Текст книги "Самые сильные силы"

Глава 3

Немного проехав вниз, лифт замер, и в кабине погас свет. Наступила темнота, какая немедленно приходит после отключения яркого освещения. Домников крепко, до появления цветных кругов зажмурился, потом быстро открыл глаза – но темнота по-прежнему казалась беспросветной. Спустя минуту глаза начали привыкать, и постепенно исчезло ослепляющее яркое пятно от погасшего плафона на потолке. Стало еле видно маленькую щель между дверями, через которую едва пробивался дневной свет из больших окон лифтовых площадок. Остановка произошла между этажами, так как полоска света в центре имела значительный разрыв, а значит, открыть двери руками и выбраться наружу представлялось затруднительным делом.

– Ну вот, приехали! – сказал Филипп и машинально попытался просунуть пальцы между створками, но они не поддавались, и только немного увеличилась слабая полоска света, более отчетливо освещая силуэты девушек на противоположной стороне. Филипп не очень опасался опоздать на встречу, потому смирился с безысходностью и стал спокойно дожидаться, когда подадут электричество. Домников решил безропотно ждать того момента, когда лифт сможет продолжить движение вниз, уверенно полагая в первую минуту, что отключение продлится недолго. Филипп чувствовал себя неловко, потому что чем дольше все молчали в темноте, тем более гнетущим казалось это молчание, а о чем говорить с незнакомыми девочками в такой ситуации – не находил. Филипп убрал пальцы из проема дверей, и опять вернулась прежняя темнота. Притихшие подруги зашевелились, и послышался шепот:

– Танечка, сейчас включат свет… Подожди чуточку… – Филипп подумал, что попутчицам, возможно, не понравилась усилившаяся темнота, и он опять попробовал просунуть насколько возможно пальцы между дверей. Благодаря незначительному люфту между створками снова вернулась чуть большая полоска света. Филипп смог с трудом разглядеть, что ту девушку, которую он отметил как предпочтительную для знакомства, обнимала за шею ее подруга и успокаивала, а та, прижав ладони к глазам, как будто тихо плакала. Филиппу показалось странным, что девушка расстроилась из-за остановившегося лифта. Домников не видел ничего опасного во временной остановке. Вдруг плачущая девушка вырвалась из объятий подруги и бросилась на Филиппа. Прежде чем услышать ее панический крик, Домников почувствовал, что девчонка быстро просунула руки ему под мышки и прижалась всем телом. Несчастная рыдала и кричала ему в грудь, но это, казалось, было слышно на всю гостиницу:

– Сделайте что-нибудь!! Скорее!! Я прошу вас!! Мне страшно!! – Ее громкие грудные рыдания обескуражили Филиппа. Внезапно он ощутил резкую боль оттого, что ногти девушки впились ему в спину. Филипп предположил, что его тонкая рубашка порвана, и начал явно ощущать кровяную мокроту под лопатками. С трудом сдерживая боль, Филипп крепко обнял испуганную пассажирку, и это на мгновение утихомирило ее, а боль в спине от впившихся ногтей несколько уменьшилась. Как только Филипп ослаблял свои объятия, Татьяна опять до нестерпимости сильно впивалась в его тело.

– Тихо-тихо… – сказал Домников ей успокаивающим шепотом в ухо и легонько похлопал по спине. Несчастная буквально вросла в Домникова. Стыд оттого, что он не смог выдержать царапин от ногтей девушки, заставил его, стиснув зубы, с трудом сдержаться, хотя в первое мгновение Филипп чуть не закричал от чудовищной боли. Как бы больно ему ни было, мысленно решил Филипп, он без малейшего звука выдержит все, что ему придется испытать сейчас от плачущей девочки. Более спокойная подружка, тоже напуганная, беспомощно стояла позади плачущей Тани и в растерянности утешала ее, положив свои руки ей на плечи. Только теперь до Филиппа дошло, что Татьяна, возможно, больна. Какая-то фобия была налицо. Спустя мгновение Таня опять начала плакать, ее тело сотрясала дрожь. Филипп вновь почувствовал знакомую боль от ее не ко времени, должно быть, красивых и длинных ногтей. Теперь пораненная спина стала более отзывчива на бессознательные истязания, но Домников терпел. Здоровая девушка, как бы опасаясь остаться одной в темноте, тоже прижалась к ним, и Филипп был вынужден одной рукой обхватить и ее. В таком положении Домникова осенила догадка, что, возможно, где-то на этажах есть люди, ожидающие лифт. Филипп попытался чуть придвинуться с девушками к проему дверей, но ничего не получилось – Филипп не мог оторвать ноги от пола. Прильнувшая к нему девушка, а он из-за боли в спине не обратил на это внимания, стояла на его туфлях, и пальцы его ног начали понемногу ощущать неприятную сдавленность. Домников крикнул громко:

– Эй!! Есть кто-нибудь там?!! – Внизу слышался едва различимый разговор жильцов или работников гостиницы, но никто не ответил. – Люди!!! – опять крикнул Филипп еще громче. – Здесь человеку плохо!! Сходите, кто-нибудь вниз к администратору и скажите, что здесь в застрявшем лифте человеку плохо! – Из-за длины фразы Филипп предположил, что разобрать и услышать могли только первое слово – «люди». Между тем, его крик помог ему перенести боль в спине и неприятную тесноту прижатых пальцев на ногах, подобно тому, как вырвавшиеся проклятия помогают сильно споткнувшемуся человеку заглушить боль ушибленного места. Вдруг откуда-то рядом в ответ женский голос негромко и спокойно ответил:

– Уже ушли. Потерпите. – По всей видимости, это была этажная уборщица. Она сказала три слова с такой интонацией, как будто обращалась к шалившим детям, которые дурачатся и раздражают ее беспричинно громким шумом. Филиппу захотелось грубо выругаться, чтобы уборщица реально представила серьезность положения, но он сдержался, опасаясь напугать девушек. Немногочисленные жильцы полупустого отеля, поняв, что лифты не работают, стали уходить на лестничные марши, чтобы не терять времени. Филипп предположил, что все исчезли, и их никто больше не услышит. Мысленно он молил бога, чтобы флегматичная работница, проходившая мимо и знавшая о них, тоже напомнила администратору, что в застрявшем лифте кому-то плохо. В его объятиях плакали уже обе девочки. Домников стоял и не знал, как подруг утешить или убедить, что помощь скоро придет. Все его увещевания не оказывали никакого действия – девушки плакали, не переставая. Еще некоторое время назад подружки смеялись беззаботно, а он строил планы о том, как бы заполучить эту плачущую особу в свои объятия. Теперь это случилось. Филипп чувствовал сплошное и плотное от коленей до груди прикосновение всего ее вздрагивающего от рыданий тела и на удивление не терял мужского желания к несчастной… Филипп умышленно начал думать о безобразных, уродливых и беззубых старых бабах, чтобы его желание к молодой плачущей девушке вдруг случайно не проявилось. Сейчас преобладали жалость и сострадание к испуганной девице, но интерес не пропадал, несмотря на то, что с детства Филипп не мог переносить чье-то горе.

Обнимая двух рыдающих подруг, Домников невольно припомнил свою плачущую покойную бабушку. В дошкольном возрасте однажды с соседом Сережей они пришли к тому в огород, где стали срывать с грядки еще неспелые, колючие, но желанные первые огурцы. Сережа был на год моложе, и ему всегда хотелось дружить с Филиппом. Соседский мальчик использовал любой повод, чтобы Филипп обратил на него внимание. Вот и тогда он позвал Филиппа в свой огород попробовать их огурцов, рискуя быть побитым дома. Как назло их поход не остался незамеченным: из дома выбежал отец Сережи с багровым лицом, сердито и громко крича на них. Отец Сережи увидел в окно, которое выходило в огород, что ребята подошли к огуречным грядкам. Филиппу тогда показалось, что отец друга был пьян. Перепугавшись, дети от страха с явным опозданием присели под огромные огуречные листья на высокой навозной гряде. Филиппа охватила паника. Ребята спешно, не сговариваясь, начали вынимать из-за пазухи огурцы и бросать их обратно в лунки. Филипп трясущимися руками быстро выкидывал огурцы и очень надеялся, что дядя Боря не поймет, что огурцы оторваны. Отец друга сердито потребовал, чтобы друзья перестали прятаться, и подошли немедленно к нему. Маленького нескладного Сережу отец за непослушание иногда бил ремнем, а Филиппа никто дома не трогал, и он предположил, что сейчас его могут впервые побить вместе с товарищем, дружбы с которым он особенно не искал. У Филиппа в своем огороде поспевали огурцы, а он польстился на приглашение «очкарика», как он его презрительно про себя называл, и сейчас, очевидно, получит за это. Филипп очень боялся какой-либо боли, и возможные предстоящие побои пугали его до дрожи. У Филиппа по всему телу прошел озноб. Сергей первый поднялся из листьев и неуверенной походкой пошел к отцу. В глазах друга (они по размеру походили на коровьи из-за увеличения линзами с большим плюсом) отчетливо виделся огромный страх. Очки не имели одного ушка и крепились на затылке белой резинкой из трусов. Линзы-лупы особенно подчеркивали испуг мальчика на побледневшем лице. Казалось, что Сережа шел на полусогнутых ногах, и они его плохо слушались. Когда сын поравнялся с отцом, то последний резко схватил Сережу за руку, и с силой хлопнул ладонью по затылку, отчего очки перекосились на лице мальчика, но не слетели, благодаря резинке. Сережа вырвался и выбежал в открытую калитку на улицу. Мальчик бежал и громко ревел, а губы его посинели от нехватки воздуха. Перекошенные очки мешали ему хорошо видеть дорогу перед собой, и поэтому дружок Филиппа бежал почти вслепую. Сережа боялся остановиться и поправить очки, потому что не был уверен, что отец его не преследует.

Настала очередь Филиппа. Сердитый полупьяный и грубый мужик своим зычным вселенским голосом потребовал, чтобы и Филипп шел к нему. Филипп со страхом медленно направился мелкими шажками к выходу, боясь смотреть на страшного дядю Борю, который стоял на пути. Поравнявшись с отцом товарища, Филипп нагнулся от предполагаемого сильного удара по затылку и бросился в проем калитки. В этот момент Филипп зацепился кистью правой руки за не загнутую до конца скобу из толстого ржавого гвоздя на столбе для крючка калитки. Отбежав в панике на безопасное расстояние, Филипп почувствовал холод ниже основания большого пальца на правой руке. Филипп остановился и увидел, что содрал кожу с мясом. В ране виднелась ослепительно белая кость его маленькой детской руки. Прикрыв рану ладошкой здоровой руки, Филипп от испуга закричал так громко и сильно, что кровь словно испугалась его крика и вдруг перестала идти. В этот момент Филипп больше всего боялся того, что его рана рассердит мать, которая всегда его со злостью ругала за ушибы и ссадины, и от гнева которой его защищали бабушка с отцом. Крик ребенка заставил прильнуть к окнам всех соседей в ближайших домах. Первой из дома Филиппа выбежала его любимая бабушка, которая неслась к нему, не чувствуя ног. Серафима Прокопьевна видела только громко кричащего от боли внука. Предполагая что-то чудовищное и непоправимое, женщина за несколько метров остановилась и боялась подойти ближе. Ее лицо было бледным, а встревоженные глаза уже наполнились слезами, хотя она еще даже не видела раны. Затем Серафима Прокопьевна нерешительно и тихо попросила показать, что у него с рукой. Когда Филипп убрал дрожащую ладонь с раны, бабушка смогла только вскрикнуть: «А-ха-ха!!», потом тихо села на траву и заплакала от беспомощности. Вокруг ее беззубого рта и глаз образовалось множество трогательных морщинок, подчеркивающих ее большую горечь от случившегося несчастья. Серафима Прокопьевна винила себя, что не уберегла внука. Ее беспокоило, не повредил ли ребенок сухожилие, а встать проверить – боялась и не решалась. Несчастная пожилая женщина чувствовала, что из-за этой раны внука ее обвинят в бесполезности, и в душе уже согласилась с этим приговором. Возможно, ей придется вернуться в свою коммунальную квартиру и доживать век в одиночестве, чего ей не хотелось.

Филипп помнил до сих пор, что ему тогда стало очень жалко родную бабушку, потому что она его безумно любила и спала в детской комнате с ним. Каждый раз перед сном Серафима Прокопьевна тайком от зятя, молодого коммуниста, – который, добродушно смеясь над ней, при каждом удобном случае говорил, забавляясь над тещей, что бога нет, – клала внуку под подушку маленькую иконку Богоматери с Иисусом Христом. Затем бабушка шептала молитву, из какой Филипп мог разобрать только свое уменьшительное имя «Филипок», перекрещивала внука, крестилась сама, располагалась на кровати с краю и поверх одеяла обнимала накрытого по самые уши любимца. Спустя мгновение малый и старая проваливались в крепкий сон на огромной бесформенной пуховой перине.

Бабушка каждое утро водила Филиппа в детский садик, опасаясь нападения по дороге бездомных собак и соседских гусей, а перед садом целовала мальчика и всовывала в карманы его коротких штанов с лямочками через плечи две горсти любимых им шоколадных конфет «Кара-Кум» с коричневой начинкой из молотого ореха. Бабушка любила целовать Филиппа, и он знал это, и уже тогда, ради того чтобы сделать ей приятное, сам часто притворно просил разрешения поцеловать ее при каждом случае, когда видел, что ей этого очень хочется.

От жалости к бабушке Филипп, маленький мальчик, перестал реветь от своей нестерпимой боли. Он помнил, что успокаивал бабушку, гладил ее, сидящую на земле, здоровой рукой по волосам и просил не плакать. Филипп стал, улыбаясь, говорить ей, что ему уже «совсем нисколечко не больно». Внук начал плакать опять от того, что не переставала плакать бабушка, а не от своей немыслимой раны. «Бабуля, не плачь, пожалуйста…» – просил он ее жалостливо, весь в слезах, и та спешно ему отвечала, утирая слезы: «Не буду, не буду, родной…»

Спустя некоторое время прибежали с работы отец с матерью, кто-то из соседей им позвонил, и Филиппа увезли в местную поликлинику, где он, боясь предполагаемой боли от прикосновений, умолял родителей и доктора не зашивать рану, а дать возможность ей зарасти самой. Врач подумал и согласился, но предупредил родителей, что останется некрасивый шрам. В последующем в благодарность медицинской сестре – чтобы она непременно при смене повязки медленно и не больно снимала прилипающие к ране бинты, прежде отмачивая их подолгу в слабом растворе марганцовки, – Филипп с бабушкой каждый раз приносили в процедурный кабинет литровую банку клубники из огорода.

Удивительно для Филиппа было то, что мать из-за этой раны тогда впервые не ругала его. Мать Филиппа только, как бабушка, беспомощно плакала в коридоре поликлиники, доставая то и дело из манжета на запястье кружевной носовой платок, прикладывая его по очереди то к заплаканным глазам, то к припухшему, покрасневшему носу. Мать как будто стеснялась своего красивого носового платка в этот момент несчастья, и потому свернула его несколько раз, скрывая кокетливую бахрому по краям. Елизавета Кирилловна Домникова, мать Филиппа, еще молодая, красивая женщина, только накануне вечером уступила напору своего начальника, Бориса Львовича Смелянского, видного еврея с волнистыми черными волосами и вступила с ним в любовную связь. Все ее наряды, начиная от носовых платков и заканчивая нижним бельем и модными капроновыми чулками со швом позади, теперь тщательно и ревностно подбирались для этого широкого по щедрости и желанного мужчины. В поликлинике Елизавета Кирилловна чувствовала, но отказывалась верить, что рана сына как бы предупреждение ей свыше за неверность, и что истинной жертвой этой измены всегда будет именно Филипп, а не муж-нарцисс.

Вот и сейчас плачущие девушки в лифте бередили душу Филиппа ощущениями, похожими на давние чувства к родной бабушке, но какая-то разница между чувствами к бабушке и сегодняшними чувствами к девушкам присутствовала. Или бабушка была ближе и роднее, или хорошее настроение с утра не давало осознать Филиппу в полной мере серьезность настоящего положения для трясущейся и плачущей девушки. Филипп никак не находил, что нужно говорить, чтобы подруги успокоились. Как обычно, в таких ситуациях время течет очень медленно. Каждая минута из-за напряжения казалась значительно длиннее. Вокруг узников неподвижного лифта стояла тишина, и поэтому всхлипывания несчастных девушек терзали сердце Филиппа. Филиппу представлялось, что он должен срочно что-то предпринять, чтобы оправдать надежды перепуганных девочек на него. Иначе он мог потерять их первый инстинктивный интерес к нему как к мужчине-спасителю, а этого Филипп опасался, как позора.

Глава 4

– Сейчас электрики найдут поломку, и мы спустимся на первый этаж, – произнес успокаивающе Домников первое, что пришло в голову, но тотчас подумал, что вряд ли эту неисправность устранят немедленно. Возможно, электричество отключилось во всей гостинице, а это потребует вызова аварийной службы, которая по обыкновению не торопится. Девушки как будто читали его мысли и по интонации его голоса почувствовали, что он говорит это только потому, что хочет успокоить их. Подруги на его замечание заплакали вновь в полный голос. Рубашка Филиппа была сзади мокрой от крови, а спереди на груди он чувствовал мокроту от слез несчастной девчонки. Домников предположил, что его белоснежная сорочка не только разорвана на спине, но и вымазана на груди помадой с губ и тушью с ресниц от заплаканных глаз прильнувшей к нему Татьяны. Филипп запомнил, что, когда скрытно разглядывал девушек после того, как они заскочили в лифт, у них были слегка подведены глаза, а губы накрашены бледно-розовой помадой. Теперь из-за темноты и отчаяния не только у подруг пропал интерес к своей внешности, но и ему стало безразлично, как он выглядит и что с его одеждой. Вся жизнь до этого момента вдруг начала все больше и больше казаться Филиппу забавной и никчемной. Домников старался понять, что сейчас испытывает висящая на нем девочка, что заставляет ее лихорадочно трястись и плакать. Если она стоит на его туфлях, то, возможно, она опасается, что лифт может сорваться и рухнуть на дно шахты, что грозило бы всем увечьями или смертью. Как психически и физически здоровый человек, Филипп понимал, что это вряд ли могло случиться. Все лифты имели надежные тормозные механизмы на случай внезапного отключения электричества или обрыва троса еще со времен Элайша Отиса. Филипп где-то читал, что еще в середине девятнадцатого века на промышленной выставке в Нью-Йорке этот самый Отис, ради рекламы изобретения механизма, страхующего лифт от падения, на высоте двенадцати метров дал команду отрубить трос. Изобретатель стоял на этой платформе. Когда его команду исполнили, то платформа с грузом и конструктором пошла вниз и через два-три метра с ужасным скрежетом остановилась.

«Все безопасно!» – прокричал довольный и взволнованный Отис под шум аплодисментов публики. «Может быть, случались в истории происшествия, когда лифты все-таки обрывались и проваливались на дно шахты, несмотря на давнее изобретение страхующего механизма? Может быть, эта девушка не больна, а знает, что такое возможно?

А может, она боится замкнутых пространств?» – мелькали у Филиппа в голове всякие предположения о природе страха рыдающей девушки. Спросить ее о чем-либо он не мог, потому что несчастная явно была в истерике или, возможно, в предобморочном состоянии. С другой стороны, Филипп понимал, что кругом столько некомпетентности и запущенности, а экономия на всем и безденежье нынешних, уже не советских времен могут привести в негодность элементы уловителя лифта, и тогда все возможно. В темноте пульт не освещался и, следовательно, нельзя было отыскать кнопку связи с диспетчером, если она вообще работала. Филипп не курил, поэтому не имел при себе ни спичек, ни зажигалки. Если бы у него или у девчонок имелись спички или зажигалка, то он не представлял, как можно было воспользоваться ими. Татьяна парализовала его и сделала невозможным любое движение. Оторвать ее от себя казалось верхом безжалостности. Филиппу представлялось, что любое отстранение ее от себя походило бы на отказ в помощи, о чем он не мог и помыслить. Домникову очень хотелось быть нужным этой девушке, однако он все-таки спросил, намеренно придавая теперь своему голосу уверенность и беззаботность, чтобы попытаться внушить подругам, что ситуация не опасная:

– Девчонки, может у вас есть зажигалка?! Мне нужно посветить и поискать кнопку диспетчера.

– Нет… – всхлипывая, произнесла подруга Татьяны. Филипп почувствовал, что у перепуганной в его объятиях девушки затряслась голова. Или Татьяна тоже давала понять, что у них нет зажигалки, или у нее начался какой-то приступ, Филипп не смог тотчас определить. Он еще крепче прижал девушку к себе. Домникову припомнилось, что в начальных классах школы он сидел позади мальчика, больного эпилепсией. Как только у этого мальчика в классной тишине от испуга из-за внезапно громкого звонка об окончании урока случался приступ, Филипп по просьбе учительницы старался крепко схватить больного одноклассника сзади под мышки, предостерегая от удара в припадке обо что-нибудь твердое головой.

Действительно, Татьяна в его руках затряслась всем телом. Спустя минуту она судорожно скорчилась в его объятиях, и голова ее уперлась ему в грудь. Домников, как когда-то в школе, по очереди, сначала левую, а потом правую руки просунул девушке под мышки, чтобы ее было легче держать навесу. Одной рукой Домников попробовал нащупать в темноте пульт управления лифтом. Филиппу было неудобно держать больную и пытаться найти пульт. Несчастная девушка находилась в бессознательном состоянии, она стонала и сопела громко носом, и это не давало возможности Филиппу поискать пульт за спиной. Наконец это удалось, и Филипп быстро ладонью стал нажимать все кнопки без разбора. Домников надеялся, что какая-нибудь из кнопок окажется для вызова диспетчера, но все его старания оказались напрасными. Никто не отзывался на сигналы. Пот ручьем стекал с лица Домникова и капал на Татьяну, которая источала запах приятной смеси чистого тела и полевых трав от едва уловимой парфюмерии. Девчонка пота Филиппа уже не ощущала.

– По-моему, она потеряла сознание, – сообщил Филипп подруге. – Она больна эпилепсией?

– Да… – тихо, не сразу ответила заплаканная подруга. Подруга знала о Татьяне все, но помнила, что та не любила говорить о своей болезни кому-либо. Филипп к ее облегчению тактично не стал больше ни о чем спрашивать. Больная в его объятиях некоторое время не казалась тяжелой, но с каждой следующей минутой ему становилось все неудобнее и труднее держать ее.

– Как тебя зовут? – спросил Филипп.

– Катя, – ответила робко здоровая девушка. Катя перестала плакать.

– А меня Филипп. Катя, я присяду с ней на пол, мне непросто будет держать ее долго? – тихо спросил Филипп у подруги. – Я посажу ее на протянутые ноги, чтобы не запачкать платье, – добавил он извиняющимся тоном, чтобы Катя не беспокоилась о том, что на полу можно запачкаться.

– Хорошо… – согласилась так же робко Катя. Она теперь полностью полагалась на Филиппа. Катя с ужасом представила, что бы смогла сделать в остановившемся лифте, если бы с ними не ехал Филипп. Вероятно, ей пришлось бы лежать на полу вместе с подругой и только беспомощно рыдать от страха.

Домников подхватил скорчившуюся в приступе Татьяну одной рукой за спину, а другой под колени, и медленно начал спускаться по стене на пол. Филиппу было больно прижиматься окровавленной и вспотевшей спиной к пластиковой стене кабины. Домников осторожно и медленно съехал с девушкой на руках вниз.

Кабина лифта оказалась небольшой, и протянутые ноги Филиппа уперлись в противоположную стенку. Татьяна неподвижно сидела поверх его коленей, а голова ее, слегка подрагивая, лежала на его левом плече. Теперь Таня казалась легкой. На полу Филиппу стало прохладнее, и теперь он слышал только затихающее сопение больной девочки.