Текст книги "Беспощадная толерантность (сборник)"

Сергей Чекмаев
Потомственный присяжный

– Но вы же двупол? – инспектор свернул экран и посмотрел на меня поверх мерцающей полосы. – Зачем вам приемыш?

Ну да, конечно, называть натуралов двуполами совсем незазорно. Жаргонизм, обиходная словесная конструкция. Но попробуй только окрестить гомосексуалов педиками или лесбо, как тут же поднимется вой на всю вселенную. А назавтра в почту свалится судебная повестка.

– Понимаете, у нас с женой не может быть детей, и мы решили…

– Справка есть?

Он сунул бумагу в сканер, убедился в том, что все печати подлинные. Хмыкнул.

– Не понимаю…

Да, тяжко такому продвинутому индивидууму с крашеными волосами и радужной лентой в петличке понять нас, диких двуполых варваров. У него каминг-аут только что на лбу не напечатан. И даже пуговицы на форме отливают перламутром.

– Не понимаю, зачем вам жить с женщиной, если она все равно бесплодна? Возьмите нормального партнера – и не забивайте себе голову.

Тут мне очень захотелось врезать ему в челюсть. С размаху так, от души. Бросить Аньку, мою Анютинуглазку, за которой я два года ухаживал, как влюбленный десятиклассник, и жить с каким-нибудь заросшим «медведем»? Нет, или меня сейчас стошнит прямо здесь, или будут жертвы.

Я придвинулся к столу, задел прозрачную крышку. Хлипкая конструкция дернулась, табличка, стоявшая на самом краю, покачнулась и в который уже раз брызнула мне в лицо отраженным электрическим светом. Веселые разноцветные буквы зашевелись, словно копошащийся клубок экзотических насекомых.

«Центр передачи потомства. Инспектор-консультант», и снизу – крупно: «Васили». Черт бы ее взял, эту дурацкую моду на бесполые имена!

Васили ничего не заметил – он брезгливо ковырялся в моих справках и документах. А может, и заметил, только не подал виду.

Но и я уже остыл. Глупо проявлять агрессию к человеку, от которого зависит одно из самых важных решений в твоей жизни. Чуть что не так, признает нас с Анютой неспособными к воспитанию – и все. Отказ в усыновлении для гетеросексуальных пар – это на всю жизнь. Никакими апелляциями не отмоешься.

Слишком много желающих, чтобы заморачиваться именно твоими проблемами. Всегда найдется дюжина идеальных пар на наше место.

– Хорошо. Будем работать с тем, что есть. Если я поставлю вашу заявку уже сегодня, то при существующих темпах усыновления… – он побарабанил пальцами по столу, – а они, должен вам сказать, неудовлетворительны: очередь с каждым днем все растет, количество детей, оставляемых в приемниках и бэби-боксах, падает. Так вот, при существующих темпах, если ничего не изменится, вы можете на что-то рассчитывать лет через семь-восемь.

– Сколько?!

– Но я бы не планировал так скоро. Согласно букве «Закона об усыновлении» все пары равны, но вы же понимаете… Новые прогрессивные семьи особенно щепетильны во всем, что касается соблюдения их прав.

Да уж, однополые пары всех поставят на уши, если только заподозрят, что кто-то может их опередить. А кому охота ходить с клеймом расиста и гомофоба? Короче, ясно. Мы будем болтаться в конце очереди до морковкиного заговенья.

Может, ему денег предложить?

– Восемь лет! Мы не готовы столько ждать! Неужели нельзя как-нибудь… ускорить? Поставить в очередь в другом городе, например.

– В другом городе и без вас списки заявок по швам трещат.

– Э-э… возможно, я могу как-то помочь… отработать волонтером или еще как-нибудь…

Инспектор Васили быстро глянул на меня и снова уткнулся в бумаги. Заглотил наживку? Интересно, сколько он запросит… Только бы денег хватило!

– Отработать, – он словно попробовал слово на вкус. – Да, можно и так сказать.

– Я готов.

– Смотрите, сейчас вы – обычный двупол. Индекс социальной значимости у вас и вашей партнерши очень низкий, вам нечем доказать обществу, что ваша заявка важнее чьей-либо другой. Значит, надо сделать… что?

Не «жены» – да, как я мог забыть. «Муж», «жена» в этом здании – практически запрещенные слова, только «партнер» или «родитель».

– Сколько? – прямо спросил я. Наконец-то перешли к делу.

– Не сколько, а что. Сколько раз – потом посчитаете сами. Для начала вам надо написать заявление в Ювенальную палату с просьбой принять в состав присяжных. Вы же знаете, традиционалисты атакуют ювенальную юстицию со всех сторон, и приходится каждое слушание обставлять на манер общественного заседания. Чтобы поумерить негатив. Ситуация складывается очень удачно, хочу заметить, и этим надо пользоваться, пока есть такой шанс, потому что за каждое принятое решение присяжным повышают индекс, и вы сразу подниметесь в очереди на десяток-другой позиций.

Молчал я примерно полминуты. Не то чтобы язык проглотил, просто переваривал информацию.

– А вы… уверены, что я смогу? Там же, наверное, столько всяких подводных камней! В новостях всегда рассказывают, что только прочтение дела занимает несколько дней, а то и недель. Это, выходит, даже на поверхностное изучение я убью пару месяцев?

– Да от вас ничего такого не требуется! Незачем вникать в подоплеку каждого дела. Будете ходить только на последние, вердиктные заседания.

– Но там же…

– Выносится приговор, да. Но вам-то – какая забота? Просто одобряйте все решения, больше ничего не нужно.

– Но я ничего не понимаю в юриспруденции! Я же, черт возьми, строитель, а не юрист!

– Не волнуйтесь – там таких большинство. Судейские их кличут «потомственными», а есть еще «социальные», которые за субсидии отсиживают. А что делать, если по доброй воле никто не идет общественным заседателем в Ювенал?

Не могу сказать, что его предложение было мне по душе. Тянуло от всей этой истории каким-то душком.

Инспектор собрал мои документы, перебросил через стол.

– Вижу, вам трудно решиться. Понимаю. Пока я впишу вас в очередь на общих основаниях. Но имейте в виду: у меня запрос на четверых, если до завтра вы не надумаете, боюсь, я больше ничем не смогу помочь.

Холеные пальцы поправили табличку, снова ослепив меня зайчиком.

– Ничем, – повторил он.

Дома меня ждал небольшой ураган. Анька набросилась прямо с порога.

– Ну! Не молчи же! Рассказывай!

Я легонько ущипнул ее за нос.

– Какая нетерпеливая! А мужа накормить? Накорми, напои, спать уложи, а потом – расспрашивай.

– Напоить могу, а покормить и спать – потерпишь. Забыл, что мы к Суриковым идем?

Конечно, я не забыл. Анька всю неделю только об этом и говорила – у наших друзей, Дениски и Риты Суриковых, недавно родилась вторая дочка. В начале месяца маму наконец отпустили домой, и в полный дом счастливых родителей потянулось настоящее паломничество знакомых двуполых пар – посмотреть на маленькое чудо. Не так и много нас осталось.

А собственные дети – такая редкость.

Никогда не спрашивал, есть ли у Суриковых друзья среди прогрессивных. Наверное, им тоже хотелось бы посмотреть.

– Ты долго будешь меня мучить? Говори наконец! – Анька даже ногой топнула от негодования. – Вечно ты меня дразнишь!

– Да все нормально. Заявку оставил, но ты же понимаешь, очередь очень большая. Придется подождать.

– Сколько ждать? Полгода? Ужас, если больше! А вдруг целый год, я же не выдержу!

Разве я мог сказать ей правду?

– Пока не ясно, Анютиноглазка. Желающих много, но мне предложили вариант… – я покрутил пальцами в воздухе. – Терпи, казачка, мамой будешь!

– Правда?

Я ушел в ванную, включил воду и сделал вид, что не расслышал. Предложение радужного инспектора Васили мне активно не нравилось.

Аньке хватило информации, чтобы всю дорогу болтать не умолкая о том, как мы будем жить втроем, что нужно переделать в маленькой комнате, которую мы уже много лет, не сговариваясь, называли детской.

Суриковы встретили нас радушно, но с некоторой долей усталости. Мы были допущены лицезреть сокровище, только в масках, конечно, чтобы – боже упаси! – не занести какую-нибудь инфекцию.

Малышка выглядела сытой и довольной. Она задорно улыбалась нам слюнявым ротиком, нисколько не испугавшись очередной делегации новых лиц. Потом Суриковы, конечно, плюнули на строгости, и Аня с Ритой снова отправились гукать и умиляться. Даже, по-моему, кормили вместе – в смысле кормила Рита, а Аня только держала, но была на седьмом небе от счастья.

Дэн пока предложил сыграть пару партий в новую настолку, и через пять минут мы уже азартно стучали фишками. Он играл хорошо и, честно скажу, выглядел вполне довольным жизнью.

Я ему страшно завидовал.

Две дочки – свои, не приемные! – настоящая, полная семья. Суриковы лет на пять нас постарше, но первая дочь уже почти взрослая, а теперь появилось еще и второе, маленькое солнце этой семейной вселенной.

– А где Стаська? – спросил я. – Давно ее не видел.

– Э-э, – Денис чуть поморщился. – С подружками где-то болтается. Мы ей в последнее время не слишком интересны, переходный возраст, «я теперь взрослая, решаю сама» и все такое. Психолог сказал: не мешать. Мол, перебесится, повзрослеет, все войдет в норму.

Он замолчал, нервно перетасовал карточки, зачем-то поправил и так идеально расставленные фишки. Что-то удержало меня от дальнейших расспросов, особенно насчет подружек. Сейчас у этого слова слишком много новых значений.

Раскрасневшаяся счастливая Анька появилась только через два часа, когда мы заканчивали то ли третью, то ли пятую по счету партию.

Она с заговорщицким видом толкнула меня локтем:

– Я сказала Ритке!

Сначала я не понял. Увлекся игрой, да и соображалка под вечер начала тормозить.

– О чем?

– О приемыше, глупый! Я сказала, что у нас тоже скоро будет маленький!

Чуть позже, когда мы возвращались домой, она как будто встрепенулась. Сначала долго возилась на заднем сиденье, не решаясь спросить, потом все же выпалила:

– Ты ведь не против, что я проболталась? Ритке-то можно сказать, она точно завидовать не станет!

– Не рано? Мне еще даже подтверждение не пришло.

Анька наклонилась вперед, положила голову мне на плечо и жарко, щекотно прошептала:

– Но ведь будет, да? Скажи честно: будет?

Ну что я мог ей ответить?

– Не волнуйся, милая. У нас есть хороший шанс, только придется немного подождать. Потерпи, пожалуйста, я все улажу.

– Вууух! – выдохнула она и снова откинулась на спинку. – А как мы его назовем?

Утром я отправил заявление в Ювенальную палату. По дороге на работу позвонил инспектору Васили. Тот прямо расцвел:

– Прекрасно, я ждал, что вы именно так и поступите! Сегодня же поставлю вас в очередь с пометкой о возможном изменении индекса. Помните, чем чаще вы будете ходить на заседания, тем быстрее он будет расти. Все зависит только от вас.

Первое слушание я помню смутно. Дело казалось крайне простым: отец грубо обращался с ребенком при полном попустительстве матери. Сторонник здорового образа жизни, всяких там зарядок на свежем воздухе, обливаний и бега трусцой, он не слишком церемонился с сыном. Отказался от прописанных врачом биодобавок, вывозил коляску на улицу в любую погоду, на ночь оставлял в детской открытую форточку.

Показания соседей, врачей и ювенального инспектора звучали достаточно убедительно, обвинитель вызывал их по очереди, нарисовав в итоге жуткую картину. Я, правда, так и не понял, заболел ли в итоге бедный малыш, и – если нет – то почему методы оздоровительного папаши названы преступлением?

По совету Васили я пришел на последнее, вердиктное заседание и подумал, что другие, куда более тяжкие обвинения были выдвинуты раньше. Да и в новые-то я особо не вслушивался, на работе, как всегда, синим пламенем горели все графики – и мысли мои целиком занимал проблемный объект, а не чужие воспитательные эксперименты.

Само собой, мой ребенок будет расти совершенно в других условиях.

Заключительная речь обвинителя расставила все по местам, и мы, присяжные заседатели, проголосовали за лишение родительских прав и передачу настрадавшегося младенца в приемник.

Растерянный отец – я даже не запомнил его фамилии – о чем-то умолял с трибуны, кричал и требовал справедливости. Рядом плакала навзрыд маленькая женщина, хватала за руки судейских и просила снисхождения.

Я вышел из зала через заднюю дверь, специально предназначенную для присяжных.

Мой индекс социальной значимости поднялся почти на пятьдесят пунктов.

Вечером я пролистал очередь на сайте Центра передачи потомства. Мы с Анькой продвинулись сразу на девятнадцать позиций.

Один месяц из восьми лет можно было вычесть.

Потом заседания пошли сплошной чередой. Школьница написал жалобу на родителей – не купили новый планшет и лишили похода в кино за какие-то провинности. Грустный, худенький и женственный мальчик утверждал, что в семье его унижают за прогрессивную ориентацию.

Директор гимназии брызгал слюной и яростно стучал кулаком о край свидетельской трибуны:

– Вы же знаете, на каждом уроке физической культуры и толерантности тела мы проводим обследование учеников. И что же выяснилось?! На груди и животе маленького Андрея медсестра обнаружила длинные ряды царапин! И один синяк на предплечье! Я лично могу это подтвердить! Сам осматривал! Очень внимательно! Я всегда осматриваю сам, если есть хоть какие-то подозрения. И вот, что я вам скажу: ребенка избивали, уважаемые! Ежедневно и методично избивали несчастного мальчика, не способного оказать сопротивление насилию!

К седьмому слушанию мы продвинулись на целый год. Анька теребила меня с ремонтом детской, и я в конце концов согласился, предоставив ей право действовать. Первым делом она заказала фосфоресцирующие обои в цветочек и мягкие краски для потолка, которые меняли цвет в зависимости от освещения.

Я только посмеивался. Все же насколько хорошо, когда жена занята будущим.

Постепенно я заметил в наших заседаниях некоторые закономерности.

Если уж дело дошло до суда, ювенальный обвинитель намертво стоял за лишение прав. А что еще остается? Я, конечно, толстокожий и не слишком интересуюсь миром за пределами своих ежедневных проблем, но и мне понятно, что после того, как однополые семьи уравняли в правах с устаревшими, их становится все больше: и модно, и пропаганда действует, да и обязанностей у них практически нет, одни права. И на передачу потомства – в том числе. А откуда взять столько непристроенных детей, если даже в бэби-боксы теперь не подбрасывают младенцев, зная, сколько стоит приемыш на черном рынке?

Одна надежда на ювеналов. Говорят, раньше они занимались трудными подростками, их перевоспитанием, потом стали больше внимания уделять профилактике преступлений, а теперь фактически вся служба направлена на перераспределение детей. Чтобы те выросли в хороших, спокойных семьях.

И в этом наш с Анькой шанс.

Когда мы скинули три года, я на радостях купил шампанское. Наверное, я что-то разболтал ночью, опьяненный успехом, уютным теплом любимой женщины и остатками алкоголя… В общем, утром она уже сидела на сайте заказов и выбирала колыбельку, коляску и первые игрушки.

– Как думаешь, вот эта, красная, подойдет?

– Да подожди, Анюта! Мы еще не знаем, кого нам дадут! Может, это будет двухлетний карапуз: в такую колясочку он никак не влезет!

Она счастливо рассмеялась:

– Вечно ты со своими предосторожностями! Я только цены смотрю.

Лишь однажды мы разбирали дело, не касающееся лишения прав. Наоборот, прогрессивная пара – два ухоженных, симпатичных родителя, людей творческой элиты, судя по всему – подала прошение о снятии ювенального предупреждения. Пару лет назад они попали в поле зрения инспекции за невнимательное отношение к приемному сыну. Пятилетний мальчик ушел из дома, и полиция смогла обнаружить его только через несколько дней, голодного и грязного, в каком-то подземном переходе. Вроде бы он даже не хотел возвращаться, плакал и просил его отпустить, но, убедившись, что оба родителя относятся к приемышу с лаской и вниманием, ювеналы ограничились предупреждением.

Сейчас, предоставив все нужные справки, однополая семья просила о реабилитации. С мальчиком беседовали психологи инспекции, и он заученно отвечал на каверзные вопросы, родители блистали трогательным отношением к сыну, и дело, к всеобщему удовлетворению, разрешилось быстро.

После двадцать восьмого слушания мы наконец попали в пятьсот счастливчиков, которые могли рассчитывать на усыновление в течение года. Но тут навалились дела в конторе, на носу была сдача сразу двух объектов, и несколько следующих заседаний я пропустил.

Нас обходили другие, две недели подряд единственная на всю полутысячу консервативная двуполая пара – то есть мы – числилась четыреста девяносто второй.

Я уже не скрывал от Аньки очередь, она сама каждое утро бегала на сайт смотреть обновления.

Зря, наверное.

В один из дней я поздно возвращался с работы. Позвонил с полдороги, но трубка лишь монотонно гудела вызовом – телефон так и не сняли.

Легкое беспокойство переросло в неслабую панику, когда я стоял перед запертой дверью и судорожно рылся в карманах в поисках ключ-карты: обычно Анька ждала меня у раскрытой двери, чтобы сразу броситься на шею.

Она сидела на полу в коридоре и тихо плакала. Судя по всему, плакала уже не первый час, потому что сил почти не осталось, лишь тихонько вздрагивали плечи и по щекам тянулись жгучие дорожки слез.

Перед Анькой стояли три здоровенные упаковки памперсов, из раскрытой коробки с рисунком веселого и упитанного младенца торчали распашонки, чепчики, штанишки, еще какая-то малопонятная одежда. Рядом валялось два одеяла: розовое, в цветочек, и синенькое, с коняшками.

– Ты что? Солнышко, что ты плачешь?

Я знал, почему она плачет. Конечно, знал. Но все-таки должен был спросить.

– Зачееееем я тооолько… – всхлипнула Анька, – все это купииила… Все равнооо… не понадобитсяяяя… Нааас опяяять подвинууулиии…

– Почему ты так решила? Очень даже понадобится. Совсем немного осталось потерпеть.

Надо ли говорить, что тем же вечером я подписался сразу на десять заседаний подряд?

Три дела пролетели незамеченными, я не запомнил ни лиц, ни показаний свидетелей, ни речи обвинителя. У меня перед глазами стояла плачущая Анютка, и больше всего на свете я надеялся, что эта картина никогда не повторится.

Теперь мы снова продвигались вперед, она повеселела, собрала раскиданные детские вещи и с какой-то неистовой энергией рассовывала их по шкафам.

Утро теперь начиналось с вопля:

– Ура! Четыреста вторые!

– Триста семьдесят!

Нам оставалось месяца четыре, максимум полгода. Или – по моим подсчетам – еще девятнадцать слушаний.

Новое заседание назначили на пятницу. Я с трудом разрулил рабочие дела, уехал пораньше, чтобы успеть переодеться. Все-таки стройплощадка не самое удачное место для делового костюма, а приходить в Ювенальную палату в форменной куртке я стеснялся.

Анька лично отгладила новую рубашку, не доверяя машине. Расправила воротник, смахнула невидимые пылинки с рукава.

– Удачи, мой герой! Уже сегодня мы можем стать сотыми! Ура!!

Слушание неожиданно оказалось интересным. Некая Станислава Фромм, пятнадцати лет, обвиняла своих родителей – архаичную двуполую пару – в том, что они ограничивали ее контакты и подавляли сексуальную ориентацию. Из-за чего она испытывала серьезное психологическое давление и всем своим поведением протестовала против излишней опеки.

Интересно, что самой Фромм в зале не было, она сидела в поднадзорной комиссии по обвинению в магазинной краже.

Ювенальный инспектор клеймил с трибуны:

– …и вот, доведенная до отчаяния устаревшими представлениями своих родителей, мятущаяся душа влюбленной юности ушла из дома к мечте всей жизни. И даже сменила фамилию, взяв красивый псевдоним – имя знаменитого неофрейдистского мыслителя. Отринутая всем миром девушка с прогрессивными представлениями о семейном счастье вынуждена была скитаться по знакомым, жить в каких-то грязных съемных углах и верить, что когда-нибудь она сможет воссоединиться с той, которую любит. И даже противоправный поступок ее заставили совершить обстоятельства – бедная девочка голодала, лишенная самого важного, что только может быть в жизни, любви ближних. Ее так называемые родители отказали Фромм в праве на выбор утонченного духовного развития и фактически своими руками определили ее несчастную судьбу.

Любопытная история. Девица накуролесила, а теперь, чтобы избежать ответственности, валит все на родителей. Кто-то слишком умный посоветовал, сама бы она не додумалась. Интересно, в чем подоплека дела? Перевести стрелки на родителей-двуполов? Но у нас же не разбираются уголовные дела!

Теперь я слушал с все возрастающим любопытством. Судья не прерывала инспектора, хотя его речь явно превысила нормы регламента.

– …но есть еще одно обстоятельство, которое мы обязаны принять во внимание. Мы обязаны остановить новую катастрофу, пока еще есть такая возможность. Предотвратить духовное разрушение другой, совершенно невинной души. У обвиняемых родителей есть вторая дочь, и, несмотря на то, что возраст ее очень мал, со временем их безнравственное воспитание может испортить и ее. Еще одно человеческое существо будет варварским образом отброшено в прошлое, ее мечты и идеалы – растоптаны и ввергнуты в мракобесную отсталость. Мы должны не допустить этого!

Судья трижды стукнула молотком. Распорядитель огласил:

– Дело о лишении родительских прав номер 498565. Денис и Маргарита Суриковы, зарегистрированная семейная пара, гетеросексуальные отношения. Индекс социальной значимости негативный. Ввести обвиняемых!

Возможно, у меня потемнело в глазах. Я не видел, как они прошли через зал, и обнаружил знакомые лица друзей практически напротив себя. За грубо покрашенными прутьями решетки. Ритка подняла голову и посмотрела прямо на меня.

У меня дрогнули руки. В одно мгновение передо мной пронеслись все вынесенные вердикты. Я всегда писал: ВИНОВЕН.

Может быть, так правильно, и надо отбирать детей у тех родителей, что не могут их нормально воспитать. Надо передавать их в устойчивые, прогрессивные пары, социально значимые для общества, активные и готовые в лепешку разбиться ради долгожданного приемыша. Все так. Пока еще остались гетеросексуальные пары и все еще рождаются дети.

Но, Анька, любимая, бога ради, подскажи мне, что я должен написать сейчас?!