Текст книги "Мужская работа. Защитникам Родины посвящается"

Салман, не читая, поставил роспись под самым текстом и протянул бумагу обратно. Край её предательски дрожал в вытянутой руке, но чеченца это нисколько не смущало. Подполковник неторопливым жестом принял лист, положил его перед собой и принялся изучать оставленные допрашиваемым каракули. Через несколько секунд он поднялся и достал из сейфа тонкую папку. На стол рядом с первым документом лёг второй и густые брови фээсбэшника сразу насупились.

– Ты что под убогого косишь?! – зарокотал он – Почему подпись меняешь?

Чеченец в удивлении округлил глаза и, не расставаясь с недоумённым видом, склонился над бумагами. Прямо перед ним, рядом с только что подписанным листом, лежал второй, заполненный Снесарёвым ещё в прошлую их встречу. На нём также красовался оставленный им, Цагараевым, автограф. Первого же взгляда было достаточно, чтобы понять, что подписи действительно разные.

– Не знаю, как получилось, начальник! – развёл он руками – Рука дрожит, да и ручку давно не держал…

– А мне плевать! – прекратил его лепет фээсбэшник, обходя стол и приближаясь вплотную – Ещё сфордыбачишь – так морду подрихтую, что твои ичкеры месяц признавать не будут!

Сомневаться в искренности намерений подполковника не приходилось и Цагараев, перечеркнув последнюю роспись, старательно вывел третью. В этот раз обе каракули походили друг на друга и Снесарёв, сверив их, поместил оба документа в папку, выглянул в коридор и позвал дежурившего у выхода бойца. Где-то в глубине затопали берцы и подполковник, вернувшись к столу, бросил в руки Салмана банку с недоеденной тушёнкой. Еды оставалось совсем немного – на самом донышке, и Цагараев принялся торопливо выгребать её остатки пальцем. Давясь, он проглотил густо облепленные жиром куски мяса и попросил:

– Михаил Владимирович, там со мной ещё двоих взяли. Так они рядом сидели, когда я у военных тебя требовал. Их ни в коем случае в живых оставлять нельзя – выдадут!

– Хорошо, – согласился фээсбэшник – проконтролирую. Хотя… сомневаюсь, что вояки их отпускать надумают. Навряд ли!

Через несколько минут Салман лежал в углу какой-то комнаты под охраной бойца, с наручниками на руках и надвинутой на всю голову спортивной шапке. Было тепло и сухо, уже не так остро мучил голод и клонило в сон. На душе было спокойно – сведения, предоставленные подполковнику, были действительно верными. И когда фээсбэшники выдернут названных им людей – в чём он нисколько не сомневался, то при первых же допросах их участие в двух акциях действительно найдёт своё подтверждение, и этого будет вполне достаточно, чтобы отпустить его наступающим утром. А потом, когда уже разберутся с тем нападением на колонну, сам он уже будет далеко отсюда. Цагараев поёрзал, устраиваясь поудобнее на голом полу, и вскоре засопел, всецело отдаваясь обволакивающему сознание сну.

А в это время, в четырёх десятках километров к востоку, под холодными струями дождя, прямо в набухающей под ними луже, сидели двое. Их заведённые назад руки были сжаты наручниками, спины холодила броня боевой машины, а вся одежда давно вымокла. Но ни одно из перечисленных обстоятельств не доставляло им такого беспокойства, как неизвестность. Дадаев уже охрип от нытья и теперь затих, только зубы выбивали дробь, да тело дрожало от холода и испытываемого страха. Нуради боялся. Даже больше – вся его мелкая душонка стыла от страха. Вот уже который час он только и ждал, когда же русские приступят к тому, чем он сам на их месте давно бы уже занялся – к издевательствам и пыткам. Но время шло, а о них словно позабыли – только часовой маячил невдалеке, изредка перебрасывая автомат с плеча на плечо. Юноша глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь, но она всё не унималась. Рядом по прежнему хранил молчание Ибрагим. «Столько времени прошло, а он хоть бы слово выдавил! – подумал Далаев с неприязнью, косясь на соседа – Корчится от ран, а всё равно молчит!» Сил на скулёж больше не было, но безмолвствовать было ещё тягостнее.

– Как думаешь, нас убьют? – спросил Нуради у Ибрагима, но ответа так и не дождался.

Он задал Сулейманову ещё пару вопросов, но тот не отвечал. Его нежелание разговаривать Нуради истолковал по своему, и на некоторое время оставил товарища по несчастью в покое, но не надолго. Через минуту, будучи не в силах больше молчать, он с сожалением произнёс:

– Эх, вернуть бы время назад! Только одну возможность получить, чтобы хоть что-то исправить! Я бы тогда ни за что в тот подвал за Цагараевым не полез. Поверил ему, что так лучше будет, а он всего лишь голову потерял от страха! Наверняка ведь часть наших до леса добраться успела, а с ними и я смог бы!

Дадаев судорожно вздохнул, снова повернулся к Сулейманову и спросил:

– А как ты? Ты бы что сделал?

Прозвучавший вопрос задел Ибрагима за живое. Чеченец повернул заблестевшие глаза к вопрошающему и, смерив его долгим взглядом, ответил:

– Одного человека спас бы.

Больше он не сказал ничего. Отвернувшись в сторону, Сулейманов так и сидел, не обнаруживая никакого желания поддерживать разговор. Перед мысленным взором его предстало бледное лицо того раненного солдата и память снова заставила вернуться в тот день, каждое воспоминание о котором жгло душу. Над ухом снова стал всхлипывать Дадаев и Ибрагим отшатнулся в сторону. В разбережённой ране мгновенно вспыхнула боль. Она отдалась по всему телу и Сулейманов, в который раз стиснув зубы, не дал вырваться стону. Он понимал, что эта ночь для него последняя, но, несмотря на видимое спокойствие, всем существом своим желал жить. Жить сегодня, завтра, ближайшие и последующие годы. Он не хотел умирать! И тем более, умирать рядом с этой мразью.

Пленники вконец промёрзли, когда со стороны командирской палатки раздалась команда. Вокруг всё пришло в движение, их затолкали в брюхо стоявшей рядом машины и заставили лечь, уткнувшись лицами в перемешенную с маслом вязкую грязь. Сверху затопали берцами взобравшиеся на броню солдаты и послышался голос командира роты:

– Лейтенант Ивашов здесь?

– Так точно! – отозвались с брони.

– Всех бойцов пересадить в ЗИЛ! – скомандовал Завьялов и повторил – Всех! Остаются механик, я и ты.

– К машине! – не замедлили с командой, и через считанные секунды отделение уже чавкало сапогами, меся грязь в направлении крытого тентом грузовика.

Дождавшись их погрузки, Завьялов взобрался на броню, открыл люк и опустил ноги вниз. Всё ещё высовываясь по пояс, капитан оглянулся в сторону закрытого стеной дождя леса. Он ждал, до последней минуты ждал возвращения тех недобитков, которым удалось скрыться в нём после боя, но больше тянуть время было невозможно, и оба стоявших в засаде взвода пришлось снять. Оглядев подступы к лесу, ротный выждал ещё с минуту, убедился, что все заняли свои места и отдал команду на выдвижение. Ночную мглу прорезали десятки фар двигавшейся по грунтовке техники. Запоздалая колонна спешила, торопясь наверстать упущенное за день время. На одном из участков, там, где к дороге вплотную примыкала лесополоса, головная БМП свернула на обочину и остановилась. Она так и стояла, пропуская вперёд боевые машины и грузовики, пока вдали не стих шум двигателей. На какое-то время установилась полная тишина, и только усилившийся дождь давал знать о себе, барабаня по броне частой дробью. Но вот с лязгом откинулся бортовой люк и из машины вышли четверо. Двое прижимали к груди артиллерийские снаряды и, судя по опутавшим их верёвкам, были лишены возможности избавиться от обременявшей их ноши. За ними, как тени, следовала ещё пара, но уже вооружённых автоматами мужчин. Все четверо, по щиколотку утопая в грязи, продвигались вдоль опушки леса, с каждым шагом всё дольше отдаляясь от дороги. Никто не разговаривал, в полной тишине слышалось только заполошенное дыхание да чавканье сапог. Здесь, в поле, грязь стала ещё гуще и отрываться от неё приходилось с трудом, каждый раз разбивая зеркало луж крупными брызгами. Для обоих пленников всё было предельно ясно. И без того стеснённые в движениях, они брели, согнутые под тяжестью снарядов, то и дело поскальзываясь и падая в липкую толщу жирной земли. Особенно худо приходилось Ибрагиму. Рана его опять закровоточила и он совсем ослабел. Чеченец шёл, шатаясь из стороны в сторону, падал, но всё же находил в себе силы подниматься снова и снова. Глядя на него, Ивашов почувствовал, как злость уступает место жалости. И когда он увидел, как раненного заносит в сторону в очередной раз, то, не тратя времени на раздумья, подскочил к нему и, не давая упасть, приобнял за плечо. Наблюдая это, Завьялов поймал себя на мысли, что только что готов был проделать тоже самое. «Бред какой-то! – пронеслось у него в голове – Так и вовсе размякнуть можно, а тогда что? Извиниться за предоставленные неудобства и по домам развезти? Тогда зачем удерживали до сих пор! Выдали бы прокуратуре, она всё это сама с удовольствием проделывает, разве только с выводами…» С такими мыслями, разжигая сам себя, плёлся позади ротный, с трудом борясь с накатывавшим на него чувством, так противоречащим тому, что он сейчас собирался совершить. К постоянно нывшему щенку капитан оставался равнодушен, но этот пулемётчик импонировал ему всё больше и больше. «Опять таки, – размышлял он – отпусти мы их сейчас, сколько ещё наших от рук этого сучья погибнет! А погибло уже сколько, кто знает?» С последней мыслью Завьялов окончательно отмёл все сомнения и, приняв решение, скомандовал:

– Стой! Пришли.

К нему повернулись и Ивашов, осознав услышанное, нерешительно отошёл от поддерживаемого им чеченца.

– Чего встал, как вкопанный! – прикрикнул на него Леонид и зло бросил – Доставай!

В последующую минуту, пока лейтенант возился с установкой взрывного устройства, Завьялов выудил из разгрузки тощую пачку, достал последнюю сигарету и закурил. На пленных он старался не смотреть. Снова заныл юноша. Его повизгивание и вой вскоре перешли в истерику и ротный поморщился.

– Покурить бы, командир! – услышал он и повернулся к раненному.

Тот с видимым спокойствием взирал на ротного и лишь лихорадочный блеск серых глаз выдавал его состояние. Капитан как-то суетливо стал обшаривать карманы разгрузки, но поняв, что второй пачки не прихватил, приблизился к чеченцу и вставил в его губы свою, недокуренную сигарету. К этому времени оба пленника стараниями лейтенанта уже были крепко связаны друг с другом, а к вынужденно удерживаемому раненным снаряду прикреплёна мина. Всё было готово, но оба офицера ждали. Чеченец, не торопясь, глубоко затянулся в последний раз и выплюнул окурок. Затем он расправил отёкшие плечи и внимательно посмотрел на обоих.

– Пора! – хрипло выдавил Завьялов, каменея лицом, и Ивашов шагнул к связанной паре.

Стараясь не заглядывать в глаза своим жертвам, он снял предохранитель. Раненный всё также сохранял спокойствие, на какое то время притих и второй.

– Когда сработает? – как-то буднично спросил чеченец.

– Через минуту, а потом, когда пошевелитесь, взорвётся.

Лейтенант наконец закончил приготовления и оба офицера, чавкая в грязи, поспешили в темнеющую рядом балку. За их спиной снова зашёлся в визге молодой, но его явственно перекрыл голос раненного, громко отсчитывавшего секунды. Утопая в грязи, офицеры в несколько прыжков преодолели оставшееся до рва расстояние и заскользили вниз, когда всё тот же мужской голос прокричал: «Аллах акбар!» И, как только оборвалась фраза, последовал мощный взрыв.

Глава 6

Этой же ночью стараниями фээсбэшных оперов и спецназа, обе банды были ликвидированы. Уцелели лишь немногие – те, кому посчастливилось не ночевать у себя дома или попросту сбежать, вовремя заслышав шум моторов. Мужчины в масках врывались, вышибая двери и окна и, не особенно церемонясь с визжащими женщинами и детьми, брали бандитов тёпленькими. Если какому-то джигиту и удавалось добраться до оружия, то его валили сразу и без раздумий – улова в эту ночь и так было с избытком, так что недостатка в тех, с кем собирались потолковать, не было. С рассветом операция завершилась, и первые же допросы уцелевших ичкеров во многом подтвердили показания Цагараева. Утром его выпустили, а через сутки главарь был уже далеко от того места, в котором пришлось провести отнюдь не самую приятную ночь. Ещё через день, выспавшийся, чистый, одетый в свежую выглаженную одежду, он уже набирал себе новый отряд в родном селе.

Близился полдень и тени стали такими короткими, что их уже было трудно различить в потоке света. Салман сидел в чёрном «Хамере» вместе с двумя выжившими в том неудачном бою недобитками и ждал окончания пятничной молитвы в мечети. Народ всё не выходил, его спутники зевали от скуки, а сам Цагараев застыл за рулём, хмуро уставившись в одну точку. Память не покидали события позапрошлой ночи, и скрежеща зубами, он думал: «Наверное, Снесарёв на седьмом небе сейчас, наград ждёт! Рано радуется, боров жирный – убивал их, русских, и убивать буду! А о том разговоре фээсбэшник позабыть может – больше в их руки я не попаду, и никаких сведений им от меня не дождаться!» Цагараев криво усмехнулся и заёрзал на месте. Разведя руки, он потянулся всем занемевшим телом и откинулся на спинку сиденья. «А все эти бумаги, Снесарёв, можешь засунуть себе… обратно в сейф! – злорадно подумал Салман – обе подписи, что я поставил, ненастоящие, да и кому они вообще интересны? О том, кто в тех отрядах состоял и где отсиживался, половине Чечни известно, так что хоть по телевизору на меня ссылайся – толку с этого никакого!» Главарь снова улыбнулся, вышел из машины и поправил прикреплённый к капоту ичкерийский флажок. В очередной раз он в нетерпении оглянулся на мечеть, когда, к удовольствию всех троих, открылась дверь, и на площадь хлынул народ. Цагараев дождался, когда люди приблизились, и начал. Он говорил и говорил, чувствуя, что с каждым словом всё более завладевает вниманием окруживших его селян.

– Русские задержались на нашей земле! – повысил он голос и решительно взмахнул рукой – Пора указать место этим взбесившимся псам. Хотя и псы то из них неважные.

Не оборачиваясь, Салман указал на поникший в безветрии флажок с едва различимым изображением волка, и снова простёр руки к землякам, патетически воскликнув:

– Они – овцы, а мы, нохчи – волки! Не нам терпеть этих грязных свиней под боком! Идите ко мне в отряд, чтобы, как и подобает мужчинам…

– Постой, Салман! – перебил его один из стоявших рядом старейшин, Мусаев Турпал – Почему ты называешь нас волками? Зачем заманиваешь молодёжь под чужие флаги? Нохчи никогда раньше под такими не воевали, наши предки и без ворованных знамён обходились!

– Ты почему так говоришь: ворованных?! – вскипел главарь – Разве ты не знаешь, что это знамя нам абхазы вручили? Оно по праву наше теперь!

– Они сами его украли, абхазы эти! – усмехнулся старик – Или ты когда-нибудь слышал, чтобы их отцы или деды под ним воевали?

Вокруг поднялся разноголосый гвалт, но старик продолжил, и его негромкий голос возвратил внимание селян.

– Ты вот русских овцами назвал. Звучит выразительно! Вот просто иди и души их голыми руками, пока не устанешь или не надоест. Но сам-то ты веришь, что среди них отпор дать некому?

Последние слова Турпала потонули в потоке восклицаний, в большинстве своём не совсем лестных. Вернее, совсем для него не лестных. И громче всех звучали негодующие слова остальных стариков Совета. Салман сразу же уловил настроение толпы и, что было немаловажным, большинства старейшин. Стараясь скрыть выпирающее наружу ликование, он с печальным видом вздохнул и, выждав, когда выскажутся старики, с горечью произнёс:

– Больно смотреть, как нохчи слабеют. Наверное, наш уважаемый Турпал всё же поймёт, что для нас свобода важнее всего, и за неё…

Закончить фразу Цагараев так и не успел. Его перебил взрыв восклицаний, но сейчас они все выражали одобрение, и главарь не счёл нужным сдерживать улыбку. В общем хоре голосов мало кто расслышал, как Мусаев Турпал спросил:

– О какой свободе ты говоришь, Салман? От чего и для кого?

Но на старика теперь никто не обращал внимания и он, пробурчав что-то, поплёлся прочь. А торжествующий главарь уже набирал пополнение в свою банду.

Вечером того же дня Салман с ближайшими соратниками подвёл итоги вербовки. Восстановить прежнюю численность отряда не удалось, но всё равно людей было достаточно для мало-мальски значимой акции. Не пришли только представители одного – Мусаевского тейпа, и этот факт Цагараева не оставил равнодушным.

– Совсем Турпал из ума выжил. – сказал он вновь назначенному казначею из числа выживших отрядовцев прошлого набора – Бабиеву Казбеку.

– Сбился с пути старик! – поддержал его тот, усмехаясь – Что делать будем?

– Подождём пока. А потом заставим пожалеть. – услышал он в ответ.

Наступившей ночью в село возвратились ещё несколько спасшихся бегством селян. Двое из них рассказали Усману, что на участке обороны его сына бой длился дольше всего. Они слышали, как оттуда раздавались автоматные очереди и грохот от разрывов мин, и были твёрдо уверены в том, что Ибрагим погиб. Сулейманов вместе с другими родственниками не вернувшихся односельчан выехал на место боя, но тела сына так и не отыскал. Ему сочувствовали, но не считали нужным скрывать уверенности в том, что его нет уже в живых: русские, если не убили на месте, то увезли с собой. А увозят они, как правило, вовсе не затем, чтобы возвращать обратно! Мрачные мысли терзали сердце, в глубине которого ещё теплилась надежда на то, что Ибрагим жив, но разум всё настойчивее диктовал – сына больше не увидеть никогда! За два дня Усман вконец извёлся от переживаний и слёг, оставив все заботы о хозяйстве невестке. Таким – осунувшимся, с потускневшими глазами, в кровати, застал его возвратившийся из Дагестана Иса.

Сын с неделю гостил у товарища и о последних, произошедших в селе событиях, ещё не знал. Увидев больного отца, он сперва опечалился, но не в силах сдержать выпирающие эмоции, уже на второй минуте разговора похвалился:

– Вот торговлей заняться решил, будем с другом ширпотреб всякий продавать. Я с собой всего понемногу прихватил для пробы – посмотрим, как расходиться будет.

Отец никак не отреагировал на его признание и Иса, всё ещё не догадываясь о причине такого равнодушия, продолжил:

– Что самое удивительное – по дороге только на одном посту деньги содрали – под Гудермесом. Потом до самого села не проверял никто!

В дом с огорода возвратились жена и дочь. Мадина, обнявшись с мужем заплакала, и глядя на неё, захлюпала носом малышка.

– Вот это встреча! – удивлённо протянул Иса и тут же, шутя, прикрикнул – А ну прекращайте воду лить! Видите – живой и здоровый приехал, к тому же с подарками. Кстати, о подарках – сейчас из машины принесу.

Усман всё молчал и сын, стараясь разговорить его, снова обернулся и воскликнул:

– Знаешь, отец, меня эти военные, что у нашего села встали, приятно удивили. Я ведь запоздал в дороге и вот-вот под комендантский час угодить мог. На трассе уже никого, солдаты дорогу перегородили. Тут я. Подошёл такой молодой совсем паренёк, документы проверил, в салон заглянул и без всяких условий шлагбаум свой убрал. Рукой машет – проезжай мол. Я за зажигание, а стартер ни в какую. Сижу, мучаюсь с нашей старушкой, а тут всё тот же паренёк подходит. «Помоги. – говорю – У вас вон бээмпэ рядом стоит, подтолкните!» Сказал так, на всякий случай, а сам думаю: «Хорошо, если хотя бы десять минут подождали, а то машину до утра арестуют и всё – позабудь о товаре!» Но смотрю, подогнали они свою машину, подтолкнули мою «четвёрку», двигатель и завёлся. Я думал – деньги потребуют, а они ни слова о них! Только водитель из люка высунулся и закурить попросил. Я ему пачку протянул и стою, глазами хлопаю. Водитель – точная копия того солдата у шлагбаума. Ну прямо одно лицо! Оказывается, близнецы они. Представляешь, отец, стоят рядом и смеются…

– Хватит о русских! – оборвал речь сына Усман – Ни слова о них не хочу слышать больше. Слышишь, ни слова! Тем более о солдатах!

Иса растерянно посмотрел на жену с присмиревшей на руках дочерью.

– Ибрагим пропал! – дрогнувшим голосом произнесла женщина – Ты ещё не знаешь…

В эту ночь Иса долго не мог сомкнуть глаз. Воспоминания одно за другим возвращали к недавним и совсем полузабытым событиям, когда старший брат, сам ещё будучи мальчиком, таскал его с собой повсюду, играя ли в игры с соседскими пацанами, гуляя за селом или купаясь в прохладном, мутном потоке текущей с гор реки. Почему-то вспомнилось, как однажды они с соседской детворой подались в лес на сбор черемши. Ягоды в тот год уродились густо и, увлёкшись, Иса оступился и скатился в канаву, изодрав кисть руки в кровь. Было больно и на глазах набухли слёзы, но реветь перед старшим братом было стыдно и он сидел, давясь от рвущихся наружу рыданий, молча глядя на приближающегося Ибрагима. Тот только взглянул на сочившуюся кровь и покровительственно сдвинул младшему пиассу на лоб.

– Чего испугался? – услышал Иса его звонкий голос – Это всё пустяки!

Он увидел, как брат отломал ветку от куста, оголил руку и с нажимом провёл по ней сломанным концом. На содранной коже проступили алые капли и тут же раздался смех Ибрагима.

– Вот видишь! – весело заявил он, улыбаясь – И ничего страшного, скоро совсем пройдёт!

Заснул Иса только на рассвете, когда навалившаяся дремота отодвинула терзающие душу мысли. Во сне он снова увидел брата. Ибрагим, как и в далёком детстве, стоял в лесу среди усеянной черемшой поляны, протягивал окровавленную кисть руки и смеялся.

Проснулся он поздно. За окном сплошной стеной лил дождь, всё небо затянуло облаками, и в самый разгар дня было так сумрачно, что пузырящиеся в грязи лужи уже за плетнём сливались в серую массу. Пока Иса умывался, Мадина успела накрыть стол. Кушал молча и совсем без аппетита. Он всё пытался отогнать прочь чёрные мысли, но безуспешно. «Сильно осунулся отец за эти дни, – отметил Иса, взглянув на вышедшего из своей комнаты отца – Как я сразу внимания не обратил! А может, зря мы себя так изводим, тело ведь не нашли!» Так он думал, пытаясь убедить себя в том, что всё ещё образуется, брат вернётся со дня на день и нынешние переживания окажутся напрасными. Но рассудок тут же ломал все надежды, неумолимо выдвигая доводы в пользу обратного: что со времени того боя прошло немало времени, и все выжившие селяне успели возвратиться к семьям, что среди оставленных тел брата так и не нашли, а что касается тех двух обнаруженных в подвале боевиков, то никакого сходства между ними и предъявляемым снимком пропавшего Ибрагима, очевидцы пленения не нашли. И самое главное: на участке обороны брата до самого конца шёл бой, и зная брата, Иса был уверен, что теперь искать его среди бежавших или сдавшихся в плен, смысла нет. Последние события заставили позабыть о запланированной торговле. Привезённый товар Иса выгрузил в обветшалый сарай и возвращаться к нему в ближайшее время не собирался. Он сам съездил на место боя, расспрашивал жителей посёлка и своих – из тех, кто участвовал в тех событиях, но ничего нового так и не добыл. Разговаривавшие с ним люди сочувствовали и в большинстве своём не скрывали мнения, что в данном случае надеяться на благополучный исход не приходится. И все они с удивлением задерживали взгляд на гладко выбритом лице собеседника.

Через пару дней отец пошёл на поправку. Он уже чаще вставал с постели и ходил по комнатам, продолжая раздумывать о своём. Каждый раз, когда Иса встречался с ним взглядом, он читал в его глазах ожидание. Так прошла неделя и однажды утром, стоя у зеркала с покрытым пеной подбородком, Иса задержал руку с бритвенным станком. Он стоял так, задумавшись, пока не разрешил для себя давно мучивший его вопрос. В тот день он бриться так и не стал. А ещё через сутки Сулейманов уже стучался в ворота Бабиева. Казначей, не задавая лишних вопросов, предоставил всё необходимое и объяснил, как именно нужно устанавливать мину и пользоваться дистанционным управлением. Он также назвал количество долларов, которые выплатит, если ему удастся этот фугас хотя бы взорвать.

– Ну а если кого-то из русских зацепить удастся, то расценки вдвое увеличиваются. – добавил он – Ну ты знаешь, наверное.

Иса, как и все другие в селе, конечно знал. Он рассеянно кивнул и пошёл, явно тяготясь своей ношей. Домой мужчина вернулся мрачнее заволакивающих небо туч. А вечером, сидя за накрытым столом, он увидел довольные глаза отца.

Этой ночью Иса спать не ложился. Когда всё село утихло и плотный туман окутал землю, он ушёл из дома и появился только под утро. Наскоро перекусив, он долго ходил по спальной комнате, пока в кроватке беспокойно не заворочалась дочь. Мадина, сомкнувшая глаза лишь с приходом мужа, пробудилась. Она некоторое время баюкала захныкавшего ребёнка, и когда девочка снова спокойно засопела, бросила внимательный взгляд на замеревшего в углу Ису. Тот продолжал молчать и она, забравшись под одеяло, повернулась к стене. Утром, когда полностью рассвело и пролегающая через село дорога оживилась, Сулейманов завёл автомобиль, и через несколько минут уже ждал, сидя за рулём, остановившись в тупике у самой окраины. Ждать пришлось недолго. После промелькнувших мимо девяти легковушек и двух автобусов, со стороны окопавшейся в поле роты показалась боевая машина пехоты. Она буксировала водовозку и медленно приближалась к оставленной у дороги метке. На броне, нахохлившись, словно воробьи в непогоду, сидело четверо солдат, а из открытого люка высовывался шлемофон механика. За воинским транспортом дорога пустовала, навстречу подпрыгивала на ухабах синяя «Волга», но и она ещё находилась на приличном расстоянии. Ситуация складывалась благоприятной, и когда БМП поравнялась с меткой, Иса надавил на кнопку. Сразу же хлопнул разрыв, но против ожидания новоявленного подрывника, пришёлся он не по самому центру днища, а по носовой его части. Машина замерла в поднятом фонтане из брызг и комьев земли, и с обоих её бортов посыпались солдаты. «Неужели никого?» – с досадой подумал Сулейманов, с неприязнью разглядывая всех четверых, засуетившихся у самой кормы. Но проследив за ними взглядом, он вскоре убедился, что опасения его напрасны. Общими усилиями бойцы с трудом вытащили из нутра застывшей БМП истекающего кровью механика и уложили его на землю. Тот не подавал признаков жизни, и один из них, осторожно стянув шлем с его головы, принялся лихорадочно расстегивать на груди комбинезон. Взгляд Исы упал на обнажившиеся светло-русые волосы раненного и задержался на его лице. Он ещё несколько мгновений ошарашено вглядывался, потом с шумом выдохнул воздух и откинулся на спинку сиденья. Только сейчас Иса узнал его. Это был тот самый чумазый солдат, что помог ему на контрольном пункте. А рядом, заливаясь слезами, сидел на коленях его брат-близнец. Кровь гулко стучала в висках, спину прошиб пот, а глаза будто заволокло лёгкой дымкой. Словно в прострации, чеченец сидел, до боли в пальцах сжимая руль, и не отрывал взгляда от разворачивавшегося перед ним действом. Солдаты уже успели прийти в себя от охватившего их шока и теперь, выставив перед собой стволы автоматов, рассредоточились вокруг подорванной машины. И лишь один, наскоро перевязав брата, бросился навстречу проезжающей мимо «Волге». Он развёл в стороны руки, дождался её остановки и подбежал к поскучневшему лицом владельцу.

– Довези раненного до роты! – попросил он срывающимся голосом.

Водитель мельком взглянул на лежащего в кровавой луже паренька и решительно запротестовал:

– Куда я такого?! Он же мне весь салон измажет! Чем я кровь потом выведу?

Боец отшатнулся, не ожидая такой реакции, и чеченец, не тратя лишних слов, надавил на газ. «Волга» рванула с места вперёд, а растерянный близнец уже шёл к другому, приближающемуся к месту подрыва транспорту. Он остановил ещё две машины, но никто из чеченцев оказать помощь желания не изъявил. Не зная, что предпринять дальше, парень замер на месте и беспомощно обернулся, окинув взглядом неподвижное тело брата. И тогда Иса повернул ключ зажигания. Не прошло и минуты, как его «четвёрка», взвизгнув тормозами, замерла рядом с раненным. Он выскочил из машины и сам распахнул дверь в салон.

– Грузите! – крикнул он подбежавшим солдатам и первый склонился над окровавленным телом.

Не теряя времени, раненного уложили на заднее сиденье. Рядом втиснулся его брат и Сулейманов, сев за руль, повёл машину к расположению роты. Сзади, давясь от слёз, тяжело дышал солдат.

– А ведь я узнал тебя. – услышал чеченец его голос – Ты тогда на дороге встал…

Было слышно, как он судорожно всхлипнул и уже совсем по детски пожаловался:

– Знаешь, ты один… А они… Они все нам отказывали, не хотели помочь!

Иса резко притормозил, рывком вытер вдруг нахлынувшие слёзы, глубоко вдохнул и снова прибавил скорость. А тем временем парень поправлял тёмные от крови повязки, другой рукой продолжая удерживать брата на ухабах. Кровь перестала сочиться и он, восприняв это как хороший знак, просветлел лицом. Они проехали ещё с километр, пока не остановились напротив выехавшей к месту подрыва колонны, состоящей из четырёх усеянных бойцами БМП. С первой спрыгнул офицер и, узнав в чём дело, тут же отдал команду по рации. Три машины продолжили путь, а с четвёртой спустился санитар. Он забрался в салон «четвёрки», послушал пульс и слегка надавил на виски лежавшего солдата. Ничего не говоря, он выбрался наружу и что-то негромко сообщил ожидавшему офицеру. Капитан хмуро кивнул и окружившие машину солдаты поняли, что в этот день рота понесла ещё одну потерю. Тело вытащили и положили на расстеленный тент, но чеченец уезжать не торопился. Он сидел, уставившись куда-то в даль, пока рядом не плюхнулся на сиденье почерневший лицом боец. Глубоко запавшие глаза окинули водителя тусклым взглядом. Помолчав немного, парнишка вздохнул и с горечью произнёс:

– Одни мы у мамки… были.

Затем, вспомнив что-то, он оглянулся на испачканное в крови сиденье, порылся в кармане и протянул смятые в ладони купюры.

– Возьми. Я бы ещё дал, да нет больше.

Иса открыл рот, силясь сказать что-то, но внезапно поперхнулся. Он, словно лошадь, замотал головой, оттолкнул протянутую с деньгами руку и, засуетясь, завёл двигатель. Ни слова не говоря, солдат покинул машину, а чеченец, отъехав прочь, свернул на обочину и всем телом завалился на руль.

Вечером того же дня к Сулеймановым постучали. Иса вышел, и за воротами обнаружил улыбающегося Бабиева.

– Ты почему за деньгами не приходишь? – сверкнув белозубой улыбкой, укорил тот – Ну ладно, я не гордый – сам принёс. И то сказать – заслужил! Всё село тобой гордится. Мужчина!