Текст книги "Исповедь старого молодожена"

17. Вечер комплиментов

Моя жена – женщина суровая. А тут вдруг прилетел от нее комплимент.

Сказала, что я похож на какого-то киногероя. Но она не помнит, на кого именно.

Пока жена сидела и вспоминала, я блаженно терялся в догадках.

Брюс Уиллис, наверное. Нет, скорее всего Джейсон Стэтхэм, он ей нравится. Ну, не Брэд же Питт, в самом деле, это уже будет явная лесть.

– А, – говорит она, – вспомнила. Ты похож на одного из Братьев Гавс.

Это такие мультяшные персонажи, непоправимо мультяшные.

Весь остаток вечера я грыз ногти, гадая, на которого из них я все-таки похож. Ведь Братьев Гавс было трое. И ни один не Брэд Питт, мягко говоря.

18. Непростительные нежности

Как-то раз мы с женой и тещей пили на кухне чай. Все втроем раскрасневшиеся, добродушные, счастливые. Такая лубочная картинка. И тут жена, поднявшись из-за стола за свежеиспеченными булочками, наступила мне на ногу.

– Осторожней, косолапое чудовище, – сказал я ей.

Хотел сказать «осторожней, любимая», а получилось немного иначе.

На мой взгляд, достаточно близко по смыслу. Ну, должны же жена с тещей были понять, что у меня это от нежности вырвалось. Я ведь не виноват, что нежность моя – типично мужская, неуклюжая.

Они вроде бы так и поняли, мы все втроем посмеялись и продолжили чаепитие.

Только вот показалось мне, будто жена вонзила в булочку зубы глубже, чем обычно. А теща почему-то несколько раз брала в руки нож, хотя ничего такого, что можно было им намазать на булочку, на столе я не заметил.

Я ушел спать пораньше. Даже демонстративно сказал вслух «спокойной ночи».

А сам лежал с открытыми глазами и слушал, как жена с тещей продолжали мило хихикать за стеной на кухне.

Главное, думал я, не заснуть. В голове помимо моей воли всплывали сцены из гоголевского «Вия». Держись, Хома, держись, бормотал я себе под нос, вцепившись в простыню.

Знаем мы истинную цену этим хиханькам: небось, между постановочными взрывами хохота шепотом обсуждают, как одна будет держать меня за ноги, а другая душить подушкой.

Естественно: некоторые нежности не прощаются.

19. Фей-крестный

Перед Новым годом при входе в наш парк установили гигантскую карету с четверкой лошадей из золотой проволоки, унизанной огоньками светодиодов. Я предложил жене сфотографировать ее на этом романтичном фоне. Как будто она Золушка. У нас в семье за романтику отвечаю я. Фей-крестный.

Жена встала рядом с каретой, и я снял ее на телефон. Какой же я все-таки молодец, закатывал я глаза, умею создать близким людям праздничное настроение буквально из воздуха.

Жена взяла у меня телефон, чтобы посмотреть фото.

– Молодец, спасибо, – сказала жена, и я просиял, – жопа лошади и я.

20. Разница в возрасте

– Ты не знаешь, в какой день пенсию выдают? – спросила меня жена.

Ну да, я старше нее, чего скрывать. Но ведь не настолько же. И зачем так неэлегантно, грубо и топорно меня троллить?

Потом, конечно, выяснилось, что ей надо в «Сбербанк», и она хотела понять, когда там бывает много пенсионеров, чтобы не попасть в час-пик.

Но осадок остался.

21. Жена ипохондрика

Утро рабочего дня. За окном серым серо. Кости ломит, спал плохо. Перед выходом на улицу я присел на диван передохнуть. День начался слишком резко. И отдых я вполне заслужил: как-никак зубки почистил и бровки умыл.

Эх, возраст, возраст, свалился ты на меня, как нетрезвый сосед в поезде с верхней полки. Что ж поделать, ладно, пора идти.

Я поднялся с дивана, сделал шаг и вдруг почувствовал: сыпется из меня сзади что-то. Я сделал следующий: точно сыпется, какой-то мелкой трухой. Я судорожно подставил ладонь под себя, трясу задом: натурально сыпется!

– Ну, что у тебя на этот раз?

Оставаясь все так же враскорячку с рукой под днищем, я поднял глаза: в дверях гостиной стояла жена, руки в боки.

– Ты не поверишь, – затараторил я, заикаясь, – из меня, похоже, песок сыпется. В натуре. Ты только не смейся.

И ведь действительно страшно мне, необъяснимое рядом, я уже живенько так представил, как меня показывают у Малышевой на «Первом канале» в рубрике «Наши неизлечимые гости».

– Да поздно уже над тобой смеяться, – грустно ответила жена, – это не песок, а крошки от печенья. Артем утром там печенье раскрошил, а ты сел как всегда, не глядя. Иди уже на работу.

И вздохнула – устало так, обреченно, как только жены ипохондриков умеют.

22. Гамлет средней полосы

Иногда я дребезжу. В некоторых местах моя крыша прилагает неплотно. В такие моменты мысли у меня беспросветны, как два часа ночи.

Зачем эти будни, думаю я. К чему все эти «Ша» и «Бэ», которые нам каждый день показывают, как у окулиста?

Мокнет сирень, сидит на ветке птица. Небо стекленеет, словно кто-то навел на нас лорнет. И только человек не может смириться с собственным эхом.

– Ты чего? – спрашивает жена, идущая по дачной дорожке к дому.

– Моя жизнь бессмысленна.

– А, понятно. На-ка, прореди пионы.

Не перевелись еще жены на Руси. На каждого Гамлета средней полосы у них найдется спасительная тяпка.

23. Бездна

– Так быстро все заканчивается, – меланхолически замечает жена.

– Жизнь? – спрашиваю я.

– Нет, кофе.

Хорошо, что в нашей паре бездной по голове ушиблен только я. Две бездны ни одна семья не потянет.

24. Погоня

Как человек интеллектуального склада, к своим сорока я оброс заметной щетиной разных фобий.

Одна из них – боязнь полиции. И ладно я находился бы в розыске. А то абсолютно беспочвенно.

Как и всякая фобия, она порой толкает меня на иррациональные поступки.

Однажды мы с женой ехали на машине из Москвы в деревню. Я был за рулем и отпилил уже километров шестьсот. Трасса пустая, я летел скорее не по ней, а над ней. Впереди тащилась старая «буханка». А нормальному пацану снижаться со 160 км/ч до 60 – это же в падлу, еще голова закружится. И я совершил маневр имени Зигзага МакКряка: почти не снижая скорости, обошел буханку слева по второй попутной выделенной полосе-карману, с которой разрешен только поворот налево. И, едва завершив запрещенный правилами обгон, я сразу увидел ЕЕ. Нет, не голосующую Анджелину Джоли. Машину ГИБДД на обочине.

Я не стал дожидаться, когда оттуда выскочат добры молодцы и застрелят меня в спину на взлете. От страха и даже немного от ужаса я ударил по тормозам и с жутким прожигом остановился у полицейской машины, как вкопанный. Я решил, что явка с повинной мне зачтется, и меня не повесят тут же на ближайшей березе.

Я сидел, белый как мел, вцепившись скрюченными пальчиками в руль. Мимо проплыла буханка, и мне показалось, что водитель попытался на ходу высунуться через пассажирское окно, чтобы получше меня рассмотреть.

– Ну, и чего мы стоим, – услышал я спокойный голос жены справа, с пассажирского сиденья.

«Вот ведь феназепам-girl, вечно на расслабоне, – взбесился я про себя, – тут ее мужику вышак ломится, а ей фиолетово».

– Только сейчас не начинай, – прошипел я, хрустнув фалангами на руле. Кажется, я сломал себе палец.

– Через секунду инспектор подойдет, мало не покажется, – добавил я как можно более зловеще, чтобы утянуть суженую за собой на дно паники.

– Инспектор не подойдет, – вяло заметила жена, зевнув.

– Это почему это? – фальцетом взвизгнул я.

– Потому что это муляж, – невозмутимо ответила жена.

Дело в том, что в некоторых регионах ГИБДД расставляет по обочинам трасс картонные цветные муляжи полицейских машин. Естественно, я про это прекрасно знал и еще в свое время глумился на теми «лохами», на которых рассчитан этот дешевый трюк.

Я выдохнул, мужественно унял дрожь в коленках и тихонько тронулся. Не умом (умом я уже давно и благополучно), а вперед. От греха подальше.

Потому что с моей подержанной кармой из картонной полицейской машины вполне мог выйти настоящий инспектор.

25. Поэзия и проза

У людей искусства существует профессиональная мнительность.

Певцы боятся лишиться голоса, музыканты – сломать руку, художники – стать дальтониками.

Писатели боятся потерять дар речи.

Этот страх исписаться роднит меня с писателями. Про все остальное не уверен, но это у нас точно общее.

Фобия, что тебе свыше отпущено лимитированное количество слов и однажды твои слова закончатся, приходит к человеку с первой написанной строчкой.

Я не испытываю никаких иллюзий относительно так называемого вдохновения. Лично я видел вдохновение вживую лишь однажды, когда наш дворовой алкаш дядя Митя вдохновенно пел «Таганку».

Мне не открываются порталы. Тексты не приходят ко мне во сне, отредактированные ангелами, со всеми запятыми. Я не слышу голосов. Последнее даже неплохо, пожалуй.

Моя Муза – это такая сварливая теща, которая время от времени выносит мне мозг, бормоча что-то себе под нос. Она ходит в бигуди, и у нее крикливый вороний голос. И еще золотые зубы, обязательно. Я стараюсь не обращать внимания на ее ворчание, но рано или поздно, как интеллигентный человек, начинаю прислушиваться. Так рождаются тексты.

На самом деле я не знаю, как выглядят сварливые тещи. Мне повезло: моя теща прекрасный человек, и я ее обожаю. Поэтому мои представления о сварливых тещах несколько карикатурны.

И вот эта писательская мнительность порой толкает меня на странные поступки.

Однажды мне показалось, что некая фраза, которую я написал накануне, недостаточно хороша. Это предположение ошпарило меня изнутри кипятком.

Я начал ходить взад-вперед по комнате и вслух на разные лады произносить эту строчку:

– В ночи кричала птица, как потерявшийся ребенок.

Я то выкрикивал ее под стать той самой птице, то шептал, то проговаривал нараспев.

Так-то ничего страшного, слегка сорвался с резьбы, со всеми бывает.

Проблема заключалась в том, что я исполнял этот номер в спальне посреди ночи, вскочив с кровати в холодном поту.

Не прошло и минуты, как я услышал из темноты заспанный голос жены:

– Совсем трехнулся, старый. На месте твой ребенок, сходи проверь.

Как хорошо, когда в жизни поэта есть проза.

В поэтическом тумане без спасительных островков прозы никак нельзя – заблудишься.

26. Зимнее утро

Зимняя сказка!

Взглянув однажды утром в окно, я, вдохновленный снегом, решил создать жене романтическое настроение.

Я пришел к ней на кухню сияющий и сам какой-то ослепительно белый и принялся декламировать «Мороз и солнце, день чудесный».

Я декламировал, а жена слушала, отмывая кастрюлю в раковине на кухне, и тихонько улыбалась:

 
Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
 

Кастрюля выскользнула из рук жены и с грохотом упала на дно раковины.

– Что ядрам пролетать мешало? – уточнила жена.

А я не знаю что. Я всегда в этом месте почему-то с Пушкина на Лермонтова сбиваюсь.

Жена продолжила тереть непослушную кастрюлю уже без тени романтики, озадаченная.

27. С точки зрения жены

Пансионат в Подмосковье. Я пришел на массаж.

Мне выдали одноразовые тапочки и одноразовые трусы. Дизайнерской мысли в них было ровно ноль: одноразовые тапочки своей бесформенностью больше напоминали одноразовые трусы. Я не сразу смог все это правильно надеть, сначала перепутав одно с другим.

Облачившись, я лег на массажный стол и принялся предвкушать негу и даже дрему.

Главное, думал я, не заснуть.

Массажист что-то говорил, но я его не слушал. В мой полусон просачивались разрозненные слова. Мастер спорта. Золото. Борец. Плач. Бред какой-то. Бессмыслица. И вдруг все реплики мгновенно связались воедино. Это случилось в тот момент, когда моя мышца благополучно оторвалась от кости.

– Однажды один паренек, борец, мастер спорта, чуть не заплакал, когда я его к соревнованиям готовил. И ничего, потом золото взял.

Поздравляю, дружище, сказал я себе, твой тщедушный окорочок сейчас в руках профессионального спортивного массажиста.

Он мне нажимал на такие места, я так извивался, что пару раз увидел собственную попу перед своим лицом…

Я возвращался после массажа в свой номер, шатаясь и прикладываясь к стенам, как звезда порнофильмов после ударных съемок не в самом активном амплуа.

Жена встретила меня вопросом, все ли у меня в порядке.

– Да, – ответил я и попытался улыбнуться.

Вместо этого перемассированное лицо неуклюже съехало куда-то вбок.

– Ну-ну, – ответила жена и смерила меня с ног до головы подозрительным взглядом.

Я оглядел себя.

Я стоял перед ней с одноразовыми тапочками в одной руке и одноразовыми трусами в другой.

28. Барские замашки

У меня есть барские замашки. Я бы сказал, что это просто замашки, но жена настаивает на «барских». В частности, я предпочитаю ездить в поезде в купе СВ.

Эту «барскую» замашку я объясняю жене следующим образом: в купе СВ высока вероятность встретить интересного человека. А мне, как писателю, это чрезвычайно важно. Ведь интересные люди под ногами не валяются. Точнее, валяются, конечно, но обычно они при этом настолько не вяжут лыка, что ничего толкового рассказать о себе не могут.

Возможно, отсылка к интересным людям и не главная причина, почему я выбираю СВ. Не исключено даже, что это вообще не причина, а настоящее объяснение – это моя интровертированность с прожилками мизантропии. Я и так-то боюсь людей, а уж спать с незнакомыми индивидами в замкнутом пространстве для меня и вовсе полный ахтунг. Но как признаться жене в том, что я боюсь людей? Она же тоже человек, вдруг воспримет это слишком лично, на свой счет.

Удивительно, но в какой-то момент мне неожиданно удалось ее убедить. Это случилось после того, как однажды мне в СВ, и правда, попался интересный дядька. Я ехал в деревню, где отдыхала семья, а он – в большой город неподалеку. Профессор, доктор наук, педагог, бизнесмен, спортсмен, одним словом, он собрал в своей личности все ништяки. До самого утра он читал мне вслух наизусть Пушкина. Это было прекрасно, где-то с часу до двух ночи. Потом Пушкин в столь концентрированном виде стал несколько утомлять, особенно, когда я осознал, что дядька знает «Графа Нулина» целиком. В любом случае, мой спутник-эрудит выгодно отличался от большинства попутчиков с их пресными разговорами за жизнь или стоическим молчанием. Помимо декламации стихов мы с профессором много говорили о литературе, и он постоянно, к месту и не к месту, вставлял фразочку «и всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет». Хотя эта строка универсальна настолько, что она даже в ссору между двумя алкашами ляжет идеально.

Так вот, когда я в подробностях рассказал об этой поездке жене, она пожала плечами и успокоилась.

Есть в женском покое что-то поэтическое, как в словосочетании «дремлющий вулкан». Жена успокоилась, но не забыла. Так обычно и начинается большинство семейных саг, а не со «все счастливые семьи…»

Через какое-то время после той моей поездки, довольно, кстати, продолжительное время, так что я уже и забыл о ней, мы с женой сидели в нашей деревне, будучи на очередном отдыхе. Я маскулинно дремал, она листала местную газету.

– Ха, – сказала жена.

Обычно такое «ха» не предвещает ничего хорошего, особенно если после него следует театральная пауза.

– Как там твоего профессора звали? – спросила жена.

– Какого профессора?

Жена посмотрела на меня поверх газеты так, что газета начала тлеть. Пришлось экстренно вспоминать и про поезд, и про стихи, и про профессора. Я назвал жене его фамилию.

Она встряхнула газету и прочла вслух:

– Профессор [она назвала фамилию моего попутчика] оказался на скамье подсудимых по обвинению в мошенничестве.

– Мало ли однофамильцев, фамилия-то распространенная, – вякнул я.

Фамилия, к слову, была не очень распространенная, вроде бы там даже фигурировал твердый знак.

– В своем обращении к суду, – невозмутимо продолжила читать жена, – подсудимый цитировал стихи. В частности, он заявил, что «всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет».

По стилистике это была такая немножко провинциальная журналистка, с кучей ненужных деталей и словами вроде «неволя».

Я хотел было в свое оправдание упомянуть одного генерала МВД, с которым я однажды ехал в СВ. Но он тогда так нажрался, что я подумал, а может, не стоит. Вдруг и с ним не все гладко, и никакой он и не генерал вовсе, а всего лишь прапорщик. Просто очень толстый и старый.

29. Граф де Ля Фер на целине

В деревне меня редко просят поработать в огороде – щадят мою поэтичную натуру.

Но тут подошло время сбора картошки, а это ритуал священный. Жена обратилась ко мне с просьбой снизойти до них, до крестьян.

Первые четыре картофелины дались мне легко. Я бы даже сказал, что это был триумф. А дальше дело пошло туго. Поясница впервые за долгие годы осознала, что она у меня есть, и сильно озадачилась. Голова стала тяжелой, и вовсе не от идей, бедра затряслись. Когда картошка начала мне подмигивать, я не выдержал.

– За что все это мне, кандидату наук, – сказал я вслух.

Сказал самому себе, поскольку вокруг меня, кроме картошки, никаких форм жизни не было, а потребность высказаться была.

Я, автор нескольких книг и одной научной монографии, человек, читавший Платона и блаженного Августина в подлиннике, стою раком на целине, как Брежнев!

Но тут я устыдился, и мне даже стало дурно.

– Тоже мне, граф де Ля Фер! – воскликнул я в сердцах. – Деревенские старухи как миленькие корячатся, а этот блаженный Брежнев нос воротит, тьфу, противно!

Отчитав себя таким образом, я продолжил честный труд во славу тещи, так как это был ее огород.

А вечером за чаем жена пересказала мне свой разговор с соседкой, которая, как оказалось, в тот день на соседнем участке собирала картошку одновременно со мной:

– Какой хороший у тебя мужик. Сам с собой поругался, тебе и делать ничего не надо. Экономно.

30. Труп в грядке с укропом

У нашего соседа в деревне, двадцатилетнего Ромика, внезапно образовалась девушка.

Ничего не предвещало. Ромик жил в покосившемся доме с дворняжкой и наглым котом, и до комплекта ему не хватало только коровы и злого почтальона.

Девушка у Ромика появилась в пятницу в сумерках. Я услышал за забором их голоса. Забор у нас глухой, а ковырять дырку было уже поздно, так что мне пришлось по-старушечьи подслушивать. Ромик с девушкой много шутили, смеялись и говорили друг другу все эти великие глупости, которые делает великими человек рядом.

В девять вечера они ушли в дом и больше не вернулись (я прождал их под забором час). Свет они не включали (иначе сирень над забором была бы подсвечена). Версия со сном следствием отвергается сразу же: в девять вечера в нашей деревне ложатся спать только Артем и я.

И лучшей в мире доро́гой, до первой утренней птицы, меня этой ночью мчала атласная кобылица[1]1
  Ф.Г. Лорка


[Закрыть]. Точнее не меня, а соседа. Меня уже давно кобылицы не мчат – меня укачивает.

Следующим утром я первым делом спрятался за шторой у окна нашей спальни на втором этаже, откуда участок Ромика виден как на ладони (накануне я не решился подняться сюда – боялся пропустить в их курлыканьи что-то важное).

Ромик появился довольно скоро, слишком бодрый для бессонной ночи (или же эти молодые все так по утрам выглядят, а я просто забыл). Потом на крыльцо вышла дворняга, за ней кот. Девушки не было. Я проторчал у занавески не меньше часа, как давеча под забором. Я понимал, что вероятность появления вчерашней девушки на крыльце с каждой минутой уменьшается, и гораздо более вероятным становится появление на крыльце коровы или злого почтальона.

Но куда она делась? Уехала посреди ночи? Ушла к незнакомым соседям? Полдня я поднимался на второй этаж к занавеске: девушка так и не появилась. Вариантов не оставалось, я ведь не какой-нибудь там непрофессиональный истерик: у меня за спиной восемь сезонов детектива «Касл».

Я решил посвятить жену в дело о «Деревенской резне», как я его про себя назвал. Я подготавливал ее и так настойчиво повторял, чтобы она не волновалась, что она разволновалась.

Жена выслушала мою версию, в которой фигурировал закопанный в грядке с укропом труп.

– Вызываем полицию? – спросил я, закончив.

– Врача.

– Кому?

– Тебе. Девушка вчера у Ромика действительно была, но только в телефоне. Он с ней по громкой связи разговаривал. Я из спальни видела.

И мне вдруг стало так жалко его, честно спящего в пустом доме.

Хотя для трупа в грядке с укропом такой финал, безусловно, к лучшему.

31. Столб

В семь лет я врезался на велосипеде в фонарный столб. Я ехал, глядя назад через плечо. Спереди, в отличие от сзади, было не интересно, но оказалось, что головой назад я передвигаюсь плохо.

С тех пор и началось: всякие стихи и прочие аномалии.

Как-то раз мы с женой приехали в гости к моим родителям во двор моего детства, и я показал ей тот злополучный столб. С ним случилось что-то ужасное. Я никогда не думал, что столбы умеют стареть. Но мой постарел. Покосился, проржавел, запаршивел и, я бы даже сказал, облетел. Желтоватый фонарь подслеповато слезился. Мне даже на мгновение стало его жалко, как заклятого врага, которого переехало время. Многолетняя ненависть отступила.

– Вот, тот самый столб… – сказал я жене философски (историю про мое падение она знала наизусть). – Смотри, как жутко он выглядит. Это ему наказание за меня.

– Ну, как бы то ни было, свое дело он сделал, – ответила жена, как мне показалось, невпопад.

– В смысле?

– В смысле, ты сейчас ненамного лучше него выглядишь, – объяснилась добрая женщина.

А я был небрит, чего жена очень не любит и каждый раз пытается меня перевоспитать. И моя многолетняя ненависть к столбу снова вернулась.