ад-дин Суман, который, незадолго до падения Иерусалимского королевства франков, вел переговоры с Верховным Капитулом Ордена Храма, предлагая свою помощь в войне с Саладином в обмен на владение остатками Соломоновой святыни.

Между тем, с далекого Востока, из дебрей и пустынь Китая стала надвигаться варварская буря, великое нашествие монгольских орд. Кроме всякого вреда, от нашествия варваров всегда есть одна существенная польза: неся разрушения, оно одновременно становится очистительным ураганом, сметающим власть сытых корыстолюбцев и богопротивных магов, которые под видом истинных, ниспосланных свыше учений порабощают умы и сердца народа. Суфии не ошиблись, когда стали предрекать падение Аламута. Как только монголы овладели Персией, оказалось, что все чары ассасинов бессильны против них: умы варваров не могли подняться до самых простых рассуждений о справедливости и таинственных значениях десяти пальцев на руках, и никто из ассасин не был способен принять внешнего облика косматого гунна.

Суфии предугадали, что чаяния обеих противоборствующих между собой голов дракона обратятся к неприступной крепости, возведенной на границе Рума. И они предложили тамплиерам графа Робера де Ту принять крепость под свою защиту, прямо открыв перед ними двоякую задачу обороны. Цитадель, стоящая на мусульманских землях и при этом занятая франками-тамплиерами, должна была представляться ассасинам некой магической звездой, зажженной на неподвижной оси небосвода.

Горной цитадели было дано название Рас Альхаг, такое же, что носит самая яркая звезда в созвездии Змееносца, созвездии, которое считается священным для «внутреннего круга».

Суфии считали, что именно под этим созвездием в скором будущем должен родиться посланник, который придет с Востока, держа в руке Удар Истины.

С того дня, когда тамплиеры обосновались в крепости Рас Альхаг, их жизнь окутал туман тайны. О том, что происходило в Рас Альхаге в последующие годы, вплоть до переноса капеллы из крепости в столицу Рума – а это произошло в году одна тысяча двести девяносто первом от Рождества Христова, – известно совсем немного.

Граф Робер де Ту дожил до глубокой старости. Незадолго до своей кончины он встретился со своим сыном и благословил его войти в союз с монголами ильхана Хулагу, который уже вел свои войска в горы Персии против ассасин. Известно также, что рыцарский гарнизон Рас Альхага не иссякал на протяжении десятилетий, хотя и оставался немногочисленным: суфии разыскивали среди христиан Кипра, Греции и даже Сицилии таких молодых людей, чьи головы были способны мыслить, а сердца проникались великой и благородной целью. Известно еще, что после смерти графа Робера в новом поколении стражей случались разногласия и извращения первоначальных замыслов, ведь рыцари оставались грешными людьми, а не превращались в ангелов. Таинственные и неосязаемые цели порой сами оборачивались источниками различных искусов и душевных недугов. Покровители Рас Альхага, суфии, поныне хранят молчание о том, какие это были искусы и недуги. Известно только то, что и ассасины не дремали, и по этой причине сама цитадель, увы, становилась порой неприметным для остального мира полем сражения между силами Добра и Зла.

Многие тамплиеры из Рас Альхага, ушедшие на Восток под предводительством сына Робера де Ту, пролили кровь при взятии Аламута, Меймундиза и других твердынь ассасинов в Персии.

К тому времени христианский пыл в сердцах франков охладел настолько, что едва ли не большинство самонадеянных молодых людей вспоминали о подвигах своих предков во Святой Земле не иначе как с улыбками сытых купчишек. Орден Храма, сдав последние твердыни в Палестине и переместившись в спокойную Европу, тоже растерял боевой дух. Многие маршалы, коннетабли и сенешали занялись подсчетом денег и накоплением векселей. В Орден стали стремится люди, жадные не до подвигов, а до презренного металла. Чем более расширялся круг людей, способных при тайных посвящениях топтать Распятие и поклоняться любому идолу, тем все уже становился круг людей, способных распознать ядовитые плевелы, занесенные в самое сердце Европы.

Даже среди неглупых и добросердечных молодых людей все меньше и меньше можно было найти таких, которые были способны проявить хотя бы живое любопытство, когда им рассказывали о кощунствах, царивших за глухими стенами рыцарских замков. Теперь богатых и сумрачных тамплиеров можно было встретить на любом перекрестке. Они попросту мозолили всем глаза, и только простаков можно было теперь напугать злыми демонами, точащими свои кинжалы в далеких китайских горах.

Впрочем, последние шейхи сирийских и персидских ассасинов тоже превратились в карликов по сравнению с титанами, основавшими ересь и копившими силы, чтобы ниспровергнуть небеса.

Маленький сын Хуршаха, последнего повелителя Аламута, сдавшегося монголам, был отдан в гарем и обучен на вышивальщика. Из него вырос юноша, похожий на девушку, с прекрасными чертами лица и трепетным сердцем. Привезенный в столицу Рума, он стал любимым другом владыки всех прочих румских сердец, мудреца и мастера калама Джелаладдина Руми. Потом прекрасного вышивальщика и наследного повелителя всех ассасинских кинжалов выкрали оставшиеся фидаины и, когда он отказался от власти, убили и бросили в колодец.

Но если румские султаны были готовы теперь отмахнуться от прошлых тревог, то мудрые суфии хорошо знали, что чума, собравшая свою страшную жатву и ушедшая в чужую страну, имеет обыкновение в скором времени возвращаться обратно, чтобы подобрать потерянные по дороге колосья.

Когда времена изменились, капелла, основанная графом Робером де Ту, была переведена в саму Конью. Все было устроено так, что и по сию пору члены Верховного Капитула уверены, будто доблестные тамплиеры Рума – единственные рыцари, несущие тяжелую службу в окружении неверных, – заняты лишь насущными заботами о смиренных паломниках. Верховный Капитул закрывает глаза на то, что Конийская капелла является прямой наследницей мятежного духа Робера де Ту. Ведь в конце-концов мы тешим самолюбие нынешних предводителей Ордена: как-никак в самой Азии, на землях неверных, имеется сила, противостоящая эгейской империи иоаннитов.

Такова первая правда о тамплиерах Рума. Такова вторая правда, скрытая под железной крышкой первой правды. Такова, наконец, третья правда, хранимая в хрустальном сосуде второй.

Ровный огонь свечи внимал вместе со мной тихому рассказу Эда де Морея и затрепетал, когда рыцарь Эд заключил последнюю правду об Ордене тамплиеров в хрустальный сосуд. Я догадался, что огонь был потревожен моим глубоким вздохом.

– Мне дышится уже намного легче, брат Эд, – признался я. – Прояснилось многое. Но не все.

Рыцарь Эд тоже бросил короткий взгляд на свечу, восковой столбик которой сделался ниже еще на одну нарезку.

– Кто же знает все? – безнадежно вздохнул он.

– То-то и любопытно, что кто-то может знать, судя по всей этой кажущейся неразберихе, – заметил я. Рыцарь Эд тревожно промолчал в ответ.

– Из вашего рассказа, брат Эд, следует, что местные ассасины давно выродились, и теперь опасны те, что засели в замках Франции. Не так ли?

Рыцарь Эд пошевелил бровями и неуверенно кивнул:

– Отчасти так.

– Однако, – в свою очередь вздохнул я, – весь опыт моей нынешней, довольно краткой жизни убеждает меня в обратном: весь Рум так и кишит ассасинами, да еще какими! Будто бы сам шайтан рассыпался на целое воинство хитрых колдунов, умелых душителей и искусных метателей железных звезд. Что скажете, брат Эд?

– Что я скажу? – Тут рыцарь Эд оживился и расправил плечи. – Я скажу, что Посланник пришел. Я скажу, что это верная примета: чума вот-вот вспыхнет с новой силой. Я скажу, что змеи долго спали. Теперь их пригрело адским огнем, и клубок зашевелился вновь. Я скажу, что истинным рыцарям Храма тоже пора сбросить дрему и точить мечи.

– Не могу поверить, что недавно на дворцовую площадь Коньи выезжала дремлющая армия тамплиеров, – заметил я.

– Нужны поводы для учений, – улыбнулся рыцарь Эд.

– Нужны, – согласился я. – Вот мне и любопытно, какими судьбами вас самих-то, брат Эд, занесло из Франции в эти забытые Богом места?

– Эти места отнюдь не забыты Богом, – со всей серьезностью поправил меня брат Эд.

– Верно, – поддержал я его. – Сравнение неуместно.

– История довольно долгая, – с некой душевной тяжестью или же усталостью медленно проговорил рыцарь Эд. – Во многом я обязан необыкновенной судьбе своего отца. Боюсь, так нам не хватит одной свечи, а воск здесь стоит недешево. Зажигать же сальную не годится для встречи с вами, мессир.

Наши кувшины были давно опорожнены, но вино было разбавлено водой по-гречески, и в голове стоял только легкий и приятный шум, подобный голосу реки, не заглушавшему важных мыслей.

– Вы правы, брат Эд, – сказал я, не оставляя намерения подобраться к кое-каким загадкам с другой стороны. – Еще одну, третью, необыкновенную историю нам в одну ночь не втиснуть, как трех баранов в один, пусть даже большой мешок. Увы, пока что я бессилен похвалиться своими предками. К великому своему стыду и страху, ничего не могу сказать даже о своем отце. А как граф Робер де Ту назвал своего сына от сельджукской принцессы?

– Гюго, – был ответ.

– В честь основателя Ордена Рыцарей Храма? – спросил я, почувствовав в душе некое внезапное воодушевление.

– По всей вероятности, так, – кивнул рыцарь Эд.

– Вот самое великое оправдание и объяснение всех поступков графа! – едва не в полный голос воскликнул я.

– Да, мессир! – поддержал меня рыцарь Эд, и глаза его засветились едва ли не ярче озарявшей нас свечи. – Это имя тоже некогда помогло мне сделать правильный выбор.

– А как окончил свои дни Гуго де Ту? – открыл я дверь для следующего вопроса.

– При осаде Аламута в него попали со стены отравленной стрелой, – ответил рыцарь Эд. – У него было очень крепкое здоровье, и он боролся с ядом целый месяц. До того самого дня, когда шейх ассасинов сдался монголам и открыл ворота крепости.

Свеча на несколько мгновений грустно склонила свое пламя, узнав о мучительной кончине славного рыцаря.

– Итак, насколько я вижу, славу победы над ассасинами монголы разделили с тамплиерами из Рас Альхага, – продолжил я свои рассуждения, – хотя те, наверно, составляли малую крупицу всей осаждавшей армии.

– Зато драгоценную крупицу, – вставил рыцарь Эд.

– Несомненно, – подтвердил я. – Последний прямой потомок ас-Сабаха сдался не только ильхану, но, можно сказать, и Гуго де Ту. Теперь вернемся к Рас Альхагу. Можно ли считать, что в качестве приманки крепость так и не потребовалась? Что в ней творится ныне?

– Времена изменились, – напомнил мне рыцарь Эд. – Ныне там логово разбойников, или, как слышно из рассказов простолюдинов, логово демонов.

– Или логово ассасинов, – повернул я на свое. – Так же как и Дворец Чудесного Миража.

– Да, теперь там могут хозяйничать ассасины, – признал рыцарь Эд.

– И тот самый колодец, из глубин которого я начал свое путешествие во сне или наяву, должен находиться не иначе как в Рас Альхаге, – заключил я.

– Мне пришла такая же мысль, – сказал рыцарь Эд, – однако я не имею права касаться вслух каких-либо тайн. – Он осекся и спустя мгновение добавил. – Без вашего на то соизволения, мессир.

– Кто мог быть тем человеком, который обратился ко мне в колодце так же, как вы, брат Эд, а затем пожертвовал собой ради моего спасения? – коснулся я вслух такой тайны, которая могла оказаться слишком тяжелой и для всех обетов рыцаря Эда. – Он мог быть франком и мог быть тамплиером. Не так ли?

– Не стану похваляться, мессир, – глядя мне прямо в глаза, сказал рыцарь Эд, – но более десятка лет мне были неведомы сомнение и растерянность. Теперь я вспомнил значения этих слов. Мессир, я могу сказать только одно: все братья румской капеллы на месте. Потерь за последний год не было. Если в Рас Альхаге объявился некий тамплиер, то он не из моего стада.

– Вот он, камень преткновения, – сказал я рыцарю Эду и самому себе и при этом перевернул один из кувшинов и постучал по его донышку кулаком.

– Есть ассасины.

Ассасинов я изобразил своей кружкой, подвинув ее к перевернутому кувшину.

– Есть тамплиеры.

Для их обозначения я воспользовался кружкой собеседника.

– Есть дервиши.

Упомянув о суфиях, я взял за горло оставшийся кувшин.

– О тех, других и третьих мы знаем уже немало. А это кто?

И я снова постучал по донышку перевернутого сосуда, скрывавшего теперь таинственную, отдающую глухим звуком, пустоту.

– Каким-то образом я попал в руки ассасинов. Кто-то помог мне избавиться от них наяву или во сне. Предчувствие подсказывает мне, что некто стоит за плечами суфиев и знает о всех трех больше, нежели трое знают о нем. Если я встречу того дервиша, я задам ему один вопрос: знают ли всемогущие и всеведущие суфии, откуда берется посланник с Ударом Истины. Если он мне скажет, что посланника приносят ангелы или аисты или его находят на гороховом поле, то я смогу быть уверен, что память мне когда-нибудь вернут вместе с приростом от ее оборота в деле.

– Мне известны многие дервиши, но тот, кого вы, мессир, встретили по дороге в Конью, мне определенно не известен, – только и добавил рыцарь Эд к моему назойливому дознанию.

За время нашего долгого разговора свеча истаяла почти до основания, и когда я взглянул на маленькое окошко кельи, то заметил, что осенняя чернота в нем уже слегка вылиняла, напоминая о близком рассвете.

– Брат Эд, – обратился я к комтуру, решив, что малый остаток ночи все же следует использовать по ее прямому назначению. – Прервем наши недоумения короткой молитвой и коротким сном. Полагаю, сегодня мы оба честно его заслужили.

– Да, мессир, – встрепенулся рыцарь Эд, тяжело приподняв голову. – Келья для вас приготовлена.

– Простите, брат Эд, – проговорил я, поднимаясь на ноги и напрягая затекшие мышцы, – я намерен заснуть на этот раз по своей воле, узнав еще одну немаловажную подробность.

Рыцарь Эд посмотрел на меня снизу вверх, и в его глазах я прочел безмерную усталость.

– Почему братья-тамплиеры Рума долгие годы учились ничему не удивляться и ни на что не надеяться? – нарочито улыбнувшись, спросил я.

В это мгновение за дверью послышалась торопливая дробь шагов, и в нашу беседу вторгся короткий, условный стук – два и один, – подтвердивший, что спешили именно к келье рыцаря Эда.

В один миг усталость соскочила с плеч Эда де Морея и он бодро встрепенувшись вперился глазами в дверь.

– Святая Земля! – громко произнес он.

Дверь приоткрылась, и на пороге возник еще один, не известный мне молодой человек. Он старался удержать спокойный и смиренный вид, но его вздохи выдавали сильное волнение, и два миража одной свечи загорелись в его больших глазах так ярко, что, казалось, в самой келье стало втрое светлее.

– Говори, Жак! – повелел комтур. – Что случилось?

– Мессир! – дрожащим голосом ответил Жак и дальше заговорил, коверкая слова, отчего, приглядевшись к нему, я догадался, что он родом из здешних мест. – Мессир! На дереве не было. Я отвернулся. Какие-то крикнули. Далеко. Раз! Оттуда! Из другого места. Стрела. В дереве. Глубоко-глубоко. Белая. Белая стрела, мессир.

Рыцарь Эд поднялся, и, не стой здесь слуга Жак, верно, вскочил бы, как ужаленный.

– Жак! От моего имени призови господина приора, – повелел комтур таким голосом, которым отдают приказы в засаде. – Бери эту свечу. Смотри, чтобы господин приор не оступился на своем любимом месте.

На каждом слове Жак успевал кланяться и, насыпав два десятка поклонов, какие вовсе не приняты у христиан, выскочил вон с оплывшей свечой в горстях.

– Поторопимся, мессир! – со сдержанной тревогой, сказал рыцарь Эд и, уже когда мы сбегали по лестнице в тот внутренний дворик, что находился позади капеллы, добавил: – Боюсь, что остатка ночи нам не хватит даже для короткой молитвы.

Затянувшееся высокой пеленой облаков рассветное небо уже мало отличалось по цвету от серых плит под ногами. Глаз уже мог легко различить на них даже самые тонкие трещины, а белое оперение стрелы, пронзившей черную кору древнего кипариса, пылало перед нами, как пламя самой дорогой свечи из воска горных пчел.

Рыцарь Эд подошел к дважды раненому кипарису решительным шагом и отломил древко стрелы у самого наконечника. Тонкой жилой, пропущенной через отверстие в древке, вроде нитки через игольное ушко, к стреле был привязан свернутый трубочкой листок пергамента.

Сломав древко еще раз, прямо по отверстию, рыцарь Эд освободил таинственное послание. Света как раз хватало на то, чтобы разобрать строки важных вестей, столь важных, что лицо и осанка доблестного комтура изменились трижды, пока он читал и перечитывал франкские, как я приметил, буквы, начертанные неведомой рукой.

– Мессир! – произнес он глухим, словно бы простуженным голосом, и в его мутно покрасневших от тревог и бессонной ночи глазах я прочел великую важность нового, нежданного послания.

– Мессир! – повторил рыцарь Эд. – Наше будущее столь же теперь ясно, сколь и страшно. Со дня на день король Франции Филипп Четвертый арестует всех тамплиеров на доступных ему землях. Будут заключены в тюрьму сам Великий Магистр Жак де Молэ и весь Верховный Капитул. Все имущество Ордена будет конфисковано в пользу короны.

Мало вестей из поднебесного мира могли теперь удивить меня, но эта весть оказалась из той самой заветной дюжины.

– Брат Эд! – едва переведя дух, прошептал я. – Так чья здесь воля? Что хорошо, а что плохо?

– Мессир! – борясь с растерянностью, проговорил комтур тамплиеров Рума. – У вас больше простора в голове. Рассудите сами и скажите мне.

– Что я могу сказать? – бессильно развел я руками.

Бросив под дерево остаток стрелы с белым оперением, комтур снова обратил взор на пергамент и убедился еще раз, что столь сокрушительное известие не было всего-навсего порождением его собственного мозга, утомленного бессонницей.

– Мессир, ведь это не очищение Ордена, а его полное уничтожение, – пояснил комтур, справившись с приступом растерянности. – Мессир, мы насчитали множество тайных и могущественных сил, но самой сокрушительной оказалась обычная человеческая зависть. Король издержал казну и теперь нашел способ обогатиться, не отправляясь завоевывать обильную золотом Индию.

– Что вам еще известно о короле Франции? – спросил я, ибо хорошо постиг за последнее время только одно ремесло: как задавать вопросы.

– Ничего хорошего, – покачал головой рыцарь Эд. – Он злой и корыстный человек. Говорят, что весьма пригож лицом и не брезгует мужеложством. Хитрый мот и враг веры Христовой. Все его деяния были направлены на то, чтобы сокрушить твердыню христианства в Риме. Ему удалось отравить Папу и посадить на Святой престол бордосского архиепископа, человека робкого и безвольного.

– Может быть, ассасины добрались и до королевского престола? – предположил я.

– Что вы хотите сказать, мессир? – изумился новому обороту рыцарь Эд.

– Вдруг король Филипп и есть самый настоящий ассасин, – без особого сомнения на сердце раскрыл я свою мысль до конца.

– Ассасин?! – содрогнулся доблестный рыцарь.

Молча оглядел он окружавшие нас стены, поднял глаза на вершину кипариса и, успокоившись, проговорил:

– Такое даже представить себе невозможно.

– Пусть не ассасин, а «варвар-завоеватель», – так я, свободный от всяких вассальных законов, легко перебросил скипетр и тиару из одной руки в другую. – Может быть, очистительный ураган, подобный монгольскому нашествию, все же станет полезен Ордену?

– Мессир, — пожав плечами, обратился ко мне рыцарь Эд, – вообразите себе, что город некого королевства захвачен жестоким врагом, и его жители возлагают все свои надежды на скорый приход армии короля. Вот король приходит, осаждает его стены и вместе с чужеземным врагом уничтожает всех чаявших спасения горожан.

– Ужасная картина, – признал я.

– Здесь происходит нечто подобное, – продолжал рыцарь Эд. – Честных тамплиеров немало. Можно ли быть уверенным, что все они знают о тайне Румской капеллы. Наверно, королю доносили из разных источников о кощунствах, происходящих в некоторых замках Ордена. Ясно только, что король Филипп опасается не кощунств, а военной мощи Ордена и его богатства. Это означает одно: всё арестованные, праведные и грешные, будут осуждены на смерть. А ведь нам известно, что последние годы сам Великий Магистр Жак де Молэ уже начинал колебаться, ступая то на белые, то на черные клетки шахматного поля.

«Вот произойдет фокус, если король Филипп и окажется тем самым Великим Мстителем, которому я должен послужить всей своей судьбою», – подумал я, но эту мрачную мысль решил не высказывать вслух.

Позади нас послышался довольно робкий шум, и мы увидели приора, торопившегося к священному дереву и к не менее священному известию, от которого у бедного служителя, судя по его виду, мог бы случиться удар прямо у подножия кипариса.

– Брат приор, – не нагоняя страху, обратился к нему спокойным голосом Эд де Морей. – Получена весть столь немаловажная, что капитул придется собирать вновь. Потрудитесь во Имя Господа еще раз, брат приор.

Приор посмотрел на кипарис, а затем – на его подножие, где лежали остатки стрелы. Свернутый пергамент, торчавший из руки комтура, тоже не успел укрыться от его острых, испуганных глаз.

– Святой Крест! – воззвал приор, осенив себя знамением, и поспешил в обратную сторону.

– Может быть, новый мой вопрос покажется вам кощунственным, брат Эд, – предварил я свое сомнение. – Однако можно ли полностью доверяться сведениям, полученным столь необыкновенным образом?

Рыцарь Эд вовсе не принял мои слова за кощунство.

– Во-первых, мессир, ни одно из сведений, которые получены нами от людей, направляемых дервишами во все страны, ни разу не оказалось ложным, – уверил он меня по дороге к дверям. – Во-вторых, в нашем положении правильней доверять самым необычайным посланиям и посланникам, нежели простому гонцу. Он может заслуживать не большего доверия. Так или иначе, мессир, нам, тамплиерам Рума, нет причин для колебаний. Здесь мы ожидали вас, мессир, и в послании ясно указано, что нам делать дальше.

– И что же? – спросил я.

– Вы должны достичь Франции, мессир, – наконец открыл мне мое будущее рыцарь Эд де Морей. – Корабль под названием «Морфей» придет за вами в Трапезунд. И, следовательно, мы, тамплиеры Рума, обязаны обезопасить вашу дорогу до этой столицы империи греков.