Текст книги "КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева"

Главным человеком Мюнценберга в Кембридже, который, возможно, организовал и поездку графини Каройи, был Морис Добб, преподаватель экономики в Пемброк-колледж (позднее в Тринити-колледж). Добб не скрывал своих коммунистических взглядов. Когда в 1920 году была основана Коммунистическая партия Великобритании, он, вполне возможно, стал первым представителем ученого сообщества, получившим членский билет и часто выступавшим в Кембридже с панегириками достижениям Советского Союза. В 1925 году даже король Георг V поинтересовался, почему человеку, так широко известному своими коммунистическими воззрениями, позволяют агитировать молодежь. Однако хотя Доббс и привлек внимание МИ5, случилось это не из-за подозрений в сотрудничестве с советской разведкой, а из-за его открытой пропаганды коммунизма и активной деятельности в подставных организациях, таких, как, например, «Лига борьбы с империализмом» Мюнценберга. В 1931 году Добб вместе с Роем Паскалем, молодым преподавателем современных языков в Пемброке, основал первую коммунистическую ячейку в университете в «красном доме», то есть у себя дома на Честертон-лейн. Впрочем, Добб был настолько же наивен, насколько и активен. В своей кампании в поддержку тайной войны коммунистов и Коминтерна против международного фашизма он, видимо, не осознавал, что по существу занимается поиском талантливых кадров для КГБ.

В качестве приманки для вовлечения «невинных» из Кембриджа и других молодых британских интеллектуалов в работу на советскую разведку Мюнценберг пользовался героическим примером немецких рабочих, якобы формирующих тайные «фюнферг-руппен» («группы» или «кольца из пяти») для организации пролетарского контрнаступления на нацизм. Термин «группы (кольца) из пяти» впоследствии стали путать с «великолепной пятеркой» и другими выражениями, которыми КГБ обозначало пятерых наиболее удачливых кембриджских шпионов во время и после Второй мировой войны. Что касается «фюнфергруппен», то они появились на свет в революционном подполье царской России. Первая пятерка была сформирована в 1869 году студентом-революционером Сергеем Нечаевым, с которого Достоевский выписал своего Петра Верховенского в «Бесах». Хотя Достоевский относился к своему герою как к психопату, заговорщики из «Народной воли» и их большевистские последователи рассматривали Нечаева как революционера-провидца.

В последние полные напряжения годы Веймарской республики, перед приходом Гитлера к власти, Коммунистическая партия Германии реанимировала «пятерки». Летом 1932 года КПГ стала менять свои полуоткрытые ячейки, в которых состояло от десяти до тридцати человек, на тайные «фюнфергруппен». Не все «пятерки» насчитывали действительно по пять человек. Только руководители знали истинные имена и адреса остальных членов группы; и только руководители имели право вступать в контакт со следующим уровнем партийной иерархии.

Перед лицом опасности со стороны Гитлера Коммунистическая партия Германии вела себя, по выражению Кестлера, как «кастрированный гигант». До прихода нацистов к власти коммунисты сконцентрировали огонь не на нацистской партии, а на своем основном противнике слева, Социалистической СДПГ. После прихода нацистов к власти многие коммунисты стали поддерживать Гитлера. Среди коммунистов, выживших во времена «третьего рейха», были, главным образом, не члены действующего подполья, а слабо организованная оппозиция, состоящая из низкооплачиваемых строительных рабочих в гитлеровской армии труда. Коминтерн скрывал факт постыдного поражения Коммунистической партии Германии тем, что партия якобы ушла в подполье и что «фюнфергруппен» создали «новую тайную революционную Германию… преследующую Гитлера по пятам».

Главным пропагандистом «пятерок» был Семен Николаевич Ростовский, нелегал ОГПУ и помощник Мюнценберга, который жил в Лондоне под фамилией Эрнст Генри (впоследствии он несколько раз незначительно изменял написание фамилии) и был известен как журналист. В августе и сентябре 1933 года он написал три статьи под общим названием «Революционное движение в нацистской Германии» для ведущего английского левого еженедельного издания «Нью Стейтсмен». Первая статья носила подзаголовок «Пятерки (фюнфергруппен)». В ней автор впервые публично признавал существование «пятерок» и настаивал на том, что они работают, и весьма успешно:

«Вполне возможно, что история не знает больше ни одного примера, когда тайное революционное движение возникло в такой короткий срок и при этом сумело создать полную организационную структуру и добиться серьезного влияния на территории всей страны… „Пятерки“ пронизали практически всю немецкую промышленность; они действуют практически на всех заводах и фабриках и в большинстве крупных организаций».

Утверждалось, что в «пятерках» участвовали многие бывшие социалисты, республиканцы, либералы и католики, которые «под коммунистическим руководством… похоронили свои прежние разногласия и проводят лишь одну политику – антифашистскую.»

Помимо подпольной печати, пропагандистской литературы, организации демонстраций и сбора данных по «террору Гитлера», «пятеркам» удалось проникнуть в нацистское рабочее движение. Члены «пятерок» готовились парализовать систему изнутри. Пример «фюнфергруппен», таким образом, продемонстрировал необходимость проникновения и сбора разведданных в войне с фашизмом. Тайные сети нацистов, утверждал Генри, набрали такую мощь и распространились так широко, что создали некий скрытый «фашистский интернационал». Несмотря на это невероятное преувеличение, романтический рассказ Генри о «пятерках» и их пролетарском крестовом походе против тирании нацистов так глубоко затронул «Нью Стейтсмен» и многих из его читателей, что они сменили недоверие на веру. Редактор издания Кингсли Мартин настаивал, что «факты», приведенные Генри, «не подлежат сомнению».

В марте 1934 года Генри еще более подробно изложил свою аргументацию в книге «Гитлер над Европой?», выдержавшей два издания в последующие несколько месяцев. От этой книги, по выражению «Тайме», «у демократов мурашки поползут». В этой книге, как и в более поздних изданиях, Генри пытался внушить читателю, что перед ним стоит простой и очевидный выбор: Берлин или Москва. Например, он писал, что «в современном мире, разделенном (этими) гигантскими противоборствующими силами и находящемся на грани окончательных перемен, нет и не может быть политической или социальной беспристрастности.» По его мнению, поиски среднего пути означали следование элементарному либеральному эскейпизму. В частных беседах с сочувствующими Генри выражался несколько более личностно. «Вы, англичане, – говорил он, – просто либеральные доброжелатели». Таким образом, все ценности либеральной демократии вполне достоверно изображались лишь как попытка умиротворения. При этом Генри подразумевал, что антифашистски настроенные британские интеллектуалы, если они готовы не ограничивать свои антифашистские устремления лишь словами, должны выразить «солидарность» (ключевое слово в словаре Мюнценберга в разговорах с несформировавшими свои политические симпатии интеллектуалами) с угнетаемыми немецкими рабочими, присоединившись к их тайной войне с фашизмом. Для Берджесса, в частности, наиболее колоритного из молодых коммунистов Кембриджа, это было совершенно неотразимым доводом. По словам одного знакомого, Берджесс взялся за организацию своей собственной «пятерки».

В апреле 1934 года Брайан Хоуард, один из ближайших друзей Берджесса и, как и сам Берджесс, отъявленный марксист-гомосексуалист из Итона, напечатал в «Нью Стейтсмен» рецензию на книгу «Гитлер над Европой?». И хотя Ивлин Во, цитируя высказывания леди Кэролайн Лэм о Байроне, отзывался о Хоуарде как о «сумасшедшем, дурном и опасном» человеке, тот тем не менее быстро становился в мире литературы влиятельной фигурой. Хоуард вознес книгу Генри до небес, назвав ее, «возможно, лучшей книгой о „третьем рейхе“, когда-либо изданной на английском языке… Книгу Эрнста Генри должен немедленно прочесть каждый, кто серьезно стремится понять истинную основу гитлеризма… Эта книга впервые раскрывает динамику нацистского движения.» Далее Хоуард согласился с анализом «знаменитых революционных пятерок» и закончил трибунным призывом к английским антифашистам «объединяться» без промедления.

Карьера Генри в советской разведке длилась полвека, начиная с положения нелегала ОГПУ в промежутке между двумя мировыми войнами и заканчивая работой в Пятом управлении КГБ при Андропове. После того как Генри помог завербовать Берджесса в 1933 году, он и поколение спустя имел инструкции следить за ним в последние, пропитанные алкоголем, годы московской ссылки перед смертью Берджесса в 1963 году. Неудивительно, что Генри никогда не соглашался публично говорить о подробностях своей карьеры разведчика. Однако в 1988 году он в конце концов признался западному писателю, что вербовал талантливых агентов для КГБ в Кембридже в тридцатых годах и поддерживал контакт с Берджессом и Доббом.

Берджесс познакомился с Генри, когда тому еще не было тридцати. Это был стройный невысокий человек, носивший пышные усы и уже начавший лысеть. Как и Мюнценберг и Кац, он был экстравертом, человеком обаятельным, чья манера общения не ограничивалась какими бы то ни было национальными рамками. Он совсем не был похож на ограниченных начетчиков-сталинистов, постепенно приходивших к ключевым постам в значительной части НКВД. Эдит Коббетт, работавшая на Генри десять лет спустя, когда тот был редактором «Совьет Ньюс» в Лондоне, нашла того «весьма обаятельным человеком», с которым всегда интересно: «Я думаю, что пока я работала с ним, мне приходилось смеяться чаще, чем в какой-либо другой период моей жизни». Генри предпочитал официально поощряемым представителям «социалистического реализма» таких художников, как Пикассо и Матисс, носил отлично сшитые английские костюмы и с удовольствием смотрел вестерны. Он также был способен на проявления неуважения, о которых в Советском Союзе и помыслить было невозможно. После прочтения ряда типично монотонных сталинистских речей, Генри однажды сказал Эдит Коббетт: «Было бы здорово, если бы кто-нибудь сказал что-нибудь новенькое, например, „Черт бы побрал Сталина!“. Однако Генри был идеалистически настроенным коммунистом, а также патриотом России. Он невероятно гордился достижениями Советского Союза и экономическими переменами, осуществленными в результате „пятилеток“. В течение всей своей долгой карьеры журналиста и советского разведчика Генри проповедовал необходимость „перестать недооценивать революционные настроения и силу молодежи“: „В течение почти двух столетий буржуазное общество по-настоящему боялось лишь рабочего класса. Теперь оно начинает осознавать, что есть еще одна сила, которую нужно опасаться. Это молодежь, которой до последнего времени приказывали молчать и делать то, что ей говорят.“ В 1982 году Генри критически писал о „как правых, так и левых экстремистах“ за то, что те играют на чувствах „восприимчивых“ студентов. За полвека до этого он сам не без успеха играл на тех же чувствах. Он признавался в 1988 году, что к его немалому удивлению его вербовочная деятельность в Кембридже не привела к аресту.

Хотя четверо из «великолепной пятерки», а также и некоторые менее знаменитые агенты были завербованы еще будучи студентами Кембриджа, Ким Филби, первый и наиболее известный из этой плеяды, попал в КГБ иным путем. Гарольд Адриан Рассел «Ким» Филби родился в Индии в первый день 1912 года в семье Гарри Сент-Джона и Доры Филби. Его отец в то время был чиновником при правительстве британского раджи, а затем стал известным арабистом. Как впоследствии и обожавший его сын, Сент-Джон Филби легко вращался в двух совершенно противоположных мирах. С одной стороны, он писал статьи для лондонской «Тайме», дважды выдвигался кандидатом на место в парламенте, был завсегдатаем лондонских клубов и спортивных мероприятий. С другой, он без стесненья обряжался арабом, был обращен в ислам, и взял себе второй женой саудовскую рабыню. Как впоследствии и Ким, Сент-Джон выдавал британские секреты иностранной державе, к которой он питал больше симпатии, – правда, делал он это в несравнимо более скромных масштабах. Воспылав уважением к ибн Сауду, он передал ему секретные документы по Ближнему Востоку. Ким учился в Вестминстре – школе, где в свое время учился отец, – и окончил ее лучшим учеником, а затем в октябре 1929 года пошел по стопам отца, поступив в Тринити-колледж Кембриджского университета. Кроме него, в Тринити получили образование Энтони Блант и Гай Берджесс, который поступил туда в 1930 году.

Одним из первых шагов Филби по поступлении в колледж явилось вступление в Социалистическое общество университета Кембридж (СОУК), однако в течение двух лет его участие в нем ограничивалось посещением собраний. Эти два года он учил историю, но делал это недостаточно усердно, о чем свидетельствуют оценки третьего класса (весьма посредственно), полученные им за первый год обучения в трехгодичном историческом цикле Кембриджа. В октябре 1931 года вторым основным предметом он выбрал экономику. Это решение совпало с победой на выборах национального правительства во главе с Рамсеем Макдональдом – победа была настолько внушительна, что вся оппозиция лейбористов осталась в парламенте с ничтожной фракцией в 52 места. «Именно крушение лейбористов в 1931 году, – признавался Филби, – впервые серьезно подтолкнуло меня к поиску возможных альтернатив лейбористской партии.» Он стал более активно участвовать в работе СОУК, в котором к этому времени уже верховодили коммунисты, и даже стал казначеем этой организации в 1932—1933 гг., своем последнем году в колледже. Однако только к последнему семестру в Тринити, а точнее, к началу лета 1933 года, Филби отбросил, по его собственному выражению, «последние сомнения». Можно предположить, что на это важнейшее в его жизни превращение решительным образом повлияли два события. Первое произошло в марте 1933 года, когда на последние пасхальные каникулы он отправился в Берлин. Это случилось вскоре после поджога рейхстага, и Филби мог собственными глазами видеть преследование компартии со стороны Гитлера и наблюдать за становлением нацистского полицейского государства. Когда Филби вернулся в Кембридж на последний семестр, он уже был полон решимости сыграть свою роль в борьбе против фашизма.

В Кембридже самое серьезное, влияние на него оказал преподаватель экономики Морис Добб. Филби писал ему сочинения на экономические темы, каждое из которых они совместно обсуждали в течение часа. Однако эти дискуссии зачастую затягивались, переходя на вопросы политики. В беседах с учениками Добб подчеркивал роль Коминтерна в борьбе против фашизма. Еще один подпавший под влияние Добба студент Тринити-колледжа В. Г. Кирнан позже писал: «Мы жили в эпоху Третьего Интернационала, который, по крайней мере по духу, был по-настоящему интернациональной организацией, в эпоху, когда общее Дело стояло выше национальных или местных интересов.»

Филби закончил колледж в июне 1933 года с отличиями второго класса высшей ступени по экономике и «убеждением, что моя жизнь должна быть посвящена коммунизму». Позже он признался, что в последний день своего пребывания в Кембридже он обратился к Доббу за советом – он хотел узнать, как можно лучше посвятить свою жизнь Делу: «Он свел меня с коммунистической группой в Париже, причем это была совершенно легальная и открытая группа». Хотя Филби ни разу не раскрыл названия этой группы, можно почти точно предположить, что это был Всемирный комитет по помощи жертвам германского фашизма под руководством Мюнценберга. Вполне возможно, что, направляя Филби к Мюнценбергу, Добб и не подозревал, что тем самым он предопределил путь Филби как советского агента, что Филби погрязнет гораздо глубже, начав с участия в тайной войне Коминтерна против международного фашизма.

Филби вступил в контакт с аппаратом Мюнценберга в Париже, откуда был «переправлен… в подпольную коммунистическую организацию в Вене». Его явочным адресом был дом Израиля и Гизеллы Кольманн, польских евреев, прибывших в Вену незадолго до начала Первой мировой войны. Израиль был скромным государственным чиновником и посвящал вместе с женой большую часть своего времени помощи бедным евреям. Филби часто посещал их дом, хотя номинально цель его поездки в Вену состояла в изучении немецкого языка и работе в качестве свободного журналиста. К этому времени дочь Кольманнов, Лици Фридман, уже была агентом Коминтерна. Это была невысокая, жизнерадостная женщина, побывавшая замужем. Однажды зимой они вышли побродить по снегу и вернулись уже любовниками: «Я понимаю, что это кажется невозможным, – признался Филби своей другой, более поздней любовнице. – Однако было достаточно тепло, надо лишь привыкнуть». В феврале 1934 года Лици стала первой женой Филби. К этому времени он уже был введен в подполье Коминтерна.

Как заявил сам Филби в интервью, спустя 50 лет после этих событий и за несколько месяцев до своей смерти, его работа в Вене «привлекла внимание ОГПУ». Первым потенциального советского агента в Филби увидел великий нелегал Теодор Малый, чей портрет наряду с двумя десятками других героев КГБ украшает стены «комнаты памяти» Первого главного управления. В официальном панегирике под его портретом среди других его достижений выделяется работа по вербовке и руководству Филби и «великолепной пятерки».

Слуцкий, который в то время был начальником ИНО, объяснял успехи Малого его личным обаянием и врожденным тактом. Это был крупный и красивый человек, за что его и прозвали «Der Lange» (крупный малый) коминтерновские подпольщики из Центральной Европы. Перебежчик Александр Орлов, имевший обыкновение очень резко отзываться по поводу большинства из своих бывших коллег по НКВД, вспоминал с приязнью, что у Малого было «сильное мужественное лицо и при этом открытые, почти детские, голубые глаза». Несмотря на свой внушительный вид и страстную приверженность идеалам Коминтерна, он вызывал во многих агентах ощущение внутренней уязвимости, что только усиливало их привязанность к нему. У Малого было мало общего с теми грубыми аппаратчиками, которые завладели НКВД в годы «Великого террора». По национальности он был венгр и еще до Первой мировой войны был посвящен в сан католического священника. Во время войны он стал капелланом австро-венгерской армии и был захвачен в плен русскими в Карпатах. Впоследствии в разговоре с одним из агентов он вспоминал:

«Я видел все ужасы, видел, как умирают в окопах молодые люди с отмороженными конечностями. Меня переводили из лагеря (для военнопленных) в лагерь, и я голодал наравне со всеми остальными пленными. Нас заедали вши, многие умирали от тифа. Я потерял веру в Бога, и когда вспыхнула революция, я примкнул к большевикам. Я порвал со своим прошлым. Я не венгр, не священник, не христианин, не даже чей-то сын. Я был лишь солдатом, „пропавшим без вести“. Я стал коммунистом, и остался им до сих пор.»

Вскоре после того, как Малый освободился из лагеря для военнопленных, его страстное желание защитить революцию от контрреволюции открыло ему двери в Чека. Его вера в Новый Иерусалим на земле, который будет свободен от эксплуатации человека человеком, перестала быть чисто религиозной и осталась с ним на всю жизнь. Но ее сильно поколебали ужасы Гражданской войны и коллективизации. Он вспоминал времена Гражданской войны так:

«Наши красные отряды „очищали“ деревни так же, как это делали белые. Все оставшееся население: старики, женщины, дети – расстреливалось из пулеметов за оказание помощи врагу. Я не мог слышать женских криков. Просто не мог.»

Во время «очистки» деревень Малый, по его словам, прятался и затыкал себе уши. Но он убеждал себя, что как только будет разгромлена контрреволюция, все ужасы Гражданской войны уйдут в прошлое. Однако они повторились в период коллективизации. «Я знал, что мы творим с крестьянством, – признавал Малый. – Очень многие были депортированы, очень многие убиты. Но я не уходил. Я надеялся, что у меня будет шанс искупить свою вину.» Он принял личное участие в деле человека, который был приговорен к смерти за полмешка картошки, который он украл, чтобы прокормить своих умирающих от голода детей. Малый убедил своего начальника рекомендовать изменить приговор на тюремное заключение. Кроме того, встретился с женой этого человека и заверил ее, что жизнь ее мужа спасена. «Это дело, – решил он, – и станет моим оправданием.»

«Но затем меня направили на двухнедельное задание. Как только вернулся, стал наводить справки по „моему делу“. Но не смог найти папки с делом. Побежал к начальнику. Он также не знал, что произошло, и мы вместе начали поиски папки. Наконец мы ее нашли. Поперек папки было начертано одно слово: „Расстрелян“.

На следующий же день Малый отправился в ИНО и попросил назначения за рубеж. И его первым заданием – очевидно, это случилось в конце 1932 года – была работа нелегалом ОГПУ в Германии. Несколько месяцев спустя после захвата власти нацистами он переехал в Вену. Его послание австрийскому агенту Хеде Массинг – а также, без сомнения, и Киму Филби – значительно отличалось от послания, распространенного Эрнстом Генри в Англии. Генри подчеркивал успех подпольной войны, которую вели фюнфергруппы немецких рабочих, а Малый утверждал, что борьбу с нацизмом надо вести из-за пределов германской границы: «Единственный способ бороться с фашизмом – это бороться извне. Мы не добились успеха внутри, поэтому надо действовать извне». В подпольной борьбе против международного фашизма Малый опирался на свой ранний большевистский идеализм, заражая агентов верой в окончательную победу Коммунистического Интернационала.

Филби получил первый опыт нелегальной работы на Коминтерн в Вене, действуя в качестве курьера между поставленными вне закона коммунистами Австрии и явками в Венгрии, Париже и Праге. В феврале 1934 года борьба между правыми и левыми в Австрии достигла, по словам Филби, «критической точки». Силы правого правительства Дольфуса и еще более радикальные боевики Хаймвера (их основатель князь Старемберг участвовал в неудавшемся гитлеровском путче в 1923 году) громили профсоюзные комитеты, левые газеты, организации социалистов, службы помощи бедным и даже отдельные домовладения. Артиллерийским огнем были уничтожены два крупных венских квартала, а девять лидеров-социалистов были повешены во дворе Верховного суда. И действия Филби в этой ситуации (а он занимался переправкой социалистов и коммунистов из страны), где он продемонстрировал смелость и смекалку, как не что иное убедили Малого в потенциале Филби как возможного агента НКВД. Корреспондент «Дейли Телеграф» Эрик Геде так описывает один из визитов Филби на его квартиру в Вене:

«Я открыл шкаф, чтобы что-нибудь себе выбрать. Когда Ким увидел там сразу несколько костюмов, он воскликнул: „Боже, у тебя их семь. Отдай их мне. Там шестеро друзей скрываются от виселицы в городской канализации.“ Мы запихнули костюмы в чемодан и, если верить Филби, они были использованы для переправки его друзей из их убежища через границу в Чехословакию.»

Филби впоследствии сказал своим детям, что, когда он еще был в Вене, «ему было дано задание по внедрению в британскую разведку, причем не имело значения, сколько времени ему на это понадобится». Это задание ему дал Малый, он же и отправил Филби обратно в Англию в мае 1934 года. Вслед за Филби из Вены в Лондон был послан и его контролер Арнольд Дейч, который в Вене работал на Малого как нелегал. Сегодня портрет Дейча висит рядом с портретом Малого в «комнате памяти» Первого главного управления. Подпись под ним оценивает его вклад в вербовку и управление кембриджскими агентами почти на том же уровне, что и вклад Малого.

Арнольд Дейч, 30-летний австрийский еврей, человек приятной наружности и значительных способностей, во многом походил на Малого и Мюнценберга. Его отцом был еврей-торговец, а вырос он в традиционно иудейском квартале Вены. Он закончил среднюю школу в июне 1923 года, когда ему было 19 лет. А осенью он поступил на философский факультет Венского университета. Несмотря на название факультета, большинство его студентов, равно как и сам Дейч, изучали естественные науки. Академическая карьера Дейча развивалась быстрее, чем это возможно в каком-либо американском или британском университете. В течение четырех первых лет он занимался в основном физикой и химией, посещая также занятия по философии и психологии. Пятый год в университете он посвятил написанию диссертации на соискание звания доктора философии под названием «О серебряных и ртутных солях амидобензотиазолов и новом методе количественного анализа серебра». 19 июля 1928 года, спустя два месяца после 24-летия, Дейчу было с отличием присвоено звание доктора философии, хотя его диссертация была воспринята неоднозначно. Во время устного экзамена при защите один из трех экзаменаторов поставил «неудовлетворительно», однако Дейч прошел большинством голосов. И на втором устном экзамене, который охватывал более широкий круг дисциплин и определял окончательную оценку Дейча, между двумя экзаменаторами не было единодушия. Профессор Шлик поставил ему «отлично», а профессор Райнигер – всего лишь «зачет». По решению председателя комиссии, Дейч прошел с отличием.

Профессор Мориц Шлик был основателем «Венского кружка» философов и естественников, а также известным физиком и философом. Он погиб в 1936 году от рук студента, обиженного тем, что Шлик провалил его диссертацию по этике. За десять лет до этого события Шлик, по всей видимости, оказывал заметное влияние на Дейча, который выбрал курс этики в летнем семестре 1926 года. Шлик уравнивал моральные ценности с чувством наслаждения, а самореализацию человека – с экстазом. Но для достижения состояния экстаза в современном обществе, утверждал он, человек должен прежде пройти через страдания; радость и печаль, совмещаясь, производят бурю, «которая доходит до таких глубин человека, как никакое другое впечатление». Шлик считал, что по мере развития цивилизации люди постепенно смогут прийти к наслаждению без страдания.

В течение всего своего обучения, в университетских документах и автобиографиях, Дейч неизменно определял себя евреем и с точки зрения религии (mosaisch) и происхождения (judisch). Трудно четко проследить интеллектуальную эволюцию Дейча от ортодоксального иудаизма к марксистскому материализму. Надо заметить, однако, что как бы ни была привлекательна для него шликова модель мира, при которой радость занимает место страданий, другое видение постепенно наполняло его ум, а в конечном счете пересилило первое – это концепция Коммунистического Интернационала, согласно которой будет построен такой мировой порядок, при котором человек будет освобожден от эксплуатации и отчуждения. В конце 20-х годов он присоединился к основанному венским психологом еврейского происхождения Вильгельмом Райхом движению «секс-клуб», которое открывало специальные клиники для консультаций рабочих по сексуальным вопросам. Дейч возглавлял издательство Munster Verlag, которое публиковало работы Райха и другую литературу «секс-клуба». На этом этапе Райх предпринял непростую попытку скрестить фрейдизм и марксизм. Он утверждал, что политическое и сексуальное подавление идут бок о бок и приводят в конечном итоге к фашизму. Некоторое время он тешил надежду, что Советский Союз сможет покончить и с тем, и с другим. В 1930 году Райх покинул Вену и перебрался в Берлин, где он вступил в Коммунистическую партию Германии. Однако когда через три года к власти пришел Гитлер, он был вынужден бежать из Германии и, после недолгого пребывания в Австрии, осел в Скандинавии, где занялся программой исследования сексуального поведения человека – она была настолько эксцентрична, что в результате Райх заработал репутацию «пророка усовершенствованного оргазма». Участие Дейча в движении «секс-клуб» и его роль в публикации некоторых из работ Райха в Вене привлекли к нему внимание отдела австрийской полиции по борьбе с порнографией, который и начал расследование его деятельности весной 1934 года, – правда, в это время он уже готовился отправиться в Англию.

Надпись под портретом Дейча в «комнате памяти» Первого главного управления не упоминает о его связи с Райхом. В ней сказано, что он начал работу в органах ОГПУ после ОМС Коминтерна и что первое задание он получил в Палестине, куда отправился под британским паспортом. Дейч вместе с женой Жозефиной (в девичестве Рубель), которая вышла за него в 1929 году, в 1933 году посетил Москву. Там его обучили нелегальной работе для НКВД, а ее – работе радистки. Тогда же ему дали псевдоним Стефан Ланг, однако в апреле 1934 года он поехал в Лондон под своим настоящим именем и со своим австрийским паспортом – он намеревался использовать свои научные звания для установления связей в академических кругах. Во время пребывания в Лондоне он выступал в качестве лектора университета и исследователя. Сначала он жил на временных адресах, но когда в 1935 году приехала жена, они переехали на квартиру по Лаун Роуд в Хэмпстеде. В мае 1936 года Жозефин Дейч родила дочь, которую назвали Ниннет Элизабет.

Ким Филби вернулся в Англию в мае 1934 года, на месяц позже Дейча, и сначала они вместе с женой Лици поселились в доме его матери в Хэмпстеде. Он сразу же сделал попытку внедриться в Уайтхолл, послав заявление о желании поступить на правительственную службу. Однако он не получил нужных рекомендаций от бывшего директора экономических исследований Тринити-колледжа Денниса Робертсона и друга семьи Дональда Робертсона (не родственник первому). Проконсультировавшись с Дональдом по поводу коммунистических симпатий Кима в Кембридже, Деннис Робертсон написал Филби, что при всем уважении к его энергии и уму они вынуждены будут добавить, «что его чувство политической несправедливости может поставить его в положение, когда он не сможет исполнять государственные обязанности.» Тогда Филби забрал свое заявление и предпринял попытку проникнуть в английский истэблишмент обходным путем. Он поступил на работу в либеральный журнал, находящийся в лондонском Сити, порвал связи со своими друзьями-коммунистами из Кембриджа и всячески давал знать, что его политические убеждения изменились. Арнольд Дейч, которого он знал исключительно как Отто, выказывал ему сочувствие, поддержку и советовал запастись терпением: