Текст книги "День, когда умерли все львы"

Мы прошли в избу, и первое, что бросилось в глаза, это обилие картин, украшавших белые стены. Рисунки были до боли знакомы всем нам. Вася Муравкин громко ахнул. Главная комната дома была обильно украшена религиозными иконами работы недавно умершей Медузы.

– Вот это да, – прокомментировал Мансур, – Вася, не ты один с Медузой знакомство водил.

– Заткнись, – буркнул пастух.

Если не считать картин, обстановка в доме была крайне аскетичной, даже близкой к спартанской. В центре единственной комнаты стояла русская печь, у стены расположились жесткий на вид топчан и массивный старинный сундук, который, судя по стоящему на нем стакану с чаем, также выполнял роль обеденного стола. В комнате никого не было.

– Ну и где Фима? – спросил Мансур.

Вася Муравкин пожал плечами и прошел в глубь комнаты. Пастух упер руки в бока и, с видом туриста в Лувре, принялся осматривать иконы сумасшедшей Медузы. Творения Анисы Мудурасивой представляли собой квинтэссенцию безумия, авангардизма и сюрреализма. На иконах был изображен некий бородатый длинноволосый святой, лоб которого был украшен третьим глазом. Под хитоном отчетливо проглядывала женская грудь, а кожа загадочного персонажа отливала синим цветом. Периметр иконы украшала длинная надпись на арабском языке.

– Не думал, что Фима состоит в секте «Ышаныс Хаклаусылар», – задумчиво сказал Вася.

– Не думаю, что вообще там кто-то состоял, кроме твоей любимой Медузы, – ответил я, – бессмысленная религия, выдуманная безумной женщиной.

– Зря ты так говоришь, – устало промолвил Вася Муравкин, – Аниса мне всё объяснила. Не смотря на то, что меня в детстве крестили, я был готов отринуть Христа, чтобы вступить в ряды Защитников Веры.

– Ну и кто тогда изображен на иконе? – поинтересовался я.

– Все мы, – ответил Вася, – точнее наш нематериальный дух, который живет в поднебесном мире. Сейчас объясню. Вот, например, раньше я ходил раз в день в церковь. По пять километров туда и обратно до Верхнего Басрака. Библию постоянно перечитывал, потому что сам не мог разобраться. Ведь не в силах понять человек, где грех, а где нет. Выпил лишний стакан водки – грех. Прочитал молитву – искупил грех. Но потом два голоса можно услышать, если прислушаться. Одним Бог говорит, другим – Дьявол. Вот они и спорят за мою душу. А потом Медуза мне объяснила, что во всем есть Бог, и во всем есть Дьявол, то есть друзья и враги. А между ними наш дух. И смысл каждого духа – принять участие в противоборстве добра и зла. Причем, добром и злом может быть всё что угодно: отдельные люди, города, события. Возможно, когда-нибудь эта вечная битва кончится концом света.

– Бред сивой кобылы, – резюмировал я.

Мансур слушал пастуха, раскрыв рот. Я сомневался, что мой друг понимал хоть что-то из монолога Васи Муравкина. Мансур почесал затылок и спросил:

– При чём здесь бородатая синяя баба с третьим глазом во лбу?

– Дурак ты, – снисходительно проворчал Вася Муравкин, – это означает, что мы в этом мире можем уродиться как мужчиной, так и женщиной. Не имеет значения какого мы цвета, белые, черные или, даже, синие. А третий глаз нам дан, чтобы зреть в корень и видеть правду. Этот глаз есть у каждого из нас. Главное – прозреть.

– Да ты на пятерку знаешь догматы, – сказал я.

– Да, я способный адепт, – гордо ответил пастух, не замечая сарказма в моем голосе.

Я ещё раз оглядел комнату и, так и не найдя ничего интересного, предложил парням покинуть избу.

– Сначала проверим холодильник, – сказал Мансур, – может, найдем первача. У Фимы всегда выпивки в достатке, с него не убудет. А сегодняшнее утро выдалось крайне тяжелым, так что сам бог велел немного выпить.

– Дело говоришь, – с готовностью согласился пастух.

Мы вышли на веранду и в предвкушении направились к весело тарахтящему холодильнику. Мансур взялся за ручку и потянул дверь на себя. Далее произошло нечто неожиданное для нас всех. Мой друг с тонким визгом отпрыгнул от холодильника из которого, словно мешок картошки вывалилось бездыханное тело тракториста Фимы.

– Блядь! – вскрикнул Вася Муравкин.

Немного успокоившись мы обступили тело несчастного тракториста. На посиневшем лице Фимы застыло мучительное выражение. На губах блестела пленка замерзшей слюны, а на белках раскрытых глаз краснели лопнувшие капилляры. Я осмотрел руки тракториста и с ужасом обнаружил кровь на подушечках пальцев и обломанные ногти. Следы крови присутствовали и на внутренней стороне двери старого «ЗИЛа». Я заглянул в холодильник – он был пуст, отсутствовали даже полки. Это объясняло, каким образом Фима поместился в камере.

– Какого хуя он туда залез? – нервно спросил Мансур, легонько пиная тело тракториста носком ноги.

– Может быть его туда затолкали насильно, – предположил Вася Муравкин, – а он не смог выбраться и задохнулся. Смотрите на его руки. Он царапал дверь.

– Задохнулся… – машинально повторил я, – неужели он не смог открыть дверь?

– Да ты посмотри на нее! – Вася Муравкин пнул дверь, – В этом холодильники можно ядерный взрыв пережить.

Я ещё раз осмотрел холодильник. Действительно, он выглядел основательно и герметично. У Фимы не было никакой возможности открыть дверь изнутри. Не хотел бы я оказаться на его месте. Медленно задыхаться, не имея возможности что-либо предпринять. всё равно, что очнуться в гробу под двухметровым слоем земли. Интересно, какие мысли посещали тракториста в последние минуты жизни? Чувствовал ли он боль в кровоточащих пальцах? Пришло ли к трактористу понимание того, что он был принесен в жертву старому холодильнику.

– Жалко водки или самогона нет, – отметил Мансур, ещё раз оглядев пустой холодильник, – но если бы я не предложил поискать, мы труп точно не нашли.

– Да– да, сегодня твой день, – сказал я, – час торжества твоего интеллекта, пик мыслительной деятельности. Сегодня ты как валаамова ослица, неожиданно начал говорить что-то более или менее осмысленное.

– Сам ты ослица, – буркнул Мансур.

Вася Муравкин присел на корточки и на всякий случай похлопал ладонями по карманам покойника. Поиски не дали никаких результатов, и пастух с хрустом в коленях поднялся на ноги.

– Пусто, – резюмировал он, – может быть, хоть клея нюхнем? Водки-то нет…

Пастух словно прочитал мои мысли. Я уже смирился, что так просто от Васи Муравкина нам не отделаться, и смирился с тем, что придется пыхать в его компании.

– У меня клей кончился, – хмуро бросил Мансур.

– Не беда, – ободрил моего друга пастух, дружески похлопывая его по плечу, – бензином тоже можно упыхаться. Эффект такой же. Там в тракторе я видел канистру.

Согласившись с доводами Васи Муравкина мы вышли на улицу. Я пощурился летнему солнцу, привыкая к яркому свету. Пастух подошел к трактору и по-хозяйски достал канистру. Судя по плеску, доносившемуся за железными стенками тары, там было ещё литра три. С видом уставшего пахаря Вася Муравкин уселся на землю и, с заметным усилием, отвернул пластиковую крышку. Я почувствовал слабый запах бензина, который сразу же привел меня в состояние крайнего возбуждения. Запах, конечно, отличался от ставшего уже привычным запаха клея, но не переставал быть таким же манящим.

– Ну давай, Мансур, начинай, – сказал пастух. Он напоминал мне хлебосольную хозяйку, с радушием встречающую гостей и угощающую пирожками, – прислоняешь носом к горлышку и дышишь. всё просто.

Мансур грузно уселся рядом, зажал канистру между ног, ткнулся носом в канистру и шумно засопел. Звук дыхания Мансура громким пыхтением отдавался в железных боках канистры. Мансур оглушительно дышал, постепенно ускоряя дыхание. Если закрыть глаза, то с легкостью можно было представить огромный черный локомотив, стремительно направляющийся на тебя. Кульминацией представления стала мелкая дрожь, прошедшая по телу моего друга. Он последний раз вдохнул и обессиленно облокотился на тракторное колесо. Глаза Мансура закатились, а сам он ушел глубоко в нирвану. Так значит, вот так я выгляжу со стороны. Не очень презентабельно, но терпимо.

– Давай ты, – сказал Вася Муравкин и похлопал ладонью по земле.

Дважды меня просить не пришлось. Я поспешно уселся рядом с пастухом и выдернул канистру из безвольных рук Мансура. Обняв канистру я прильнул носом к зияющему отверстию и начал отсчет.

Раз, два, три, четыре… Десять… Двадцать один… Сорок два, сорок один… Блядь! То есть сорок три… Пятьдесят…

Мыслитель медленно ползал на четвереньках, рассеянно шаря узловатыми руками по сухой земле. Его длинный язык, лишившись закрытого пространства, болтался из стороны в сторону. Острые камни сдирали кожу с худых колен Мыслителя. Но он не чувствовал боль, так же, как и определенного желания найти свою челюсть. Мыслитель вел свои поиски без всякого азарта, а все его движения были пропитаны апатией.

Серый Владыка молча смотрел на безуспешные поиски Мыслителя. Он знал, где находится челюсть, но сообщать об этом не собирался. Во-первых, Серый Владыка всегда молчал, а во-вторых, Мыслителя эта информация не интересовала. Мыслитель потерял интерес ко всему, что его окружало. Его пустые глазницы давно перестали смотреть на приближающуюся толпу серых фигур. Маленькие камушки, которые Старая Девочка положила Мыслителю в череп, уже не постукивали при движениях – Сросшиеся Близнецы вытащили их все до одного. В голове теперь царила пустота, а Мыслитель перестал размышлять. Он наслаждался случайными звуками, заменяя ими свои забытые думы. Пыльник сказал, что это даже к лучшему, потому что шум размышлений Мыслителя всем надоел.

Сросшиеся Близнецы также знали, где находится челюсть. Как же им не знать? Уже много лет прошло с тех пор как они, воспользовавшись моментом, украли её у Мыслителя. Держа белую кость над своими большими головами Сросшиеся Близнецы сломали челюсть пополам. Кость была крепкая и потребовалось усилие всех четырех рук, чтобы воплотить задуманное в жизнь. Звук ломающейся кости потерялся в звуках ветра. Близнецы посмотрели на обломки в своих руках и задумчиво положили их в свои беззубые рты. Кость была отвратительна на вкус, но они ничего не почувствовали.

Всю вкусовую гамму на своем языке ощутил Безголовый Апостол. Он бездвижно лежал в центре поляны, стараясь сохранить бесстрастное выражение на отсутствующем лице. Кроме того, что во рту стояла невыносимая горечь, голова Апостола горела адской фантомной болью. Это были единственные настоящие чувства здесь и Серый Владыка это знал. Он берег страдания Безголового Апостола, чтобы сохранить их для вновь прибывших.

Я глубоко вздохнул, вместе с воздухом в рот устремилась сухая трава. Я закашлялся и открыл глаза. Оказывается, я лежал на земле. Откашлявшись я принял сидячее положение и огляделся. Рядом в бессознательном состоянии валялся Мансур, из его открытого рта тонкой струйкой вытекала слюна. Лицо моего друга приобрело нездоровый белый оттенок. Я потряс его за плечо. На Мансура это не произвело никакого эффекта, он продолжал лежать. Я прислушался, пытаясь уловить звук дыхания друга. Услышав сопение, я успокоился. Бывали времена, когда мы допивались до полной интоксикации, так что несколько вдохов бензиновых паров не причинят нам никакого вреда.

– Ну как ты? – спросил Вася Муравкин.

Пастух сидел на травке и безмятежно курил папиросу. Поймав мой взгляд он молча достал и прикурил ещё одну бумажную капсулу с табаком. Я с благодарностью кивнул пастуху, принимая дымящуюся папиросу. Сделав глубокую затяжку я с удовольствием выпустил густое облако дыма. Рядом зашевелился Мансур. Подняв голову мой друг огляделся, пытаясь сообразить, где он. Понимание быстро сверкнуло в его глазах и Мансур со стоном поднялся на ноги. Хмуро сдвинув брови нетвердой походкой юный токсикоман направился к Васе Муравкину.

– Дай курево, – проворчал Мансур, – пожалуйста…

Пастух с горестной миной на лице полез в карман за пачкой. Сам виноват, подумал я. Курить свои сигареты считается в нашем селе дурным тоном. Мансур благодарно кивнул пастуху, сунул в рот папиросу, и, сделав пару затяжек, заулыбался. Жителям Нижнего Басрака всегда поднимают настроение чужие сигареты. Зажав чинарик между зубов, Мансур с видом бывалого автолюбителя оглядел трактор.

– Что, как будем разыгрывать Т-28? – спросил он.

Вася Муравкин стыдливо отвел взгляд в сторону и ответил:

– Не заводится, трахома ебучая.

– Ты откуда знаешь? – спросил я, хотя уже заранее знал ответ на свой вопрос.

– Сначала, я тоже хотел бензина понюхать, – ответил пастух, – но когда вы отключились, решил, что лучше угнать трактор. Это важнее. Да только, не работает он. Даже кнопка стартера провалилась, когда я пытался её нажать. Вообще, он весь разваливается, стоит потрогать что-нибудь.

– Ах ты, блядская паскуда, – взревел Мансур, лицо его покраснело от возмущения.

Пастух пожал плечами. Он понимал, что был старше и сильнее нас, поэтому чувствовал себя в безопасности. Но Вася Муравкин недооценил масштабов душевной раны преданного Мансура. Мой друг схватил первую попавшуюся железяку, торчавшую из-под трактора, и огрел по спине пастуха. Пастух заорал от боли, вскочил на ноги и медленно пошел на Мансура. Вася был полон решимости максимально наказать Мансура за проявленную агрессию. Но что-то в глазах моего друга остановило пастуха. Вася Муравкин примирительно поднял руки. Правильное решение, подумал я. Мансур в таком состоянии мог быть крайне опасным. Как глупая бешенная собака.

– Все, мы в расчете, – сказал пастух, – очень больно, между прочим. Чем ты меня треснул?

Мансур отдышался и посмотрел на своё оружие. Это была изогнутая рукоятка ручного завода от трактора. Он покрутил её в руках и с надеждой посмотрел на меня.

– Можно попробовать завести трактор с помощью этой штуки, – кивнул я, – надо вставить в отверстие под радиатором и как следует покрутить. Как шарманку.

Я чуть не прикусил язык, когда проговорил последнее слово. Чувство дежавю волной нахлынуло на меня. Нельзя трогать ручку шарманки… Я хотел было сказать своему другу оставить затею с трактором, но было уже поздно. Мансур подбежал к трактору и с размаха вставил рукоятку в отверстие.

– Давай, крути, – подбодрил моего друга Вася Муравкин.

Мансур выдохнул и налег на рычаг. Ручка со скрежетом поддалась, провернувшись вокруг своей оси несколько раз, но вместо звука заводящегося двигателя мы услышали треск ломающегося механизма. Что-то громко защелкало, а из-под трактора посыпались различные мелкие детали.

– Ну вот, в конец разъебали, – грустно сказал Вася Муравкин.

Т-28 умер вместе со своим хозяином, подумал я и затушил папиросу о старый трактор.

Глава 6. Летописец

Я не испытывал особого сожаления по поводу закономерной смерти поденщика по имени Ильдус. В том, что он умрет или уже умер, у меня не было никаких сомнений, ведь именно он значился следующим в списке, который мы составили с помощью Агафьи Петровны. Пять мертвых людей, родившихся под знаком льва, беззвучно кричали в моей голове, что следующий их коллега по зодиакальному кругу уже примкнул к их мертвой компании.

Мы молча шли в сторону Хайбуллинской лесопилки, где Ильдус трудился поденщиком. Каждый из нас был поглощен своими мыслями. Не знаю, о чём раздумывали Вася Муравкин и Мансур, но я, например, радовался тому, что Ильдус покинет или уже покинул наш бренный мир. Из всех шизофреников и идиотов нашего села Ильдус был самым раздражающим. Чтобы таким образом выделиться в Нижнем Басраке необходимо сильно поработать над своим имиджем и стилем поведения. Самое ужасное заключалось в том, что молодой поденщик умудрялся быть не только экзальтированным идиотом, но и законченным занудой. Сочетание этих качеств очень сильно действовало всем на нервы.

Ильдус Шамсутдинов родился в Верхнем Басраке, а переехал в наше село уже в подростковом возрасте. Несмотря на старания, семейству Шамсутдиновых так и не удалось полностью интегрироваться в общество Нижнего Басрака, и семья так и осталась чужой для коренных жителей. Переселенцам удалось подружиться разве что с семьей Зубайдуллиных. Это случилось только потому, что Зубайдуллиных с их выводком детей-кретинов избегали все более или менее адекватные односельчане. Младший Шамсутдинов учился в одном классе с Васей Муравкиным, но будущий пастух по понятным причинам к дружбе с Ильдусом не стремился, как, впрочем, и все остальные ученики. Причиной тому был шлейф странных сплетен, который вился за мальчиком из его родного села и необратимо повлиявший на его психику. Собственно, это было главной причиной переезда семьи Шамсутдиновых. Согласно их стратегии, в новом месте семейство должно было начать свою жизнь с чистой страницы, на которой нет места слухам и пересудам из семейного прошлого. В плане было лишь одно слабое место – из-за врожденной лени и инертности переехали Шамсутдиновы не слишком далеко. Верхний и Нижний Басрак разделяет всего лишь пятнадцать километров проселочной дороги, а для сплетен, которые распространяются со скоростью звука, это очень короткий путь.

В основу всех шуток над мальчиком легла история, рассказанная жителями соседнего села. По слухам, всё произошло в Уфе, куда Шамсутдиновы периодически наведывались якобы в гости к дальним родственникам, но на самом деле они таким образом спасали себя от голодной смерти. Естественно, в столице республики семья развлекалась с максимальной отдачей: посещала магазины, кинотеатры и кафетерии. Стоит отметить, что вся развлекательная программа спонсировалась гостеприимными родственниками Шамсутдиновых. В конечном итоге страсть к бесплатным радостям сыграла против гостей столицы, на долгое время отбив желание посещать Уфу.

Все произошло во время сытного обеда в уфимской чайхане. После того как восьмилетний Ильдус закусил три порции горячего двумя шариками мороженного детский кишечник заявил о себе на совершенно взрослом уровне. К несчастью, в это же время туалетом решил воспользоваться один из извращенцев-педофилов, которые, к несчастью маленького мальчика, сплошь и рядом встречались в прогрессивной столице. От окончательной душевной травмы Ильдуса уберегло только то, что педофил был белой вороной даже в кругу своих коллег по наклонностям, ведь извращенца не интересовал секс в традиционном понимании, так как он был подвержен химической кастрации. Накопившуюся энергию из-за отсутствия какой-либо эрекции извращенец сублимировал в свою клиновидную бороду, которая играла в его воображении роль детородного органа. Свою растительность на лице псих обожал, лелеял и всячески оберегал.

Каким-то образом извращенцу удалось уговорить маленького Ильдуса снять штанишки. Может быть, свою роль сыграли круглые очки, сидевшие на потном носу сексуального маньяка. Человеку в очках всегда хочется доверять. От окончательного надругательства посредством клиновидной бороды Ильдуса спасли проглоченные ранее три порции горячего и два шарика мороженного, которым стало очень тесно в маленьком детском кишечнике. Съеденная недавно пища со всей силой и с характерным звуком выплеснулась на похотливую физиономию душевнобольного извращенца.

Вся чайхана с недоумением смотрела, как из туалета выскочил мужчина и, вытирая с лица фекалии, устремился к выходу. Следом вышел плачущий Ильдус. Идентифицировать странного незнакомца никому не удалось, так как в момент общего внимания лицо маньяка было тщательно закамуфлировано детским дерьмом. Собственно, после этой истории жители Нижнего Басрака и вывели для себя искаженное значение слова педофилия. Сельским жителям, такой наклонности не понять, мы люди простые и максимум, на что способны, так это трахнуть овцу после месячного запоя.

Все подробности истории из мальчика выудили следователи одного из уфимских отделений милиции. Мало кто мог поверить в такую фантастическую историю. На вопрос, как выглядел «плохой дядя», мальчик дрожащей рукой указал на раскрытую книжку, лежащую на столе следователя. Работник органов внутренних дел недоверчиво потянулся к потрепанному томику, оказавшимся сборником рассказов Антона Павловича Чехова. Открыв книгу, следователь пролистал несколько страниц, вопросительно глядя на Ильдуса, но как только открылась страница с портретом мастера коротких историй, мальчик пронзительно закричал.

По словам жертвы странного домогательства портрет «дяди из книжки» был точной копией «плохого дяди из туалета». После этого заявления следователи махнули рукой и отправили семью Шамсутдиновых восвояси, а показания, записанные со слов потерпевшего, отправились в мусорное ведро.

С тех самых пор Ильдус Шамсутдинов невзлюбил классиков русской литературы и, в частности, Антона Павловича Чехова. На школьных уроках, когда дело доходило до изучения рассказов мэтра, Ильдус устраивал настоящие истерики, что крайне неблагоприятно влияло на его репутацию среди одноклассников. Последний нервный срыв случился в одиннадцатом классе, когда школьники читали рассказ «Медведь». В присутствии всего класса Ильдус снял штаны и отшлепал себя по голой заднице учебником литературы, выкрикивая при этом совершенно аморальные ругательства. Последней выходкой юный Шамсутдинов поставил жирный крест на своей социализации в Нижнем Басраке, ибо такие события не забываются в нашем селе. Внуки свидетелей этого неприятного зрелища через много лет будут рассказывать своим детям эту историю.

Настолько сильно Ильдус ненавидел Чехова, настолько же сильно он боготворил малоизвестного режиссера низкобюджетных фантастических фильмов Альберта Пьюна. С творчеством голливудского мастера мальчик познакомился опять же в Уфе, где по кабельному телевидению показывали один из его первых фильмов «Меч и колдун». Кинокартина произвела неизгладимое впечатление на Ильдуса, и он решил посвятить всю оставшуюся жизнь изучению творчества режиссера. Вернувшись из столицы мальчик основал единственный в Башкирии и, я уверен, в России фан-клуб поклонников Альберта Пьюна. Не смотря на то, что Ильдус так и остался единственным членом этого сообщества, он не терял первоначального запала и продолжал превозносить мастерство своего кумира. Единственное, что бросало тень на смысл существования клуба, это то, что его создатель посмотрел всего лишь один фильм, снятый Альбертом Пьюном. Навязчивому желанию Ильдуса познакомиться с остальным творчеством автора мешали слабые возможности простой деревенской жизни. В селе Нижний Басрак никогда не было ни кабельного телевидения, ни, тем более, видеосалона. Поэтому, единственное на что мог надеяться Ильдус, это показ желаемого фильма по единственному центральному каналу, но это было нечто ещё более фантастичное, нежели сами кинокартины Пьюна. Свои пробелы в фильмографии режиссера юный поклонник с лихвой восполнил при помощи своего воображения. Ильдус написал порядка ста кратких пересказов несуществующих фильмов Альберта Пьюна, а также несколько выдуманных биографий своего кумира.

Все было бы хорошо, если бы Ильдус варился в своих идеях в полном одиночестве, но молодой фанат считал, что столь достойный представитель кинематографа просто обязан иметь армию поклонников в Нижнем Басраке. Своими попытками открыть глаза сельчан на незнакомые грани искусства, председатель фан-клуба заставил ненавидеть себя ещё в большей степени. Ильдус заводил разговор о своих увлечениях при каждом удобном случае, надеясь найти для себя хотя бы ещё одного соратника. Однажды, Шамсутдинов, нуждающийся в экспертном мнении, принес мне сценарий фильма «Меч и колдун II». Он очень долго умолял меня ознакомиться с кипой листов, испещренных неразборчивым почерком, чтобы дать ответ, стоит ли отправить его работу самому Альберту Пьюну. То, что голливудский режиссер не знает русского языка Ильдусу явно не приходило в голову. В конце концов, чтобы избавиться от надоедливого собеседника, я взял рукопись и пообещал её прочесть. Я оказался единственным односельчанином, сразу же не пославшим основателя фан-клуба на три буквы, и поэтому стал настоящим другом в его глазах.

В основном, я пытался знакомиться со сценарием Ильдуса в нашем сортире, справляя большую нужду. В сюжете фигурировали роботы, колдуны, жрецы, грудастые женщины, рыцари, ученые и главный злодей, само собой, с клиновидной бородой. Автор также не постеснялся разбавить рассказ представителями мифологии деда Игната, такими как Чердачник и Пузран. Возможно, мне бы даже удалось дочитать сценарий до конца, но этому помешал мой отец, принявший писанину Ильдуса за бумагу, предназначенную для подтирания задницы. Таким образом, весь сценарий оказался в нашем толчке, навсегда захороненный под слоем говна. Я нашел такой исход весьма справедливым, так как никогда в жизни не читал более бездарного текста. Дерьмо к дерьму, подумал я, рассматривая через отверстие очка смятые страницы. В качестве последнего штриха я с удовольствием выпустил на сценарий мощную струю мочи, тем самым закрыв свой опыт литературного критика. Чтобы избежать неудобных вопросов молодого автора, я сказал Ильдусу, что сам отправил рукопись Альберту Пьюну. Для пущей убедительности я уверил его в том, что более увлекательного чтива мне ещё не попадалось. Ильдус был на вершине блаженства от услышанного, сожалел он лишь об одном – Альберту Пьюну была отправлена первая версия сценария. В шестой редакции, как уверял Ильдус, всё намного круче.

Свободное от творчества время Ильдус посвящал работе на нашей лесопилке в качестве простого поденщика. Днем переносил доски с места на место, сметал с грязного пола опилки, а вечером продавал на сторону продукцию предприятия по бросовым ценам. Сложно подсчитать, размер ущерба, нанесенного пилораме Ильдусом Шамсутдиновым за пять трудовых лет. ещё сложнее было понять, куда тратит деньги поденщик, ведь он был единственным человеком в селе, равнодушно относившимся к спиртным напиткам. Я подозреваю, что Ильдус самозабвенно копил деньги на поездку в Америку, чтобы лично встретиться со своим идолом. Откровенно говоря, во мне теплилась надежда, что после вероятной смерти Шамсутдинова мне удастся найти его денежный тайник. Во мне даже созрел хитрый план: сначала до бесчувствия напоить родителей Ильдуса во время поминок, а потом методично обыскать дом на предмет схрона.

Как выяснилось ни один я видел финансовые выгоды в смерти поденщика.

– На пилораму теперь устроюсь, – мечтательно сказал Вася Муравкин, – там теперь вакансия появится, надо полагать.

– Там работать заставят, – заметил Мансур, – а это тебе не целыми днями валяться на полянке и дрочить, представляя Медузу, пока коровы сами по себе щиплют траву.

– Во-первых, в таком солидном месте и поработать не грех, – ответил пастух, – новые горизонты, дополнительные возможности. Большим человеком стану, сам понимаешь. Ильдус – дурак, толком не пользовался шансами, которые судьба бросала ему под ноги.

– Дополнительные возможности? – засмеялся я. – Да ты собрался пиздить древесину в промышленных масштабах. У тебя на морде это написано. Ильдусу воровство сходило с рук только потому, что он очень скромно себя вел. Проще не обращать на такое внимание. Шамсутдинов больше работал, чем воровал, а это редкость. Ты же со своими загребущими лапами и неутолимой жаждой денег в первый же день попадешься. Ты знаешь, что на самом деле эта пилорама принадлежит Варнаве Фомичу, нашему главе? Это только на документах другие фамилии. Он тебя лично задушит своими жирными руками.

– Я похож на вора, по-твоему? – оскорбился Вася Муравкин.

– Да, – поддержал меня Мансур, – ну, то есть, не совсем на вора, а на лютого любителя халявы и легких денег.

Вася Муравкин отвернулся и сквозь зубы сплюнул.

– Ладно тебе, – подбодрил я пастуха, – здесь все такие. Ты лучше скажи, кто коров пасти будет? Они же кроме тебя никого не слушаются. Ты настоящий башкирский ковбой. И с лошадью прекрасно управляешься.

– Коров я понимаю лучше людей, – согласился Вася Муравкин, – и они меня также прекрасно понимают. Я часто с ними разговариваю, советуюсь, делюсь секретами. Они не отвечают, но все осознают. ещё я на свежих коровьих лепешках гадаю. Только услышу шлепок, бегу смотреть, что там буренка пророчит. Форма и брызги о многом могут сказать. Это я придумал, когда услышал, что цыганки на кофейной гуще таким образом будущее предсказывают. Но если подумать, так как кофе на нашей родной земле не растет, то и гадать на нем неправильно. А коровьи блины – свое, родное. Сила Руси, так сказать.

– Нагадал чего-нибудь? – усмехнулся Мансур.

– Ты знаешь, не всегда ответ на виду, – ответил пастух, – чаще всего видишь одно, а происходит другое. Вот, например, вчера я был уверен, что вижу в лепешке коровьего дерьма образ водоворота. Воронки, называй как хочешь.

– И? – Мансур выглядел заинтересованным.

– Так вот, сижу и раздумываю, водоворот – это образ, по сути противоположенный образу родника. Он символизирует некое захватывающее и всасывающее действие. Сначала я решил, что меня ждет ебля. Сам понимаешь почему. Но теперь…

Вася Муравкин погрузился на некоторое время в горестное молчание. Всем было понятно, что после смерти Медузы вероятность любовных утех надолго покинула пастуха. Муравкин достал из пачки одинокую папиросу и закурил. Выпустив облако дыма, пастух резким движением смял пустую пачку и швырнул её в кусты. Там она осталась лежать вместе с остальным мусором, который веками копился на обочинах дорог Нижнего Басрака. Мы уже покинули невидимую границу села и топали по пыльной дороге, неотвратимо приближаясь к лесу, древесные кроны которого прохладной тенью скрывал старую пилораму.

– И что в итоге? – спросил я после некоторого молчания. – Что же тебя ждет, если верить пророческой силе говна?

– Ну, с другой стороны, – ответил пастух, – водоворот есть символ потери душевного равновесия. Или даже, какого-то вампирского захвата. Что очень подходит к моему состоянию. Видишь, главное в гадании на коровьих лепешках – правильная… эта. Ну как её там?

– Интерпретация, – подсказал я.

– Точно! Главное в гадании на коровьем говне – правильная интерпретация, – воскликнул Вася Муравкин, для убедительности подняв указательный палец.

– А восприятие на втором месте? – спросил я. – Оставь докурить, кстати.

– Ты, о чем? – пастух задумчиво сдвинул брови и протянул мне недокуренную папиросу.

– Ну, например, вдруг там был вовсе не водоворот, – пояснил я свой вопрос, – а, допустим, галактика. То есть тогда твои пророчества заведомо ложные и ты пошел не потому пути.

– Нет, – категорично заявил Вася Муравкин, – важна самая первая ассоциация. Ты как бы пропускаешь через себя информационный поток. И то, что он тебе покажет в первую очередь, то и верно, на самом деле.

Я докурил папиросу, бросил на землю окурок и, внимательно оглядев Муравкина, сказал: