Текст книги "Ночь Сварога. Княжич"

10 июля 942 г.

Утро обещало быть погожим. Ветер разогнал тучи, и Природа вспомнила о том, что в Древлянской земле середина лета. Прижгло бор жаркое солнышко. Пар повалил от сосен и дубов. От истосковавшейся по теплу земли.

– Хороший денек, – сказал малинский посадник. – Может, поживем еще? – спросил он ратника, стоящего у бойницы, но не стал дожидаться ответа.

Он прошел по крепостной стене и задержался на площадке башенки, прикрывавшей ворота в город. С нее открывался отменный вид на реку, переправу и лес на том берегу.

Еще недавно посадник любил по утрам подниматься сюда, чтобы полюбоваться рассветом и вознести кощуны и требы Покровителю. Теперь же он знал, что там, за рекой, стоит полянское войско и варяжская дружина волка-Ингваря. От этого было гадко на душе. Гадко и противно. Отвернулся посадник от башенной бойницы. Посмотрел на малинский стогнь.

А здесь, одетые во все чистое (вдруг что не так, как же в нечистом перед Даждьбогом предстать?) мирники готовились отражать вражеское нападение. Все, от мала до велика, трудились на оборону.

Кто-то костры разжигал под большими чанами, наполненными водой. Не понравился вчера захватчикам кипяток. Не любят, видать, шпариться. Кто-то стрелы каленые и простые в вязанки вязал и мальцам раздавал, чтоб те стрелкам подносили.

А какая-то дородная баба на костерке похлебку варила. Мирно так. Буднично. Оно и понятно. Бой – боем, а есть захочется. Проголодаются защитники, так ничего. Вот и похлебка готова. Кушайте, сил набирайтесь.

А вон старик на солнышке приснул. Улыбается во сне, может, молодость ему снится. Так пускай. Не потревожил бы кто…

Вздохнул посадник. Тяжело вздохнул. Хороший денек нынче Даждьбоже послал. В такой день и помирать не хочется.

– Болярин, – услышал посадник.

Обернулся.

Ратник молодой, только усишки пробиваться начали, его зовет да на переправу рукой указывает.

Взглянул посадник, а на переправе человек. Не воин. Обычный огнищанин. Свой. Древлянский. Бредет по пояс в воде, а сам руками размахивает. Дескать, не стреляйте за ради Покровителя.

– Не стрелять! – крикнул посадник, чтоб лучники слышали.

Обрадовался огнищанин. Понял, что не падет от древлянской стрелы. Быстрей через реку побрел. Выбрался на берег. Голос подал:

– Православные!2424
  Православные – Православие исконно славянская вера. Правь – тропинка между Явью (реальным Миром) и Навью (Миром духов). Жить по Прави – жить по моральным законам. Правь славить – соблюдать моральные нормы и славить Богов покровителей.


[Закрыть] Отворите! Впустите за ради Даждьбога! У меня к вам слово есть! – и кулаком по дубовым воротам.

– Впустите! – кричит посадник, спускаясь со стены.

Гладко по смазанным коровьим маслом проушинам скользят запоры. Приоткрываются тяжелые ворота, и огнищанин втискивается в узкий проход.

– Кто таков? – спрашивает подоспевший посадник.

– Вязгой меня люди добрые нарекли, – отвечает огнищанин.

– С чем пришел, Вязга?

– Со словом от Ингваря. От болярина его Асмуды. Переговорщик я.

– Ну, и чего этот Муда хочет? – не сдержал улыбки посадник.

– Знамо что, – отвечает переговорщик. – Хочет, чтоб ты, болярин, Малин-град сдал…

– А за это он мне благодар с княжьего плеча. Злато и рухлядь разную? – снова улыбнулся посадник, дескать, знаем мы полянские посулы.

– Нет, болярин, – покачал головой Вязга. – За это он тебе и людям твоим жизнь оставит. Ежели, конечно, стремя Ингвареву коню поцелуешь, да с ним супротив Коростеня выступишь.

Зашумели недовольно люди вокруг. Но остановил их посадник, руку вверх поднял.

– Ну, а ежели откажемся мы? – спросил он переговорщика.

– Тогда их Перун покарает вас. Стрелы свои огненные на Малин пустит.

Еще сильнее завозмущались люди. Где это видано, чтоб на земле Даждьбога Перун Полянский свои порядки наводил, да еще стрелами грозился?

– Ну, а ты сам что скажешь? – спросил Вязгу посадник.

– А по мне, так остался бы я с вами, – ответил огнищанин, – да показал бы ворогам, чего стоит древлянин супротив полянина.

– Так оставайся, – посадник повел рукой, точно приглашая. – За чем же дело стало?

– Не могу, – тяжко вздохнул Вязга. – Там, – махнул он рукой в сторону реки, – жена моя, да две дочери. Асмуд сказал, что коли не вернусь с ответом от тебя, он их на потеху воев своих отдаст. А потом на лоскуты порежет. Рад бы остаться, – махнул рукой переговорщик, – только Недоля мне нынче выпала.

– Ясно, – посадник поправил меч, висевший на поясе.

– Ну, так что мне Ингварю сказать? – спросил огнищанин.

– А то сам не знаешь? – ответил посадник и улыбнулся хитро.

– Знаю, – улыбнулся в ответ Вязга.

Постоял. Потоптался.

– Ну, так пойду я?

– Ступай.

Скрипнули надрывно ворота, и переговорщик вышел из града.

Уже на середине реки Вязга обернулся. Посмотрел на стены Малина-града, увидел в одной из бойниц посадника, рукой ему помахал.

– Помогай вам Боже, – прошептал и дальше пошел.

– И что они сказали? – спросил его Асмуд, когда он, мокрый, выбрался на берег.

– Сказали, чтоб шли вы к Марениной Матери, – ответил Вязга.

– Так, значит? – дернул себя за усы воевода. – А ты им про стрелы Перуновы говорил?

– Говорил.

– А они?

– Велели, чтоб вы эти стрелы себе в задницу засунули.

– Значит, сами не сдадут град?

– Не сдадут.

– Тогда, – старый варяг повернулся и решительным шагом направился к становищу, – пускай на себя пеняют.

– Конунг! – позвал ярл, подходя к шатру.

– Сколько раз тебе говорить? Не называй меня конунгом, – показался Игорь из шатра.

Отмахнулся от этих слов варяг, как от мухи кусучей:

– Пора, конунг. Не хотят они по-доброму. Будем по-злому. Вели, чтоб горшки к приспособе тащили.

Бережно, точно величайшую драгоценность, несли варяги два больших кувшина. На каждый по четыре воина.

– Ох, и чудные эти ромеи2525
  Ромеи – так на Руси называли византийцев.


[Закрыть], – оскалился один из воинов, обнажив почерневшие от времени зубы. – Что за смешные горшки? Дно вострое, поставь – упадут.

– Ты осторожней с ними, Айвор, – прикрикнул на него по-свейски Егри. – Или забыл, как от этих горшков прошлым летом наши драккары полыхали? Смотри, не оступись, а то раньше времени в Вальхаллу все отправимся.

– А я что? – сразу посерьезнел Айвор. – Я ничего. Уж и сказать ничего нельзя?

– Отчего ж нельзя? – опасливо покосился на свою ношу Егри. – Ты только не забывай под ноги смотреть.

Наконец, варяги донесли свою ношу на кручу. Здесь уже суетились воины. Прилаживали дубовый брус к раме, притягивали его крепким вервьем к станине.

– Вот сюда, на песок горшки цареградские кладите. Да аккуратней, не кокните, – велел носильщикам Асмуд. – Окатыш нашли? – спросил он у подбежавшего воина.

– Да, ярл, – ответил тот, – несут уже.

Через некоторое время из леса появилось еще четверо. Эти несли большой камень округлой формы.

– Что так долго? – заругался на них старый варяг.

– Прости, ярл, долго подходящий окатыш найти не могли.

– По весу-то подходит?

– Должно быть, да.

– Ладно. Привязывайте.

Воины привязали окатыш к концу соснового ствола. Затем подняли ствол, просунули его в раму и уложили на станину.

– Айвор, – позвал ярл, – ты у нас лучший лучник, тебе и на цель наводить.

– Хорошо, ярл, – откликнулся чернозубый, – только попервости оперение на ствол присобачить надо.

– Тащу уже, – кто-то из воинов принес три оструганных доски и вставил их в пазы на конце ствола.

Теперь сосновый ствол стал окончательно похож на огромную стрелу с окатышем вместо наконечника и струганными досками вместо перьев.

А сама приспособа превратилась в большущий лук, накрепко приделанный к тяжелой станине.

– Давай, – Асмуд хлопнул по плечу Айвору своей тяжелой ручищей. – Наводи. Нужно, чтоб стрела точно над градом прошла.

– Левей давайте, – распоряжался Айвор, довольный тем, что сейчас все выполняли его веление. – Еще чуть… Ты куда дергаешь! – заорал он на чрезмерно усердного десятского.

– Я стараюсь… – смутился Егри.

– Ты всю наводку сбил! Теперь правей давайте. Еще… так… еще… Хорош! А-а-га-а… – Айвор приложился щекой к стреле и зажмурил один глаз. – Вот так, ярл, я думаю, в самый раз будет. Крепи! – крикнул он воинам.

Те быстро загнали под колеса деревянные клинья, а канаты, привязанные к раме, натянув, привязали к деревьям.

– Крепко? – спросил Асмуд.

– Крепче не бывает, – ответил Егри.

– Тогда тетиву натягивать надо.

Самый крепкий канат привязали к середине тетивы, обмотали вокруг ошкуренного ствола векового дуба, стоящего рядом с задним торцом приспособы. Полили, для пущей гладкости, ствол водой и принялись натягивать тетиву.

– И… раз, и… раз, – считал Егри, и четыре десятка воинов, повинуясь его командам, изо всех сил тянули за вервье.

Вначале неохотно, но потом все легче дубовый брус начал выгибаться дугой.

– И… раз… – упираются ноги в торчащие корни. – И… раз… – трещат от напряжения жилы. – И… раз… – скрипят зубы. – И… раз…

– Только бы брус выдержал, – шепчет Асмуд. – Только бы выдержал…

Выдержал брус. Что ему, дубовому, сделается. И вервье не порвалось. И канаты не лопнули.

– Хорош! – крикнул Айвор. – Вяжи!

Привязали конец за дальнее дерево. Звенят канаты. Как струны звенят. Хоть плясовую на них играй. Только кто теперь плясать-то вздумает?

Под вервье колоду поставили.

– Готово, ярл, – сказал Айвор. – Стрелять можно.

– Погоди, конунг должен подойти, – ответил Асмуд, а сам подумал:

– И где его только носит? Или опять задремал?

– Вон он. Едет.

И верно. Игорь уже подъезжал на своем коне…

Подъехал…

Спешился…

Поближе подошел. С опаской оглядел взведенную приспособу.

– Пробная? – спросил, кивнув на стрелу.

– Пробная, конунг, – сказал старый варяг.

– Ну, давай, – сказал каган и подальше отошел.

Старый варяг привычно закинул усы за плечо, подошел к колоде, поплевал на ладони, словно и не воин вовсе, а обычный плотник. Размахнулся своим боевым топором и со всего маху рубанул по вервью.

Со звоном лопнула натянутая струна. С шумом выпрямился дубовый брус. Ушла стрела в небушко…

– Раз… два… три… – загибал пальцы старый варяг, отсчитывая ее полет…

– Что они там, уснули, что ли? – переживал посадник. – Отчего на штурм не идут?

Он стоял на стене. Вглядывался в бор на том берегу. Все пытался рассмотреть там что-то. Пытался понять, что затеяли вороги.

– А может они это… – сказал молодой ратник, стоящий рядом.

– Что?

– Это… обратно повернули. А?

– Если б так… – посадник головой покачал. – Только не повернули они. И не повернут. Им на Коростень надобно. А путь один. Через нас.

– Болярин! – крикнули со стогня. – Так греть воду, аль нет?

– Грейте, – ответил он, как отрезал.

– Что же они затевают? – повторил, вновь повернувшись к переправе. – Что затевают?

И тут тишину разрезал резкий свист.

– Смотри, болярин! – ткнул пальцем вдаль ратник. – Что это?

А свист все нарастал. Еще мгновение, и над головами изумленных древлян пронеслась огромная стрела. Перелетела над градом и с треском врубилась в лес за противоположной стеной.

– Мазилы! – крикнул молодой ратник, спустил порты и в бойницу свой голый зад показал. – Вы лучше сюда стрельните. Все одно не попадете!

– Вот они, Перуновы стрелы, про которые Вязга говорил. А я-то думал… – казалось, посадник был разочарован. – Слышь, Радоня, – крикнул он дородной поварихе, – накрывайте прямо на стогне. Обедать пора…

– …девять… десять… – продолжал считать Асмуд, – одиннадцать… – он понял, что все пальцы загнул, и уже продолжал просто так, – двенадцать… тринадцать… четырнадцать… все. Пролетела.

Тем временем, воины, нарадовавшись вволю, принялись привязывать горшки к стрелам.

– Четырнадцать, – повторил ярл, отмерил четырнадцать вершков на шнуре, торчащем из узкого горла кувшина.

Потом то же самое сделал и на другом горшке, подумал немного и укоротил второй шнур еще на вершок.

– Заряжай! – приказал он воинам…

На стогне уже обед заканчивали, когда в небе вновь раздался свист.

– Во, – сказал кто-то, – Перун новую стрелу пустил.

– Пускай, – ухмыльнулся посадник, – а то ворон слишком много развелось. – Вот ведь людям заняться нечем, – хотел добавить он, но не успел.

Новая стрела, пролетая над городом, вдруг странно хлопнула. Вспухла огненным шаром. Оглушила людей весенним громом среди ясного неба и пролилась жидким пламенем на стогнь.

– А-а-а-а!.. – страшно заголосила Радоня.

В испуге черпаком прикрылась. А через мгновение крик ее утонул в реве упавшего на людей огненного шквала.

С воплями все бросились врассыпную. Старались укрыться от пыла и жара. Да какое там. Разве от Пекла укроешься?

Огненный ливень хлестал беспощадно, не жалея людей.

Не понял посадник, как очутился под вспыхнувшим столом. Прополз вдоль него, наружу выглянул и почуял, как волосы на непокрытой голове дыбом встают.

Прямо на него бежит мальчонка лет шести. Из огнищанских чад, что за стенами Малина от врагов укрылись. Бежит и обезумевшим факелом пылает. Кричит он так, что, кажется, еще немного, и сердце посадника не выдержит. Жутко кричит. А пламя жрет его. Тварью ненасытной. Истязателем безжалостным.

Выскочил посадник из-под стола…

Схватил ковш с водой…

Плеснул на мальчонку…

Отпрянул в ужасе.

От воды еще пуще огонь вспыхнул2626
  Так называемый «греческий огонь», рецепт приготовления которого не сохранился до наших дней, по описаниям современников подразделялся на два вида. К первому виду относилось приспособление, напоминающее современный огнемет. К металлической трубе с торца крепился резервуар с жидкостью. В этот резервуар при помощи мехов нагнетался воздух. Затем открывали кран и жидкость под давлением через трубу, на конце которой находилась жаровня с древесным углем, вырывалась наружу огненной струей. Дальность «стрельбы» из такого «огнемета» была невелика (до пяти метров), поэтому данные приспособления использовались византийцами при атаке на вражеские корабли. В Повести Временных Лет говорится о том, что именно таким способом греки сожгли флот князя Игоря (6449 г.). Ко второму виду относились глиняные амфоры с запалами, которыми при помощи метательных машин (оксибелесов и онагров) обстреливали вражеские города и укрепления. Согласно хронистам, особенностью «греческого огня» было то, что от воды он разгорался сильнее. Потушить его можно было только песком.


[Закрыть].

– Ма-а-а-ма! – захлебнулся криком мальчишка.

Упал.

Затих.

А вокруг люди полыхающие мечутся. Вонь стоит нестерпимая.

Копотью воняет…

Плотью горящей…

А посадник так и застыл с ковшом в руках.

Стоит…

Безумными глазами смотрит на догорающего…

Поделать ничего не может.

– Болярин! Болярин! – сквозь крики и огненный рев слышит посадник и с трудом понимает, что это его зовут.

– Болярин! – подбежал к нему ратник. – Поляне с русью на штурм идут!

– Где? – спросил он, а сам от мальчонки глаз оторвать не может. – Где они?

– К переправе подходят!

И очнулся посадник от страшного сна.

– Кто живой?! – орет. – На стены! – а сам чует, как по щекам его слезы текут.

Утерся быстро, чтоб не видел никто.

Отшвырнул бесполезный ковш.

– На стены! – на бегу крикнул.

Вверх по лестнице влетел.

Дышит тяжело.

На переправу с ненавистью смотрит.

А там уже войско вражье.

– Звери, – прошептал посадник. – Звери лютые…

В третий раз махнул Асмуд своим топором. И ушла последняя стрела с огненным гостинцем.

Не выдержали канаты, что держали приспособу. Полопались. От этого подпрыгнула станина. О землю ударилась. От удара рама треснула. Так она теперь без надобности.

– Хвала тебе, Один! – крикнул ярл.

И крик этот подхватили варяги.

– Хвала тебе, Один!

А стрела перемахнула через реку, над полянским воинством пролетела и взорвалась над башнями воротными. Пролила на тесовые крыши свой огненный дождь.

Запылали башни. Пробежался алый ручеек по крыше, стек по стене на дубовые ворота. И ворота пламенем занялись…

К вечеру каган Игорь взял Малин-град.

Хозяином въехал через догорающие ворота. Остановил коня посреди площади. Сурово, как и подобает захватчику, взглянул на кучку защитников, окруженных плотным кольцом.

Не больше десятка их осталось. Обожженные. Израненные. Закопченные. Они молча ждали своей участи.

– Кто тут за старшего у вас? – спросил каган.

– Я, – ответил замазанный сажей не старый еще человек с выбитым правым глазом, опаленной бородой и надорванным ухом, и сделал шаг вперед, придерживая перебитую руку. – Посадник я малинский.

– Если хочешь жить, целуй стремя и на верность присягу давай, – сказал Игорь.

– Я уже один раз стремя целовал, – ответил посадник, – князю моему, Малу Древлянскому. И по сто раз присягать не приучен.

– Смелый, – усмехнулся Игорь. – И как же звать тебя?

– Нет у меня больше имени. Вместе с ним, – показал он на сгоревшие останки мальчишки, что все еще лежали на стогне, – вы мое имя сожгли.

– Как же ты без имени в Сваргу пойдешь? – удивился каган.

– Ничего. Там Даждьбог своих от чужих отличит.

Спустился с коня каган киевский, подошел к пленникам. Оглядел.

Два ратника молодых, почти мальчики. Смотрят зверенышами затравленными.

Девчушка к материнскому подолу прижалась. Разорван у матери подол почти до пупа. Видно, потешились с ней воины. И девчонку в покое не оставили. Трясет ее мелкой дрожью. В коленки материнские лицо спрятала.

Баба дородная. Волосы у нее на голове почти совсем выгорели. Лысая стоит. Глаза потупила.

Мужичек огнищанин, рожа от побоев распухла, а из-под синюшных мешков колючкой взгляд ненавидящий.

Рядом кто-то сильно обгоревший лежит, и не разберешь то ли мужик, то ли баба. Сплошной ожог сукровицей сячится. Стонет тихонько, но жив еще. Или жива?

Наконец, к посаднику подошел. Посмотрел ему в уцелевший глаз. И что-то увидел там такое, от чего передернуло его.

Отвернулся каган.

Отошел прочь. Асмуда подозвал:

– Что с ними делать будем? – спросил.

– Под нож всех, – ответил старый варяг.

– И баб тоже?

– Всех, – уверенно сказал Асмуд. – Это для других острасткой будет.

– Ну, как знаешь, – кивнул каган.

Он подошел к еще тлеющей лестнице и поднялся на стену. Красивый вид открывался с нее. Переправа как на ладони. Удобно. Жаль, что обгорело здесь все.

– Нужно будет восстановить, – подумал Игорь.

Потом обернулся и окинул взглядом свой новый город. Сильно он пострадал от греческого огня. Так это дело поправимое…

– Прими, Перун! – услышал каган.

Это внизу началась резня…

Игорь стоял на крепостной стене. Смотрел сверху на кровавую бойню. Во все глаза смотрел и ужасался от того, как пьянит, как щекочет ноздри запах горелой плоти и горячей человеческой крови…

С Вязгой я встретился спустя почти тридцать лет. Как раз с племянником2727
  Племянник Добрыни – Владимир Святославович, князь Киевский, известный как Владимир Красно Солнышко, или Владимир Святой.


[Закрыть] на Новгородский стол ехали2828
  В 970 году благодаря Добрыне младший сын Святослава, княжич Владимир, стал княжить в Новгороде.


[Закрыть]. Решили по дороге на уток поохотиться, да по пути на избушку лесную наткнулись.

Так я со старым Вязгой знакомство свел

Семью он все-таки потерял. Не сдержал обещания старый варяг. Надругались над женой и дочерьми его ратники. А потом повесили, чтоб под ногами не болтались. Хотели и Вязгу повесить, да сбежал он.

В чаще избу поставил. Охотой да рыбалкой жил. О мести не думал. Не герой он. Огнищанин обычный. Так и тянул лямку жизни потихоньку. Дни и лета не считал.

Иногда на него охотники набредали. Им-то долгими вечерами он и рассказывал историю о том, как держался и как пал город древлянский, Малин-на-Ирше.

– Вот только не помню, как того посадника звали, – закончил он свой рассказ. – А может, и не знал никогда…

12 июля 942 г.

На высоком берегу Ужа, на гранитном утесе, гордо и неприступно высились дубовые стены стольного города древлянского Коростеня.

У подножия крепости, но на почтительном расстоянии, опасаясь древлянских стрел, остановил войско Игорь. Здесь, на окраине деревеньки Шатрище, они вместе с Асмудом решали, что делать дальше.

Игорь восседал на своем коне, а рядом, оперевшись на рукоять топора, стоял старый варяг. Он снизу вверх смотрел на кагана, но в его взгляде не было ни капли почтения.

– Да, – вздохнул киевский каган, глядя на крепость, – корст, он и есть корст2929
  Корст – камень, гранит. По одной из версий, название Коростень произошло от слова «гранит».


[Закрыть]. Его горшками цареградскими не напугаешь. Хельги, и тот об него чуть зубы не сломал3030
  Варяги под предводительством Олега на своем пути из Новгорода в Киев сумели взять Смоленск и Любеч, но Коростень остался свободным, благодаря чему Древлянская династия сохранила свои владения и власть.


[Закрыть]…

– Не убивайся так, – ответил ему ярл. – В городе войска, от силы, человек пятьдесят. Личная охрана княгини, да с окрестных деревень семей сто набежало. Огнищане – не воины. Если не рассусоливать, к вечеру в детинце пировать будем.

– Думаешь?

– Думаю.

– Хорошо, – согласился каган. – Бери город. Но Беляну не трогай. Она мне живой нужна.

– А то я не знаю? – съязвил Асмуд. – Я на приступ полян брошу. А как только они стену возьмут, тут уж и дружине твоей дело найдется.

– Так может, дружине и начать? – возразил каган. – И обучена лучше, да и броня на дружинниках двойной вязки, стрелы в ней стрять будут.

– Вижу, не жалко тебе варяжской крови, – рассердился Асмуд. – Ты уже под Царьградом позапрошлой зимой в руку войско взял. Что из этого вышло?

– Так они ж нас огнем своим…

– Огнем! А я тебе говорил, чтоб драккары пополам разделить, да вторую половину им в спину вывести… не послушал.

– Ладно тебе, – примирительно сказал каган. – Поступай, как знаешь.

Он тронул поводья, развернул коня и поехал в сторону войска.

Долго смотрел Асмуд вслед кагану Киевскому. Затем плюнул, выругался, закинул усы за плечо и отправился вслед за Игорем поднимать людей на штурм.

А пока воинство земли Полянской готовилось к атаке, за стенами Коростеня, в детинце, держали совет. Старейшин звать не стали. Мудры они, да только соображают не больно скоро. А тут мешкать нельзя. Враг времени на споры не оставил. Решать быстро надо. И решали.

Княгиня Беляна, ведун Гостомысл и совсем юный болярин Путята, его недавно Младшая дружина крикнула болярином, а Мал перед походом к ятвигам оставил во главе охраны, решали, как поступить с навалившейся бедой.

Асмуд оказался прав. Коростень защищала всего лишь горстка дружинников и чуть больше сотни укрывшихся за стенами жителей окрестных деревенек.

– Я считаю, что жизнь людей Даждьбоговых нужно сохранить любой ценой, – сказала княгиня.

– Ты права, княгиня, – ответил Путята. – Только что это за жизнь в позоре и бесчестии?

– Молод ты еще, болярин, – возразил Гостомысл. – Горяч больно. Сил у нас, что пальцев на руке, а у Ингваря полчище. Пожгут Коростень, да и все. Ну, положим мы свои головы, защищая стольный город, а толку? Время тянуть надо. Ждать, когда Мал с ратью возвернется. Ты отрока вслед князю когда отправил?

– Третьего дня ускакал Земко. Должно быть, уже в Ятвигский удел въехал, – сказал Путята, не ведая, что Земко лежит на лесной дороге, пробитый стрелами полянскими, и ворон – Кощеев выкормыш – клюет его мальчишеское лицо.

Не знал болярин, что князь Древлянский все дальше уходит от коренной земли.

– Вот и нужно Мала дожидаться, – ведун подошел к оконцу, увидел, как сила вражья все ближе подходит к городским стенам, и вздохнул тяжело. – Защити нас, Даждьбоже, – прошептал он тихонько.

– Не будет Ингварь ждать, – услышал он голос Беляны. – На штурм решится. Только нельзя ему в руки полонянами идти. Схитрить надо…

Княгиня велела открыть ворота города, как только нападавшие вплотную подступили к стенам древлянской столицы. И сама, с маленькой Малушей на руках, вышла навстречу полянскому войску.

Болярин Путята не хотел отпускать ее одну. И Гостомысл порывался с ней пойти.

Только Беляна настояла на своем. Гостомыслу сказала, чтоб на Святище шел. Послушников оберегал. Божьего человека не тронут, а мальчишкам достаться может. А Путяту попросила себя не оказывать и глупостей не совершать. Один шаг неверный, и напьется Марена людской кровушки.

А сама, страх свой поглубже загнав, поцеловала дочурку, попросила Даждьбоговой защиты от Перуна Полянского и шагнула навстречу неведомому.

Путята тем временем встал слева от ворот. Он старался не привлекать к себе особого внимания. Но был готов в любой момент кинуться на выручку княгине. С трудом справляясь с волнением, болярин бросил быстрый взгляд на стену. Там, скрываясь в тени бойниц, притаились Ярун и Смирной, лучшие лучники Младшей дружины.

Ярун держал на кончике стрелы Игоря. Смирной следил за Асмудом, Но старый варяг, словно чуя опасность, все время выскальзывал из поля зрения лучника. От этого всегда невозмутимый отрок злился. Губы до крови кусал. Но никак не мог старика на прицел взять.

Княгиня сделала несколько шагов. Остановилась.

Встали поляне. И варяги встали. Встала русь.

Навстречу Беляне выехал разочарованный Игорь.

Княгиня слегка склонила голову:

– Я, княгиня Древлянская, Беляна, дочь Вацлава3131
  Вацлав – происходил из династии пражских князей Пржемысловцев, добившихся в Х в. господствующего положения в границах, как этнических чешских племен, так и в весьма обширных сопредельных территориях. Через несколько лет после того как выдал свою дочь за князя Древлянского, принял христианство. Был убит своим младшим братом Болиславом. Впоследствии причислен к лику святых.


[Закрыть] князя Чешского, – твердо сказала, только веко на правом глазу княгини предательски дрогнуло. – Ты пришел на Древлянскую землю, а у нас чтят пришедших. Проходи в дом наш. Дружине твоей в детинце столы накрывают, остальным – на стогне. Даждьбог Перуна за стол свой зовет, – она вновь поклонилась Игорю и шагнула в сторону, уступая дорогу войску полянскому.

Нехотя Игорь сошел с коня…

Нехотя чуть-чуть склонил голову в ответ. При этом не спускал глаз с лица княгини. Старался понять, что у той на уме. Не понял.

Ничего не поделать. Не он взял Коростень, чтобы въехать в городские ворота верхом. Беляна повела себя так, словно не захватчиком, а гостем, пусть не прошенным, но гостем Игорь с полянами и русью своей войдут в древлянский стольный город.

Взял коня под уздцы…

Ох, хитра княгиня. Только через год уже никто и не вспомнит, как земля Древлянская стала частью Руси.

Пешим, с конем в поводу, неуверенной походкой каган Киевский вошел в Коростень.

Войско вошло вслед за каганом.

Только Асмуд, проходя мимо княгини, на мгновение задержался. Он подмигнул маленькой княжне.

Та примостилась у матери на руках и с интересом рассматривала проходящих мимо странных людей в странных одеждах. Оружие звякает, почти как ее погремушки. Старик усатый ей смешно подмигивает. И она улыбнулась. И Асмуд улыбнулся тоже. Недобро.

Княгиня зашла последней.

Она передала Малушу Путяте, уверенная в том, что молодой болярин скорее умрет, чем кому-нибудь позволит обидеть княжну. А сама поднялась к себе в светелку. И тут упала на устланную куньим мехом постель и заплакала. От страха. От обиды…

Она понимала, что не разорять пришел в Древлянскую землю каган Киевский. У него и у ближних его были совсем другие задумки…

Как и обещал старый варяг, вечером Игорь с дружиной пировал в детинце князя Мала. Только не хозяевами они здесь оказались, а всего лишь гостями. Важными, но нежеланными.

В просторной палате по стенам ярко горели факелы. В палате этой еще со времен Нискини заседал Совет старейшин Древлянской земли. А теперь в ней были накрыты широкие столы. Но старейшины и сейчас были здесь.

Семь боляр Старшей дружины отца нынешнего князя Древлянского. Воины, знавшие радость победы, пляшущей на кончике меча, и пьянящую горечь тризны. Те, кто не дал Хольгу захватить Коростень, когда тот прошел от Нова-города до Киева. Оттого и осталась Древлянская земля свободной от руки варяжской. Те, кто ходил потом с тем же Хольгом к Царю-городу и к Саркелу хазарскому. Но не как русь его, а как попутчики. Те, к кому прислушивался князь нынешний. Те, кого почитали люди Даждьбоговы, как живых предков. Те, кто пока оставался по эту сторону Яви.

На длинных лавках расселись они вдоль стен. И не смотрели даже на столы с едой. Сидели, точно каменные. Молчали. Словно и не здесь были. А там, в своем давным-давно.

Но на стариков мало кто обращает внимание.

Да и какая разница, кто там сидит вдоль стен, если столы ломятся от еды и питья. Не поскупилась княгиня Беляна. Почитай, все подвалы коростеньские вытряхнула. И дичина на столах, и птица домашняя, словно не лето на дворе, а Коляду3232
  Коляда – праздник, посвященный зимнему солнцевороту (21—22 декабря по новому стилю). Отмечали самую длинную ночь в году. Считалось, что в эту ночь Коляда на своей летучей ладье спускается в Пекло (славянский ад) и там, перехитрив Кощея и Марену, будит опоенного сонным зельем Даждьбога. Праздник победы Жизни (Яви) над Смертью (Навью).


[Закрыть] празднуют. Даже меды пьяные и пиво хмельное велела выставить. А перед Игорем кувшин поставила тонкой ромейской работы. Не пустой кувшин, с зеленым вином. Из Царь-города Нискиня, отец Мала, привез. Берегли то вино. Думали на свадьбу Добрыни выставить, да, видимо, обойтись придется без того вина. А может, и еще случай представится, чтоб запасы пополнить.

А дружина Игорева рада. Крови не пролито. Все товарищи целы. Поют, кормят. Чего еще нужно? Радостно дружине. Пирует. Шумит. Здравицы выкликает. А войско полянское, и русь разноплеменная, те, что на стогне разместились, тоже не отстают. И у них столы не пустуют. Да и пива хмельного на всех хватит. Отчего же грустить?

И каган Киевский тоже не слишком огорчен. Без драки Древлянскую землю под себя подмял. Думал, что сложнее будет. А оно вон как повернулось. То, что дядьке Хельги не удалось, у племянника получилось. А то, что старейшины древлянские губы надули, так пусть их. Киевские да смоленские тоже поначалу носы воротили. Дескать, не дело славянским родам под варягами сидеть. Даже подняться поначалу пытались. Только Хельги их скоро присмирил. Да и что, по большому считать, могут сделать огнищане против руси? Огнищанам жито растить да по лесам прятаться. А руси войны воевать, да кагану славу добывать. Вот и были Словены, Кривичи да Радимичи людьми вольными, а стали русскими.

А вино ромейское жарко по жилам течет. И голову туманит, и телу веселье придает. И скачут мысли серыми зайцами из прошлого в будущее. И все легким и простым кажется.

Игорь маленьким был, когда Хельги его из Нова-города с собой в дальний поход взял. Помнит он, как к горам киевским подошли. Как Оскольд не хотел город сдавать. Да только просчитался. Киевлянам надоел и он, и руга хазарская. Рады они были тому, что им варяг пообещал. Вот и открыли ворота. И крикнули каганом Игоря-несмышленыша. И Русская земля за счет полянских вотчин еще больше стала. А потом сами хазары данью откупались, только бы Хельги их в покое оставил.

А вот теперь Древляне под Игоря лягут. Только бы Свенельд Нискинича перехватил. Чтоб ни сам Мал, ни щенок его до Коростеня не добрались. С Беляной тогда будет проще договориться. В крайнем случае, в жены ее можно взять. И тогда уж точно все по Прави будет. Была Древлянская земля и – нет. Станет частью Руси. Хуже от этого не будет. Так что пока все идет, как идти должно. А что Асмуд сидит, словно кречет нахохлился, так это его дело.

Никак старый варяг не может в толк взять, что меняются времена. И люди тоже меняются. Он еще мальчишкой с Рериком в Гардерику пришел. С ним в Ладоге сидел, потом Новый город под себя брал. С Вадимом на новгородских улицах бился. С Хельги Киев от хазар чистил. А потом с ним вместе драккары на колеса ставил3333
  «…драккары на колеса ставил…» – имеется в виду поход Олега на Византию 907 года. «…и повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на них корабли. И с попутным ветром подняли они паруса, и пошли со стороны поля к городу…» (Повесть временных лет)


[Закрыть]. Только как был он варягом, так им и остался. Все еще Одина да Торина чтит, требы им приносит. Перуна Полянского на дух не переносит. И плевать ему на то, что Большая дружина давно уже не из варягов, а из руси разноплеменной набрана. Все равно Асмуд за чистоту варяжской крови ратует и никак не может простить Рерику, что тот себе в жены словенку взял.

Любит он Игоря и ненавидит. Любит за то, что власть над Гардерикой держит, а ненавидит за то, что только пол крови в нем варяжской, потому и в жены Игорю чистокровную варяжку привез. Хельгу. Ольгой ее русь зовет. И пусть себе. Все меньше злого ей кудесники да недруги нашептать смогут3434
  «Все меньше злого ей кудесники, да недруги нашептать смогут…» – считалось, что имя человека несет в себе сакральную информацию. Зная имя врага, можно было навредить ему магическими действиями. Оттого, например, монахи, принимая постриг и отрешаясь от мирской жизни, берут другое имя.


[Закрыть]. Да еще ворчит все время, что это ему не так, да то не по варяжски делается.

Но знает каган Киевский, что потребуется рука – Асмуд, не задумываясь, ту руку под топор положит. За Игоря Рюриковича не только руку, а и голову отдаст.

Знает, что не крепко Киевский стол стоит. Того и гляди, рухнет. А не станет Игоря, – может, и не быть варягам в Гардерике. Потому и возражать не стал, когда сына своего они с Ольгой на славянский манер назвали. Поворчал только. Но потом понял, что Святослав имя варяжское3535
  Святослав (прим. 940—972 гг.) – сын Игоря и Ольги. Имя Святослав состоит из двух частей – Святой и Славный. Хельга – святая, Ингвар – славный. Одновременно его можно перевести и как Властелин Славян. Свет – синоним власти. Именно так переводили имя Святослава арабские хронисты того времени.


[Закрыть]. И стерпел старый варяг. И продолжает терпеть. Борется с собой. Зубами скрипит, а сделать не может ничего.

И сына Свенельда так же воспитал. В любви и ненависти.

Только бы не подвел Свенельд. Только бы не подвел…

А вино зелено кровь горячит. Может, не ждать гонцов от молодого воеводы? И так же все ясно. А днем раньше или днем позже, так какая разница?

А Беляна хороша. И лицом пригожа, и станом приятна. А ума у дочери старого Вацлава на двух хватит. Эка, она кагана Киевского повернула. Впрочем, для жены ума большого не нужно. Ольга, вон, тоже умом не обижена. Иногда даже оторопь кагана берет. А если они вдвоем сойдутся? Все они умные. Что Асмуд, что Ольга. Вот теперь еще Беляна появится. И все чего-то от него, от Ингвара Хререксона, хотят…