Текст книги "Осип Мандельштам: Жизнь поэта"
Автор книги: Олег Лекманов
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
Советских поэтов и прозаиков больше писать о надвигающейся войне призвала Вера Инбер в своем выступлении на Общемосковском собрании писателей 1 февраля 1937 года: «В чем заключается наша задача, задача советской литературы? Превратить всю нашу литературу в оборонную секцию, озабоченную тематикой будущей войны. Сейчас, перед лицом грозной военной опасности, надвигающейся извне, мы, писатели, должны сделать всю литературу оборонной. Мы должны много, действенно и сильно писать о войне».[885]885
Литература – могучее орудие обороны страны. Из речи В. Инбер [на Общемосковском собрании писателей] //Литературная газета. 1937. 1 февраля. С. 4. На этой же странице газеты был напечатан фрагмент из речи Ф. Березовского под красноречивым названием «Мы готовы к обороне нашей страны».
[Закрыть]
Семнадцатого февраля сходный заказ всем советским литераторам сделал В. Ставский в своем выступлении на специально созванном собрании оборонных писателей. «Вчера в Москве открылось совещание актива писателей-оборонников, работающих над произведениями о Красной Армии… – писала 18 февраля „Правда“. – Во вступительном слове тов. Ставский говорил о большом значении оборонной литературы, особенно теперь, в период бешеной подготовки империалистов к войне против СССР».[886]886
Совещание писателей по вопросам обороны. [Редакционная заметка]//Правда. 1937. 18 февраля. С. 6. Полный текст речи Ставского см.: Литературная газета. 1937. 20 февраля. С. 6.
[Закрыть]
В этом же номере «Правды» был приведен пример удачного и оперативного исполнения социального заказа, спущенного сверху советским писателям. Газета поместила рецензию Б. Резникова на постановку пьесы В. Киршона «Большой день» в Центральном театре Красной армии: «Новая пьеса В. Киршона написана на очень серьезную и актуальную тему. В этом – первое, но не единственное ее достоинство. В „Большом дне“ речь идет о советской авиации. Наши славные летчики являются действующими лицами пьесы. Киршона интересует в данном случае не только среда летчиков, их жизнь и быт, хотя с этого и начинается пьеса. Он хочет заглянуть вперед, показать тот страшный для наших врагов момент, когда они попытаются напасть на Советский Союз. Тогда, говорит пьеса, наступит Большой день расплаты с поджигателями войны».[887]887
Правда. 1937. 18 февраля. С. 6.
[Закрыть]
Двадцать третьего февраля 1937 года, в День Красной армии, редакционные статьи о скорой войне с буржуазным агрессором напечатали на своих первых страницах все советские газеты. Мандельштам, напомним, сделал для «Московского комсомольца» «громадный монтаж о Кр<асной> Армии (23 февраля)» (IV:134) еще в 1930 году.
А 26 февраля «Правда» опубликовала отчет об очередном Пленуме правления Союза писателей, где сообщалось, что делегатам был роздан «Полевой устав Красной Армии, вводную главу которого писал лично нарком тов. К. Е. Ворошилов».[888]888
Правда. 1937. 26 февраля. С. 6.
[Закрыть]
Мандельштам не остался в стороне от движения «писателей-оборонников». 1 марта 1937 года датирован его первый подступ к грандиозным «Стихам о неизвестном солдате», в которых газетные заметки о приближающейся мировой войне и участии в этой войне авиации были переведены на образный язык Мандельштамовского апокалипсиса.
Непосредственным стимулирующим источником для поэта, возможно, послужило длинное антивоенное стихотворение Николая Заболоцкого «Война – войне», напечатанное в «Известиях» 23 февраля 1937 года. Рьяным поклонником поэзии Заболоцкого был Сергей Рудаков, упорно пытавшийся приобщить к творчеству автора «Столбцов» своего старшего друга. Приведем здесь несколько выразительных выдержек из писем Рудакова жене: «О Заболоцком он молчит, а потом мрачно ругается»;[889]889
О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935–1936). С. 42.
[Закрыть] «…он сделал умный вид и стал многословно ругать. Ругань такая – «Обращение к читателю как к идиоту, поучение ('и мы должны понять') – тоже Тютчев нашелся… Многословие… Подробности… Все на нездоровой основе. И стихи это не Заболоцкого, а ваши». Я сказал, что они из «Известий». Надин (Надежда Яковлевна Мандельштам. – О. Л.) вспомнила об этом».[890]890
Там же. С. 70.
[Закрыть] И, наконец: «Говорили о Заболоцком, Ходасевиче и Цветаевой – он (и я) очень хочет их перечесть».[891]891
Там же. С. 135. О Мандельштаме и Заболоцком см., например: Лощилов И. Е. Заболоцкий // О. Э. Мандельштам, его предшественники и современники. Сборник материалов к Мандельштамовской энциклопедии. М., 2007. С. 71–74.
[Закрыть] Неудивительно, если в марте 1937 года Мандельштам решил вступить в заочное соревнование с не так давно подвергнутым зловещей газетной травле поэтом.
Как и Заболоцкий, Мандельштам поставил в центр своего стихотворения тему поколения, хранящего в памяти ужасы Первой мировой войны:
Напрягаются кровью аорты,
И звучит по рядам шепотком:
– Я рожден в девяносто четвертом…
– Я рожден в девяносто втором…
(Мандельштам)
В обоих стихотворениях как о знаковых событиях упоминается о газовых отравлениях (у Мандельштама, в варианте: «Яд Вердена всеядный и деятельный»; у Заболоцкого: «уроки Марны и Вердена»)[893]893
Там же. Наверное, стоит отметить, что в разгар работы Мандельштама над «Стихами о неизвестном солдате», 6 марта 1937 года, на второй странице «Правды» была напечатана большая статья Я. Авиновицкого «Химия и война».
[Закрыть] и о самолетных атаках с воздуха (у Мандельштама: «ласточка хилая, / Разучившаяся летать»; у Заболоцкого: «язык железных птиц»).[894]894
Известия. 1937. 23 февраля. С. 2.
[Закрыть]
Помимо всего прочего, Мандельштамовские «Стихи о неизвестном солдате», по-видимому, правомерно счесть серьезным ответом поэта на свой же, не так давно заданный Якову Рогинскому, шуточный вопрос о памятнике. Как и в «Оде», Мандельштам предстает в «Стихах о неизвестном солдате» в окружении бесчисленного количества людей – традиционная горацианская оппозиция «поэт» / «народ» разрушается. Памятника достоин не он – Осип Мандельштам, а – «неизвестный солдат», представитель миллионов, «убитых задешево» на всех прошедших и будущих войнах. О том, что «Памятник» Пушкина – юбиляра 1937 года Мандельштам держал в голове, работая над своими «Стихами о неизвестном солдате», отчетливо свидетельствует их отброшенный финал. Здесь присутствует легко распознаваемая цитата из пушкинского шедевра:
Я – дичок, испугавшийся света,
Становлюсь рядовым той страны,
У которой попросят совета
Все, кто жить и воскреснуть должны.
И союза ее гражданином
Становлюсь на призыв и учет
И вселенной ее семьянином
Всяк живущий меня назовет..[895]895
Вот какие актуальные поводы к написанию «Стихов о неизвестном солдате» перечисляет М. Л. Гаспаров в своей работе о гражданских стихотворениях Мандельштама: «Только на фоне испанской войны можно представить себе гражданскую актуальность „Стихов о неизвестном солдате“. 23–26 января 1937 г. проходил второй московский процесс – „антисоветского троцкистского центра“ (Пятаков, Сокольников, Радек), итоги процесса подвел февральско-мартовский пленум ЦК с речами Жданова, Молотова и Сталина; как обычно, утверждалось, что обвиняемые были агентами германской и японской империалистической военщины и замышляли интервенцию с целью восстановления капитализма и Троцкого. Наконец, в феврале с неслыханной помпой был отмечен столетний юбилей Пушкина, без конца цитировалось стихотворение „Я памятник себе воздвиг нерукотворный“ – эта тема „памятника“ стала общим знаменателем, связавшим оду Сталину, которая писалась в те дни, и стихи о знаменитой могиле неизвестного солдата, начавшиеся через месяц» (Гаспаров М. Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 20). Отметим, кстати, что соседство реминисценции из пушкинского «Памятника» со скрытыми цитатами из произведений Маяковского в отброшенном финале «Стихов о неизвестном солдате» («рядовым», «Союза ее гражданином», «на призыв») могло возникнуть не без влияния от прочтения Мандельштамом юбилейной статьи К. И. Чуковского о Маяковском как о «советском Пушкине», перепечатанной воронежской «Коммуной» из ленинградской «Смены» (Чуковский К. Два поэта // Коммуна. 1937. 4 февраля. С. 3). О газетных и радиоподтекстах Мандельштамовских «Стихов о неизвестном солдате» см. также: Морозов А. А. К истории «Стихов о неизвестном солдате» // Стих, язык, поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. М., 2006. С. 427–428.
[Закрыть]
На излете работы над «Стихами о неизвестном солдате», 16 марта 1937 года, Мандельштам написал остропублицистическое стихотворение «Рим» – свою последнюю воронежскую вещь, в которой явственно различим «газетный след»:
Где лягушки фонтанов, расквакавшись
И разбрызгавшись, больше не спят
И, однажды проснувшись, расплакавшись,
Во всю мочь своих глоток и раковин
Город, любящий сильным поддакивать,
Земноводной водою кропят, —
Древность легкая, летняя, наглая,
С жадным взглядом и плоской ступней,
Словно мост ненарушенный Ангела
В плоскоступьи над желтой водой, —
Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков, —
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники —
Италийские чернорубашечники —
Мертвых цезарей злые щенки…
Все твои, Микель-Анджело, сироты,
Облеченные в камень и стыд;
Ночь, сырая от слез, и невинный,
Молодой, легконогий Давид,
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит, —
Мощь свободная и мера львиная
В усыпленьи и в рабстве молчит.
И морщинистых лестниц уступки
В площадь льющихся лестничных рек, —
Чтоб звучали шаги, как поступки,
Поднял медленный Рим-человек,
А не для искалеченных нег,
Как морские ленивые губки.
Ямы Форума заново вырыты,
И открыты ворота для Ирода —
И над Римом диктатора-выродка
Подбородок тяжелый висит.
О том, что Рим в приведенном стихотворении показан как «убийства питомник», «откуда вышла абиссинская и затем испанская война», писал М. Л. Гаспаров.[896]896
Гаспаров М. Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 56.
[Закрыть] Попробуем конкретизировать и детализировать это наблюдение, опираясь на хронику «Правды» конца февраля – середины марта 1937 года.
Двадцать шестого февраля газета напечатала статью Джузеппе Росси «Римские „цивилизаторы“» о зверствах итальянских фашистов в Абиссинии.[897]897
Правда. 1937. 26 февраля. С. 5.
[Закрыть] 3 марта в «Правде» появилась корреспонденция И. Майорского «Рим на поводу у Берлина».[898]898
Там же. 3 марта. С. 5. На этой же странице газета опубликовала редакционную заметку «Вооружение Италии».
[Закрыть] Его заметку «Германо-итальянский шантаж» «Правда» опубликовала 4 марта.[899]899
Там же. 4 марта. С. 5.
[Закрыть] 5 марта газета поместила краткую информационную статью «Италия на военном положении»: «РИМ. 3 марта. (ТАСС): В иностранных кругах Рима отмечают, что решения Большого фашистского совета означают фактический перевод всей страны на военное положение. Об этом свидетельствует полная милитаризация всего населения в возрасте от 18 до 55 лет и установка на военное хозяйство, вплоть до готовности целиком пожертвовать „гражданскими потребностями“ (о чем сообщало официальное коммюнике)».[900]900
Там же. 5 марта. С. 5.
[Закрыть] 8 марта в «Правде» была опубликована редакционная заметка «Итальянские войска на помощь Франко»;[901]901
Там же. 8 марта. С. 1.
[Закрыть] 9 марта – «Военные приготовления Италии в Африке»;[902]902
Там же. 9 марта. С. 5.
[Закрыть] 10 марта – «Итальянские дивизии под Мадридом»;[903]903
Там же. 10 марта. С. 1. В этом же номере появилась заметка М. Кобелева «Путешествие Муссолини в Ливию»: «Поездке Муссолини предшествовала сессия Большого фашистского совета, на которой Муссолини провозгласил новую программу усиления итальянских вооружений» (Правда. 1937. 10 марта. С. 5).
[Закрыть] 12 марта – «Поездка Муссолини в Ливию».[904]904
Правда. 1937. 12 марта. С. 5.
[Закрыть] 14 марта в «Правде» появилась корреспонденция Б. Михайлова «Итальянский экспедиционный корпус в Испании»;[905]905
Там же. 14 марта. С. 5.
[Закрыть] 15 марта – большая статья Михаила Кольцова «Жестокие удары по итало-германскому экспедиционному корпусу. Успех республиканцев на Гвадалахарском фронте».[906]906
Там же. 15 марта. С. 1.
[Закрыть] 16 марта «Правда» поместила на своей пятой странице краткую редакционную заметку «Не усмиренная Абиссиния».
К этим «правдинским» материалам прибавим еще большой фельетон И. Эренбурга «Как в Абиссинии», напечатанный в «Известиях» 14 марта 1937 года. Общий пафос эренбурговского фельетона знаменательно совпадает с пафосом разбираемого Мандельштамовского стихотворения, которое М. Л. Гаспаровым было пересказано так: «…для того ли цвел микельанджеловский Рим, чтобы Муссолини с фашистами его „превратили в убийства питомник“?»[907]907
Гаспаров М. Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 56.
[Закрыть] Сравним с финальным пассажем фельетона Эренбурга: «Испанский солдат, который слушал мою беседу с пленным (итальянским. – О. Л.) учителем, вздохнул и, показав на голову, сказал: «Темные люди!..» Этот солдат – простой крестьянин из Андалузии. Он понимает, что рядом с ним – дикарь. Даже дикари-марокканцы кажутся мудрецами и учеными, дикарь с зубной щеткой и противогазом. Дикарь, которого фашизм послал, чтобы уничтожить прекрасную, богатую, подлинно народную культуру».[908]908
Эренбург И. Как в Абиссинии//Известия. 1937. 14 марта. С. 2. 16 марта 1937 года «Известия» опубликовали на своей первой странице заметку «Фашистский волк на европейской псарне», подписанную «Vig».
[Закрыть]
6
Срок воронежской ссылки истек 16 мая 1937 года. Из «Воспоминаний» Н. Я. Мандельштам: «Без всякой веры и надежды мы простояли с полчаса в жидкой очереди (в комендатуре воронежского МГБ. – О. Л.): «Какой-то нас ждет сюрприз?» – шепнул мне О. М., подходя к окошку. Там он назвал свою фамилию и спросил, нет ли для него чего-нибудь, поскольку срок его высылки кончился. Ему протянули бумажку. В первую минуту он не мог разобрать, что там написано, потом ахнул и вернулся к дежурному в окошке.
«Значит, я могу ехать куда хочу?» – спросил он. Дежурный рявкнул – они всегда рявкали, это был их способ разговаривать с посетителями – и мы поняли, что О. М. вернули свободу».[909]909
Мандельштам Н. Воспоминания. С. 258.
[Закрыть]
Мандельштамы спешно упаковали пожитки и уехали в Москву. Здесь их ждала встреча с Анной Ахматовой, гостившей у семьи Ардовых в писательском доме в Нащокинском переулке. «Осип был уже больным, много лежал, – вспоминала поэтесса. – Прочел мне свои новые стихи, но переписывать не давал никому. Много говорил о Наташе (Штемпель), с которой дружил в Воронеже. <…> Одна из двух комнат Мандельштамов была занята человеком, который писал на них ложные доносы (речь идет об очеркисте Николае Костареве, подселенном в квартиру Мандельштамов в их отсутствие. – О. Л.), и скоро им стало нельзя показываться в этой квартире».[910]910
Ахматова А. Листки из дневника. С. 143.
[Закрыть] Тем не менее первоначально настроение четы Мандельштамов было приподнятым.
Лиля (Еликонида) Попова, с которой Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна об эту пору общались почти ежедневно, в начале июня 1937 года писала Владимиру Яхонтову: «Как я провожу время? Большую часть времени у Мандельштамов. Союз <писателей> их поддерживает, дает деньги, Осипа Эм<ильевича> лечат врачи, на днях стихи его будут заслушаны в Союзе, на специальном собрании. <…> Они очень привязались ко мне („всеми любимой, всеми уважаемой“). Осип Эмильевич, если не ошибаюсь, вздумал „открыть“ меня. Но об этом поговорим по приезде, в этом я еще плохо разбираюсь, но кажется, в ссылке он помолодел лет на двадцать, выглядит хулиганистым мальчишкой и написал мне стихи, которые прячет от Надежды Яковлевны (!!). Если там вековые устои рушатся, то я об одном молю, чтоб не на мою голову».[911]911
Цит. по: Швейцер В. А. Мандельштам после Воронежа // Вопросы литературы. 1990. № 4. С. 236.
[Закрыть]
Читая эти оптимистические строки, необходимо принимать в расчет, что красавица Лиля Попова была фанатической поклонницей Сталина и всех его начинаний. «Сталинисткой умильного типа» спустя годы назовет ее Надежда Яковлевна.[912]912
Мандельштам Н. Воспоминания. С. 243.
[Закрыть] А Осип Мандельштам завершил стихи, о которых Попова упоминает в письме Яхонтову, таким ее портретом:
Слава моя чернобровая,
Бровью вяжи меня вязкою,
К жизни и смерти готовая,
Произносящая ласково
Сталина имя громовое
С клятвенной нежностью, с ласкою.
Четвертым-пятым июля 1937 года датировано еще одно стихотворение, обращенное к Лиле Поповой, «Стансы». Оно состоит из десяти строф. Каждая из первых четырех строф вводит новый «газетный» мотив. Два из них уже выявлены нашими предшественниками; на два попробуем указать мы:
Необходимо сердцу биться:
Входить в поля, врастать в леса.
Вот «Правды» первая страница,
Вот с приговором полоса.
Комментаторами уже замечено, что в строке «Вот с приговором полоса» из зачина «Стансов» подразумевается номер «Правды» от 12 июня 1937 года. На первой странице этого номера газеты большими буквами сообщалось о смертном приговоре по делу Тухачевского, Уборевича, Якира и других крупных советских военачальников: «Вчера Верховный суд Союза ССР приговорил к расстрелу восемь шпионов, находившихся на службе у военной разведки одного из иностранных государств. Разгром военно-шпионского ядра – признак силы великого Советского государства и большой удар по поджигателям войны и их планам расчленения СССР и восстановления власти помещиков и капиталистов».[913]913
Правда. 1937. 12 июня. С. 1. См. здесь же подборку материалов: «Шпионов, презренных слуг фашизма, изменников Родине – расстрелять!» См. также: Не дадим житья врагам Советского Союза. Письмо советских писателей [о Тухачевском, Якире, Уборевиче и др.]//Литературная газета. 1937. 15 июня. С. 1. Ср., например: Мец А. Г. Комментарии // Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. С. 657.
[Закрыть]
Дорога к Сталину – не сказка,
Но только – жизнь без укоризн:
Футбол – для молодого баска,
Мадрида пламенная жизнь.
В двух заключительных строках второй строфы «Стансов» (как тоже отмечалось комментаторами) речь идет о сборной команде Страны Басков, «в которой были 9 бойцов-республиканцев», приехавшей «в Москву в июне 1937» года,[914]914
Там же. С. 657.
[Закрыть] если точнее – восемь бойцов, приехавших 16 июня.[915]915
См.: Испанские футболисты прибыли в СССР. [Редакционная заметка] //Правда. 1937. 16 мая. С. 6.
[Закрыть] Сборная Страны Басков провела с ведущими московскими и ленинградскими футбольными командами несколько матчей; 5 июля, то есть в тот день, каким датированы Мандельштамовские «Стансы», состоялся матч сборной Страны Басков с московским «Динамо», о чем «Правда» поместила специальную заметку.[916]916
«Динамо» – Страна Басков. Сегодня на стадионе «Динамо». [Редакционная заметка] // Правда. 1937. 5 июля. С. 6. См. также: Матч Сборная Басков – «Локомотив». [Редакционная заметка] // Известия. 1937. 24 июня. С. 4; Соловьев В. Футбольный матч Страна Басков – Ленинград//Правда. 1937. 1 июля. С. 6 и др.
[Закрыть] Пафосом, сходным с Мандельштамовским, окрашен, например, следующий фрагмент отчета Льва Кассиля о матче сборная Страны Басков – «Локомотив»: «У наших гостей двойная слава. Восемь из них были игроками знаменитой национальной сборной команды, защищавшей цвета Испании в самых ответственных международных матчах. Но есть еще одно обстоятельство, и вот оно-то делает баскских товарищей близкими, родными, знакомыми нам, – все они дрались на фронтах республики. И если в команде Страны басков не хватает 2–3 прославленных игроков, то это потому, что славные бойцы футбольного зеленого поля сложили свои смелые головы на поле битвы».[917]917
Кассиль Л. Матч с басками // Известия. 1937. 26 июня. С. 4.
[Закрыть]
В третьей строфе «Стансов» специального комментария требует не очень понятная первая строка:
Москва повторится в Париже,
Дозреют новые плоды,
Но я скажу о том, что ближе,
Нужнее хлеба и воды…
Загадка отгадывается просто и предельно конкретно: подразумевается вовсе не грядущая мировая революция, как это может показаться без чтения прессы соответствующего периода, а советский павильон на международной выставке «Искусство и техника в современной жизни», открывшейся в Париже 24 мая 1937 года. 1 июля павильон посетил Ромен Роллан, о чем «Правда» бравурно писала в номерах от 2–го и 3–го числа.[918]918
Ромэн Роллан в советском павильоне. [Редакционная заметка] // Правда. 1937. 2 июля. С. 5; Редакционная заметка>. На парижской выставке. Ромэн Роллан о советском павильоне//Правда. 1937. 3 июля. С. 5. В течение двух месяцев советские газеты регулярно рапортовали об успехе советского павильона на парижской выставке. См., например: Блок Ж-Р. Письма из Парижа. Вокруг выставки // Известия. 1937. 12 мая. С. 4; Что Советский Союз покажет на международной Парижской выставке. [Подборка материалов]//Правда. 1937. 16 мая. С. 6; Агапов Б. Через неделю в Париже //Известия. 1937. 18 мая. С. 4; Сегодня открытие всемирной выставки в Париже. [Редакционная заметка] // Известия. 1937. 24 мая. С. 4; Москвич. Советская книга на Парижской выставке // Литературная газета. 1937. 26 мая. С. 3 и многие другие.
[Закрыть] Приведем также фрагмент из репортажа И. Маньэна, напечатанного в «Правде» 1 июля. В этом репортаже особое внимание было уделено скульптуре В. Мухиной «Рабочий и колхозница», изготовленной специально для советского павильона Парижской выставки: «По общему мнению, СССР оказался на высоте науки и цивилизации. Советский павильон, находящийся у входа на большую трассу Трокадеро, приковывает внимание посетителей монументальной группой, возвышающейся над ним. Группа в радостном порыве стремится вперед».[919]919
Маньэн И. На Парижской выставке. Демонстрация труда и мира // Правда. 1937. 1 июля. С. 5.
[Закрыть]
В четвертой строфе «Стансов» с помощью привлечения газетного материала должно быть прокомментировано одно, но ключевое слово последней строки:
О том, как вырвалось однажды:
– Я не отдам его! – и с ним,
С тобой, дитя высокой жажды,
И мы его обороним…
Тут подразумевается опять же не абстрактная коллективная защита Сталина от гипотетических врагов, а вполне конкретная акция, Сталиным инициированная: 2 июля 1937 года «Правда» напечатала правительственное постановление «О выпуске «Займа Укрепления Обороны Союза ССР»»,[920]920
Правда. 1937. 2 июля. С. 1.
[Закрыть] которое затем в течение нескольких дней обсуждалось и восхвалялось на страницах всех советских газет. В частности, 4 июля «Правда» опубликовала большую подборку материалов «Подписка на заем развертывается по всей стране».[921]921
Там же. 4 июля. С. 1. См. также, например, на первой странице «Правды» от 3 июля 1937 года подборку материалов «С огромным подъемом трудящиеся подписываются на заем» и редакционную передовицу «Заем укрепления обороны нашей Родины».
[Закрыть]
Мы видим, что в «Стансах» Мандельштам отреферировал новости текущей политической и общественной жизни весьма оперативно, хотя и не везде со скоростью репортера. С понятными оговорками его стихотворение правомерно было бы сравнить с обзором знаковых событий в стране приблизительно за месяц, выполненным по главной государственной газете – «Правде».
На короткое время Мандельштамовское чувство к возлюбленной оказалось почти неотделимым от чувства к диктатору – подобное опьянение Сталиным поэт разделил со многими своими современниками. Так, вполне здравомыслящий Корней Иванович Чуковский 22 апреля 1936 года внес в свой дневник следующую восторженную запись: «ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами <колхозница-ударница> Демченко. И мы все ревновали, завидовали, – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. <…> Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: „Ах, эта Демченко, заслоняет его!“ (на минуту). Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…»[922]922
Чуковский К. Дневник. 1930–1969. С. 141.
[Закрыть]
Приведем также ретроспективную запись из дневника Юрия Олеши: «Мы обедали и слушали доклад Сталина о конституции. Издали, из недр эфира, голос звучал как-то странно, погружая не то в сон, не то в бред. Я подумал тогда, что великие люди двуполы, – казалось, что голос вождя принадлежит рослой, большой женщине. Совершенно бессмысленно я думал о матриархате».[923]923
Олеша Ю. Книга прощания. С. 228.
[Закрыть]
Мандельштам, как обычно, «проснулся» несколько быстрее, чем остальные. Уже 17 июля 1937 года жена Яхонтова в раздражении записала в дневнике:
«Расстроили меня, обозлили два звонка М<андельштама>, даже три. Это непроходимый, капризный эгоизм. Требование у всех, буквально, безграничного внимания к себе, к своим бедам и болям.
В их воздухе всегда делается «мировая история» – не меньше, – и «мировая история» – это их личная судьба, это их биография.
В основном постыдная, безотрадная, бессобытийная, замкнутая судьба двух людей, один из которых на роли премьера, а другая – вековечная классическая плакальщица над ним.
Его защитница от внешнего мира, а внешне это уже нечто такое, что заслуживает оскала зубов.
Итак, в вечном конфликте (интересно, существовал ли этот конфликт до Октябрьской революции. Похоже, что нет)».[924]924
Цит. по: Швейцер В. А. Мандельштам после Воронежа. С. 252.
[Закрыть]
В описываемый период Мандельштамы уже больше двух недель жили в приволжском городке Савелове: в начале июня 1937 года милиция потребовала от Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны в двадцать четыре часа покинуть столицу. Оказывается, после ссылки поэт и его жена не имели права проживать в Москве.
Лето выдалось жаркое и засушливое. «В Москве уже семь дней стоит жаркая погода. Среднесуточная температура значительно превышает норму», – писала «Правда» в номере от 30 июня.[925]925
Правда. 1937. 30 июня. С. 6. См. также более раннюю «известинскую» заметку «Жара в Москве» (Известия. 1937. 12 июня. С. 4).
[Закрыть] «Укрыться от палящих лучей июньского солнца не представляло никакой возможности», – сетовал С. Богорад в репортаже «Вчера на Москве-реке», помещенном в «Правде» 1 июля.[926]926
Правда. 1937. 1 июля. С. 6.
[Закрыть] Лишь 2 июля 1937 года по всей средней полосе России, наконец, прошла гроза. «В Москве вчера, в 1 час дня, термометр показывал 27,5 градуса в тени, – сообщала „Правда“ 3 июля. – Во второй половине дня над столицей разразилась сильная гроза, сопровождавшаяся ливнем. К 19 часам температура упала до 20,8 градуса. Дожди вчера прошли также в Московской, Ленинградской, Калининской, Ярославской, Западной и Северной областях. Разразившаяся над Москвой гроза продолжалась до позднего вечера. Она бушевала не только над столицей, но захватила и пригороды».[927]927
Дожди. [Редакционная заметка] //Правда. 1937. 3 июля. С. 6.
[Закрыть] «После жары и зноя во многих районах европейской территории Союза… <…> прошли грозы и ливни», – отчитывались в этот же день «Известия».[928]928
Известия. 1937. 3 июля. С. 4.
[Закрыть]
По-видимому, в первой строфе еще одного мандельштамовского стихотворения, обращенного к Еликониде Поповой и датированного 4 июля 1937 года, как раз и описана эта самая долгожданная и свежая гроза, целительная и для томящегося вне столицы поэта, и для его возлюбленной, закинувшей голову и любующейся грозой в Москве.[929]929
Появление в последней строфе стихотворения Мандельштама метафорических ливневых «косар<ей>», возможно, было спровоцировано знанием поэта о том, что в стране начался сенокос. См.: Медлят с сенокосом. [Редакционная заметка] //Правда. 1937. 4 июля. С. 3.
[Закрыть]
На откосы, Волга, хлынь,
Волга, хлынь,
Гром, ударь в теснины новые,
Крупный град, по стеклам двинь, —
грянь и двинь, —
А в Москве ты, чернобровая,
Выше голову закинь.
В середине июля стало ясно, что выступление в Союзе писателей, о котором Попова торжественно сообщала Яхонтову, не состоится. Тогда же в Савелово навестить Мандельштамов приехала Наталья Штемпель. «Нашла нужную улицу и дом; в окне увидела Осипа Эмильевича. Он таинственно поднес палец к губам, молча вышел ко мне, поцеловал и ввел в дом. Надежда Яковлевна тоже мне обрадовалась.
В бревенчатом доме они снимали полупустую комнату, но в этом была какая-то дачная прелесть, казалось больше воздуха».[930]930
Штемпель Н. Мандельштам в Воронеже. С. 15.
[Закрыть]
Как-то сводить концы с концами Мандельштамам помогали Валентин Катаев и Евгений Петров, Соломон Михоэлс и Владимир Яхонтов, Семен Кирсанов и Всеволод Вишневский. Чтобы раздобыть немного денег на жизнь, Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна съездили в Ленинград. Михаил Леонидович Лозинский дал 500 рублей – это позволило оплатить дачу в Савелове до конца лета. Деньгами помогли также Юрий Тынянов, Корней Чуковский, Михаил Зощенко, Валентин Стенич. Ночевали Мандельштамы в Фонтанном доме, у Пуниных.
Из воспоминаний Анны Ахматовой: «В это время в Шереметьевском доме был так называемый „Дом занимательной науки“. Проходить к нам надо было через это сомнительное заведение. Осип озабоченно спросил меня: „А, может быть, есть другой занимательный выход?“».[931]931
Ахматова А. Листки из дневника. С. 144.
[Закрыть] «Так они прожили год, – продолжает Анна Андреевна. – Осип был уже тяжело болен, но он с непонятным упорством требовал, чтобы в Союзе писателей устроили его вечер. Вечер был даже назначен (на 15 октября 1937 года. – О. Л.), но, по-видимому, «забыли» послать повестки, и никто не пришел. О. Э. по телефону пригласил <Николая> Асеева. Тот ответил: «Я иду на 'Снегурочку' <в Большой театр>", а <поэт Илья> Сельвинский, когда Мандельштам попросил у него, встретившись на бульваре, денег, дал три рубля».[932]932
Там же.
[Закрыть]
С ноября 1937 года Мандельштамы поселились в Калинине, «…ни на кого не похожий человек в кожаном пальто с сильно оттопыренными ушами. Казалось, он ни секунды не может усидеть на месте. Все время ходил, чуть ли не бегал по двору. Со стороны мне это казалось очень смешным». Таким Осип Эмильевич запомнился школьнице соседке.[933]933
Цит. по: Колкер М. «Ушастый троцкист» // «Сохрани мою речь…». Вып. 4/1. М., 2008. С. 168.
[Закрыть]
«Мы живем сейчас в избе на окраине города, – рассказывала Надежда Яковлевна в письме от 30 ноября к сосланному Борису Кузину. – Под окнами – огороды, огороды, огороды. Сейчас выпал снег и пейзаж облагообразился. <…> Сам Калинин – хороший городок, но в центре не найти комнату».[934]934
Цит. по: Борис Кузин. Воспоминания. Произведения. Переписка. Надежда Мандельштам. 192 письма к Б. С. Кузину. С. 520.
[Закрыть] В более раннем письме, от 6 ноября, Надежда Яковлевна сообщила Кузину неутешительные и утешительные новости о Мандельштаме: «Плохо, что Ося болен – склероз аорты, плохо с сердцем. Хорошо, что он исключительно жизнеспособен и массу работал».[935]935
Там же. С. 518.
[Закрыть] «Жена за эти годы очень устала, но духом крепка, – в тот же день писал Кузину сам поэт. – Когда выпадает период покоя – она совсем молодая. Сейчас наш старый воронежский быт уже не существует, а новый еще не сложился. Все зависит от решения Союза писателей, подошедшего к этому делу очень серьезно. <…> Мы забегаем в музеи, жадно смотрим живопись, ведем очень подвижный и несколько утомительный образ жизни».[936]936
Цит. по: Левинтон Г. А. Мелочи о Мандельштаме из архива Н. И. Харджиева. С. 405.
[Закрыть] В декабре 1937 года Осип Эмильевич в письме Кузину так рассказывал о своем отношении к современности: «Стариной заниматься не хочу. Хочу двигать язык, учиться и вообще быть с людьми, учиться у них».[937]937
Там же. С. 407.
[Закрыть]
Новый, 1938 год Мандельштамы встретили в Калинине.
«Вчера мы ходили по улицам и увидали мальчишку с девчонкой, которые везли на санках довольно густую елочку, – писала Надежда Яковлевна Борису Сергеевичу. – И хотя весь город завален елками и хотя мы уже порешили елку не покупать, мы все же не выдержали и повернули санки с елочками к нашему дому.
На елке оказалось девять свечек – десятый подсвечник сломался. Ося побрился ровно в одиннадцать часов – в пол-одиннадцатого вернулись домой: ездили в аптеку за лезвием для «жилета» (еще 7 ноября 1935 года, когда отмечался совсем другой праздник, Сергей Рудаков писал жене: «О<сип> побрился – я ему сказал, что есть два человека, О<сип> Э<мильевич> бритый и О<сип> Э<мильевич> небритый. А он добавил, что у них разная идеология».[938]938
О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935–1936). С. 103.
[Закрыть] – О. Л.).
Вино было кислое, но благородное, – продолжает Надежда Яковлевна, – встретили Новый год честь честью – с хозяйкой, выпили вина, закусили и легли спать. <…> Я очень дохлая. Не знаю, чего я не переношу, но все мне делается дурно. Оська – ничего, но душевное состояние тяжелое. <…> Ходит он, как кот в сапогах, в лже-валенках – валенки трудно достать – в коричневых матерчатых сапогах, которые называются в магазинах «чулки»… Ступает мягко и тяжело и целый день бегает по комнате. Иногда от усталости валится на кровать. К вечеру устает, как после большой экскурсии».[939]939
Цит. по: Борис Кузин. Воспоминания. Произведения. Переписка. Надежда Мандельштам. 192 письма к Б. С. Кузину. С. 524–525.
[Закрыть]
К началу весны дела вроде бы чуть-чуть поправились:
2 марта Литфонд выделил Мандельштамам путевки в дом отдыха «Саматиха» и пособие на их приобретение. Между 3 и 5 марта Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна съездили в Ленинград, где в последний раз Мандельштам увиделся с Ахматовой. «Беда ходила по пятам за всеми нами, – пишет Ахматова в „Листках из дневника“. – Жить им было уже совершенно негде. Осип плохо дышал, ловил воздух губами. Я пришла, чтобы повидаться с ними, не помню, куда. Все было как в страшном сне. Кто-то пришедший после меня сказал, что у отца Осипа Эмильевича (у „деда“) нет теплой одежды. Осип снял бывший у него под пиджаком свитер и отдал его для передачи отцу».[940]940
Ахматова А. Листки из дневника. С. 143.
[Закрыть]
И все-таки пребывание в санатории «Саматиха» взбодрило Мандельштама. 10 марта 1938 года он отправил жизнерадостное письмо Борису Кузину. 16 апреля – отцу, Эмилю Вениаминовичу. Из письма Борису Кузину: «Вчера я схватил бубен из реквизита Дома отдыха и, потрясая им и бия в него, плясал у себя в комнате: так на меня повлияла новая обстановка. „Имею право бить в бубен с бубенцами“» (IV: 199). Из письма отцу: «Здесь очень простое, скромное и глухое место. 4Уг часа по Казанской дороге. Потом 24 километра на лошадях. Мы приехали, еще снег лежал. <…> Так или иначе – мы получили глубокий отдых, покой на 2 месяца. Этого отдыха осталось еще 3 недели. Мое здоровье лучше… <…> главное: работа и быть вместе» (ГУ:200).
В промежутке между этими двумя посланиями – 16 марта – было отправлено еще одно, определяющее для судьбы Мандельштама, письмо. Письмо-донос Ставского наркому внутренних дел СССР Ежову.
Осип Эмильевич еще с воронежских времен забрасывал Ставского жалобами на неправильное к себе отношение и просьбами о материальной и моральной поддержке. Способ, с помощью которого Ставский решил раз и навсегда положить конец Мандельштамовским притязаниям, нельзя не признать весьма действенным.
«Уважаемый Николай Иванович! – обращался он к Ежову. – В части писательской среды весьма нервно обсуждается вопрос об Осипе Мандельштаме.
Как известно – за похабные клеветнические стихи и антисоветскую агитацию О. Мандельштам был года три-четыре тому назад выслан в Воронеж. Срок его высылки окончился. Сейчас он вместе с женой живет под Москвой (за пределами «зоны»).
Но на деле – он часто бывает в Москве у своих друзей, главным образом – литераторов. Его поддерживают, собирают для него деньги, делают из него «страдальца» – гениального поэта, никем не признанного. В защиту его открыто выступали Валентин Катаев, И. Прут и другие литераторы, выступали остро.
С целью разрядить обстановку О. Мандельштаму была оказана материальная поддержка через Литфонд. Но это не решает всего вопроса о Мандельштаме.
Вопрос не только и не столько в нем, авторе похабных, клеветнических стихов о руководстве партии и советского народа. Вопрос об отношении к Мандельштаму группы видных советских писателей. И я обращаюсь к Вам, Николай Иванович, с просьбой помочь.
За последнее время О. Мандельштам написал ряд стихотворений. Но особой ценности они не представляют – по общему мнению товарищей, которых я просил ознакомиться с ними (в частности, тов. Павленко, отзыв которого прилагаю при сем).
Еще раз прошу Вас помочь решить этот вопрос об О. Мандельштаме.
С коммунистическим приветом
К письму Ставского был приложен уже цитировавшийся нами отзыв о стихах Мандельштама, составленный Петром Павленко, из которого здесь приведем небольшой фрагмент: «Я всегда считал, читая старые стихи Мандельштама, что он не поэт, а версификатор, холодный, головной составитель рифмованных произведений. От этого чувства не могу отделаться и теперь, читая его последние стихи».[942]942
Цит. по: Нерлер П. М. «С гурьбой и гуртом…». Хроника последнего года жизни О. Э. Мандельштама. С. 13.
[Закрыть]
Выходит, что Осип Эмильевич не ошибался в своей провидческой ненависти к писательскому племени – именно братья-писатели в итоге погубили Мандельштама. Ранним утром 2 мая 1938 года поэт был арестован в доме отдыха «Саматиха». Из «Воспоминаний» Надежды Яковлевны: «Очнувшись, я начала собирать вещи и услышала обычное: „Что даете так много вещей – думаете, он долго у нас пробудет? Спросят и выпустят…“ Никакого обыска не было: просто вывернули чемодан в заранее заготовленный мешок. Больше ничего. <…> „Проводи меня на грузовике до Черусти“, – попросил О. М. „Нельзя“, – сказал военный, и они ушли. Все это продолжалось минут двадцать, а то и меньше».[943]943
Мандельштам Н. Воспоминания. С. 427.
[Закрыть]
Со следственными формальностями на этот раз тоже не особенно церемонились – аресты давно приняли столь массовый характер, что дело Мандельштама рассматривалось как рутинное, среди сотен других, ему подобных. Сохранился лишь один протокол допроса поэта – от 17 мая 1938 года. Вел допрос следователь Шилкин.
«Вопрос: Вы арестованы за антисоветскую деятельность. Признаете себя виновным?
Ответ: Виновным себя в антисоветской деятельности не признаю.
<…>
Вопрос: Следствию известно, что вы, бывая в Москве, вели антисоветскую деятельность, о которой вы умалчиваете. Дайте правдивые показания.
