Текст книги "Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров"

«Кому же суждено стать Великим Мстителем? – все пытал я себя явно не разрешимой до некого урочного часа загадкой. – Великому Магистру или королю Франции. Кто должен нанести Удар Истины? И в чем она, эта истина? И не будет ли вернее совсем отказаться от этого пути, а попросту сбежать на свободу? Но смогу ли я отличить свободу от постыдного предательства?»

Пол капеллы, выложенный черными и белыми плитами, подобно шахматному полю, показался мне вещим предостережением. Я старался ступать по одним лишь белым плитам, и моя походка, конечно же, казалась со стороны противоестественной.

Румский капитул Ордена, в который входило полностью все рыцарское войско, выслушал новое чрезвычайное сообщение своего главы с тою же бесстрастностью древних изваяний, с какою встретил посланника Удара Истины, чье появление чаялось на протяжении целого века или даже больше того.

Пока двор капеллы сдержанно – дабы не перебудить всех жителей Коньи – громыхал и позвякивал приготовлениями к долгому походу, комтур улучил немного свободного времени среди распоряжений и приказов и подошел ко мне. Его память оказалась лучше моей, ибо он напомнил мне мой старый вопрос, уже затерянный среди вороха новых мыслей.

– Вот для какой цели, мессир, братья-тамплиеры закаливали свои души, дабы ничему не удивляться и ни на что не надеяться, – сказал он. – Если бы они сохранили юношеский пыл, сколько бы сомнений могло возникнуть в эту ночь! Кто бы уберег нас от разлада? Мы надеемся только на то, что Господь помилует нас, если мы без всякого колебания совести и рассудка совершим роковую ошибку.

– Значит и вы, комтур… – начал было я, удивившись, однако осекся.

– Лучшие годы своей жизни мы прожили на чужой земле, – сказал рыцарь Эд. – Невольно передумаешь о многом. Но поверьте, мессир! У нас ничего нет на свете, кроме вас и Удара Истины.

Не успел донестись с минаретов призыв муэдзина к первой утренней молитве, как отряд доблестных румских тамплиеров уже двинулся в путь. Только приор и во главе с ним полтора десятка крещеных наемников из местных жителей, называемых в Ордене тюркоплиерами, остались поддерживать порядок и жизнь в капелле. Все девять рыцарей с девятью оруженосцами и девятью лишними, заводными конями тронулись в путь, в последний раз поцеловав Святое Распятие, воздетое руками приора, глаза которого светились теперь несказанной силою духа. На улицах Коньи нас провожали взорами самые прилежные лавочники и нищие.

У ворот города комтур показал монгольскому сотнику пайдзу, бронзовый языческий медальон, дающий право войску или каравану смело двигаться по всем дорогам государства, и мы выехали первыми, предводительствуя стадами коров и коз, которых выгоняли на поля пастухи.

Я очень сожалел, что стража сменилась и знакомые мне пересмешники не могут увидеть чудесного превращения воробья в прекрасного сокола.

От главных ворот мы повернули на север и приняли службу той самой дороги, что вела прямо к цитадели моих загадочных сновидений.

Мальчишки из бедного селения, расположенного у подножия холма, на этот раз не подумали подбирать на дороге камни. Они отбежали повыше, на добрую сотню шагов, и засели среди острых обломков гранита, а когда я мирно махнул им рукой, сорвались оттуда, как перепуганные птахи, и пропали в дальних расщелинах. Старику, который некогда угощал меня лепешкой и сведениями о том, что делается наяву, я протянул с коня горсть дирхемов, и он, низко поклонившись, проводил нас взглядом из-под руки до самой вершины холма. Не подумал ли он, что духи возвращаются в свое логово?

Чудесный Мираж появился из-за окоема холма перед нашими взорами, не запоздав ни на мгновение.

Все было неподвижно, кроме одной темной точки, удалявшейся от нас по дороге далеко впереди. Хвост пыли выдавал ретивого всадника. Я пригляделся и подумал, что вижу не иначе как гонца неких сил, враждебных или союзных.

– Быстрый ездок, – заметил и рыцарь Эд. – Легкий под ним скакун.

– Да и сам ездок, как видно, не грузен, – показалось мне, и сердце мое забилось, вопреки всем ясным доводам рассудка.

Рыцарь Эд тревожно посмотрел вдаль и заключил:

– Пуганая собака и тростника испугается.

– Эта стрела – в мой загривок, – вздохнул я. – Надеюсь, мы не станем останавливаться на ночлег в этих местах? Охотой на ручных лисиц и султанов я уже сыт по горло.

Комтур внял моим тревогам, и отряд расположился коротать первую ночь пути там, откуда дворец, заброшенный обычными смертными султанами и их подданными, уже не был виден плотскими глазами.

За несколько мгновений посреди темнеющей, пустынной равнины, вокруг придорожного колодца, выросли десять шатров, и яркий огонь костра опалил куски мяса, размягченные в дороге под седлами.

Когда из колодца вытянули бадью с водой, Эд де Морей кинул в нее несколько алых песчинок и, поднеся бадью к костру, пригляделся к воде.

– Порошок из голубиной печени, – пояснил он. – Выдает всякую отраву.

– Тростник тростником, а предосторожность уместна, – согласился я. – Брат Эд, вам тоже запал в душу тот одинокий всадник?

– Всадник, конечно, не большая редкость, – ответил рыцарь Эд, – но я привык доверять чутью.

– Мое чутье вторит вашему, брат Эд, – поддержал я комтура и решил признаться в искушавших сердце опасениях. – Хоть конь и скакал быстро, но из моей головы никак не выскакивает мысль о Черной Молнии. Не появится ли на нашем пути чреватое грозой облако?

Комтур долго молчал, опустившись перед огнем на складное дорожное сидение.

– Я приложу все силы, чтобы уберечь вас от любых опасностей, мессир, – с некой тенью неуверенности в голосе проговорил он.

Полновесная темнота еще не опустилась с небес, и ночь еще не поглотила равнину вместе с крошками, коими мы, верно, представлялись ангелом с высот звездных сфер, однако лицо комтура, освещенное костром, показалось мне сумрачней ночи.

– Вы хотели бы задать мне еще один вопрос, мессир? – сдался рыцарь Эд моему многозначительному молчанию.

– Ничего не могу поделать со своим любопытством, – весело признался я. – Оно, по-видимому, восполняет убыток памяти.

– Мессир, мне так же трудно удержать себя от нижайшей просьбы, – вздохнул комтур.

– Всякий повод оказать вам честь, брат Эд, радует меня до глубины души, – уверил я его.

– Мессир, пообещайте не посмеяться над моим безумием, – тихо проговорил рыцарь Эд де Морей.

– Безумием? – удивился я. – Но ведь и вы, брат Эд, не смеялись над всеми безумными россказнями, которыми я потчевал вас едва не половину прошлой ночи. Безумного я обнаруживаю в своей жизни куда больше, чем здравого, и не нахожу в том ничего смешного. Говорите, брат Эд.

– Больше скажет моя одежда, – ответил рыцарь Эд. – То, что привлечет ваш взор первым, выдаст мою тайну и мой грех.

На белом льняном полотне выделялась прямая черная полоса, спускавшаяся от правого плеча до пояса.

– Ваш глаз верен, мессир, – глухо проговорил рыцарь Эд, будто и впрямь исповедываясь мне в неком смертном грехе. – Вы заметили цвет Дамы моего сердца.

Удар, в тот же миг пронзивший мне мозг, я могу назвать только ударом черной молнии.

– Дама сердца?! – обомлел я, ибо явь в самом деле становилась безумней самого безумного видения.

Небу ничего не стоило рухнуть мне на голову, а земле – разверзнуться и сбросить меня в адские глубины, но ничто так не потрясло бы мою душу, как признание рыцаря Эда, единственного смертного, которому я решил доверять среди живых и который в одно мгновение обратился в самого нежеланного соперника.

– Как же это могло случиться, брат Эд?! – потеряв и вновь обретя дар речи, вымолвил я, уже готовый от отчаяния посыпать себе голову раскаленной золой.

– Усмешка Фортуны, мессир, – развел своими мощными руками рыцарь Эд. – Как и вся моя жизнь. Видели ли вы, мессир, ее прекрасные глаза, так и обжигающие сердце черным огнем?

– Видел, – стараясь ничем не выдать смятения, признался я.

– А острые брови, пронзающие сердце вернее всех ее кинжалов? – продолжал мучительно оправдываться комтур тамплиеров.

– Видел и брови, – признал я.

– А губы цвета спелого граната?

– Нет, – признал я и до боли позавидовал рыцарю Эду, хотя мог похвалиться перед ним тем, что, волею обстоятельств, мне оказалась ведома краса Дамы наших сердец куда более искусительная, чем губы. – Она умело скрывала свое лицо.

Конечно, я предпочел не хвалиться, ибо ожидал, что рыцарь Эд, забыв о всех обетах, в тот же миг разрубит меня своим мечом на две половинки.

– Ох, мессир! – раскрыл передо мной свою душу рыцарь Эд. – Можно считать, что я уже убит ассасинами.

– Она из ассасинов? – ничуть не удивился я.

– Если Рум и кишит какими-то ассасинами, то я знаю только одного настоящего, – грустно проговорил рыцарь Эд. – А именно Черную Молнию. Конечно, когда-нибудь она убьет меня.

– Но почему она так упорно охотится за вами, брат Эд? – спросил я с непристойным облегчением на душе.

– Случалось трижды, что волею, а отчасти неволею, становился я преградой между ней и правителем Рума, которому ассасины определили быть жертвой за грехи его предков. Один раз мы спасли жизнь султана, когда он охотился на волков в то время, как вели охоту за ним самим, и еще дважды при торжественных объездах провинций. Султан неизменно приглашал нас в арьергард своей свиты, и нам не полагалось отказываться. Подробности этих случаев не имеют особого значения. Суть в том, что ассасины не любят нас, а я, увы, влюблен в ассасина.

Комтур немного помолчал, а затем прибавил к своему чистосердечному признанию еще немного:

– И у меня чутье на ассасинов. В капеллу им хода нет. Но за стенами капеллы она когда-нибудь убьет меня. Непременно убьет.

– Но ведь и вы не безоружны, брат Эд, – скрепя сердце, заметил я, ведь все ассасины, кроме одного, тоже никак не могли рассчитывать на мою любовь.

– Разве у меня хватит сил поднять меч на свою Даму? – грустно улыбнулся рыцарь Эд.

Этим неразрешимым вопросом и закончилась наша беседа, ибо ночь уже охватила всю землю и подобралась вплотную к последней цитадели света, нашему костру.

Мы пожелали друг другу дожить с Божьей помощью до утра и чтобы духи пустыни побоялись тревожить наш сон, а затем разошлись по своим палаткам.

Тяжелая тоска, лежавшая у меня на сердце, сделалась еще тяжелее, когда я остался в одиночестве, под защитой шатра и стражников, коими стали сами доблестные рыцари, решившие охранять шатер по трое, трижды сменяя друг друга за время ночи. От той тоски не смогли освободить меня ни молитва, ни мягкая постель, о которой я давно мечтал.

Заснул я, однако, очень скоро и увидел во сне картину вовсе не грустную, а радостную и при том настолько невероятную, что я ни на миг не терял нити ясного рассудка и говорил себе: я сплю и вижу прекрасный сон.

Мне грезилось, что мы все трое идем по дороге на высокий холм, усеянный чудесными, благоухающими цветами. Посреди нас – Черная Молния, одетая в роскошное платье, не виданное мною дотоле в Румском царстве; я нахожусь от нее по левую руку, а рыцарь Эд де Морей – по правую. Мы радуемся ясному дню, восхитительной черноте волос нашей Дамы, украшенных драгоценной диадемой, ее златотканым одеждам, белым цветам, букет которых она с невинной робостью держит в руке. Она дарит нам улыбку, за которую пасть в бою куда почетней, нежели просто пасть на колени к ее ногам. И вот ее тонкая прелестная рука с букетом цветов так нестерпимо прельщает мой взор, что я не выдерживаю и наклоняюсь, чтобы запечатлеть на ней поцелуй самого верного раба. Я тянусь к руке той единственной Дамы, которую готов признать своей первой и последней повелительницей, но не успеваю коснуться губами прелестных пальцев, просыпаясь от какого-то резкого звона, будто бы за пределами моего сна сошлись два грозных меча и обменялись самым коротким из всех известных приветствий.

Оторвав голову от подушки, я заметил на ней мокрое пятно. Я позволил себе погрустить еще немного, потом сжал кулаки, взбодрился и, возблагодарив Всемогущего короткой молитвой, поднялся на ноги.

Какой-то необъяснимый шум, напоминавший скорее о веселом базаре, чем об угрюмой пустыне, назойливо доносился снаружи, и я, даже забыв протереть глаза, высунул голову из палатки.

Моему изумлению не было ни глубины, ни предела. Поначалу я подумал, что вновь оказался под властью волшебных чар, ибо не мог себе иначе объяснить, каким образом пустыня за одну ночь превратилась в шумный город. Я видел множество разноцветных шатров, загородивший собою безлюдные просторы. Я видел множество коней, верблюдов и мулов. Я видел горы разных вьюков. Перед моим взором суетились разные незнакомые люди, переговаривавшиеся на незнакомом языке и, в свою очередь, разглядывавшие меня самого с приветливыми улыбками. Все куда-то торопились и сновали то вправо, то влево с таким видом, будто делали то же самое на этом самом месте всю свою жизнь и только я один оказался в их обыкновенной сутолоке каким-то не пойми откуда взявшимся пришельцем.

Не заметь я приближавшегося ко мне рыцаря Эда де Морея, а затем – и его скромного шатра, затерявшегося в этой пестроте, то, верно, полез бы обратно в свою палатку, чтобы убедиться, не лежит ли там, досматривая свои мудрые сны или бормоча молитвы, знакомый мне дервиш, который наконец даст мне позволение поглазеть на туркменских акынджей.

– Караван из Малой Армении, – объяснил мне комтур после того, как мы обменялись весьма учтивыми приветствиями, справились о здоровье друг друга и даже порадовались, что обоим приснились не слишком мрачные сны. – Купцы. Направляются, как и мы, в Трапезунд. Им сказали, что на Восточной дороге свирепствуют разбойники, а на Западной хозяйничаем мы. Они выбрали из двух зол меньшее, и торопились нагнать нас, не пережидая ночи. В третью стражу они уже раскинули здесь шатры.

– Я спал, как никогда сладко, и ничего не слышал, – признался я. – Но так и не успел нагнать во сне того, к кому всей душой стремился. Что же будет теперь?

– Они пойдут с нами до Трапезунда, надеясь на нашу защиту, – ответил комтур и, заметив сомнение в моих глазах, добавил: – Мессир, они хорошо заплатили. И динарами, и флоринами. Признаюсь, после введения монгольского наместничества в Руме нам, рыцарям, не стоит пренебрегать такими пожертвованиями. Редкие ныне паломники вряд ли смогут прокормить такую конюшню, как наша.

– Памятуя о ваших собственных словах, брат Эд, – без особой тревоги проговорил я, вспомнив о дервише, оставшемся в палатке, – могу вообразить, что весь этот шумный стан соорудили для каких-то тайных целей или суфии, или демоны, или ассасины.

– Все может быть, – искренне рассмеялся рыцарь Эд. – Однако многих армянских купцов я хорошо знаю. Вардан – хозяин этого каравана. Я покажу его вам, мессир. Он сказал, что никто не присоединялся к ним по дороге от самой Киликии.

Успокоив этими словами меня и еще раз самого себя, комтур коротко поклонился и отошел по своим делам, предупредив, что завтрак подадут в самом скором времени.

Жак, подняв бадью из колодца, помог мне умыться и подал полотенце. Освежившись, я сразу нашел в себе силы радостно отвечать на приветствия и с простым любопытством разглядывать диковинный люд.

Я поглазел на их тюки, на виды их товаров – персидские ткани и красивую посуду, – насладился запахом пряностей и почесал загривок маленькому осленку с грустными, как, должно быть, у меня самого, глазами.

Жак и один из рыцарей, имя которого я запамятовал, предложили мне молчаливую охрану и следовали за мной по пятам. Жак при этом не снимал руки с огромного кинжала, заткнутого за пояс.

Отбиваясь от навязчивой мысли, что в моем шатре остался почивать старый дервиш, и потому не имея ни малейшего желания возвращаться туда, я бродил, ища себе места, и остановился у караванного костра.

Огонь завтракал кизяком и старыми воловьими костями, и утренний ветерок, потянувший мне прямо в лицо, принес не свежесть небес и просторов земли, а обдал тяжелым и удушливым дымом. Невольно я отступил на шаг в сторону.

– Господину нехорошо, – вдруг раздался позади меня приветливый женский голос, показавшийся мне знакомым. – Господину облегчить дыхание?

В тот же миг мелькнула рука, бросившая в огонь какую-то сухую веточку, сразу занявшуюся густым дымком.

Я оглянулся и увидел незнакомую девушку с лицом, сильно изъеденным оспой, и редкими рыжеватыми бровями. Она казалась болезненной и слабой, только ее черные глаза таили в себе непреодолимую силу воли и колдовских чар.

«Цыганка», – почему-то подумал я о ней.

Между тем, брошенная ею веточка шипела и потрескивала на нечистом огне, и меня всего окутал ее синеватый дымок, прелестный аромат которого напоминал о далеких благодатных долинах и о том самом холме, усеянном белыми райскими цветами.

Девушка что-то говорила мне, показывая на раскрытую ладонь, и я догадался, что она хочет погадать мне по линиям руки, в чем цыгане большие мастера. Я протянул ей свою ладонь, и она, взяв меня за руку и чертя по линиям ладони острым ногтем, стала отводить меня в сторону из густого дыма, в котором уже трудно было что-либо различить.

Вдруг я очутился на том самом холме из моего сонного блаженства, и догадался, что холм есть и наяву, просто ночью я его не заметил, а утром его загородили шатры купцов.

Вокруг росли белоснежные цветы, более нежные, чем перья голубиц, и благоухавшие так нежно, что, казалось, удары сердца мешают наслаждаться их ароматом.

Рука об руку со мной шла Дама моего сердца, облаченная в золотые одежды, и диадема сверкала аметистами и бриллиантами в ее чудных волосах, более густых и черных, чем смола драконового дерева.

Какие-то нежные, полные любви и покорности слова произносил я на каком-то подходящем только для такого случая языке.

– Блистательный принц и повелитель моего сердца, – столь же покорным голосом шептала она – Вот твой конь. Садись же на него и бери меня с собой в прекрасную страну, которой ты правишь, как самый справедливый король всех времен. Вези меня, мой возлюбленный, я принадлежу тебе навеки.

Я видел белого коня, покрытого пурпурной королевской попоной. Легко и гордо садился я на него и протягивал руки моей прекрасной повелительнице. Я сажал ее на коня перед собой и, вдыхая дивный аромат ее волос, брался за поводья.

Но помню, однако, что я еще долго искал руками поводья, пока она сама не догадалась подать их мне, и мы тронулись вниз, с холма, и конь поскакал и прыгнул с высокого обрыва прямо в бурную реку.

Потом я увидел рыцаря Эда де Морея. Он стоял над нами, держа над головой какой-то тяжелый предмет, и говорил:

– Зачем ты пришла за ним, Акиса? Зачем тебе нужен он, а не я?

– Убирайся прочь, франкский волк! – отвечала ему моя возлюбленная. – Иначе я успею перерезать ему горло.

Казалось, я уже слышал однажды весь этот учтивый разговор между красавицей и доблестным рыцарем, но, как ни силился, не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах такая беседа происходила.

К тому лее что-то очень мешало мне вспоминать, упираясь в шею, и, я, поведя головой, ощутил боль, от которой немного пришел в себя.

Что-то сжимало меня с боков, как клешнями, что-то держало меня за волосы, оттягивая голову назад, и, наконец, что-то третье давило мне в шею чуть выше кадыка.

Потом я снова увидел рыцаря Эда де Морея. Он держал меч в поднятых руках и, если бы опустил его, то острие пришлось бы мне точно между глаз, на переносицу.

– Прошу тебя, Акиса, – тихо повторил рыцарь Эд де Морей. – Отпусти его.

– Убирайся! – услыхал я звонкий голос, раздавшийся прямо над моим ухом, и лезвие кинжала еще сильнее впилось мне в горло.

Морок стал рассеиваться то ли от боли, то ли от того, что ветер подул в другую сторону и понес весь дым прочь от стана, и тогда я стал догадываться, что это Черная Молния держит меня мертвой хваткой, во-первых, сжав мои бока коленями, во-вторых, схватив одной рукой меня за волосы и, в третьих, другой рукой приставив к моему горлу кинжал.

Я ничуть не удивился таким новостям и ничуть не испугался, что, наверно, следует объяснить тем странным опьянением, а вовсе не храбростью влюбленного глупца.

Мне очень хотелось поцеловать ее руку, сжимавшую рукоять смертоносного кинжала. Ее прекрасные пальцы почти касались моей шеи, и стоило чуть-чуть потянуться, чтобы чудесный сон стал явью, хотя в этой яви и не найти было тех белых цветов и королевских одежд.

Но прояви я чуть большее упрямство, мои губы достигли бы вожделенной цели, несомненно отделившись вместе с головой от тела.

Еще мне припомнилась какая-то назойливая сетка, внутри которой болталась моя голова, до тех пор, пока ее не освободил кинжал Акисы Черной Молнии.

Я собрал все свои силы и кое-как сумел перенести через лезвие кинжала те слова, которые хотел сказать обоим:

– Акиса! Умоляю тебя, прелестная пери, – тут кинжал дрогнул на моей шее, и преграда как будто ослабла, – поступи так, как просит тебя этот доблестный воин. Мне так хочется, чтобы между нами троими на веки вечные установились мир и любовь.

На последнем слове кинжал забыл о всяком милосердии, и, помнится, я только бессильно захрипел вместо того, чтобы окончательно открыть ей свое сердце и признаться в своих сокровенных чувствах.

– Акиса! Вот мое последнее слово, – произнес другой голос, как будто принадлежавший рыцарю Эду, но, однако, вовсе не пригодный для обращения к Даме сердца или для чтения газелей, услаждающих слух красавицы. – Отпусти его, или же я убью тебя и его разом. Сегодня я убью тебя, и ты видишь, что я не пугаю понапрасну. Знай, что я не отдам его. Я сказал. Вот, жду до третьего вздоха.

И я увидел, как прекрасный букет цветов в воздетых к небу руках рыцаря Эда медленно опустился к моей голове и вновь поднялся в вышину.

Кинжал на один, едва уловимый миг отступил от моей плоти и ласково приник к ней опять.

– Где мой конь? – услышал я непреклонный голос красавицы. – Ты убил его.

– Акиса! Я отдам тебе своего Калибурна, – сказал рыцарь Эд не дрогнувшим голосом, зато сразу дрогнул в неуверенности кинжал, споривший теперь за честь пустить мою кровь с мощным мечом тамплиера, тем самым мечом, который и пригрезился мне в образе нежного букета.

– Бери Калибурна, Акиса, я не бросаю слов на ветер, – властно повторил рыцарь Эд. – И уходи. Сегодня не твой день.

– Пусть отойдут твои псы, – бесстрашно потребовала Черная Молния.

– Будет по-твоему, – согласился рыцарь Эд и повелел кому-то, кого я не мог видеть: – Братья, расступитесь. Дайте ей проход. А ты, Франсуа, не тяни тетиву – оборвется. – И вновь опустив глаза, рыцарь Эд любезно спросил красавицу: – Ты приготовилась, Акиса?

– Пусть подведут коня ближе, – без особой любезности сказала она в ответ.

– Подведи, Юсташ, – повелел рыцарь Эд и, вздохнув с великой грустью сказал своему коню: – Прощай, Калибурн, и прости меня. Могу лишь уверить тебя, что нового хозяина тебе будет носить куда легче, чем твое старое бревно. Прощай и не печалься. Не сомневаюсь, что мы увидимся еще не раз.

И вдруг я выпал из крепкого капкана. Кинжал отпустил мое горло, и какая-то сила пихнула меня в спину так крепко, что я повалился ничком.

Я услышал быстро удалявшийся скач коня и спокойный голос рыцаря Эда:

– Убери стрелу, Франсуа. Не будь глупцом.

Затем рыцарь Эд помог мне подняться на ноги.

– Как вы себя чувствуете, мессир? – осторожно спросил он.

– Прекрасно, – ответил я, и удивительно, что у меня хватило в тот миг разума осечься и не сказать большего: «Прекрасно, ведь я только что побывал в объятиях возлюбленной».

– Извините меня, мессир, – сокрушенно проговорил рыцарь Эд, – Во всем виноват я один. Вы были правы, когда предупреждали меня. Но, признаюсь, за свое легкомыслие я поплатился сполна.

Мне очень хотелось успокоить доблестного рыцаря, и я принялся расхваливать его великолепные одежды, в которых он стоял передо мной. Он был облачен в тот самый пурпурный бархат с меховой оторочкой по вороту и плечам, в котором он некогда поднимался на красивый холм, шествуя по правую руку от Дамы сердца.

Только я подумал, что рыцарь Эд, должно быть купил новую одежду у армянских купцов на те самые деньги, что они предложили ему за охрану каравана, как меня окатило с небес холодной водой, и я узрел, что рыцарь Эд стоит передо мной одетый, как и раньше, бедным рыцарем Храма.

– Франсуа, еще воды! – тревожным голосом повелел в сторону рыцарь Эд, протягивая мне увесистый кувшин. – Мессир, умоляю вас, постарайтесь выпить все до дна, даже если вам станет невмоготу.

Я принял из его рук кувшин, едва не уронив его. Рыцарь Эд сам приподнимал его за донышко, пока я исполнял великий подвиг.

Наконец вода заклокотала у меня в горле, и едва я успел оттолкнуть опорожненный кувшин и отвернуться от рыцаря Эда, как страшная судорога свела мое тело, и я стал извергать из себя потоки какой-то зеленой, зловонной дряни.

Помнится, я немного не допил кувшина, а вышло из меня никак не меньше целой бадьи.

Мне отерли лицо, заботливо отвели в шатер и уложили на мягкие тюфяки. Там, придя в себя и пострадав до самого вечера мучительной головной болью, я узнал, что же произошло у костра.

Черная Молния, искусно превратившись в уродину с помощью каких-то особенных мазей, пришла вместе с караваном. Вардан, хозяин каравана, честно признался, что по дороге через Рум встретил неких людей, которые показались ему добрыми христианами. Те люди умоляли его спасти жизнь беглой рабыни и тайно провезти ее в Трапезунд. За неимоверную плату в полтысячи золотых они взяли с него слово никому не раскрывать тайну беглянки. Те же учтивые незнакомцы посоветовали Вардану двинуться по более безопасной дороге. Так Черная Молния незаметно настигла караван. Дальнейшее оставалось делом терпения и сноровки. Она бросила в костер веточку пещерной омелы, дым которой одурманивает человека, если он проснулся не ранее, чем за тысячу вздохов до рокового, тысяча первого. Затем, видя, что чары делают свое дело, она стала делать свое и, притворившись невинной гадалкой, повела меня в сторону, к одинокому и, в отличие от других своих собратьев, оседланному коню. Полагаю, она сама и ведать не ведала, какие видения меня одолевают и что за «уродину» я сопровождаю на усеянную райскими цветами возвышенность.

Оруженосец Жак и рыцарь, следившие за моими передвижениями, почуяли неладное, но у красы зловещего племени ассасинов чутье было куда тоньше. В то время, когда я беззаботно улыбаясь, взгромождался в седло, она остановила ноги моих охранников страшными колючками и, сбросив долгие одеяния простой и покорной женщины, сама взвилась на коня.

Вернее всякой прочей защиты оказались, конечно же, глаза и руки рыцаря Эда де Морея. По праву не жалея наших жизней, он метнул копье от самого шатра, примерно с тридцати шагов, и угодил точно в холку ассасинского жеребца. Остальные рыцари, кроме раненого, успели окружить похитительницу и ее жертву, наслаждавшуюся блаженством любви.

– Вы им очень нужны, мессир, – сокрушался рыцарь Эд. – Но вы нужны им живым, и это на самую малость облегчает нашу судьбу. Я знаю, что она вернется, как только сумеет принять новую личину.

Похоже, что мы оба страшились и жаждали возвращения Черной Молнии, напоминая собой юных дев, ожидающих сватов из чужого грозного племени.

– Она вернется, – повторил рыцарь Эд как бы со вздохом облегчения. – Поэтому нам надо торопиться. Я отдам Вардану его плату за охрану. Теперь ему не поспеть за нами.

Сколько благородства увидел я в этом решении! Однако Вардан упредил нас своим подношением. Низко поклонившись мне и рыцарю Эду, он принес самые искренние извинения за случившееся. Рыцарь Эд даже успокаивал его, говоря, что хорошо понимает и принимает за должное честное слово купца, данное прохожим. Наконец, Вардан с самыми изысканными словами благодарности протянул рыцарю Эду кожаный кошелек с теми самыми деньгами, что он получил от ассасинов.

– Так или иначе, я не выполнил просьбы тех негодяев, – рассудил он. – Поэтому не имею права воспользоваться их платой. Если посмотреть на дело с другой стороны, то негодяи нанесли вред вам, а не мне, поэтому обязаны загладить свой грех справедливым откупом. Эти пятьсот динаров несомненно принадлежат вам.

Рыцарь Эд с улыбкой посмотрел на меня.

– Действительно, – кивнул я с самым чинным видом. – Они испортили мне завтрак, а что может быть дороже своевременной трапезы перед дальней и опасной дорогой?

Так, со смехом, мы обменялись с Варданом кошельками, вовсе не равными по весу, а затем, наскоро собравшись, поспешили в дорогу.

Без особых злоключений, если только не считать тарантула, которого мне пришлось выгонять из-под тюфяков и прочь из шатра на следующей стоянке, мы достигли гор, возвышавшихся за пределами Румского царства.

Нас встретил пограничный разъезд греков. Напыщенные всадники в медных шлемах с петушиными хохолками долго разглядывали нас, морщились и шмыгали носами. Комтур долго переговаривался с ними, показывал пайдзу и какой-то пергамент. Наконец оставшийся у нас от Вардана кошелек сравнялся по весу с тем, который мы оставили в его собственных руках, после чего всадники соизволили приветствовать нас гостеприимными улыбками.

– Мессир, дальше нам придется ехать вдвоем, – сказал мне рыцарь Эд. – Девять рыцарей представляют для их государства слишком могучую армию.

Комтур простился со своими братьями, попросив их честно присмотреть за караваном Вардана, и мы тронули коней.

На самом краю Рума, где росли нежные синие цветочки предгорий, я оглянулся и бросил последний взгляд на славное воинство и простиравшуюся за ними безжизненную долину.