Текст книги "Русская Арктика 2050 (сборник)"

– Когда время сихиртя закончилось, началось наше время, – нахмурился шаман, недовольный иронией внучки, – иногда сихиртя поднимаются наверх, но людям лучше с ними не встречаться.

– Почему? – заинтересовался Ник.

– Умирают те, кто их видел.

– А на островах сихиртя выходят из-под земли? – Ник старался не выдать волнения.

– Что ты человеку голову морочишь! – Маша поставила на стол тарелку с печеньем. – Лучше дай ему чаю попить.

После пятой чашки чая Ник попрощался с хозяевами. По дороге в гостиницу он посмотрел, у каких домов стоят лодки. Летний северный вечер ничем не отличался от дня, и жители поселка сидели во дворах, обмахиваясь ветками от мошки. У последнего на улице дома молодой парень возился у новенькой белой моторки.

– Добрый вечер! – Ник подошел к лодке. – Красавица какая. Отвезете к Черной горе прямо сейчас? Сто рублей.

Парень выпрямился и удивленно посмотрел на незнакомца. Сто рублей – неплохой заработок за пару-тройку дней.

– Отвезу, – парень взглянул на часы, – только поздно уже.

По дороге на остров Ник размышлял о прошедшем дне. Понятно, кто такие Лена и Коля. Сегодня он ушел от них. А вот почему Маша не хотела высадить их на острове? Наврала про радиацию, о которой дед-старожил ничего не знает.

Почему море, любимое, воспетое поэтами, уничтожило родительский дом? Ник смотрел на серебристо-серые волны, на уменьшающиеся прибрежные сопки, отчетливо видные северной летней ночью. Морская стихия разрушила дома маленьких древних людей сихиртя, сказочный народ переселился на Большую землю. А куда переселится он, Сью, их дети?

Лодка причалила к острову. Темные склоны Черной горы начинались у берега. Ник попросил хозяина моторки подождать его пару часов и обещал заплатить двести рублей, если тот дождется его.

Темная масса горы поначалу испугала Ника, но восхождение оказалось на редкость легким. Тут и там попадались гнезда, и потревоженные птицы хлопали крыльями и издавали резкие неприятные звуки, чем-то похожие на вскрик разбуженного человека.

Ник старался понять, что за тайну хранит Черная Гора. Он направлял фонарик в расщелины между камнями, забирался на изъеденные свирепым арктическим ветром выступы. Прошел час, но ничего особенно на глаза не попадалось. Уставший Ник сел на валун, вытянул ноги.

Рядом с ботинком, отчетливо видный на темной земле, белел кусочек бумаги. Люди были на острове совсем недавно! У Ника перехватило дыхание! Он встал на колени и стал исследовать склон пядь за пядью. Кажется, здесь камни передвинуты человеческой рукой. Ник с трудом оттащил несколько больших валунов и увидел пещеру. Пройдя шагов тридцать, он оказался перед гранитной глыбой, закрывающей вход. Луч фонарика заскользил по серой с розовыми прожилками поверхности. В углу Ник заметил небольшую расщелину. Он достал мини-камеру на длинном дистанционно управляемом проводе.

Оказавшись внутри пещеры, камера заработала. Ник смотрел на монитор и видел черное нутро горы, там и здесь украшенное ожерельями сталактитов. Изучив стены, камера поползла вниз. В середине пещеры зияла огромная яма. Ник направил камеру вниз. Ждал он довольно долго – уходящий в недра горы природный тоннель оказался глубоким. Ничего интересного – темнота, камни. Вдруг на темном экране монитора появилось лицо. Ник вскрикнул от неожиданности. Подсветка камеры была слабой, но он рассмотрел обтянутые желтоватой кожей скулы, светлые косы, украшенные золотистыми чешуйками. Рядом – маленький ребенок, завернутый в оленью шкуру. Мужчина с темной бородой. Лица как у мумий, проступающие кости черепов. Камера двигалась по телам, зависала над ними в воздухе, выхватывая из темноты то детскую руку, то серьгу с голубым самоцветом, то вышитую бусинками головную повязку. Тела покрывали всю поверхность дна пещеры. Не было видно ран, увечий. На мониторе появлялись и исчезали взрослые и дети, мужчины и женщины, давно ушедшие. Вечная мерзлота остановила распад тел, заморозила время.

Ник вытер пот со лба. Кто эти люди? Ушедшие под землю народ сихиртя, о котором рассказывал дедушка-шаман? Обтянутые кожей скелеты. Охотник из Норвегии, нашедший древние бусы, тоже напоминал мумию – неизвестная инфекция уничтожила тело изнутри, оставив кожу да кости. Если древние люди на дне пещеры умерли от подобного заболевания, то лучше, чтобы они никогда не встретились с живыми. А если таких пещер много? Начнется добыча металлов, бурение скважин, и мертвые могут подняться наверх.

Ник взглянул на часы. Прошло чуть больше двух часов. Что если парень из поселка не дождался? Он сохранил информацию на мониторе, перерезал шнур, оставив камеру на дне пещеры, и заспешил к берегу.

Кажется, задание полковника Майлза выполнено, думал Ник, спускаясь по каменистому склону. Внизу белела лодка. Ник остановился и замахал руками, подожди, мол, иду. Сверху покатилось несколько мелких камешков. Он был не один на Черной горе. Не оборачиваясь, Ник побежал вниз, к моторке. Пусть «провожатые» думают, что он не заметил их присутствия.

Вернувшись в гостиницу, Ник первым делом пошел в душ. Он подставлял лицо под теплые струи воды и радовался, что, кажется, командировка заканчивается. Завтра он попытается взять с помощью зонда пробы биоматериала – и домой, в Лондон, к Сью.

Выйдя из душа и завернувшись в мягкий махровый халат, Ник почувствовал себя почти счастливым. Только бы услышать, как обрадуется Сью, когда он скажет, что командировка заканчивается. Ник взял телефон. За последние несколько дней от Сью пара сообщений: стандартные смайлики. Хоть бы пару фраз передала.

Он сделал глубокий вдох и набрал ее номер.

– Извини, что ночью звоню, – выпалил одним духом Ник, услышав родное сонное «да», – я так хотел услышать тебя, увидеть. Включи скайп.

– Ник, – голос Сью дрожал, – мне необходимо сказать тебе, я в аэропорту не могла, одним словом, давай останемся друзьями. Я уезжаю в Евроимперию. Мне предложили место на новом государственном телевидении. Сама императрица указ о создании подписала. На евро-языке я говорю свободно, вот я и согласилась.

– Зачем? – Ник произнес первое пришедшее на ум слово.

– Не задавай глупых вопросов. Лондон может оказаться под водой в любую минуту. Думаешь, на дне моря необходимо телевидение?

– Не знаю, – Нику казалось, что все это ему снится, – хочешь, я уйду в отставку и поеду с тобой?

– Нет, – ответила Сью после долгого молчания, – я люблю другого, ну ты его не знаешь. Прости. Я позвоню потом.

За окном в перламутровом свете белой ночи чернели сопки. Он бросил телефон в окно, но стекло не разбилось, только жалобно звякнуло. Ник подошел к зеркалу на стене, увидел свое до неузнаваемости искаженное болью лицо и ударил. Осколки полетели на пол. Ник сел рядом, протянул руку к мини-бару, сгреб маленькие бутылочки. После восьмой, с виски, он вспомнил о рассказе деда-шамана про душу, разлетающуюся на кусочки.

– Если разбившуюся душу не собрать по кусочкам, – Ник выпил девятую бутылочку, на этот раз с джином, – то она станет духом, злым духом. Демоном, – сказал он сам себе.

Ник вспомнил книгу стихов Милтона с крылатым демоном на обложке, как боялся этой книги в детстве, проходя мимо книжных полок в гостиной. Над крышей родительского дома, над волейбольной площадкой, над школой плещется Атлантический океан. Ник задремал, ему снилась увиденная сегодня пещера. Ожившие мертвецы, один за одним, выходили на покрытую неяркими северными цветами землю. Он находился во дворе собственного дома на вершине горы и видел все сверху, словно глядя из окна самолета.

Проснувшись, Ник стал думать про завтрашний день. Он добудет пробы биологического материала из пещеры, дистанционные машинки, зонды, разобранные – вдруг «провожатые» Лена и Коля побывают у него, – лежат в чемодане. Привезет это полковнику Майлзу. Старик радуется, до пенсии мало осталось. Доложит руководству, и информация утечет в Евроимперию.

Не сумев получить вакцину быстро, руководство или Евроимперия, а императрица очень не любит Россию, могут принять простое и страшное решение. Открыть пещеру и выпустить вирус наружу. Он жизнеспособен только на арктических широтах. Вести добычу руды или нефти в Арктике станет очень сложно. Что станет с Машей, ее дедом-шаманом, парнем с моторной лодкой? Скорее всего, их убьет вышедший из земли древний вирус. И виновным в гибели всех этих людей станет он, Ник Стивенсон. Выпив последнюю бутылочку столичной, он заснул.

Ник очнулся от звука шагов, открыл глаза, увидел склонившуюся над ним Машу и решил, что спит.

– Не двигайся, – сказала Маша и направила пистолет ему в лицо, – я знаю, кто ты. Знаю, что ты на острове делал.

– Сихиртя не выйдут из пещеры, – у Ника раскалывалась голова, пересохло горло, – я обещаю. Руководство ничего не узнает.

– Почему? – удивилась Маша.

– Меня невеста бросила. Все надоело, я увольняюсь. Буду пчел с отцом разводить, он дом купил в восточном пригороде.

– Я не должна верить тебе, – Маша посмотрела на Ника с грустью, – восточные пригороды Лондона уходят под воду. Есть жертвы. По нашим каналам передали.

– Подорвали дамбу? – Ник вскочил с кровати. – Бектон пострадал?

– Да, – Маша опустила пистолет, – там больше всего жертв. Почти никто не уцелел.

– У меня отец в инвалидном кресле, – голос Ника дрожал, – но он раньше хорошо плавал, а мама – нет.

– Иди, – Маша сделала шаг назад, – я не буду стрелять. Скажу, что ты уехал. Только не возвращайся на остров.

– Кто дамбы взорвал? – Ник не двигался с места. – «Львы аравийской пустыни»?

Она кивнула.

– У нас догадывались, что «Львы» проникли к верхушке власти. У них есть свои люди в Вестминстере.

– Я скоро уеду в командировку – «Львы» угрожают не только Западу, – Маша повернулась к окну, – требуются люди с хорошим английским, а я училась лучше всех. Только скучать буду по Северу.

– Я тоже неплохо говорю по-английски. – Ник подошел к ней и посмотрел прямо в черные, цвета корнуольского угля, глаза девушки. – Может, возьмешь меня с собой?

Над сопками ярко синело небо. Пролетела стая гусей. По склону сопки шла Лена с фотокамерой, за ней, страдая от одышки, – Коля с антикварным, двадцатого века, фотоаппаратом.

Олег Дивов
Катька, звезда Чукотки

Катьку запланировали силачом, умницей и, что немаловажно, писаным красавцем. Судьба породистого зверя решается еще до рождения, ее диктует родословная, и Катька не был исключением. Ему предстояло идти в племенное разведение, то есть остаться в питомнике и прожить весьма упорядоченную, сытую, здоровую, но довольно унылую жизнь. Перекроить этот план мог только генетический сбой. В Катькиной генеалогии шло «накопление интеллекта по линии отца», а это дело рискованное: вдруг происходит срыв, который заранее предугадать сложно; детеныши родятся умненькие и хорошенькие, но излишне нервные и болезненные.

Директор питомника считал, что до сбоя еще минимум одно поколение, и больше всего его занимало, как будущего чемпиона породы назвать, Корифеем или Колоссом. Или, например, Кировцем, тоже внушительно. На букву «К» можно придумать столько мощных и сильных кличек – особенно когда в энциклопедию заглянешь, – трудно выбрать, трудно. Надо еще учитывать, что кличку неминуемо сократят, а ведь зверю с этим жить. Колосс, понятно, станет Колей, а Корифей, допустим – кем?

Поэтому на случай, если родится девочка – разумеется, умница, красавица и силачка, – было утверждено однозначно имя Катерина: простенько, но со вкусом.

– А вот как тебе прозвище – Километр? – спрашивал директор ветеринара Петю Омрына, не отрываясь от энциклопедии.

– Перестань уже, – просил ветеринар. – Успокойся, однако.

– О! Придумал! Килотонн! Термоядерное имечко, а? С намеком!

– Да чего ты мучаешься, назови парня Кошмаром, и все дела, – советовал ветеринар. – Хороший будет – смешно получится, а плохой будет – точно не ошибешься.

– Я те дам – плохой! Хороший будет.

– Мы плохих не делаем, – соглашался ветеринар.

Когда ультразвуковое исследование показало, что мамаша Забава носит двойняшек, Петя выдул с перепугу одним махом полбутылки огненной воды, а потом уже пошел к директору.

– Катастрофа, однако… – выдавил из себя Петя.

Чукчи говорят «однако» в трех случаях: когда хотят прикинуться чукчами, когда охота постебаться или когда все пропало и осталось только выругаться матом. Здесь сошлись два из трех: Пете Омрыну было совсем не до шуток.

– Да ты пьяный, – сказал директор.

– Тут напьешься! – сказал Петя.

Директор открыл сейф, достал чекушку огненной воды, хлопнул ее до донышка и направился к вольеру, где мирно хрумкала капустой будущая мать.

Хороша была Забава: к двадцати годам вымахала до пяти метров в холке, но осталась легкой на ногу и неуловимо женственной; бурая шерсть длинная и аж лоснится от здоровья, челка задорная спадает на живые веселые глаза, а как зверюга хвостиком машет – поневоле заулыбаешься.

Директор улыбаться и не подумал: он был испуган и зол.

– И какая ты после этого Забава, однако?! – заорал он. – Ты Засада, однако! Я ж тебя вот этими руками выкармливал, а ты!.. Зараза ты, однако, маму твою за ногу!

– Ты полегче, – сказал Петя. – Ты не наезжай. Она все-таки в интересном положении, ей волноваться нехорошо.

– Мы все теперь в интересном положении, однако! А эта зараза волосатая…

Волосатая зараза перестала жевать, скосила добрый карий глаз на директора, протянула хобот сквозь ячейку в сетке и ласково потрепала человека по щеке. Мол, ты не переживай. И дальше захрумкала.

У директора сделалось такое лицо, будто он сейчас то ли кого-то пристукнет, то ли разрыдается. Петя взял его за рукав, отвел в ветслужбу, достал огненную воду из белого шкафчика и культурно разлил по чайным чашечкам.

– Катастрофа, однако… – протянул директор. – Это ты верно сказал. Вот так девку и назовем. Если, однако, еще родится. И если, однако, выживет.

– А парня? – спросил Петя, надеясь хоть так директора отвлечь от грустных дум о предстоящем. Им еще полтора года всем питомником страдать, ожидая результата, либо плохого, либо совсем плохого.

Двойня могла с равным успехом как угробить мамашу, так и родиться нежизнеспособной. При известной удаче все обойдется, но детеныши получатся слабые, с непременным дисквалифицирующим браком по здоровью. При большой удаче – нормальные, просто мелковатые. Не вырасти им здоровяками, не идти в разведение. А идти на работу.

Директор залпом опрокинул чашку, отдышался, занюхал рукавом ватника и уставился в потолок.

– Быть ему по жизни простым бульдозером. Значит… Что там у нас есть бульдозерного? Ага. Катерпиллер!

– А чего не Кошмар-то, однако? – спросил Петя самым невинным тоном.

Директор подхватил с пола старый валенок, служивший домиком для кошки, и засветил им – вместе с кошкой – ветеринару в лоб.

* * *

Катастрофа Звезда Чукотки – для своих просто Катька, – росла такой красавицей, что обрыдаешься. Это был самый пушистый, самый милый, самый умненький и ласковый мамонтенок на свете. От нее сходили с ума не только дети, но и взрослые. Еще совсем крохой она объехала весь федеральный округ, ее портреты висели в каждой школе и детском саду. Уже годам к пяти стало ясно, что у девушки нет шансов дорасти до стандарта, а значит, обрести положенные по нормативу тягу, упор бивнями и грузоподъемность, но питомник с этим смирился. Отдел продаж решил, что Катастрофа, если подумать, никакая не катастрофа, однако, а подлинная звезда Чукотки – вот и будем растить из нее звезду. Прославим наш питомник на всю страну. Затопчем нафиг якутов, которые уверены, что их мамонты круче, но совсем не заботятся о рекламе. А потом девчонку в цирк продадим, ей там самое место, скучать не будет.

Правда, сначала отдел продаж вынес затяжной скандал с директором, который орал, что это не мамонт, а профанация. Мамонт – силища, а не «ах какая пусечка»! Мамонт прёт, валит и тащит! Мамонт горы сворачивает! Мамонт пашет, сеет и удобряет!.. Тут он увидел, как во дворе Катастрофа, забавляясь, орудует снеговой лопатой, разгребая сугроб, – плюнул и махнул рукой: делайте что хотите.

Катерпиллер Звезда Чукотки – для своих просто Катька, – вырос, конечно, покрепче сестренки, помассивнее, но все равно до норматива не дотягивал, а главное, тоже был с виду какой-то игрушечный. Несерьезный мамонт. От мамы он унаследовал длинную челку, только не бурую, а пока рыжеватую, а от ветеринара Пети Омрына подхватил манеру совершенно по-человечьи сдувать ее, когда падала на глаза. И сами глаза у него сызмальства глядели так живо, будто зверь что-то про вас знает. Он за всеми подсматривал и у всех учился. Персонал теперь носил ключи от вольеров строго в карманах брюк: из боковых Катька моментально их выуживал. На свободном выпасе за ним следил персональный каюр: мамонтенку было пять лет, это самый хулиганский возраст, мамаши таких гоняют от стада, чтобы те не завязали кому-нибудь хвост узлом. Но Катьку жизнь стада занимала постольку-поскольку, он вечно косил своим хитрым глазом в сторону людей – как бы чего у них позаимствовать. Любил слушать радио, и ладно бы уносил его с собой, но потом начинал приемником жонглировать и не всегда успевал поймать. Обожал ездовых собак, и мало того, что воровал для них еду, так еще и распрягал их при каждом удобном случае. А главное, ему ничего не стоило завести снегоход и поддать газку, а потом бегать с машиной по тундре наперегонки, радостно трубя.

Когда об этом узнал Петя, он посоветовал каюрам не маяться дурью, а нагрузить ребенка ответственностью: пусть запускает в стойбище мобильные генераторы, все равно кто-то должен ручку дергать два раза в день. Ребенок будет при деле и сразу перестанет хулиганить, вот увидите.

– Ну ты шаман, однако! – сказали каюры, на всякий случай прикидываясь чукчами.

– Хватит дурью маяться, – повторил Петя. – Вы тут все с дипломами КТС, и мне прямо обидно, что вы забыли, чему вас учили в техникуме. Это же элементарный уровень работы с молодым зверем. А я, между прочим, в учебник для первого курса две главы насочинял и еще методичку редактировал. Я старый уже шаман, однако, если кто не заметил.

Через неделю Пете доложили, что Катька стал как шелковый. Правда, он научился обращаться с генераторами по-взрослому, и это немного озадачивает, а если честно, пугает. Зачем надо повернуть кран подачи топлива – тут легко проследить взаимосвязь. Но, допустим, рычажок воздушной заслонки «холодного пуска», и когда его закрыть, а когда открыть – не самая очевидная вещь даже для человека. Если человеку, конечно, не объяснить.

– Но вы же объяснили? – спросил Петя.

– Да он сам подсмотрел. Но там же надо по слуху ориентироваться…

– У него слух в десять раз лучше вашего… однако! – рявкнул Петя в трубку радиотелефона. И ушел к директору жаловаться на жизнь.

В кабинете директора теперь висел здоровый, на полстены, рекламный плакат «Звезды Чукотки»: красавица Катастрофа строит детскую площадку в Анадыре, ей помогают счастливые карапузы в ярких комбинезончиках. На заднем фоне матерый дедушка Домкрат тащит волокушу с грузовиком через болото; в кузове грузовика довольные мордастые нефтяники пьют чай из самовара. И поверху лозунг: «Любые задачи в любых условиях». Вот уж точно, подумал Петя, нарожали умников на свою голову, любая задача им по плечу, а дальше что? Кто им разрешит? Кто позволит? Люди даже собачек опасаются, а тут – мамонт. Не позволят ему показать интеллект во всю силу, забоятся.

Петя в мамонтах, конечно, души не чаял, но иногда ему думалось: те две последние хилые пары, что паслись себе мирно на острове Врангеля, загибаясь потихоньку, мелкие да тощие, дожили бы свой век – да и ладно. Ан нет, вцепились в них императорские зоологи, вытащили на материк, выходили-вылечили, добились потомства, стали его выращивать крупнее и крупнее, чтобы, как встарь, горам подобны стали наши исконно российские волосатые слоны – и нафига? Понятия ведь не имели, зачем это делают. Уже по ходу рожали отчаянные прожекты: чтобы вся матушка-Расея на мамонтах пахала, например. Да бог с вами, не нужен крестьянину-единоличнику тяговый механизм такой мощности. Лошади ему за глаза и за уши хватит. Ах, пушки таскать? Опоздали лет на сто, нынче мамонт в прифронтовой полосе – всего лишь огромная и довольно-таки уязвимая мишень… С появлением колхозов-совхозов вроде бы для мамонтов нашлась достойная площадь, чтобы порезвиться с бороной да плугом, только зверь наш к теплому климату адаптируется туго, и растительность средней полосы вызывает у него стойкое несварение желудка. Больше полувека билась над этой проблемой советская наука и вроде бы добилась, но тут – бац! – снова весь уклад в стране переменился, и опять мамонты не пришей кобыле хвост. Спасибо, осталась привычка работать с ними «на северах», а то бы вымерли по второму разу…

– Слыхал, чего Катька творит? – спросил директор. – Ага, вижу, слыхал.

Они с Петей никогда не ошибались, про какого – или какую – Катьку речь.

– Надо ему заранее место искать, – сказал Петя. – Готовить потребителя, чтобы лет через десять оторвал зверя с руками. Чего-то болит у меня душа за этого парнишку. Хочу его пристроить – и с чистой совестью на пенсию уйти.

– В армию его надо, – сказал директор.

– Думаешь, армия сделает из него человека? – Петя криво ухмыльнулся.

– В авиацию, – уточнил директор.

Кто другой сделал бы круглые глаза, а Петя надолго задумался.

– На шельфе пошла движуха, ты за прессой-то следишь? Будут дырявить его повсюду, и на северо-врангелевском участке, и на южно-чукотском. А это значит – что? Это ледовая разведка и военное прикрытие. С мыса Шмидта уже вовсю летают. И в Анадыре опять вояки зашевелились на Угольном. Когда Катька подрастет – самое место ему там будет. И от нас относительно недалеко, если что – поможем…

– Сколько весит самолет? – спросил Петя деловито.

– Ну ты спросил, однако!

– Ну ты ведь уже знаешь?

– Хе-хе… Перехватчик – тонн тридцать, а ледовой разведки – зависит от модели. До шестидесяти может быть взлетный вес запросто. Зато вертолеты намного легче.

– Нормально, сдвинет. Когда наберет тонн пять собственного веса – сдвинет и потащит.

– Да не парься ты…

– А на что похожа взлетка? – перебил Петя.

– Бетонка, от двух с половиной до трех с половиной километров, шестьдесят метров ширины.

– Хм… Со стандартными отвалами нужно пять-шесть зверей и минимум четыре прохода, чтобы ее расчистить от снега.

– Говорю тебе, не парься. Я думаю, – сказал директор, – ни того, ни другого Катьке делать не придется. Смысл профессии «дежурный тягач» в том, что тягач стоит на месте, всегда готовый поехать. И никогда не едет никуда. Потому что и без него все хорошо. Но если тягач – мамонт, да еще симпатичный… – Директор оглянулся на рекламный плакат и тяжело вздохнул. – Это же универсальный погрузчик. Скучно ему на аэродроме не покажется, он будет всегда при деле. Нам, кстати, тоже скучать не придется, когда мы пойдем на эту авантюру. Надо подготовить кучу документов – и кому надо ее вовремя подсунуть. Я знаю, куда закинуть удочку. Но без бумажек ничего не получится. Мы же, считай, в бюджет Министерства обороны руку запускаем. И если первый эксперимент пройдет удачно, ты о пенсии даже не мечтай. Аэродромов вдоль Арктического шельфа много.

– Ну ты шаман, однако! – сказал Петя.

* * *

В середине лета, сразу после внезапной проверки, дежурный тягач батальона аэродромного обеспечения захворал.

Внезапная проверка боеготовности войск – это обычно такая история, а иногда и трагедия, после которой всем худо. Но тягачу поплохело на полном серьезе: он лежал, вид имел грустный, дышал тяжело, есть не хотел, на знакомые лица не реагировал.

Временно исполняющий обязанности водителя тягача бульдозерист Санников бессмысленно метался по военному городку, за каковым занятием и был пойман комбатом.

– Ну что же ты, Санников, – сказал комбат.

– А я – что?! – взмолился бульдозерист.

– Вижу, что ничто, – сказал комбат. – Пойдем.

Тягач лежал на своем излюбленном месте чуть в стороне от взлетки.

– Ну что же ты, Катька, – сказал ему комбат.

Катька в ответ издал жалобный вздох.

– Может, позвонить в питомник? – осторожно спросил Санников.

– Успеем, – сказал комбат.

Питомник был в глубине материка, пока оттуда до аэродрома доберутся, Катька три раза загнется. А главное, если директор услышит, что Катька уже месяц без каюра и управляет им бульдозерист… Комбат предпочел бы, чтоб в питомнике узнали об этом как можно позже или не узнали вовсе.

Месяц назад Катька мирно пасся тут поблизости, а каюр валялся на брезенте, наслаждаясь коротким северным летом, и самым беспардонным образом заснул. Он продолжал спать, когда запросил посадки легкий самолет «Арктикнефти», и не проснулся, когда тот выкатился с полосы. Катька среагировал, бросился спасать каюра, но буквально на секунду опоздал: самолет уже наехал человеку на ноги и сломал их. После чего Катька поломал самолет. То есть он поддел его головой, поставил на хвост и кувыркнул. Пилот с перепугу навалил в штаны, и это было, пожалуй, единственным отрадным моментом. Очень помогло сразу наладить диалог в конструктивной плоскости. Отец горе-пилота занимал высокое кресло в правлении концерна «Арктикнефть», сынка на аэродроме принимали только благодаря теплой личной просьбе, но папаша забыл сказать отпрыску, что аэродром не его собственный, и вообще, главный тут – комбат. Сынуля, даром что ему было годков под сорок, успел всех задолбать своей детской непосредственностью, общаясь с персоналом через губу. А вот как у него из штанов потекло, да еще задавленный человек лежит и страшно ругается – стал прямо образцовым джентльменом.

Летное происшествие замяли, каюру было обещано столько денег, сколько не заработает за всю жизнь, переломы оформили, недолго думая, как бытовую травму. Каюр предложил версию «попал под мамонта», но комбат сказал, что тогда сам его задавит еще два раза. Комбат за Катьку задавил бы кого угодно. У них с мамонтом были высокие отношения: Катька мыл машину комбата, причем бесплатно – ему, похоже, просто нравился цвет авто, яблочно-зеленый. Другим офицерам мамонт тоже устраивал автомойку, но строго за гонорар в размере одного яблока.

Сошлись на том, что каюр ремонтировал трейлер-мамонтовоз, а тот сорвался с домкрата. Никакого мамонтовоза у Катьки не было и в помине, он прибыл к месту службы пешим ходом, совершив дальний марш по родной Чукотке. Но в документах трейлер присутствовал, потому что бульдозеры не катаются сами за тысячи километров, а по тем же документам мамонт значился легким бульдозером. Он работал на аэродроме в порядке эксперимента, в целях «установления пригодности», а разрешение выбили через замминистра обороны лично – кажется, тот с директором питомника в одном полку служил или вроде того. И оформили мамонта, как технику, во‑первых, чтобы не оправдываться за провал эксперимента, буде тот провалится, а во‑вторых, ради секретности, пропади она пропадом.

Переломы у каюра оказались сложные, его отправили на Большую Землю, а Катька остался сам по себе. Должности «проводник служебного мамонта» в номенклатуре Министерства обороны не существовало, каюра взяли на контракт специально для Катьки и оформили бульдозеристом. Чтобы найти замену, надо либо дозвониться до замминистра и рассказать, какая случилась хреновина, – от одной мысли об этом у комбата волосы пониже спины вставали дыбом, – либо самому найти специалиста. Да, на Чукотке отыскать безработного каюра для мамонта в принципе реально, но тут проблемы со связью и транспортом. Пока найдешь да уговоришь, много воды утечет… Еще раз заглянув в те самые документы, комбат вызвал бульдозериста Санникова. Тот дослуживал контракт, но контракт еще не кончился, а вот бульдозер – уже. Поговаривали, Санников его нарочно доломал.

– Ты же якут, Василий Иванович, – сказал комбат.

Санников поежился, заподозрив неладное.

– И каюр наш якут, и были вы с ним не разлей вода, два раздолбая. И болтали, мол, настоящие мамонты – якутские, а чукотские – фигня. Да? И ты на мамонте еще во‑от такой катался. Говорил?

– Това-арищ командир… – заныл Санников.

– Я забуду, отчего каюра разморило. Вы с ним водку пили в служебное время. И тебя не задавило тем же самолетом, потому что ты пошел за добавкой. Это я тоже забуду. Катька тебя давно знает, относится хорошо… короче – принимай аппарат, как говорится.

– Да что же я… – начал было Санников.

– Ты – ничто, – отрезал комбат. – Либо берешь мамонта и спокойно на нем дослуживаешь до января, либо я тебе устрою такое закрытие контракта, которым здесь в ближайшие сто лет будут пугать детей.

Санникову вручили служебное имущество каюра: паспорт на легкий биологический бульдозер Катерпиллер Звезда Чукотки, инструкцию-памятку «Эксплуатация мамонта в условиях Крайнего Севера» за авторством П. Омрына, управляющий свисток и громадный спецпистолет для аварийного забоя животного, буде оно вдруг с ума сойдет. При ближайшем рассмотрении пистолет оказался строительным, без патрона и даже без гвоздя.

– Не дрейфь, мамонт – это тот же бульдозер, только лучше, – напутствовал комбат.

Ему очень не хотелось передавать Катьку такому раздолбаю, но больше свободных людей не было; потом, мамонт и правда хорошо знал якута.

– Да я что… – сказал Санников и развел руками.

Он ничего не имел против Катьки, тот ему даже нравился – как всем нравился, – Санникову просто обрыдло служить. В мечтах он видел себя не скучным военным бульдозеристом, а веселым гражданским бульдозеристом, фартовым парнем, который горы сворачивает одной левой и ни перед кем не обязан брать под козырек.

Катька по каюру не особенно горевал, бульдозериста принял легко и слушался охотно. За неделю Санников вполне освоился и начал, сам того не ожидая, с некоторым даже огоньком участвовать в хозяйственной жизни аэродрома. Мамонт здесь трудился и тягачом по мелочи, и погрузчиком того-сего, и подметальщиком рулежной дорожки, и действительно легким бульдозером, для чего имелся набор отвалов, ковшей и скребков разной формы. Замки на всех этих аксессуарах были так хитро устроены, что Катька мог без помощи человека и цеплять инструмент на бивни, и освобождаться от него. Вскоре Санников пришел к выводу: не будь Катька мамонтом, его можно бы и к самостоятельной работе допустить. А нельзя этого делать по одной-единственной причине: Катька, видите ли, животное. Ну что за ерунда?

Взобравшись по сбруе мамонту на загривок и принимаясь руководить, Санников задавал живой махине только общее направление, а все остальное она делала сама, и это наполняло душу бульдозериста неведомым ранее восторгом. Насколько ему раньше было важно, что бульдозер – продолжение человеческих рук, настолько же оказалось здорово, что мамонт самостоятелен.