Текст книги "Религии мира. История духовных поисков человечества"

Жители древней Месопотамии имели уже знакомые нам представления о том, что мир условно разделен на три части и в каждой царит свой владыка. В шумерском пантеоне главенствовала великая триада – Ан, Энлиль и Энки. Ан был небесным божеством, Энлиль – богом ветра и воздушного пространства между небом и землей, где обитают люди и вообще существует жизнь, Энки – бог, повелевающий сушей и водами.

Вселенная представлялась порождением женского божества Намму, праматери всех богов. Именно она дала жизнь первой супружеской паре: Ану и Ки (небу и земле). В древних космогониях, и Шумер здесь не исключение, часто встречается идея, что эти две стихии – небо и земля – первоначально были нераздельными. Благодаря их союзу на свет появляются новые создания, в данном случае – Энлиль, поднебесный владыка ветра, как бы раздвигающий небосвод и землю. Здесь мы видим классический пример объяснения возникновения мира через иерогамию – священный брак. Этот архетипический мотив впоследствии будет появляться в самых разных религиозных традициях, формировавшихся в разных уголках мира.

Космический порядок шумеры обозначали особым термином – «мэ». К нему относятся как законы материального мира, так и нравственная и духовная сферы жизни, регулируемые ритуалами. Сохранившиеся письменные документы позволяют сделать вывод, что у их составителей существовало представление об изначально установленном благом миропорядке, по которому развивается все сущее и которому должен подчиняться человек.

В мифе об Энки, боге земли, плодородия и устроителе человеческой цивилизации, можно усмотреть аналогии с рассказом Книги Бытия о грехопадении. Энки съедает какие-то магические плоды, после чего происходит катастрофа, нарушающая весь миропорядок[8]8
  В мифе об Энки и богине Нинхурсаг действие происходит на блаженных островах Дильмун, аналоге библейского Эдема.


[Закрыть]. Священный текст выразительно повествует о том, что жена Энки отказывается смотреть на супруга «взглядом жизни». Распад мироздания удается приостановить, но мир навсегда утрачивает совершенство.

* * *

Согласно шумерской антропогонии, люди являются произведением Энки. Он лепит человека из глины и вдыхает в него жизнь – этот сюжет станет базовым для многих последующих религий и, в частности, найдет отражение в Библии и Коране. Таким образом, с глубокой древности формируется взгляд на человека как на двусоставное существо. В нем есть материальное начало, и вместе с тем он приобщен к божественному, несет в себе особое дыхание жизни. Любопытно, что Энки создает человечество с одной целью – обслуживать нужды богов и приносить им жертвы.

Посмертная участь людей безрадостна. Предполагалось, что человеку может быть хорошо только на земле. После кончины его ждет преисподняя Кур – буквально «чужая земля». Такая «чужбина» похожа, к примеру, на греческий Аид, где бесплотные духи скитаются в нужде и скорби и вспоминают земную жизнь как лучшее, что с ними было.

У шумеров, часто сталкивавшихся с бурными разливами рек, мы находим знакомый нам рассказ о потопе. Благочестивый человек по имени Зиусудра узнает от бога солнца о грядущем наводнении и строит ковчег. Древние жители Месопотамии считали солнце всеведущим, поскольку его лучи озаряют все уголки земли. Это очень наглядный образ повсеместного божественного присутствия.

Продолжительность описанного шумерскими источниками потопа, который длится всего неделю, гораздо меньше указанного в библейском тексте. В итоге Зиусудра, подобно Ною, оказывается единственным человеком, сумевшим пережить катаклизм. Боги, идя навстречу мольбам Зиусудры и заступничеству солнечного божества Уту, переселяют праведника в блаженную страну Дильмун – в давно утерянный людьми рай.

Этот рассказ подводит нас к идее, что на свете есть по крайней мере один человек, которому удалось преодолеть смерть. Значит, по мнению шумеров, в принципе это возможно, хотя ситуация Зиусудры, несомненно, уникальная. Обратим внимание: по сути, он герой сотериологического мифа, то есть важнейшей истории о спасении человека как уникального существа. Человек оказывается способным, пусть и в исключительных обстоятельствах, победить свою смертную природу и обрести вечное блаженство.

Кроме трех важнейших для жизни человечества богов шумеры почитали еще одну троицу (троичность была важна для них, поскольку, вероятно, ассоциировалась с полнотой и законченностью). Речь идет о богах, связанных или даже манифестируемых астрономическими телами. Этих персонажей исследователи иногда называют еще планетарными божествами. К ним относятся: лунное божество Нанна, Уту – бог Солнца и Инанна, ассоциирующаяся с планетой Венера.

С Инанной связан важный сотериологический сюжет, одновременно являющийся интересной интерпретацией идеи иерогамии, брачного союза небесного и земного начал.

Согласно шумерской мифологии Инанна, как и римская Венера, олицетворяет любовь, страсть, женское плодородие. Она влюбилась в простого смертного, пастуха по имени Думузи, и взяла его в супруги. Через некоторое время богиня решила посетить свою сестру Эрешкигаль, владычицу подземного царства мертвых. Тут женское начало, связанное с землей, как бы предстает в двух ипостасях, Инанна и Эрешкигаль. Действительно, земля ведь не только рождает, но и погребает. Инанна спускается в подземные обители и на территории тьмы и смерти теряет свое божественное могущество.

Текст, условно называемый исследователями «Нисхождение Инанны в подземное царство», красочно описывает, как она постепенно «разоблачается»: на пути к трону царицы мертвых с Инанны снимают богатые покровы. Отметим, что в архаических сообществах одежда всегда была символом статуса. Вспомним, что делает библейский отец блудного сына для восстановления позиций своего вновь обретенного чада: «Отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги» (Лк. 15: 22).

Вернемся к Инанне. В конце концов гостья предстает перед Эрешкигаль лишенной всех атрибутов власти. Она фактически оказывается в плену у сестры в царстве мертвых. Это образное указание на ее смерть. Это вызывает беспокойство богов, ведь Инанна отвечает за плодородие, да и вообще содействует зарождению всякой жизни. Даже Эрешкигаль страдает от смерти сестры: владычица подземелья не может разродиться новыми мертвецами. Миропорядок под угрозой, и боги посылают семь ангелов с живой водой и пищей, чтобы те вернули Инанну к жизни.

Но и тут возникают трудности: по законам мироустройства никто не может вернуться из царства мертвых. В итоге богини заключают сделку: Инанна может уйти, но она клянется сестре, что пришлет себе замену. Мы видим здесь идею заместительной жертвы, которая будет переосмысливаться далее в разных культурах. Вплоть до христианства, в Священном Писании которого сказано: «Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками» (Рим. 5: 8).

Заместителем Инанны становится ее земной супруг. Вернувшись, богиня обнаруживает, что он не печалился по поводу ее отсутствия, а напротив, веселился и жил беспечно. В гневе она указывает демонам ада на него как на свою замену, и те забирают его к Эрешкигаль. Тот жалуется и сетует, что оказался заживо погребенным не по своей вине, а стал жертвой женской ревности. В итоге стороны приходят к соглашению: половину года пастух будет проводить в царстве теней, а вторую половину – с супругой на земле. Так устанавливается природный цикл: в отсутствие Думузи на земле царит холод и все живое скорбит по нему, а когда он возвращается, природа расцветает и плодоносит. В итоге этого мифологического сюжета мы еще получаем и религиозное объяснение цикличности времен года, столь важной для земледельческих цивилизаций.

Но кроме смены сезонов в этой истории заложено немало смыслов, которые в будущем станут ключевыми для развития многих религий. Во-первых, мы видим попытку объяснения происхождения нашего мира через взаимодействие (брачное соединение) земли и неба. Во-вторых, история Инанны ярко описывает столкновение жизни и смерти и жажду победы над смертью. Из объятий последней удается вырваться, правда, лишь на время. Но все-таки удается. Значит, ситуация не безнадежна. В-третьих, обратим внимание, что для преодоления смерти необходимо участие человека. Он выступает в качестве заместительной жертвы. Через много веков в христианстве все перечисленные темы раскроются глубоко и емко. А пока образ умирающего и воскресающего Думузи прочно обоснуется в ближневосточной культовой практике. В Книге пророка Иезекииля мы читаем: «И привел меня ко входу в ворота дома Господня, которые к северу, и вот, там сидят женщины, плачущие по Фаммузу. И сказал мне: видишь ли, сын человеческий? Обратись и еще увидишь большие мерзости». (Иез. 8: 14–15). Здесь образ Думузи приводится как символ ложной веры, заимствованной Израилем у других народов. Его почитание противопоставляется почитанию истинного Бога.

Глава 2. Аккад, Вавилон, Ассирия: в плавильном котле культур

1. САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ ШУМЕРА БЫЛ ПОЛОЖЕН ПРЕДЕЛ В XXIV ВЕКЕ ДО Р. X. ВТОРЖЕНИЕМ АККАДЦЕВ – КОЧЕВОГО СЕМИТСКОГО НАРОДА.

2. АККАДЦЫ НЕ УНИЧТОЖИЛИ НАСЛЕДИЕ ШУМЕРОВ, НО ТВОРЧЕСКИ ОСВОИЛИ ЕГО.

3. ПОКОРЕННЫЕ И ПРЕЖДЕ РАЗРОЗНЕННЫЕ ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА, СОЗДАННЫЕ ШУМЕРАМИ, БЫЛИ ОБЪЕДИНЕНЫ В ЕДИНУЮ МОЩНУЮ ИМПЕРИЮ.

4. КЛЮЧЕВЫМИ ПЕРСОНАЖАМИ ПАНТЕОНА СТАНОВЯТСЯ ПРЕДСТАВИТЕЛИ НОВОГО ПОКОЛЕНИЯ БОГОВ, БОРЮЩИЕСЯ ПРОТИВ ХАОСА И ТЬМЫ И УСТАНАВЛИВАЮЩИЕ НОВЫЙ МИРОПОРЯДОК.

5. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА ВОСПРИНИМАЕТСЯ КАК СЛОЖНОЕ ПЕРЕПЛЕТЕНИЕ ДЕМОНИЧЕСКОГО И БОЖЕСТВЕННОГО. ЗАРОЖДАЕТСЯ ИДЕЯ О НЕОБХОДИМОСТИ ЕЕ ИСПРАВЛЕНИЯ ЧЕРЕЗ ПОКАЯНИЕ.

Шумеры вели записи на глиняных табличках, выдавливая знаки специальной палочкой – стилусом. Отпечаток был похож на клинышек, поэтому письменная система получила название клинописи. Ее унаследовали аккадцы, пришедшие в район Междуречья в середине 3-го тысячелетия до н. э. Этот кочевой народ принадлежит к семитской языковой группе и является далеким родственником современных семитов – арабов, евреев, сирийцев.

В 2300-х годах до н. э. легендарный аккадский царь Саргон завоевал разрозненные города-государства шумеров, так и не сумевшие сплотиться в единую общность, и положил начало созданию первой большой империи в этом регионе. Аккадские династии не разрушили шумерские поселения и постепенно заимствовали культурные достижения предшественников. Происходила ассимиляция, слияние двух народов, получившее в науке название шуме-ро-аккадского синтеза.

Позднее на обширных пространствах Междуречья возникнут могущественные империи: Аккад отдаст пальму первенства Вавилонскому царству, а то, в свою очередь, будет вынуждено уступить свое место под солнцем великой Ассирийской державе.

Аккадцы интерполировали в свой пантеон практически всех основных шумерских богов, которые впоследствии благополучно перешли в пантеон перечисленных выше царств.

Главная божественная триада перешла от Шумера к Аккаду без особых изменений. Лишь немного поменялись имена: Ану, Энлилъ и Эа.

Это очень показательный пример. Он в каком-то смысле парадигматичный. Будут меняться государства и народы, разрушаться и созидаться города, на смену одним завоевателям приходить другие, но религиозные идеи, переплавляясь в этом огромном цивилизационном тигле и меняя внешние атрибуты, сохранят свое содержание.

Еще более показателен в данном отношении культ женской сакральности. Мы помним, что в шумерский период центральное женское божество именовалось Инанна. Она ассоциировалась с планетой Венера. Аккадцы тоже почитали это небесное тело, приписывая ему связь с женским божественным началом. Аккадцы были семитами и на своем языке именовали планету «Астар». Именно от этого названия и произошло имя аккадской богини: Иштар, по другим написаниям: Аштар или Эштар.

Но! При этом одним из оставшихся в употреблении имен богини Иштар, использовавшимся в качестве синонима, было Инанна. Чем не пример религиозной преемственности, связи культур и цивилизаций?

Более того, в Вавилонии и Ассирии Иштар оставалась центральным женским божеством, и даже имя ей менять не приходилось, поскольку эти преемники Аккада продолжали существовать в пространстве семитской языковой традиции. Поэтому мы видим упоминания в древних памятниках Ашшурской Иштар (покровительницы одного из главных ассирийских городов – Ашшура), Вавилонской Иштар, называемой также Белет-Бабилим – «Госпожа Вавилона» (покровительница столицы империи), Ниневий-ской Иштар, или Иштар Каккабу – буквально «владычица Венеры» (покровительница одной из столиц Ассирии), и множество других примеров…

Другим божеством, которое, подобно Иштар, начиная с Аккада отмечает своим присутствием последующие религиозные традиции Междуречья, был Мардук – «молодой», очень «энергичный» и «дерзкий» бог. Для того чтобы понять его место и роль в пантеоне, надо обратиться к памятникам аккадской литературы.

Сохранились два великих произведения, дающие нам вполне рельефное представление о религиозных верованиях: «Энума элиш» и «Эпос о Гильгамеше».

«Энума элиш» – поэма, содержащая космогонический миф, который объясняет, как появился и развивался мир.

Сюжет произведения ярко живописует закономерность главенствующего положения Мардука в пантеоне, законность его власти над всем миром. Он рождается первичной божественной парой, Тиамат (персонификация моря) и Апсу (персонификация пресных вод). Они также дают жизнь нескольким поколениям богов. Вся эта буйная «молодежь» в какой-то момент становится слишком активной и шумной, так что прародители решают вовсе уничтожить ее.

Боги нового поколения поначалу боятся выступить против старших. Лишь один Мардук смело принимает вызов, требуя, чтобы в случае победы его признали верховным божеством. Мардук вступает в сражение с персонифицирующей хаос чудовищной Тиамат, а также с сотворенным ею демоном Кингу. Мардук побеждает обоих, отнимает у них символ власти над всем сущим – «таблицу судеб» – и вешает ее себе на грудь. Расчленив Тиамат, предстающую в образе змея или огромной гидры, он закидывает ее хвост на небо. Так появляется Млечный Путь.

* * *

«Энума элиш» объясняет также и происхождение людей. Мардук творит человеческое тело, смешав кровь убитого демона Кингу с землей, а потом вдыхает в него жизнь. Как и ранее создатели шумерских мифов, аккадцы видят в человеке двойственность, природную биполярность. С одной стороны, человек – плод труда верховного божества, с другой – его тело замешано на крови великого демона. Поэтому люди нуждаются в преображении, достигаемом через покаяние.

В аккадской традиции появляется новый литературный жанр – покаянные гимны, во многом предвосхищающие псалмы Давида. Сходства в них много: к примеру, гимн «Велика моя скверна, грешил я постоянно» очень похож на 50-й псалом не только по теме и настроению, но и по структуре[9]9
  Ср. «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое; совершенно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня» (Пс. 50:1–2).


[Закрыть]. Здесь мы встречаем тот же синонимический параллелизм, когда одна и та же мысль повторяется в предложении дважды[10]10
  Возникший в аккадский период прием переживет века: покаянные гимны аккадцев относятся к середине 3-го тысячелетия до Р. X., а псалмы, приписываемые авторству Давида, появятся как минимум спустя полторы тысячи лет.


[Закрыть]. Вполне естественно, что люди использовали те художественные средства и молитвенные практики, которые сложились ранее. Библейские псалмопевцы не просто заимствовали то, что уже существовало до них, – они творили в рамках культурной традиции своего региона.

Еще один важный письменный памятник, дающий нам богатый материал о религиозных взглядах древних жителей Междуречья, – «Эпос о Гильгамеше».

«Эпос о Гильгамеше» – одно из величайших литературных произведений человечества и, вполне возможно, самое древнее из сохранившихся. Это красочное поэтическое произведение о дружбе и верности, жестокости и наказании, смелости и решительности и, наконец, о попытке обрести бессмертие. Попытка оказалась неудачной, но сюжет дает нам понять, что возможен был и другой исход… Хотя содержание эпоса восходит к аккадскому времени, текст, известный нам, гораздо более позднего происхождения. Самая полная его версия была обнаружена в XIX веке во время раскопок клинописной библиотеки ассирийского царя Ашшурбанипала (VI век до Р. X.). что еще раз доказывает преемственность религиозных идей и мифологических линий на протяжении тысячелетий.

Гильгамеш – историческая фигура: его имя упоминается в списке царей Урука после потопа. В эпосе он предстает как человек властный, жестокий и сладострастный. Страдающие от его ненасытных потребностей горожане просят богов как-то усмирить правителя. И боги создают для этого необычное существо по имени Энкиду – полуживотное-получеловека, покрытого шерстью, обитающего вместе с дикими зверями, но наделенного даром речи. Гильгамеш с готовностью вступает с ним в схватку. Но ни один из них не может одолеть противника, и в конце концов они проникаются доверием друг к другу и становятся друзьями. Удивительно, но одно из древнейших сохранившихся литературных произведений в мире оказывается посвящено дружбе!

Вдвоем герои возвращаются в Урук, и тут происходит романтическая история, смешавшая все карты. На городской стене их встречает сама великая богиня Иштар. Она влюбилась в Гильгамеша и предлагает ему брак. Но царь дает ей грубую отповедь, насмехается над ней, припоминает, какая участь постигла предыдущих ее супругов[11]11
  Гильгамеш намекает, в частности, на печальную участь Думузи, супруга Инанны, шумерского прототипа богини Иштар.


[Закрыть]. Оскорбленная богиня обращается к богам, требуя возмездия, и те создают небесного быка, рев которого подобен раскатам грома. Гильгамеш и Энкиду побеждают чудовище, чем вызывают еще больший гнев небожителей. Энкиду видит сон, из которого узнает, что он проклят и скоро умрет. Через несколько дней он действительно покидает земной мир.

Гильгамеш, потерявший друга, в отчаянии. Он вдруг понимает, что сила и власть не защитят от смерти и его самого. Но, возможно, где-то существует от нее лекарство?

Поиски приводят его на край земли. Он двенадцать часов блуждает без света (идет тропою солнца, путешествующего ночью во тьме), а затем наконец попадает к Утнапишти[12]12
  Аналог шумерского Зиусудры, пережившего потоп.


[Закрыть], единственному человеку, выжившему после потопа. Тот рассказывает, что совет богов даровал ему бессмертие, но вряд ли еще раз соберется ради Гильгамеша. Однако можно попробовать пройти испытание-инициацию – не спать семь суток. Вероятно, с помощью такого ритуала предлагалось воссоздать прохождение тех же препятствий, которые преодолел Утнапишти, семь дней бодрствовавший в ковчеге. (О, эта сила и власть ритуала, делающего его участников сопричастными главным событиям во Вселенной!) Бодрствование, как мы помним, с давних времен и по сей день остается одним из актуальных элементов аскетической практики. Итак, для начала Гильгамешу надо одержать победу над собственной природой. Но он устал в пути и быстро засыпает, однако после пробуждения снова просит «аккадского Ноя» помочь ему.

В итоге наш герой узнает, что на дне моря есть волшебный цветок, дарящий бессмертие. Вспомним, по аналогии, древо жизни посреди рая, чей плод также дает дар вечной жизни. Гильгамеш спускается на дно, находит то, что ищет, но почему-то не съедает растение сам, а собирается отнести его в город. Может быть, он желает приобщить к бессмертию своих подданных? В этом гипотетическом стремлении можно увидеть первые, пока еще очень далекие догадки о Христе – царе мира, к искупительному подвигу Которого мы приобщаемся, чтобы вкусить бессмертие. Впрочем, в данном случае перед нами разворачивается сюжет не о спасении, а скорее один из вариантов мифа о потерянном рае.

По дороге домой Гильгамеш останавливается у источника, кладет цветок на землю, и его утаскивает и съедает змея. Она тут же сбрасывает кожу и уползает, что служит для Гильгамеша знаком обретения ею новой жизни (смена кожи воспринимается как получение нового тела и вечной молодости). Спасение представлялось таким близким и доступным, и все же оказалось недостижимым, так как ускользнуло из рук в последний момент.

Завершающая глава эпоса красочно описывает душевные терзания главного героя, утратившего надежду на бессмертие и вынужденного ни с чем возвратиться в свой город:

 
Увидал Гильгамеш водоем, чьи холодны воды,
Спустился в него, окунулся в воду.
Змея цветочный учуяла запах,
Из норы поднялась, цветок утащила,
Назад возвращаясь, сбросила кожу.
Между тем Гильгамеш сидит и плачет,
По щекам его побежали слезы;
Обращается к кормчему Уршанаби[13]13
  Уршанаби – перевозчик через реку мертвых, месопотамский Харон.


[Закрыть]:
«Для кого же, Уршанаби, трудились руки?
Для кого же кровью истекает сердце?
Себе самому не принес я блага,
Доставил благо льву земляному!
За двадцать поприщ теперь уж качает цветок пучина,
Открывая колодец, потерял я орудья, —
Нечто нашел я, что мне знаменьем стало: да отступлю я!»[14]14
  Перевод И. М. Дьяконова.


[Закрыть]