Текст книги "Вечная философия"

В корне божественная Мудрость – все-Брахман, в стебле она – все-Иллюзия, в цветке она – все-Мир, а в плоде – все-Свобода.

Тантра Таттва

Шравака и Пратьекабудды, достигая восьмого этапа учения Бодхисаттвы, оказываются столь опьянены блаженством ментального покоя, что они не понимают, что видимый мир есть не что иное, как Разум. Они все еще во власти индивидуации, их видение еще не очищено. Бодхисаттвы же еще живы для своих первоначальных клятв, проистекающих из их всепоглощающей любви, что горит в их сердцах. Они не входят в Нирвану (как в состояние отдельное от мира становления), они знают, что видимый мир есть не что иное, как проявление самого Разума.

Сокр. Ланкаватара-сутра

Живые существа, обладающие чувствами, вовлечены в движение;

Бесчувственные объекты недвижны.

Если культивировать абсолютную недвижность,

То можно уподобиться мертвой неподвижности бесчувственных вещей.

Если же вы хотите обрести истинный покой,

То нужно сохранять покой (неподвижность) в движении.

В полной и абсолютной неподвижности нет ничего,

кроме неподвижности,

Как в вещах мертвых и бесчувственных нет семян буддовости.

Умея хорошо различать внешние признаки вещей,

Неуклонно держитесь абсолютного принципа;

Если вы прозреете и осознаете это,

То, значит, будете действовать в соответствии с истинной реальностью.

Хуэйнэн

Эти слова о неподвижном первом двигателе напоминают об Аристотеле. Но между Аристотелем и толкователями Вечной философии в рамках великих религиозных традиций есть огромная разница: Аристотеля в первую очередь волнует космология, в то время как последователи Вечной философии сосредоточены на освобождении и просветлении. Аристотелю достаточно узнать о неподвижном двигателе извне и в теории, цель последователя Вечной философии – познать его на собственном опыте, постичь его в единении, превратив себя и других в неподвижное Единое. Это постижение в единении может быть знанием вершин, или знанием во всей полноте, или одновременно и тем и другим. Духовное знание исключительно вершин души было отвергнуто буддистами Махаяны как недостаточное. Подобным образом христианское учение отвергло квиетизм – о чем мы поговорим в главе, посвященной деятельности и созерцанию. Сейчас же отметим любопытный факт, что вопрос, повлекший за собой столь агрессивные дискуссии в Европе семнадцатого века, поднимался буддистами в куда более раннюю эпоху. Но в то время как в католической Европе битва за учение Молиноса, мадам Гюйон и Фенелона в конечном счете привела к исчезновению мистицизма на добрую часть двух столетий, в Азии обе стороны в споре проявили достаточно терпимости, чтобы сойтись на том, что их позиции различны и неизменны. Хинаянисты продолжали исследовать духовные вершины внутри себя, в то время как последователи Махаяны придерживались идеалов не Архата, но Бодхисаттвы и стремились не только к вершинам духовного знания, но к его обретению во всей полноте.

Далее приведено поэтическое описание состояния тех, кто постиг идеалы дзен, написанное дзен-мастером восемнадцатого века.

Оставаясь верными не-частному, существующему в частицах,

Убывая и прибывая, они вечно пребывают в неподвижности.

Владея не-мыслью, которая заключается в мыслях,

В каждом своем действии они слышат глас Истины.

Как бескрайни небеса созерцания!

Как прозрачен свет четверичной Мудрости!

Правда раскрывается в безграничном покое,

И эта земля покрыта Лотосами Чистоты!

И это тело есть тело Будды.

Хакуин

Никогда человек не жаждал бы пития, если бы в этом питии не было бы чего-нибудь от Бога. Природа не предполагала бы ни пития, ни еды, ни отдыха, ни удобства и ничего иного, если бы не было в этом Бога. И она все больше гонится и стремится найти в этом Бога.

Экхарт

Любая блоха, пребывающая в Боге, благороднее самого величественного из ангелов, пребывающего в себе.

Экхарт

Мой внешний человек воспринимает создания как создания. Но мой внутренний человек воспринимает их не как создания, а как дары Божии. Внутренний же мой человек принимает их даже не как дары Божии, но как извечно свое!

Экхарт

Свиньи едят желуди, но не думают ни о солнце, что дало им жизнь, ни о влиянии небес, кормящих их, ни о самом корне дерева, с которого эти желуди упали.

Томас Трахерн

Твое наслаждение миром никогда не будет полным, пока каждое утро ты не будешь пробуждаться на Небесах, видеть себя в чертогах Отца своего, смотреть на небеса, на землю, на воздух как на радость небес, боготворить их так, словно ты среди ангелов. Невеста монарха в покоях своего супруга не имеет столько поводов для наслаждения, сколько есть у тебя. Ты никогда не насладишься миром сполна, пока само море не будет течь в жилах твоих, пока не будет на тебе покрова из небес и короны из звезд, пока ты не ощутишь себя единственным наследником всего этого мира, который населяют люди, и каждый из них – единственный наследник, как и ты. Пока не сможешь ты петь, и радоваться, и упиваться Богом, как упиваются скупцы золотом, как упиваются короли властью, ты не сможешь насладиться миром. Пока твой дух не наполнит весь мир и звезды не станут твоими самоцветами, пока ты не познал все пути Господни во все времена так же, как знаешь свой путь и свой стол, пока ты не постиг полностью тенистое ничто, из которого был сотворен мир, пока ты не возлюбишь людей и не возжелаешь им счастья с жаждой столь же отчаянной, как самому себе, пока ты не восторгаешься Богом как всеобщим благом, ты не насладишься миром. Пока ты не ощущаешь его яснее, чем свое собственное состояние, и пока ты не находишься больше под небесным сводом, осознавая его красоту и великолепие, чем в собственном доме, пока ты не помнишь, как недавно ты сам был сотворен и как чудесен был мир, когда ты пришел в него, и не радуешься этому дворцу своей благодати, как если бы он был сотворен сегодня утром. И более того, ты никогда не насладишься миром сполна, пока не полюбишь красоту самого наслаждения им настолько, что будешь жаждать убедить других разделить это наслаждение. И не возненавидишь мерзкие пороки человечества настолько, что сам бы лучше горел в Геенне огненной, чем добровольно стал виновен в их ошибках. Мир есть зеркало Безграничной Красоты, но ни один человек не видит этого. Это Дворец Величия, но ни один человек не осознает того. Это долина Света и Мира, но люди нарушают покой ее. Это Рай Божий. Он значит больше для человека после грехопадения, чем значил до него. Это дворец Ангелов и Врата Небес. Когда Иаков пробудился от своего сна, он сказал: Бог здесь, а я и не знал. Как страшно место сие! Оно есть не что иное, как Дом Божий и Врата Небес.

Томас Трахерн

Прежде чем говорить о том, как можно прийти к духовному знанию в вершинах и к духовному знанию во всей его полноте, давайте кратко рассмотрим опыт тех людей, которым посчастливилось во всем видеть Одно, но которые не приложили никаких усилий, чтобы открыть его в себе. Огромное количество интересного материала по этому предмету можно найти в «Космическом сознании» Бакка. Здесь же достаточно будет сказать, что такое «космическое сознание» может явиться нежданно и по природе своей сообразно тому, что католические богословы называют «нежданной благодатью». Нежданная благодать (например, дар исцеления или предвидения) может снизойти на человека, погрязшего в смертном грехе, и этот дар не является необходимым или достаточным условием для его спасения. В лучшем случае подобные внезапные вспышки «космического сознания», как они описаны у Бакка, – это просто необычный призыв к тому, чтобы человек приложил больше усилий для достижения внутренних вершин и внешней полноты знания. В огромном количестве случаев люди отвергают этот призыв, дорожат обретенным даром лишь потому, что он приносит экстатическое наслаждение, вспоминают о своем озарении с ностальгией и, если им случается оказаться поэтом, посвящают ему пышные строки – как, например, Байрон описал его в потрясающем абзаце из «Чайлд Гарольда» или Вордсворт в «Тинтернском аббатстве» и в «Прелюдии». В этих вопросах ни один человек не вправе однозначно судить другого человека, но по крайней мере, судя по биографиям Вордсворта и Байрона, нет оснований предполагать, что описанные ими откровения подтолкнули их к какой-либо работе над собой, как нет свидетельств и тому, что этих откровений самих по себе было достаточно, чтобы способствовать каким-либо личностным переменам. Вордсворт, если верить Де Кинси, Китсу и Хэйдону, до конца своих дней оставался страшным эгоистом. А в Байроне открывшееся ему Единое не искоренило присущую ему завораживающую и трагикомическую байроничность. В этом контексте интересно сравнить Вордсворта с другим великим любителем природы и деятелем литературы – со святым Бернаром.

«Природа – лучший твой учитель», – уверяет первый и добавляет:

 
Тебе о сущности добра
И человечьем назначенье
Расскажут вешние ветра,
А не мудреные ученья.
 

Святой Бернар, казалось бы, вторит этому лейтмотиву: «То, что известно мне о божественных науках и Священном Писании, я узнал в лесах и полях. У меня не было других наставников, кроме буков и дубов». В другом своем письме он говорит: «Послушай опытного человека: леса научат тебя большему, чем книги. Деревья и камни поведают тебе больше, чем ты сможешь узнать из уст магистра». Эти фразы схожи между собой, но их значение весьма различно. Как говорил Августин, наслаждаться нужно лишь Богом, творениями же его нужно не наслаждаться, но использовать их, использовать с любовью, сочувствием и пытливой, но отрешенной благодарностью, так как они помогут постичь то, чем можно наслаждаться. Вордсворт, как почти все литераторы, поклоняющиеся Природе, призывает наслаждаться творениями, а не использовать их для достижения духовной цели, что, как мы увидим, требует огромной самодисциплины. Бернар по умолчанию подразумевает, что его слушатели активно практикуют самодисциплину и что Природа, пусть любимая и лелеемая, как учитель, – это лишь путь к Богу, а не источник наслаждения, как сам Бог. Красотой цветов и пейзажей нельзя просто наслаждаться, «печальным рея туманом» на лоне природы, вспоминать их с удовольствием, лежа «в сладкий час покоя» на кушетке в библиотеке после чая. Реакция на них должна быть более усердной и целенаправленной. «Вот, братья мои, – говорит древний буддийский автор, – корни деревьев, вот пустоты для медитации». Воистину мир, конечно, существует лишь для тех, кто заслужил его, ибо, как говорил Филон, «пусть человек, быть может, не способен стать достойным создателя космоса, он должен попытаться стать достойным космоса. Он должен из человека преобразиться в природу космоса и как бы сам стать космосом». Если человек не заслужил этот мир, став достойным его создателя (избавившись от всех привязанностей и полностью отринув свое «я»), или, что проще, став достойным самого космоса (привнеся мир и определенное единство в многообразное сплетение недисциплинированной человеческой личности), то для него мир будет с духовной точки зрения очень опасным местом.

То, что нирвана и сансара суть одно, – это данность в природе вселенной, но эту данность нельзя полностью осознать или непосредственно ощутить, если душа не достигла духовных высот. Обычные, хорошие, грешные люди, принявшие эту истину на словах и начавшие действовать в соответствии с ней на практике, уготавливают себе катастрофический конец. Плачевная история антиноминализма предупреждает нас о том, что происходит, когда люди пытаются применить на практике исключительно интеллектуальную, неосознанную теорию, что все есть Бог и Бог есть все. Не намного менее удручающее зрелище – почтенная, «всесторонне развитая» жизнь добропорядочных граждан, которые изо всех сил пытаются соблюдать сакраментальные обряды, но на самом деле не имеют непосредственного представления о смысле этих обрядов. На эту тему доктор Оман в своем труде «Естественное и Сверхъестественное» пишет, что «примирение с преходящим – это открытие вечного», а в недавнем издании «Науки, религии и будущего» Кэнон Рэйвен восхищается теологическими принципами доктора Омана, в которых нет ультимативного противопоставления природы и божественной благодати, науки и религии, в которых наука и теология едины. Все это полностью согласуется с даосизмом и дзен-буддизмом и с такими христианскими учениями, как «Люби и делай что хочешь» святого Августина, и учением отца Лаллеманта, который призывал мыслителей-теоцентриков к деятельности в миру, ибо лишь их действия могут принести миру настоящее благо. Но чего ни доктор Оман, ни Кэнон Рэйвен не объяснили достаточно ясно – это того, что на самом деле природа и благодать, сансара и нирвана, постоянное погибание и вечность едины лишь для тех, кто выполнил определенные условия. «Делай что хочешь» в преходящем мире – но лишь когда ты овладел бесконечно сложным искусством любить Бога всем своим разумом и сердцем и возлюбил ближнего, как самого себя. Если ты не усвоил этот урок, то станешь либо эксцентричным антиномистом, либо преступником, либо уважаемым человеком, который ведет полноценную жизнь, но который никогда не успевает постичь природу и благодать.

В Евангелиях совершенно четко описывается единственно верный путь, следуя которому можно заслужить право жить в этом мире, как дома: для этого нужно полностью отказаться от своего «я» и предаться полному и абсолютному самоограничению. На определенном этапе своего жизненного пути даже сам Иисус, похоже, наложил определенную аскезу не только на свой разум, но и на свое тело. Существуют свидетельства того, что он соблюдал сорокадневный пост, и сам он утверждал, очевидно, на основе личного опыта, что некоторых демонов под силу изгнать лишь тому, кто постился не меньше, чем молился. (Кюре из Арса, чьи познания о чудесах и телесной аскезе были основаны на личном опыте, настаивает на тесной связи между безжалостным усмирением плоти и способностью получать на просительные молитвы ответ, который иногда выходит за пределы естественного.) Фарисеи ненавидели Иисуса за то, что он «ест и пьет», и за то, что он друг мытарям и грешникам. Они не знали – или не желали знать, – что в определенное время он налагал на себя аскезу более жесткую, чем Иоанн Креститель, и сам практиковал то самое духовное смирение, к которому призывал других.

Жизнь Иисуса по сути своей схожа с жизнью идеального мудреца, описанной в столь любимых дзен-буддистами «Десяти быках». Дикого быка, символизирующего человеческую природу, ловят, заставляют сменить направление, приручают, и постепенно он меняет окрас с черного на белый. Процесс возрождения заходит так далеко, что в какое-то мгновение бык полностью исчезает, и на изображении мы видим лишь полную луну, символизирующую Разум, Таковость и божественную Основу. Но это не последний этап. В конце пастырь возвращается в мир людей на спине быка. Теперь, когда он любит, любит настолько, что отождествляет себя с божественным объектом своей любви, он может делать что хочет, ибо его желания созвучны с волей Природы Вещей. Его можно видеть в обществе виноделов и мясников, и все они вместе с ним становятся буддами. Он достигает полного примирения с преходящим, и через это примирение ему открывается вечность. Но милые простые грешные люди примиряются с преходящим, лишь отдаваясь на милость страстям и наслаждаясь всевозможными развлечениями. Сказать таким людям, что преходящее и вечность суть одно и то же, не дав при этом немедленных пояснений, – значит, погубить их. На практике эти понятия едины лишь для святого, и, судя по свидетельствам, даже те, кто достиг святости, в начале своего жизненного пути осознавали коренное различие и во многих аспектах несопоставимость преходящего и вечного, природы и благодати – и вели себя соответственно. Как всегда, следовать пути духовности – значит, идти по лезвию между двумя пропастями. С одной стороны, опасность просто отказаться от всего и от всего бежать, с другой – просто принять все и наслаждаться тем, что следует использовать лишь как инструменты или символы. Последняя картинка из «Десяти быков» сопровождается следующим стихотворением:

Даже за абсолютными пределами есть проход,

Через который он возвращается в шесть царств существования.

Каждое мирское дело теперь – практика буддизма,

И куда бы он ни пошел, везде ему дом.

Подобно драгоценности, он воссияет даже в грязи,

Подобно золоту, будет блестеть и в пламени печи.

По бесконечному пути (рождения и смерти) ступает он, обретя себя.

При любых обстоятельствах он действует с безмятежностью и непривязанностью.

Как достичь этого конечного состояния, мы разберем в главе, посвященной самоограничению и непривязанности. Данный же раздел в основном посвящен воспитанию воли, а воспитание воли должно сопровождаться не менее тщательным воспитанием сознания. Спонтанное или иное преображение должно затронуть не только сердце, но и ощущения, и воспринимающий разум. Здесь мы кратко проанализируем метанойю, как назвали греки это полное и коренное преображение.

Наиболее систематически этот предмет исследовали индийские и дальневосточные последователи Вечной философии. Для достижения метанойи требуется процесс сознательного разделения личного «я» и «Я», идентичного Брахману, своего собственного эго и Лона Будды Вселенского Разума. В результате этого разделения происходит более или менее внезапный «перелом» и открывается состояние не-разума, которое можно описать как свободу от чувственной и интеллектуальной привязанности к я-основе. Состояние «не-разума» существует как бы на тонкой грани между безмятежностью простого человека, живущего ощущениями, и бдительной сверхвовлеченностью того, кто ищет спасения. Достичь этого состояния можно лишь с чрезвычайной осторожностью, а чтобы удержать его, нужно научиться сочетать состояние полной вовлеченности и спокойную, отрешенную пассивность, неудержимую целеустремленность и самоотречение, покорность ведущему духу.

«Когда разум стремится к не-разуму, – говорит Хуанпо, – он превращает его в особый предмет мысли. Единственное доказательство – безмолвие, ибо оно лежит за пределами мыслей». Иными словами, мы, как отдельные индивиды, должны не пытаться помыслить его, а скорее позволить ему мыслить нас. Так, в Алмазной сутре мы прочитаем: если Бодхисаттва, пытаясь постичь Таковость, «сохраняет мышление эго, человека, отдельного существа или души, то он больше не Бодхисаттва». Суфийский философ Аль-Газали также подчеркивает необходимость интеллектуального смирения и покорности. «Если тот, кто достиг фаны (термин, примерно соответствующий не-разуму в дзене или мусин), считает, что избавился от своего «я», то это изъян. Высшее состояние – это избавиться от избавлений». Существует экстатическое избавление от избавления во внутренних вершинах Атмана-брахмана, а есть другое, более полное избавление от избавления не только во внутренних вершинах, но и в мире вокруг, когда бодрствующий человек каждый день постигает Бога во всей его полноте.

Чтобы быть истинно нищим, человек должен стать настолько свободным от своей сотворенной воли, насколько он был, когда его не было. Истинную правду говорю вам: пока есть у вас воля исполнять волю Бога и вы имеете какое-либо желание, относится ли оно к вечности или к Богу, до тех пор вы не нищие действительно. Ибо только тот человек нищ, который ничего не хочет, ничего не знает, ничего не домогается.

Экхарт

Совершенный Путь нетруден, но он не делает различий.

Только свободным от ненависти и любви

Открывается он во всей полноте и без завес.

Десятая дюйма различия —

И небо отделено от земли.

Если желаешь узреть его своими глазами,

Не думай о нем ни дурно, ни хорошо.

Противопоставлять то, что любишь, тому, что не любишь, —

Это болезнь ума.

Не понимая глубинный смысл Пути,

Ты понапрасну тревожишь свой ум.

Не стремись к внешним затруднениям,

Не погружайся во внутреннюю пустоту.

Обрети покой в единстве всех вещей,

И двойственность исчезнет сама собой.

Если ищешь неподвижности в прекращении движения,

То обретешь неподвижность в вечном движении.

Пока ты погряз в такой двойственности,

Как тебе постичь единство?

А когда единство не постигнуто,

Происходит две утраты.

Отрицать внешнюю реальность значит признавать ее.

А признавать Пустоту (Абсолют) значит отрицать ее.

Преобразования, происходящие в пустом мире, с которым мы сталкиваемся,

Кажутся реальными из-за Невежества.

Не стремись искать Истину,

Лишь прекрати дорожить мнениями.

Двое существуют из-за Одного,

Но не дорожи даже этим Одним.

Когда разум безмятежен,

И десять тысяч вещей не нанесут ему вреда.

Если око никогда не дремлет,

Сны прекратятся сами собой.

Если Разум сохраняет свою абсолютность,

Десять тысяч вещей обретут единую сущность.

Постигнув сокровенные тайны Таковости,

Мы вдруг забываем о внешних затруднениях.

Когда десять тысяч вещей видятся в их единстве,

Мы возвращаемся к истокам и остаемся там, где пребывали всегда.

Одно во всем, Все в Одном,

Если только осознать это,

То можно больше не тревожиться о своем несовершенстве.

Когда все верующие разумы не отделены от Разума,

А Разум и верующий разум нераздельны,

Тогда не нужны слова,

Ибо нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.

Третий патриарх Дзен

Делай то, что делаешь, претерпевай то, что претерпеваешь. Чтобы все твои действия обрели святость, не меняй ничего, кроме своего сердца. Святость состоит в желании того, что происходит с нами по велению Бога.

Де Коссад

Формулировки француза, жившего в семнадцатом веке, и китайца, жившего в седьмом, очень различны, но их советы по сути своей очень схожи. Покориться воле Божьей, подчиниться и следовать Святому Духу на деле, а не на словах, – это то же самое, что следовать Идеальному пути, отказаться от предпочтений, и не дорожить мнениями, и не закрывать глаза, ибо тогда, возможно, сны прекратятся и раскроется Истина. Мир, населенный обыкновенными, хорошими, грешными людьми, обычно скучен (настолько скучен, что для того, чтобы отвлечься от этого, людям приходится прибегать к самым различным искусственным «развлечениям»), иногда он приносит недолгие и острые удовольствия, иногда (или довольно часто) он мучителен и причиняет страдания. Для тех, кто заслужил этот мир и удостоился узреть Бога не только в своей душе, но и в мире, ситуация совсем иная.

То была пшеница высшего, бессмертного сорта, которую никогда не пожнут и которую никогда не сеяли. Я подумал, что она колосилась здесь и будет колосится здесь всегда. Пыль и камни улиц были драгоценны, словно золото. Врата, как казалось поначалу, ограничивали мир. Зеленые деревья, увиденные мной через одни из ворот, восхитили и заворожили меня, их сладость и невероятная красота заставили мое сердце подпрыгнуть в почти безумном экстазе, столь странными и чудесными они были. А люди! О! Как почтенно и благородно выглядели старцы! Бессмертные Херувимы! А юноши сияли и мерцали, словно ангелы, а девушки казались таинственными неземными частицами жизни и красоты! Мальчики и девочки, резвящиеся на улице, были словно резвые самоцветы. Я не знал, что они родились и умрут. Но все вокруг пребывало в вечности, ибо все было на своих местах. Вечность проявилась в дневном свете, и что-то бесконечное сияло сквозь каждую из вещей, что-то, что говорило с моими надеждами и повелевало моими желаниями. Город, казалось, стоял в Эдеме и был построен на небесах. Улицы были моими, храм был моим, люди были моими, их одеяния из золота и серебра были моими, как и их сияющие глаза, светлая кожа и румяные лица. Небо было моим, как и солнце, и луна, и звезды, и весь мир был моим, а я лишь наблюдал за ним и наслаждался им. И много шума сопровождало мое грехопадение, заставившее меня познать множество злодейств в этом мире. И сейчас я отказываюсь от этого знания и словно вновь становлюсь маленьким ребенком, чтобы войти в Царство Божие.

Томас Трахерн

Потому я выскажу еще одну мысль, которая еще чище и духовнее: в Царствии Божием все во всем, все в одном и все наше.

Экхарт

Из доктрины Бога в мире проистекает важное следствие: Природа священна, и грешно и безумно самонадеянно пытаться стать ее хозяином, а не мудрым и добрым наперсником. К животным и даже предметам должно относиться с уважением и пониманием, а не пытаться силой принудить их служить людям.

Владыкой Южного Океана был Быстрый, владыкой Северного Океана был Внезапный, а владыкой середины земли был Хаос. Быстрый и Внезапный время от времени встречались во владениях Хаоса, а тот принимал их на редкость радушно. Быстрый и Внезапный захотели отблагодарить Хаос за его доброту. «Все люди имеют семь отверстий, благодаря которым они слышат, видят, едят и дышат, – сказали они. – Только у нашего Хаоса нет ни одного. Давайте-ка продолбим их в нем». Каждый день они проделывали одно отверстие, а на седьмой день Хаос умер.

Чжуан-цзы

В этой изящной комической притче Хаос – это Природа в состоянии у-вэй, бездеятельности или равновесия. Быстрый и Внезапный – это олицетворения тех деятельных людей, которые считали, что смогут улучшить Природу, обратив сухие прерии в пшеничные поля, и в итоге создали пустыни; которые гордо провозгласили, что покорили небеса, но обнаружили, что вместо этого уничтожили цивилизацию; которые вырубали обширные леса, чтобы производить газеты, необходимые для всеобщей грамотности, чтобы сделать мир безопасным для разума и демократии, – а в итоге получили эрозию земель, желтую прессу и средства пропаганды фашизма, коммунизма, капитализма и национализма. Словом, Быстрый и Внезапный – это последователи губительной религии Неизбежного Прогресса, и их вера основана на том, что Царствие Небесное – вне нас, в будущем. Чжуан-цзы, напротив, как любой праведный даосист, не имел ни малейшего желания силой превратить Природу в средство достижения необдуманных временных целей, идущих вразрез с конечной целью человечества, определенной Вечной философией. Он стремился трудиться в согласии с Природой, чтобы создать средства и социальные условия, в которых индивиды могут постичь Дао на каждом уровне – от физиологического до духовного.

В отличие от даосистов и дальневосточных буддистов христиане всегда относились к природе удивительно нечутко и жестоко, часто пытаясь напрямую поработить ее. Следуя одному неудачному замечанию в Книге Бытия, католики-моралисты рассматривали животных как средства, которые люди совершенно справедливо используют для достижения своих целей. Как и пейзажная живопись, гуманистическое движение в Европе было почти исключительно светским. На Дальнем Востоке оба эти вида деятельности имели религиозные корни.

Древние греки верили, что за высокомерием всегда следовало возмездие, и если человек забывался, удар по голове напоминал ему, что боги не потерпят дерзостей от смертного. В сфере человеческих отношений современный разум понимает и в основном принимает эту доктрину. Мы хотим, чтобы гордыня пала, и зачастую и впрямь видим это падение. Избыток власти над ближними, богатства, жестокости и честолюбия – все это заслуживает наказания, и в конечном итоге та или иная кара обязательно настигает провинившегося. Но для греков это был не предел. Поскольку они видели в Природе божественность, они чувствовали, что ее нужно уважать, и были убеждены, что высокомерие по отношению к Природе повлечет за собой суровое возмездие. В «Персах» Эсхилл рассказывает об абсолютных, метафизических причинах поражения варваров. Ксеркс был наказан за два проступка: империалистическую самонадеянность по отношению к афинянам и империалистическое высокомерие по отношению к природе. Он попытался поработить своих собратьев, и он попытался укротить море, построив мост через Геллеспонт.

Сегодня мы распознаем и порицаем первый вид империализма, но большинство из нас игнорируют существование и даже саму возможность существования второго. И тем не менее автор «Эдгина» точно не был глупцом, и сейчас, когда мы платим огромную цену за наше хваленое «покорение Природы», его книга кажется актуальной как никогда. Но в девятнадцатом веке не один только Батлер скептически относился к идее Неизбежного Прогресса. За поколение до него или около того Альфред де Виньи писал о новом технологическом чуде своего времени – паровом двигателе – в совсем ином ключе, чем его преисполненный бурного энтузиазма современник Виктор Гюго.

Человек слишком рано взобрался на ревущего быка, изрыгающего дым.

Никто пока не знает, что за бури влекут его слепую ярость.

А веселый путник вверяет ему свое сокровище.

А чуть позже в том же стихотворении он добавляет:

Все говорили: «Вперед!», но никто не хозяин

Ревущему дракону, порожденному учеными.

Мы играли с тем, что сильнее всех нас.

Оглядываясь назад на кровавые бойни и разорение тех времен, мы видим, что де Виньи был совершенно прав. Никто из веселых путешественников, о которых так красноречиво и громогласно отзывался Гюго, не имел ни малейшего представления о том, куда везет их эта забавная новинка – Пыхтящий Билли. Или, точнее, представление у них было – весьма четкое и совершенно неверное. Они были уверены, что Пыхтящий Билли на всех парах несет их к миру во всем мире и к братству всех людей, и пока поезд, стуча колесами, направлялся к пункту назначения – Утопии, до которой ждать не больше полувека, – газеты (умением читать которые все так гордились) заверяли, что вскоре всюду воцарятся свобода и здравый смысл. Сейчас Пыхтящий Билли превратился в четырехмоторный бомбардировщик, груженный белым фосфором и сверхмощной взрывчаткой, а свободная пресса служит его пропагандистам – группам давления или правительству. И тем не менее по какой-то необъяснимой причине эти путешественники (уже далеко не веселые) по-прежнему крепко держатся за религию Неизбежного Прогресса, суть которого, судя по последним исследованиям, заключается в том, что все человечество рассчитывает что-то получить, ничего не дав взамен. Насколько разумнее и реалистичнее были греки, которые знали, что каждая победа имеет свою цену и что некоторые победы стоят так дорого, что потенциальная выгода не окупает затраченного! Современный человек больше не видит в Природе ничего божественного и считает себя вправе относиться к ней как высокомерный завоеватель и тиран. Трофеи технологического империализма последнего времени огромны, но Немезида бдительно следит за тем, чтобы мы получали не только гроши, но и тумаки. Например, стоит ли удовольствие добраться из Нью-Йорка в Лос-Анджелес за двенадцать часов боли, нанесенной бомбежками и артобстрелами? Человечеству неизвестно, как подсчитать все благо и всю радость на Земле. Очевидно, однако, что преимущества, данные нам новыми технологиями – или, как бы сказали древние греки, новыми высокомерными деяниями против Природы, – влекут за собой не меньшие потери, что, приобретя в одном, мы обязательно утратим в другом, что мы никогда не получим что-то, не отдав чего-то взамен. Получим ли мы в результате этих сложных подсчетов остаток в виде Прогресса добродетели, счастья, добра и разума? Этого мы никогда не сможем сказать однозначно. И из-за того, что реальность Прогресса нельзя проверить, в девятнадцатом и двадцатом веках с ним обращались как с объектом религиозной веры. Для тех, кто следует принципам Вечной философии, вопрос неизбежности и самого существования Прогресса имеет вторичное значение. Самое важное для них – это привести отдельных людей к постижению божественной Основы в единении, а в социальной среде их интересует не прогрессивность или отсутствие таковой (что бы этот термин ни значил), а то, насколько она помогает или мешает отдельным людям достичь финальной цели.