Текст книги "Вечная философия"

Глава 3
Личность, святость, божественное воплощение

В английском языке слова латинского происхождения обычно имеют оттенок интеллектуальной, моральной и эстетической «классичности» – оттенок, который обычно отсутствует в их англосаксонских эквивалентах. Так, слово «патерналистский» означает то же самое, что «отцовский», «интоксикация» – то же, что и «расстройство желудка», – но какие разные оттенки значения! А когда Шекспиру было нужно имя для комического персонажа, он выбрал «сэр Тоби Белч» (от англ. Belch – отрыжка), а не «шевалье Тобиас Эруктейшн» (от англ. Eructation – извержение).

В английском языке слово «личность» (англ. «per-sonality») имеет латинское происхождение, и его обертоны внушают уважение. В силу каких-то странных филологических причин англосаксонский эквивалент этого слова практически не используется. Что печально. Ибо если бы его использовали – использовали так же повсеместно, как слово «belch» используется вместо «eructation», – разве стали бы люди поднимать такую благоговейную шумиху вокруг того, что скрывается под этим определением, как в последнее время делают определенные англоязычные философы, моралисты и богословы? Personality, личность, как нас постоянно убеждают, – это высшая форма знакомой нам реальности. Но конечно, люди бы с куда большей осторожностью относились к этому утверждению, если бы вместо «personality» использовался его германский синоним «selfness», «самость». Ибо «самость», имея точно такое же значение, лишена возвышенных обертонов, свойственных слову «личность». Напротив, его основное значение сопровождается, так сказать, аккордовым диссонансом, как звук надтреснутого колокола. Ведь, как постоянно настаивали и продолжают настаивать все последователи Вечной философии, одержимое осознание своей обособленности и стремление к этой обособленности – это конечное и самое суровое препятствие на пути к постижению Бога в единении. Для них обособленность – это первородный грех, и умереть для своей самости, чувств, воли и интеллекта, – это совершенная, всеобъемлющая добродетель. Именно память об этих рассуждениях и порождает те неприятные оттенки, с которыми ассоциируется слово «самость». Излишне благоприятные оттенки значения в слове «личность» связаны частично с упомянутым выше влиянием латинского происхождения, а частично с ассоциациями с тремя лицами святой Троицы. Но лица Троицы не имеют ничего общего с лицами из плоти и крови, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, – точнее, ничего, если не считать неизбывного Святого Духа, с которым по задумке мы должны отождествлять себя, но который обычно игнорируем, предпочитая ему свою обособленную самость. То, что эта заслоняющая Бога и антидуховная самость получила то же имя, которое используется при описании Бога и Святого Духа, мягко говоря, неудачно. Вероятно, как и все подобные ошибки, она совершается пусть в какой-то мере подсознательно, но добровольно и преднамеренно. Мы любим свою самость, мы хотим, чтобы эта любовь была оправдана, а потому даем ей то же имя, которое богословы приписывают Отцу, Сыну и Святому Духу.

Но теперь ты спрашиваешь меня, как тебе искоренить это обнаженное осознание и ощущение собственного бытия. Быть может, ты мнишь, будто если искоренить его, то уйдут и все другие препятствия, и если ты мыслишь так, то мыслишь верно. Но на это я отвечу тебе вот что: без особой полной Божьей благодати, свободно дарованной Богом, и без полной и соответственной твоей способности эту благодать принять обнаженное осознание и ощущение себя искоренить невозможно. А сия способность есть не что иное, как сильное и глубокое страдание духа. Все люди страдают, но особенно те, кто осознает и ощущает свое существование. Все другие страдания по сравнению с этим – лишь детские забавы. Ибо тот истинно испытывает страдания, кто знает и ощущает не только кто он такой, но и само свое существование. А кто не испытывал сего страдания, пусть испытает, ибо, значит, еще не встречал он подлинного страдания. Сие страдание очищает душу не только от греха, но и от боли, заслуженной грехом, и учит душу обретать ту радость, которая освободит человека от осознания и ощущения своего существования. Сие страдание, если его подлинно обрести, преисполнено священного стремления, иначе человеку за всю жизнь было бы не снести и не вытерпеть его. Ибо если бы душа его не питалась каким-то образом его праведными трудами, не смог бы он снести ту боль, которую приносит ему осознание и ощущение своего существования. Ибо когда он будет обретать истинное осознание и ощущение своего Бога в чистоте духа (насколько оно возможно здесь) и ощутит, что не может сделать этого, ибо его осознание и ощущение заняты и наполнены зловонной глыбой его самого, которую он должен всегда ненавидеть, презирать и отвергать, будучи совершенным учеником Бога, получающим знания от Него самого на вершине совершенства, – тогда он обезумеет от страдания.

Каждая душа должна тем или иным образом ощутить в себе сие страдание и сие стремление настолько, насколько Бог пожелал учить своих духовных учеников по своей доброй воле и в соответствии с их телесными и душевными способностями, с их положением и состоянием, дабы настало время, когда они сольются с Богом в совершенном единении, какое могли обрести бы здесь, если бы Бог того пожелал.

Облако Неведения

Какова же природа этой «зловонной глыбы» самости, или личности, о которой нужно так отчаянно жалеть и которую необходимо умертвить, чтобы достичь «истинного познания Бога в чистоте духа»? Самую ограниченную и уклончивую гипотезу выдвинул Юм. «Человечество, – говорит он, – это не более чем сплетение или скопление различных восприятий, которые сменяют друг друга с непостижимой быстротой и находятся в постоянном потоке движения». Это утверждение почти в точности отражает взгляды буддистов, чья доктрина Анатты заключается в отрицании любой вечной души, существующей за пределами потока восприятий и различных психофизических скандх (ярко перекликающихся с юмовскими «сплетениями»), которые составляют наиболее долговечные элементы личности. Юм и буддисты дают достаточно правдоподобное описание самости в действии, но они не объясняют, как или почему эти «сплетения» становятся таковыми. Самостоятельно ли объединяются атомы восприятия, из которых они состоят? А если так, то почему, или каким образом, и в какой форме непространственной вселенной? Ответить на эти вопросы логично в терминах Анатты так сложно, что мы вынуждены отказаться от нее и принять за отправную точку, что где-то за пределами потока и внутри сплетений существует некая вечная душа, посредством которой систематизируется весь полученный опыт и которая, в свою очередь, использует этот систематизированный опыт, чтобы стать отдельной уникальной личностью. Это философия традиционного индуизма, которая противоречит и теории буддизма, и почти всем европейским религиям и мыслителям со времен Аристотеля по наши дни. Но в то время как большинство современных мыслителей пытаются описать человеческую природу через дихотомию взаимодействующих между собой психики и тела или через неразделимое единство двух этих элементов в отдельных телесных самостях, все последователи Вечной философии в той или иной форме утверждают, что человек – это триединство, состоящее из тела, психики и духа. Самость, или личность, – продукт первых двух элементов. Третий элемент (этот quidquid inceratu, et increable, как назвал его Экхарт) схож с божественным Духом, который является Основой всего сущего, – или даже тождествен ему. Конечная цель человека, смысл его существования – это любить, постигать имманентную и трансцендентную Основу и становиться ее частью. И этого отождествления себя с духовным не-я можно достигнуть, только если «умереть» для своей самости и начать жить для духа.

Что бы могло начать отрицать свое «я», если бы не было в человеке чего-то отличного от этого «я»?

Уильям Ло

Что такое человек? Это ангел, животное, пустота, мир, ничто, окруженное Богом, лишенное Бога, одаренное Богом, наполненное Богом, если оно того пожелает.

Берюль

Отдельная тварная жизнь в отличие от жизни в единении с Богом – это всего лишь жизнь различных форм аппетита, голода и желания, и она не может быть ничем иным. Даже Сам Бог не может заставить творение быть в себе или в своей природе чем-то, кроме пустоты. Высшая форма тварной и природной жизни не может подняться выше этого, она может быть лишь пустым сосудом для праведности и не может быть праведной и счастливой жизнью иначе, чем через жизнь Бога в ней и в союзе с ней. И эта двоичная жизнь совершенно неизбежно должна сводиться воедино в каждом праведном, совершенном и счастливом создании.

Уильям Ло

В Священных Писаниях говорится, что есть внешний человек и наряду с ним существует человек внутренний.

Вотчина внешнего человека – все, что зависит от души, но связано и объединено с плотью, а также совместные действия нескольких частей тела, таких как глаз, ухо, язык, рука и так далее.

Писание называет его старым человеком, человеком земным, внешней персоной, врагом, слугой.

Внутри нас – другой, внутренний человек, которого Писание описывает как нового человека, человека небесного, молодого, друга, аристократа.

Экхарт

В нас семя Божье. Если садовник умен и трудолюбив, оно вырастет и поднимется к Богу, чье семя в нас, и плоды его будут Божьей природой. Грушевое семя вырастает в грушу, орех вырастает в ореховое дерево, семя Божье вырастает в Бога.

Экхарт

Мы наделены свободной волей и можем связывать свое существование либо исключительно с нашим «я» и его интересами, считая его независимым от Духа и трансцендентной божественной Основы (и в таком случае мы будем либо обреченно бездействовать, либо действовать жестоко), либо исключительно с божественным внутри нас (и в этом случае мы будем святыми), либо, наконец, со своим «я» в одни моменты и в одном контексте и с духовным не-я в другие моменты и в других контекстах (и тогда мы будем простыми людьми, слишком ориентированными на божественное, чтобы заблудиться окончательно, и слишком эгоистичными, чтобы достичь просветления и абсолютного спасения). Поскольку человеческую жажду можно полностью утолить лишь через постижение Бога в единении и поскольку психофизическая составляющая способна на огромное количество переживаний, мы вольны ассоциировать себя с практически безграничным количеством всевозможных объектов – с чревоугодническими наслаждениями, например, или с невоздержанным употреблением спиртного, или с чувственными пороками; с деньгами, властью и славой; с нашей семьей, которую мы рассматриваем как свою собственность или как продолжение и проекцию нас самих; с нашим имуществом, нашими увлечениями, нашими коллекциями; с нашими художественными или научными талантами; с какой-то определенной особенно дорогой нам областью знаний, с каким-то завораживающим «особым предметом»; с нашими профессиями, с нашими политическими партиями, с нашими религиями; с нашими болезнями и недугами; с нашими воспоминаниями об успехах и неудачах; с нашими надеждами, страхами, планами на будущее; и, наконец, с вечной реальностью, внутри которой и посредством которой существует все остальное. И конечно, мы вольны отождествлять себя с несколькими предметами – последовательно или одновременно. Отсюда и появляется потрясающе невероятное сочетание черт, создающих сложную личность. И потому человек может быть одновременно искуснейшим политиком и простаком, обманутым собственными речами, может питать пристрастие к выпивке и деньгам, и не менее сильное пристрастие к поэзии Джорджа Мередита, и к несовершеннолетним девочкам, и к своей матери, к скачкам, и детективам, и к благу своей страны – и одновременно с этим тихо бояться Геенны огненной, ненавидеть Спинозу и прилежно ходить в церковь каждое воскресенье. Человек, рожденный с одним психофизическим складом, будет стремиться отождествлять себя с одним набором увлечений и страстей, в то время как обладатель другого темперамента выберет для себя нечто совершенно иное. Но мы не обязаны идти на поводу у этих стремлений (которые могут быть необычайно сильными, если такими они были изначально заложены). Люди могут сопротивляться им и доказывают это на деле, могут отказаться идентифицировать себя с тем, что было бы для них очень легко и естественно. И они действительно так поступают и могут стать – и становятся – лучше, иногда при этом полностью преображаясь. В этом контексте короткая статья «Как ведут себя люди в кризис» (опубликованная в недавнем выпуске «Харпер мэгэзин») весьма показательна.

Молодой психиатр, который отвечал за медицинское наблюдение на пяти боевых миссиях Восьмой воздушной армии Англии, говорит, что в моменты сильного стресса и высокого уровня опасности люди реагируют одинаково, даже если их личностные качества сильно различаются. В ходе одной миссии, в которой он принимал участие, самолет «B-17» и его экипаж пострадали настолько сильно, что на выживание почти не было шансов. Он уже изучил личности членов экипажа «на земле» и обнаружил, что они представляют собой огромное разнообразие человеческих типов. Об их поведении в кризисной ситуации он писал следующее:

«Их реакции были поразительно схожи. Во время ожесточенного боя и в экстренных ситуациях, возникающих в его ходе, все они были тихи и точны при общении по внутренней связи и решительны в действии. Хвостовой стрелок, правый бортстрелок и штурман были тяжело ранены в бою, но все трое продолжали выполнять свои обязанности эффективно и без остановок. Все бремя экстренной ситуации легло на пилота, инженера и башенного стрелка, и все они действовали быстро, умело, эффективно, не растрачивая попусту движений. Бремя принятия решений во время и особенно после боя оставалось в основном на пилоте и во вторичных вопросах на втором пилоте и бомбардире. Решения, принимаемые быстро и осмотрительно, выполнялись безоговорочно и приводили к отличным результатам. В период, когда катастрофа могла произойти в любой момент, альтернативные планы действия составлялись четко и исключительно с ориентацией на безопасность всего экипажа. Все в тот момент были немногословны, ненавязчиво бодры и готовы ко всему. На протяжении всего времени ни разу экипажем не овладевали паралич, паника, спутанность мыслей, никто не принимал предвзятых или ошибочных решений, никто не пытался думать только о себе.

Из их поведения в тот момент никак нельзя было предположить, что вот этот человек отличался эмоциональной неустойчивостью, а тот был тихим, застенчивым, погруженным в себя мужчиной. Все они сохраняли внешнее спокойствие, ясность мысли, стремительность действий.

Такое поведение типично для членов команды, которые по своему опыту знают, что такое страх, и потому могут использовать его физиологические эффекты, не отвлекаясь на них; для людей, которые хорошо подготовлены, а потому могут четко управлять своими действиями, и которые верят в единую команду на уровне более высоком, чем просто личностный».

Таким образом, мы видим, что в момент кризиса каждый из этих молодых людей забыл свою собственную личность, выстроенную из унаследованных и приобретенных в процессе взросления свойств, что человек сопротивлялся непреодолимому обычно стремлению отождествлять себя с сиюминутной атмосферой, со своими личными желаниями и так далее – и что все они придерживались одинаковой, удивительно синхронной и заслуживающей восхищения линии поведения. Словно кризис и боевая подготовка к кризисным ситуациям подняли их над их различными личностями на единый, более высокий уровень.

Иногда самого по себе кризиса, без какой-либо предварительной подготовки, достаточно для того, чтобы человек забыл свое привычное «я» и стал на определенное время чем-то совершенно иным. Так, под влиянием стихийного бедствия совершенно неожиданно люди могут стать героями, мучениками, самоотверженными борцами за благо других. Очень часто подобные результаты дает близость смерти. Например, Сэмуэль Джонсон почти всю жизнь вел себя определенным образом, но в ходе своей последней болезни совершенно изменил свое поведение. Завораживающе сложная личность, которой восхищались шесть поколений поклонников Босуэлла, – образованный, неотесанный чревоугодник, добросердечный здоровяк, суеверный интеллектуал, убежденный христианин-фетишист, смелый человек, который панически боялся смерти, – умирая, он стал простым, искренним, полностью сосредоточенным на Боге человеком.

Как ни парадоксально, многим людям проще быть самоотверженными во время кризиса, чем когда жизнь идет своим чередом и ничто не нарушает покоя. Когда все спокойно, ничто не заставляет нас забыть о нашем драгоценном «я», и ничто (кроме нашей собственной воли к смирению и познанию Бога) не отвлекает наши умы от всех развлечений, с которыми мы хотим отождествляться, мы вольны сколько угодно упиваться своей личностью. И как мы ею упиваемся! Именно из-за этого все духовные наставники так подчеркивают важность мелочей.

Бог требует от нас добросовестного исполнения мельчайшего пустяка, который нам предписан Богом, а не истового стремления к вещам, к которым нас не призывали.

Св. Франциск Сальский

Нет в мире человека, который не мог бы без трудностей достичь самого выдающегося совершенства, с любовью выполняя простые и неприметные обязанности.

Жан-Пьер де Коссад

Некоторые люди судят о ценности благих дел только по их естественным свойствам или по их сложности, отдавая предпочтение выдающемуся и сияющему. Сии люди забывают, что христианские добродетели, вдохновленные Богом, должны рассматриваться с точки зрения благодати, а не природы. Почетность и сложность благого поступка, несомненно, влияют на то, что по сути является его добавочной ценностью, но вся сущностная ценность происходит только от любви.

Жан-Пьер Камю (цит. св. Франциска Сальского)

Свят тот, кто знает, что каждая секунда нашей жизни – это кризис, ибо каждую секунду мы встаем перед важнейшим выбором: между путем, который ведет к смерти и духовному мраку, и путем, который ведет к свету и жизни, между сугубо временными интересами и вечным порядком, между нашей личной волей или волей условной проекции нашей личности – и волей Бога. Чтобы быть готовым к экстренным ситуациям в этой жизни, святой проходит соответствующую психофизическую подготовку так же, как ее проходят солдаты. Но в то время как цели военной подготовки ограничены и очень просты, а именно – воспитать в человеке храбрость, трезвость мысли и способность эффективно работать в команде, чтобы убивать других людей, с которыми у них лично нет никаких распрей, – цели духовной подготовки гораздо менее узкоспециальны. Первая цель – привести человека в состояние, в котором он, устранив все затмевающие Бога препятствия между собой и реальностью, сможет постоянно осознавать божественную Основу себя и всех вещей. Вторая цель, служащая для достижения первой, – это принимать все, даже самые тривиальные моменты повседневной жизни без злобы, жадности, самонадеянности или добровольного невежества, но всегда только с любовью и пониманием. Поскольку задачи такой подготовки безграничны – ведь для того, кто любит Бога, любое мгновение – это мгновение кризиса, – духовная подготовка несравненно тяжелее и требовательнее, чем военная муштра. Хороших солдат много, святых – мало.

Мы увидели, что в критических ситуациях специально подготовленные солдаты обычно забывают о своих врожденных и приобретенных особенностях, с которыми обычно отождествляют свое существование, и, выходя за пределы своего «я», ведут себя определенным образом – неизменно лучше, чем на личностном уровне. Сказанное о солдатах можно отнести и к святым, но с одним важным отличием: в то время как военная муштра готовит быть самоотверженными только в определенных, очень особенных обстоятельствах и по отношению только к определенной категории людей, цель духовной подготовки – научить людей быть самоотверженными в любой жизненной ситуации. Это и не может быть иначе, ибо все, что мы делаем и будем делать, зависит в конечном счете от того, как мы видим Природу Вещей. Философия, которая рационализирует силовую политику и оправдывает войну и военную подготовку, – это всегда (независимо от религии, которой официально придерживаются политики и военные) чудовищно далекая от реальности доктрина национального, расового или идеологического идолопоклонничества, неизбежным итогом которого становится идея «расы господ» и «дикарей с бранью на устах».

Жизнеописания святых недвусмысленно показывают, что духовная подготовка приводит к выходу за пределы личностного не только в особых боевых условиях, но в любых обстоятельствах, с любыми существами, позволяя святому «возлюбить врага своего» или, если он буддист, даже не признавать существования своих врагов, но относиться ко всем живым существам – и к людям, и к животным – с равным состраданием и беспристрастной доброжелательностью. Те, кто победил и пришел к постижению Бога в единении, начинали свой путь из самых разных точек. Кто-то был мужчиной, кто-то – женщиной, кто-то рожден деятелем, кто-то – мыслителем. Не найти среди них двух людей, наделенных одинаковым темпераментом или одинаковой физической конституцией; моральная, материальная и интеллектуальная обстановка, в которой они вели свою жизнь, была у каждого своя, совершенно отличная. Тем не менее в своей святости, в своем приобщении к Богу и знании, которое делает их «совершенными, как совершенен Отец их небесный», они потрясающе похожи. Их действия одинаково бескорыстны, и их постоянно вспоминают, так что в каждое мгновение они знают, кто они и какова их истинная связь с вселенной и ее духовной Основой. Даже о самых простых, заурядных людях можно сказать, что имя им – Легион, а уж тем более о необычайно сложных личностях, которые отождествляют себя с широким спектром различных настроений, стремлений и мнений. Святые же, напротив, никогда не бывают двоедушными или нерешительными, они всегда едины и, как бы могуч ни был их интеллект, в корне просты. Многогранность Легиона уступила место однонаправленности ума – не порочной нацеленности, строящейся на честолюбии, или корысти, или жажде власти и славы, даже не одной из более благородных, но все же слишком человечных нацеленностей на искусство, учение и науку, которые являются самоцелью, и на высшую, над-человеческую однонаправленность, которая становится самой сутью тех душ, которые сознательно и последовательно движутся к конечной цели человека, к постижению вечной реальности. В одном из текстов Палийского канона есть притча о брахмане Дрона, который, увидев Благословенного, сидящего у подножия дерева, спросил его: «Ты дэва?» А Всевышний ответил: «Нет». – «Ты гандхарва?» – «Нет». «Ты якша?» – «Нет». «Ты человек?» – «Я не человек». Когда брахман спросил, кто же он такой, Благословенный ответил: «Злые влияния, желания, не-уничтожение которых индивидуализировало бы меня в дэву, грандхарву, якшу или человека, я полностью искоренил. Знай потому, что я Будда».

Здесь можно мимоходом отметить, что только те, кто обладает однонаправленностью ума, могут поклоняться одному Богу. В теории монотеизм может быть принят любым человеком, имя которому – Легион. Но когда нужно перейти от теории к практике, от дискурсивного знания к непосредственному соприкосновению с единым Богом, монотеизм может существовать лишь там, где есть цельность сердца. Знание – в знающем, и свойства его зависят от свойств знающего. Если психике знающего присуща множественность, то вселенная, которую он познает на основании личного опыта, будет политеистичной. Будда отказывался делать какие-либо изречения об абсолютной божественной реальности. Все, о чем он говорил, – это нирвана, переживание, доступное только тем, кто отличается полным самоотречением и однонаправленностью. То же переживание другие называли единением с Брахманом, с Аль-Хакком, с имманентной и трансцендентной божественной Основой. Строго придерживаясь в этом вопросе позиции операционалиста, Будда говорил только о духовном переживании, а не о метафизической сущности, которую богословы других религий, а также более позднего буддизма считали объектом и (поскольку, по размышлении, знающий, познаваемое и знание суть одно) в то же время субъектом и сущностью этого переживания.

Неразумные люди, которые произносят цветистые речи, прельстясь буквой Вед, говорят, что нет ничего выше этого.

Исполненные желаний, стремящиеся к небесам и действующие ради хорошего перерождения – они совершают различные ритуалы для обретения наслаждения и власти.

Те, кто сильно привязан к наслаждению и власти или чей ум увлечен этим, не обретут устойчивого сосредоточения разума на Боге.

Бхагавад-Гита

Среди образованных людей и работников умственного труда жития святых сейчас не пользуются большой популярностью. Это и неудивительно. Образованные и наделенные деятельным умом люди питают неутолимую тягу к новому, к разнообразию и к развлечениям. Но святые, какими бы внушительными ни были их таланты и какой бы деятельностью они ни занимались, неустанно сосредоточены только на одном предмете – на духовной реальности и на средствах, с помощью которых они и их собратья могут прийти к познанию реальности в единении. Что же касается их деятельности, то она столь же монотонно однообразна, как и их мысли, ибо при любых обстоятельствах они проявляют самоотверженность, терпение и неустанную любовь к ближнему. А потому неудивительно, что жизнеописания этих мужчин и женщин пылятся на полках. На каждого хорошо образованного человека, который знает что-то об Уильяме Ло, приходится две или три сотни людей, которые читали о жизни его более юных современников в описании Босуэлла. Почему? Потому что, пока смертельная болезнь не приковала Джонсона к постели, его личность была завораживающе многогранна, в то время как Ло, при всех его превосходных талантах, был почти абсурдно прост и прямодушен. Легионы предпочитают читать о Легионах. И именно по этой причине во всем многообразии эпических саг, драм и романов почти не сыщешь образов истинных, всецело преданных Богу святых.

Мой друг, надейся на Него, пока ты жив, знай Его, пока жив, постигай, пока жив, ибо в жизни пребывает спасение.

Если ты не разбил оков, пока жил, как надеяться на спасение в смерти?

Это лишь пустой сон – что душа воссоединится с Ним, потому что она отошла от тела.

Если найти Его сейчас, найдешь его потом, если нет – лишь останешься прозябать в Городе Смерти.

Кабир

Эта фигура в форме солнца (это описание украшенной гравюрами обложки первого издания «Правила совершенства») символизирует волю Божью. Лица вокруг солнца олицетворяют души, живущие в божественной воле. Эти лица расположены тремя концентрическими кругами, символизирующими три ступени божественной воли. Первая, внешняя ступень, обозначает души в деятельной жизни, вторая – души в созерцательной жизни, третья – души в высшей жизни. Рядом с первым кругом множество инструментов, таких как щипцы и молотки, обозначающие деятельную жизнь. Но рядом со вторым кругом мы не изобразили ничего, чтобы показать, что это в этой созерцательной жизни, без каких-либо других рассуждений и практик, человек должен следовать воле Божьей. Инструменты – на земле и в тени, так как внешние труды сами по себе наполнены тьмой. Этих инструментов, однако, касается солнечный луч, показывая, что труд может быть просветлен и озарен волей Божьей. Свет божественной воли едва касается лиц в первом кругу, гораздо более – лиц во втором кругу, в то время как лица в третьем кругу озарены сиянием. Черты четко проступают на лицах первого круга, меньше – во втором круге, в третьем же их почти нет. Это обозначает, что души на первой ступени сильно поглощены собой, на второй ступени – меньше собой и больше Богом, те же, кто достиг третьей ступени, почти не существуют для себя, а только для Бога, поглощенные волей его сущности. Взоры всех этих лиц прикованы к воле Божьей.

Бенуа Кэнфилдский

Святой может оказывать совершенно не принудительное и потому исключительно благотворное влияние на индивидов или на целые общества именно благодаря своему растворению в Боге и просто потому, что он не отождествляет свое существование с врожденными или приобретенными свойствами собственной личности. Или, если выразиться точнее, божественная реальность может использовать его как канал для своей власти и благодати потому, что он очистился от своего «я». «И уже не я живу, но Христос – вечный Логос – живет во мне». Если так можно сказать о святом, то и подавно – об аватаре, или воплощении Господа. Если к святому Павлу, как к святому, неприменимо понятие «я», то тем более оно неприменимо к Христу, и говорить, как многие прогрессивные священнослужители современности, о поклонении «Христу как личности» – абсурдно. Ибо очевидно, что если бы Иисус, как и все остальные, довольствовался просто собственной личностью, он никогда бы не оказал на мир того влияния, какое оказал в действительности, и никому бы не пришло в голову считать его божественным воплощением или ассоциировать его с Логосом. Его стали воспринимать как Христа именно потому, что он вышел за пределы своего «я» и стал телесным и душевным каналом, через который сверхъестественная, сверхличностная сила была ниспослана в мир.

Души, которые пришли к постижению Бога в единении, выражаясь словами Бенуа Кэнфилдского, «почти не существуют в себе, а только в Боге». Этот едва заметный налет личного «я» остается потому, что в какой-то малой степени они все еще отождествляют свое существование с некой врожденной психофизической особенностью, некой приобретенной привычкой мыслить и чувствовать, с некой договоренностью или бездумным предрассудком их социального окружения. Иисус был практически полностью растворен в основополагающей Божьей воле, но, несмотря на это, в нем оставались некоторые личностные свойства. На основании существующих доказательств и свидетельств очень сложно судить, в какой степени в надличностном, божественном «Не-Я» сохранилось простое «я». Например, истолковывал ли Иисус открывавшуюся ему божественную реальность и свои собственные спонтанные выводы из этого опыта через призму завораживающих представлений о конце света, которые были в ходу среди современных ему евреев? Некоторые выдающиеся ученые приводили доводы в пользу того, что доктрина неизбежной гибели этого мира лежала в основе его учения. Другие не менее образованные люди утверждают, что эти взгляды Христу приписывают синоптические Евангелия и что сам Иисус не отождествлял свои откровения и религиозные взгляды с популярными в той среде мнениями. Кто прав? Одному Богу известно. На этот вопрос, как и на многие другие, существующие доказательства не позволяют дать четкого и однозначного ответа.