Текст книги "Кайдзю-хоррор. Из России с ужасами"

«Приготовься к худшему, – сказал внутренний голос, звучащий, как голос Юли. – С вероятностью в девяносто процентов я уже мертва».

Дверь повиновалась ключу – такой знакомый щелчок.

«Мне всё приснилось, нет никаких монстров, сейчас навстречу выбежит Тина, и Юля выйдет в шёлковом халатике».

Сквозняк уничтожил робкий лучик надежды. Из кухни дул ветер. Подоконник завалило снегом, на полу блестели осколки. Кайдзю вытащил его жену в окно.

При виде пирога на столе Миронов разрыдался. Он рычал и бил кулаком по холодильнику. Хотелось поехать в РОВД и пинать труп японской суки. Миронов не сомневался, что та мертва; видел, как отросток заползает в отделение.

«Разве ты не поступил бы так же, как эта женщина? – спросил голос Юли в голове. – Не пожертвовал бы Токио ради меня?».

С кончика носа сорвалась слеза.

– Всей Японией, – прошептал Миронов.

Нахлынули воспоминания. Как они познакомились с Юлей на вечеринке (она сказала подружке: «Ваш мент такой маньячный»). Как родилась Маринка. Как позавчера лепили пельмени и выставили поднос за окно, а какая-то залётная птица поклевала сырое тесто.

«Теперь сосредоточься, Глеб. Соберись и вали из посёлка. Мчи, что есть мочи».

– Хорошо. Хорошо, родная. – Он глубоко вздохнул.

Дохлую Тину он обнаружил в гостиной на диване. Ран не было, наверное, собака умерла от страха.

– Глупышка. – Он потрогал холодное ухо Тины, и тут что-то грубо схватило его за щиколотку. Миронов отскочил, опрокинув журнальный столик.

Из-под дивана выполз дьявол. Он толкал перед собой автомат и извивался всем телом. Ким Ескалиев, одетый в форму пограничника, с красными сияющими глазами и простреленным виском. В комнате запахло сажей.

– Собилался сплятаться от меня? А я плишёл. Я уподобился дьяволу, это я съел твой посёлок и твою жену. Это я – кайдзю.

– Ты жаришься в аду, – сказал Миронов призраку перед тем, как выбежать из квартиры.

Китаец переместился на переднее сидение, а Марина – на заднее. Она обнимала Тимура. Оба плакали. Миронов сел за руль.

– Па-ап?

Капитан покачал головой.

– А Тина?

– Нет.

Марина захлебнулась слезами.

– Что-нибудь видел? – спросил Миронов, выруливая.

– Видел змей в небе, – сказал Китаец. – Но далеко, – он показал в сторону залива.

Сука говорила, кайдзю уйдут, насытившись. Переждать? Пересидеть в клетке для буйных пьяниц, в РОВД? Но оно разбивало кирпич. Выкорчует и решётку.

«УАЗ» обогнул складские помещения, заваленные снегом контейнеры и рыбацкие хибары. Никто не пытался их остановить.

– Вот бы они ожили, – Марина проводила взглядом опоры ЛЭП. – Вот бы эти столбы ожили и стали хорошими великанами.

Машина выехала на зимник.

– Послушайте, – и Миронов рассказал пассажирам обо всём, что узнал от Фуми. Когда он закончил, дочь спала на плече Тимура.

19.

Голого человека звали Рёхэй, но он не помнил своего имени. Он не помнил, как звали сестру, и была ли сестра. Он не чувствовал убийственного холода и боли в посиневших ногах и яичках. Он мечтал об одном: слиться с мраком, раствориться в нём.

Щупальца игнорировали голого человека. Позволили вскарабкаться на холм. Чем ближе он был к хозяину, тем теплее становилось. Предвкушая встречу с творцом, голый человек смог пролезь в одно из заброшенных зданий и, через балкон пятого этажа, выбраться на крышу.

Циклоп нависал над домами. Голый человек преклонил колени и восхищённо залепетал.

Складки, служившие губами исполину, трепетали на ветру, как паруса. Живот лоснился. Жгуты оплетали небо, а глаз сверкал маяком. Голый человек воздел к хозяину руки.

В этот момент вездеход на гусеничном ходу подъехал к школе, из него высыпали вооружённые мужчины. Усатый старик дал команду молодым и вскинул гладкоствольную «Сайгу». Люди открыли огонь.

От подобного богохульства голый человек закричал, но крик оборвался тут же. Пуля двенадцатого калибра вошла в его нижнюю челюсть и вышла из макушки, откинув фрагмент черепа, как ермолку. Голый человек упал с крыши аккурат в ржавую цистерну. Свинец барабанил, отскакивая от брюха исполина.

– Батя, смотри! – заорал мужчина, который час назад потерял дочь и жену, и которому жить осталось минуту.

Справа и слева щупальца кайдзю опускались на посёлок, как спицы закрывающегося зонта.

20.

На приборной панели замигала лампочка, стрелка датчика топлива клонилась влево. В тридцати километрах от Койска Миронов остановился, чтобы заправить «УАЗ». Пока он выливал сквозь лейку содержимое двадцатилитровой канистры, Тимур представлял, как из вьюги вылетают щупальца, как крокодильи морды разрывают участкового на куски.

«Мы слишком далеко», – сказал он себе.

«Откуда ты знаешь? – возразил обречённо внутренний скептик. – Может оно способно дотянуться до Красноярска?».

Автомобиль покачивался под натиском бури. Марина спала, прижавшись к Тимуру. Миронов вернулся, и они поехали по зимнику, огороженному стеной снежного бурана. «УАЗ» дёргался, снег залеплял стекло.

При мысли о папе глаза щипало.

– О, как запуржило, – причмокнул Китаец. – Как бы небо не упало.

Тимур вспомнил: в прошлом году отец помогал полицейским вытаскивать из ямы машину промысловика. После убывания воды под снегом образовывался пустолёд, и промысловик угодил в ловушку. Что лучше – быть растерзанным щупальцами чудовища или обглоданным волками?

Тимур предпочёл бы волков.

Китаец называл исполина «эскё». Миронов – «кайдзю». Для Тимура он был огром. И Тимур ненавидел его.

Зимник, как дикая лошадь, норовил спихнуть ездоков. Дворники не справлялись с задачей. Марина засопела во сне, Тимур потёрся щекой о её волосы. В полночь «УАЗ» подъехал к груде домиков, забытых среди арктической пустыни.

– Где мы? – спросила проснувшаяся Марина.

– На базе отдыха. – Миронов отстегнул ремень. – Петя просит час времени. Для… эксперимента.

Китаец вышел из салона. Тимур спросил:

– Вы ему верите?

– Вчера не поверил бы, – устало сказал Миронов.

К зимнику присобачилась пара неказистых деревянных домиков на сваях – балки, в которых могли согреться забуксовавшие путешественники. Третий домик, металлический, с тарелкой антенны на крыше, некогда был рубкой баржи, а четвёртый – пятитонной цистерной.

– Здесь никого нет, – сказал Тимур.

– Здесь есть мы. – Китаец отворил незапертую дверь.

В грубо сколоченном сарайчике нашёлся генератор, на мачтах и внутри домика вспыхнул свет.

– Добро пожаловать, – сказал Миронов.

Обстановка была спартанской: в предбаннике – кастрюли, валенки, кургузые тулупы, дрова, пачка соли, мешок сухарей. В основном помещении – стол и стулья, двухъярусные нары, рыжая печь с дырами-конфорками. Окно – просто большая форточка, книжные полки и рация, чтобы заказать сломавшиеся детали. Даже развлечения имелись: домино, шахматы, игральные карты, стопка газет.

Мужчины растопили печь. Китаец принёс из сеней истоптанные безразмерные тапки. Тимур помог Марине снять куртку. Без верхней одежды Марина казалась особенно уязвимой, нуждающейся в защите.

– Как мило. – Марина показала на записку, пришпиленную к стене: «Помните, путники, вы тут не первые и не последние. Уберите за собой. Храни вас Бог!».

– Очень мило. – Тимур продемонстрировал номер «Speed-инфо». Надпись на обложке вопрошала: «Лолиту Милявскую изнасиловал чёрт?».

Марина повеселела – пока отец не вытащил из пакета рыбник. Каждому досталось по куску. Прижимая пирог к губам, Марина сказала:

– Это моя мама пекла, – и расплакалась.

– Мама твоя сейчас в тепле, – произнёс Китаец, грея у огня руки. – Мёртвым быть спокойно, легко.

– Давайте о чём-нибудь другом, – перебил Миронов.

О чём-то другом не получилось, ужинали молча. Вскипел почерневший чайник, Миронов разлил кипяток. Тихий статический шум – всё, чего добились от рации. Доев, Китаец взялся за приготовления. Из рюкзака достал свёрток с травами и музейный бубен. Притащил кастрюлю, набросал в неё углей.

Тимур и Марина сидели рядышком, на нарах. Миронов – за столом. Они наблюдали, как поселковый пьяница нагревает над печью бубен, периодически проверяя мембрану.

– Это Ёксёкю. – Петька очертил ногтем изображение двуглавой птицы. – Однажды долганы вызвали ёксёкю, и он победил эскё.

Сухие травы полетели в кастрюлю. Дом мгновенно наполнился едким дымом, Марина закашляла. Китаец стащил с себя свитер и футболку, выставил на обозрение голый костлявый торс. Грудь украшала выцветшая татуировка – профиль Ленина. Вокруг талии крепился кожаный ремень, увешанный полыми железками, трубками и шарами. Китаец застыл. Тимур не сводил с долгана глаз, даже не почувствовал, как пальцы Марины сплелись с его пальцами.

В балке пахло баней, полынью и хвоей.

Китаец резко вскинул к потолку руки. Бубен зазвенел пластинами. Потомок шаманов запел.

Он пел, не размыкая губ, сначала еле слышно, потом громче и громче, и заунывная мелодия окутала Тимура. Вошла в него дымом, вскружила голову. Китаец переминался с ноги на ногу, поднимал колени. Его глаза закатились – а у Тимура перед глазами побежали радужные кольца цвета пролитого бензина.

Из горла, из ноздрей Китайца текла монотонная песня. Он ударил в бубен, подскочил. Тимуру почудилось, что он сам – мембрана бубна, что ударили по нему. Подвески звякали на поясе. Китаец двинулся вокруг жаровни. Его силуэт двоился и троился, размазывался, как в фильме «Матрица». По телу катился пот. Капельки пота переливались, словно бриллианты. Шаман конвульсивно дёргался, приседал и выпрямлялся, делаясь всё выше.

Тимуру хотелось пощупать своё одеревеневшее лицо, но мышцы парализовало. Рука безвольно лежала на запястье Марины.

Китаец погружался в транс, а комната – в дым. Казалось, там не один Китаец, как минимум трое. Тени плясали по балке. Песня, исполняемая теперь хором, то возражала кому-то, то умоляла, то гневалась. Несвязные слова на чужом языке, на мёртвом языке мёртвого народа…

Тимур опустил веки, с трудом расклеил…

Что-то пернатое носилось в дыму. Шелестели крылья, бил бубен. Китаец изогнулся в позе акробата. Седой затылок почти касался пола: Тимур испугался бы, не будь таким сонным. Белки шамана полыхали, как снег под солнцем, у него начались корчи. Бубен резонатором усиливал песню.

«Он безумен, – подумал Тимур. – Когда мы уснём, он нас перестреляет».

Тимур перевёл взгляд левее: окликнуть капитана. Миронов спал с открытыми глазами, подбородок блестел от слюны. На миг Тимуру померещилось, что за спиной капитана стоит кто-то высокий, в летней военной форме и с автоматом. Тимур моргнул, и тень растворилась. Китаец закричал. Ему вторили птицы за тонкими стенами убежища.

В комнате полыхнула молния. Сноп искр брызнул над жаровней. Китаец сам искрился и фосфоресцировал. Стало холодно, стало жарко. Нары ходили ходуном, в шахматной доске щёлкали фигуры. Марина скрипела зубами. Китаец затрясся, неистово ударяя в бубен. Зачерпнул из жаровни углей и сунул в свой рот. Капли пота разлетались, как светлячки. С верхнего яруса нар соскочило что-то рыжее, в подпалинах… Росомаха!

Зверь прыгнул на шамана, вцепился когтями в его рёбра. Шерсть вздыбилась, пушистый хвост разъярённо метался. Демон севера скалился, полосуя врага. Какофония звуков распирала череп Тимура изнутри. Лязганье, стоны, медвежье ворчание, волчий вой.… А за этим хаосом: печальная долгая нота, колыбельная Полюса.

Китаец рубанул бубном, будто саблей. Это возымело эффект: росомаха зашипела и упала в жаровню. Кастрюля исторгла смрадный дым.

Китаец замер и посмотрел на Тимура в упор.

Тимур потерял сознание.

21.

Он проснулся первым, выпутался из пригрезившихся щупалец. Марина спала под боком, волосы зашторили её лицо. Миронов обронил голову на стопку газет. У печи лежал Китаец. Устроился на пыльной половице, как на перине.

Тимур вспомнил камлания в дыму, песню шамана и росомаху. Ему привиделось? Или духи действительно явились из тундры? Их там много, хороших и злых, пернатых и клыкастых…

Тимур перешагнул через опрокинутую кастрюлю и остывшие угли. Книги попадали с полки, он узнал томик Стивенсона, «Остров сокровищ». Такая же книга была у него в детстве.

Предупреждая слёзы, Тимур зажмурился и помассировал лоб. Полегчало. Он подобрал бубен: сердцевину мембраны словно выжгли, отсутствовали пластины в обруче. Тимур покрутил бубен в руках и отложил. Поискал царапины на рёбрах Китайца, но не нашёл. Сновидения безвредны, они не ранят.

Марина всхлипнула во сне.

Тимур толкнул дверь.

Наступило утро: тёмное, холодное. Солнце не взошло, зато прекратилась буря. Скопление домиков окружали девственные равнины в снежных переплётах.

Тимур потянулся.

«Всё кончено, – подумал он. – Не важно, языческий ритуал ли прогнал огра, или он сгинул, наевшись, всё кончено».

Тимур протёр глаза и повернулся в сторону Койска, в сторону океана.

Исполин парил над зимником. Жёлтое око взирало на беглеца. Он висел в воздухе, в двухстах метрах от стоянки. И он приближался. Кайдзю, эскё, огр приближался из арктической мглы. Щупальца упирались в землю, справа и слева, отчего он походил на огромного паука-сенокосца. Жгуты неспешно передвигались, а исполин плыл к Тимуру, и был так величественен и жуток его полёт, что мальчик упал на колени и, раздирая ногтями веки, захохотал.

Декабрь 2019 – январь 2020

От автора: в русском заполярье существует интернет, но настолько слабый, что ведение прямой трансляции – такая же фантастика, как существование кайдзю. Пусть читатели простят меня за эту вольность, необходимую для сюжета.

Илья Пивоваров
В ТЕНИ ПРОГЛОТА

Жизнь Ильи Пивоварова похожа на чемодан, набитый диковинными вещами. Разнообразные работы, от фейкового журналиста до аниматора на детских квестах. Музыкальная карьера, включающая в себя пение в церковном хоре и в панк-группе, тур по Европе и разогрев группы «ДДТ». Сейчас Илья развивает петербургскую благотворительность, ведёт паблики, посвящённые творчеству Джеффа Нуна и Джеффа Вандермеера, свободное время проводит на природе или за хорошей книгой.

В его чемодане есть тёмный уголок. Время от времени там обнаруживаются странные и пугающие истории. Читатели относят их к вирду или экзистенциальному хоррору. Для Ильи же творчество – попытка осмыслить ужас и красоту жизни.

С прозой Ильи Пивоварова можно ознакомиться здесь: https://vk.com/ipfiction

Город выглядел так, словно его проглотил великан, а затем выблевал.

Повсюду, куда ни посмотри, были лишь руины. Бывшие доходные дома, «сталинки» и бизнес-центры превратились в кучи кирпича и бетона, ощетинившиеся арматурой. От улиц остались только смятые таблички с названиями. Воняло гарью, пылью и разложением. Город-крематорий, город-кладбище.

Я карабкался вверх по наклонной стене, следил за тем, куда ставить ноги, и гадал, как именно умру. Свалюсь в затопленный подвал. Упаду на железные прутья, торчащие из кирпичной кладки. Погибну под шаткой стеной – вот и могильная плита готова. Порежусь и умру от заражения крови. Попаду под обстрел. Угожу в пасть к Проглоту. Отдам богу душу. Сыграю в ящик. Сдохну.

Скифа собственная смерть, казалось, интересовала не больше назойливой мухи. Высоченный, в плотной одежде, чтобы не пораниться, и заводских сапогах, он был похож на богатыря. Задрожит земля, покажется из-за руин многоголовая гадина, сверкнёт Скиф мечом, покатятся вражеские головы с плеч. Погибели он не боялся. А вот за батю, который ждал дома, переживал.

Я подтянулся на верхушку стены и перевёл дух. Тесная обувь натёрла ноги, в руках болели даже кости, мокрая одежда облепила кожу. Хотелось найти укромную расселину, свернуться в ней калачиком и заснуть. Мы пробирались через завалы весь день. Теперь же, когда до аптеки оставалась пара километров, тело взбунтовалось. При мысли об обратном пути становилось дурно. А останавливаться было нельзя ни в коем случае.

Скиф ушёл вперёд. Сейчас он стоял на крыше поваленного здания и разглядывал что-то впереди. Нас разделял двор-колодец, заваленный кирпичом и остатками мебели. Целая пропасть. Скиф легко обошёл её, где-то перелез, где-то перепрыгнул. Я же не видел пути, которым можно было пройти. Если пробираться через мешанину строительного мусора внизу, можно провалиться в какую-нибудь дыру и сломать ногу. Альтернатива – цепляться за остатки стен и арматурную сетку – была не лучше. Сознание кричало: я не смогу, идите к чёрту, с места не сдвинусь, и всё, всё! Тем не менее, я пошёл, кляня на чём свет стоит себя, Таню, Скифа, и вообще весь мир. Спустился на этаж ниже, раскидывая каменную крошку, уцепился за прутья, дёрнул – не шатаются – и полез.

Минут через десять я стоял рядом со Скифом, потный и задыхающийся. Тот приложил палец к губам.

– Проглот? – спросил я одними губами. Друг покачал головой и мотнул головой, мол, сам посмотри.

Квартал в той стороне, куда показывал Скиф, плавал в тумане. Ближайшее здание было построено в советские времена, но за счёт трёхпролётной арки и массивных колонн напоминало святилище друидов, а человек на его крыше – жреца. Он стоял спиной к нам, раскинув руки, и что-то кричал. Мне стало не по себе.

Вот же псих.

– Дебил, – вполголоса отозвался Скиф. Он присел на корточки и закурил. – Фанатик долбаный. Почитает Проглота как божество, вот и молится ему, видимо. Или призывает, на наши головы. А нам как раз по той улице пройти надо.

– Думаешь, Проглот на него внимание обратит? Да брось!

– А хрен его знает. – Скиф выщелкнул окурок, и тот улетел по дуге вниз, оставив дымный след. – Ты прикинь, сколько людей здесь должно остаться? По-любому какие-нибудь мародёры должны шастать, толпами, а их нет. Либо не суются, либо… – он пожал плечами.

Я выдохнул. Действительно, за пол дня пути нам не встретилось никого – ни военных, ни простых жителей, копающихся в завалах. И единственный человек, оказавшийся на пути, предвещал беду.

Рядом громыхнуло, эхо прокатилось над крышами. От неожиданности я едва не скатился вниз. Обернулся – Скиф убирал «макаров» в кобуру на поясе. В левом ухе звенело. Я обернулся на фанатика – тот согнулся от боли и брёл к краю крыши.

– Сдурел? – я слышал свой крик словно сквозь радиопомехи.

– Да, пойдём. – Скиф направился вниз. – Снова заверещит – точно прихлопну.

– Блин. – Я пустился следом. – Смотри, как бы эта тварь на выстрел не прибежала.

– Город большой, – был ответ, – постоянно что-то рушится или взрывается.

Я вздохнул. Мы обсуждали убийство человека буднично, как солдаты на войне. Кинул последний взгляд на крышу, чтобы удостовериться, что фанатик жив. И увидел, как нечто, похожее на огромный хобот, обхватило тело и нырнуло за фасад дома.

– Скиф, – начал я, и слова застряли в глотке. Потому что Проглот встал во весь рост.

От грохота осыпающихся зданий заложило уши. В воздух поднялась, наверное, тонна пыли – будто вулкан пробудился. Сквозь серые потоки, низвергавшиеся с небес, проступили исполинские колонны, каждая размером с высотку. Я бы таращился на них, как кролик на приближающийся автомобиль, но Скиф дёрнул за куртку, отвесил подзатыльник: скорей, бегом! Усталость превратилась в тень, в облачко дыма, мы бежали по полуразрушенной крыше, огибая дыры, похожие на голодные рты. Я смотрел, как бы не свалиться, но внимание было приковано к громоподобным звукам, которые приближались, заполняли пространство, пока мы не перестали себя слышать. Очередной шаг чудища сотряс внутренности, вышиб землю из-под ног. Впереди меня Скиф закрыл лицо и сиганул вниз. Он влетел в чудом уцелевшее окно противоположного здания, оставив после себя провал в пыльном стекле. Я запрыгнул следом и скорее почувствовал, чем услышал, как в стену рядом что-то ударило. Фигурка Скифа была мельтешащим пятном в полутьме квартиры. Он открыл дверь и понёсся по коридору, я – следом. Пробежал мимо кухни, мазнул взглядом по холодильникам и кухонным плитам, а затем окно взорвалось. Не смотреть, не думать, что это может быть. Повернуть голову вперёд, вылететь через прихожую в подъезд, вскачь по ступеням вниз, Скиф был уже на два этажа ниже, как он успел? На голову и плечи посыпалась каменная крошка. Я не выдержал и махнул в лестничный проём, приземлился на перила, оттолкнулся от них и полетел дальше. Вместе со Скифом заметались по первому этажу: дверь в подвал заперта, вход снаружи завален, одна из квартир открыта. Внутрь! И снова гонки по тёмному коридору на остатках сил.

Скиф затормозил у окна. Вид заслоняли исполинские деревья, что росли из асфальта. Странно, но корни тянулись только в одну сторону. Затем один из стволов шевельнулся, и я понял, что вижу.

Ноги Проглота были чем-то похожи на человеческие. Я насчитал на ближайшей ступне семь пальцев с множеством фаланг, каждый вроде бы заканчивался ногтем. Больше разобрать что-либо было трудно, ногу покрывал густой слой грязи и мусора. Сверху доносился ужасающий треск, вниз валились куски стен.

– Он дом разбирает, – прокричал Скиф мне на ухо. – Останемся здесь – до нас доберётся.

И тут раздался низкий гул. Он нарастал и, кажется, заполнил собой всё пространство. Мы со Скифом переглянулись, и он потащил меня на кухню. Вернулись с кухонным столом в руках. Открыли окно и кое-как вылезли наружу, держа стол за ножки так, чтобы столешница прикрывала головы. С неба сыпался каменный град, пару раз ощутимо тряхнуло, дерево треснуло, но выдержало. Мы обогнули ближайшую ногу, отбросили стол и дали стрекача.

Гул был таким плотным, что от него стало трудно дышать. Мы огибали руины, карабкались по ним, но всё равно двигались ужасающе медленно. В какой-то момент я обернулся. И почти обратился в камень.

По пасмурному небу пронеслись четыре птицы. Каждая из них обронила яйцо – прямо на дом, из которого торчали конечности Проглота. На мгновение показалось, что ничего не произойдёт, но тут окна изрыгнули пламя, стены вспучились и лопнули, словно мыльный пузырь, в стороны полетели кирпичи.

Каменный град изливался на окрестности, словно господь решил наказать человечество за грехи. Ну вот и всё, подумал я, лёжа в укрытии. Проглоту конец, не будем побираться, за Таней приедут медработники… Хрен тебе, возразил внутренний скептик. Сколько времени мы заперты с ним – месяца два, три? Словно отвечая моим мыслям, со стороны взорванного дома донёсся рёв.

Наверное, так звучат иерихонские трубы. Казалось, задрожал весь город, и мои внутренности ему в такт. Я лежал, парализованный, тело сотрясала крупная дрожь, а в голове вертелось: прекрати, прекрати, прекрати. Проглот поднялся, оставляя за собой след из дыма и пыли. На ходу от него отваливались куски. Из-за жаркого воздуха чудилось, что они дрожат, словно желе, кувыркаются перед тем, как приземлиться. Наконец звуки умерли, тишина залепила уши. Я был распят тяготением, словно чудище не ушло, а улеглось на моих костях и пустило корни.

***

– Ты разглядел его? – спросил я Скифа по пути домой.

Тот покачал головой, но не стал развивать тему. Настроение было паршивое.

Когда я через силу встал и увидел Скифа, он напоминал мертвеца. Двое пыльных призраков кое-как отряхнулись и, шатаясь, продолжили свой путь. Целью нашего путешествия была аптека, хоть какая-нибудь. Первые четыре, которые удалось найти, были либо разрушены до основания, либо завалены. В этот раз нам повезло не больше: здание уцелело, но мародёры всё вынесли. На полу осталась россыпь таблеток, многие были раздавлены.

Домой возвращались молча.

– Помнишь ещё какие-нибудь аптеки? – В ушах свистел и шумел оркестр, клетки тела вопили от боли. Каждое движение сжигало весь кислород в лёгких. В голове поселилась мысль: пыль, осевшая на нас – чей-то прах. Мы дышали остатками людей, которые мечтали, любили, смеялись. Когда-нибудь и я истлею, рассыплюсь на частицы, и кто-то другой вдохнёт мои останки. Требовался чужой голос, чтобы заглушить демонов в голове. Ну же, Скиф, не молчи!

– Знаешь… – начал он и замолчал на время. Я весь обратился в слух. Мы миновали промзону, дальше начинался гаражный кооператив, и идти стало легче. – Мой батя видел его.

– Проглота?

Скиф кивнул. Он заприметил «Урал» с коляской, неизвестно зачем вытащенный из гаража, плюхнулся на сиденье. Я уселся рядом.

– Короче, отец на стройке работал. – Скиф снял перчатки, выбил заскорузлым пальцем сигарету из пачки, щёлкнул зажигалкой. В воздухе разлился сизый дым. – Полез на верхотуру что-то там варить. Снег ещё не сошёл, ну и на балках намёрз, на краях плит, короче – везде. Ну и варит батя, варит, и вдруг слышит – шумит что-то, со стороны промзоны. Поворачивается в ту сторону, а там Проглот шагает.

– И как он выглядел?

– Да, говорит, как огромный ленивец, только с шестью или восемью лапами… И ими, мол, он машет во все стороны, только дома валятся. В общем, когда батяня увидел, что чудище в город прёт, то очнулся и решил нас с мамой забрать. Только поскользнулся с наледи и полетел с шестого этажа.

У меня вырвалось непечатное слово.

– Во-во. Говорит: лечу себе, лечу, – Скиф усмехнулся, – и думаю: а как правильно приземляться-то? По всему выходит, что лучше на ноги – меньше шансов позвоночник сломать. Ну он на ноги и упал. На руках выполз к людям, попросил позвонить мне, продиктовал номер и только после этого потерял сознание.

– Блин, ну у тебя батя и мужик, – вырвалось у меня. – Я бы так не смог.

– Да и я, наверное, тоже. – Скиф встал, хрустнув коленями. – Только знаешь, в чём жесть? Я забрал его и запаниковал, не знал, куда ехать. Везти в больницу было опасно, всё рушилось вокруг. Выезды из города оказались заблокированы – народ же от страха о правилах забыл, везде аварии, пробки были. Ну я и решил везти батьку домой. А сейчас он угасает…

– Думаешь, стоило рискнуть и вывезти его?

– Уже не важно, – сказал Скиф. – Я же остался здесь. Сейчас он жалеет о том, что не умер тогда. Мол, я хотя бы спасся. Не знаю, как его переубедить.

Мы пошли дальше, каждый думал о своём. Перед мысленным взором пронеслась череда образов: тёмная фигура на кровати, смятые одеяла, запахи пота и мочи, затравленный Танин взгляд. Захотелось оказаться не в этом теле, не в этом месте, не в этой ситуации. Каждую минуту мы со Скифом могли умереть, а наши близкие остались бы прикованными к постелям, совсем одни. Но я устыдился своего порыва, сделал ещё один шаг и ещё. В конце концов все мы вынуждены двигаться вперёд, даже если это и бессмысленно.

За нашими спинами что-то заскреблось, зашуршало, посыпался щебень. Мы со Скифом схватились за оружие, но сзади никого не было. Лишь целлофановый пакет, гонимый ветром, метался по бетонной дорожке меж гаражей.

***

Убежище располагалось в подвале бывшего торгового центра. Это был не гигант из бетона, стекла и стали, а обычный комиссионный магазин. В одном здании некогда соседствовали продуктовые ларьки, ателье, нотариус, строительный супермаркет, парикмахерская и аптека. Теперь от дома осталась одна стена, а в его подвале поселились пятеро человек.

Мы подошли и огляделись – никого. Скиф зазвенел ключами, открыл решётчатую дверь, и мы спустились в подвал. Ещё одна дверь, металлическая, и перед нами предстал коридор с множеством ответвлений. Гудел бензиновый генератор. Больше не раздавалось ни звука.

Раньше здесь располагался рынок. Вывески остались висеть бледными тенями в темноте. Мы двинулись вперёд, ориентируясь на слабый жёлтый свет. Низкий потолок и тесные стены создавали впечатление, что мы крадёмся по пещере – два первобытных человека, уставших и грязных. Я чуть не споткнулся о провод, что тянулся от генератора к двери бывшего отдела хозтоваров. Изнутри пахнуло грязным телом и нечистотами.

– Сына… сына, это ты? – позвал голос. Я посмотрел в ту сторону и увидел вертеп: две кровати, сколоченные из деревянных поддонов, вокруг левой был сооружён полог из штор, которые мы натаскали из соседнего отдела. Там, скрытая за тюлью, лежала исхудалая фигура – руки покоятся на груди, голова откинулась на подушки.

– Да, пап, я пришёл. – Скиф махнул мне рукой на прощание и, не дожидаясь ответа, вошёл внутрь.

– Ну как сходили? – от будничности этой фразы мне захотелось кричать. Город лежал в руинах, мы лишились домов, даже сбежать не могли, и от внешнего хаоса нас отделяли лишь несколько метров земли и кирпича. На мгновение показалось, что мир вокруг вертится с бешеной скоростью, и если я оступлюсь, то стихия затянет, пережуёт меня и выплюнет лишь измочаленные останки.

Тьма обволокла, встала комом в горле. До того как перед глазами снова забрезжил свет, мне уже казалось, что мир соткан из темноты, что она таится за каждым предметом, и что никакие лампы не разгонят мрак. От собственных мыслей стало душно. Я переступил порог бывшего ателье – моего нового дома.

Женщина, лежавшая на кровати, на секунду показалась мне мёртвой. Я подошёл ближе, и тут Таня всхлипнула и открыла глаза.

– Господи, я испугалась. – Она приподнялась на локте, оглядела меня. Как же она изменилась за последнее время: лицо отекло, волосы растрепались, кожа блестела. Огромный живот вспучил одеяло. Это была не та женщина, с которой мы познакомились три года назад и провели немало чудесных дней. Но она носила в себе нашего ребёнка, и боялась больше, чем я, но не показывала этого. – Нашли аптеку?

– Нашли. – Я начал переодеваться. – Разграблена подчистую, ни хрена не осталось. А ещё Проглота видели.

– Да ладно. – Она вскочила. – Ничего себе! И как? Что случилось?

Я пересказал события минувшего дня, слова звучали буднично, словно речь шла о работе. Таня слушала, кивала, глядела на меня тревожно, но улыбалась, гладила по рукам, по голове, по лицу, и тьма вокруг понемногу растворялась, ураган ослабевал. Понемногу я начал разбавлять историю шутками, мы смеялись, потом поток слов иссяк, и я лёг. Таня взяла меня за руку, приложила к животу.

– Ульяна передаёт привет, – шепнула, и комната расплылась перед глазами, по щеке потекла слеза. Как же я их любил! И как сложно их защитить! Ладонь легла на кожу, горячую, шелковистую. С минуту всё было спокойно, а потом с той стороны мою руку толкнули – дай пять, папаня. От этого жеста в груди защемило, и я поклялся себе, что не дам тьме подступить и буду защищать семью во что бы то ни стало.

***

Я проснулся от кошмара, в котором Проглот настигал нас с Таней по пути к роддому. Скиф тряс за плечо и прикладывал палец к губам.

– Пора идти. – Он направился к выходу. – Давай одевайся, я на улице пока покурю.

Я покосился на Таню. Она лежала на боку, за время беременности грудь увеличилась, лоб был мокрым от пота. Я вздохнул – опять расставаться. Заставил себя подняться.

Иногда нужно сделать усилие, чтобы прожить хотя бы час.

Спустя минут пятнадцать я снова карабкался, спускался, огибал препятствия. Как будто мы оказались в аду и были вынуждены повторять одни и те же бессмысленные действия. Если верить часам, было восемь часов утра, но тьма поселилась в тенях между обломками и не собиралась уходить. Небо было затянуто серой пеленой. Если солнце не покажется хотя бы ненадолго, я свихнусь, я свихнусь, я свихнусь, я…