Текст книги "Пугачёвщина. Что это было? К 250‑летию пугачевского бунта"

Точно так же, как тему старообрядчества игнорировали предшествующие Пыжикову историки, Пыжиков сознательно игнорирует, что называется, другую сторону медали, а именно резоны политические, дипломатические, экономические и так далее, которые были у, скажем, того же царя Алексея Михайловича, прежде чем он решился на свою реформу. Пыжиков игнорирует другие государственные и политические интересы, связанные с теми же бунтами Разина и Пугачёва, игнорирует часто внешнеполитическую обстановку, которая была очень сложна. Пыжиков игнорирует, собственно говоря, и конфликты внутри нашей элиты, которую он видит монолитной польско-литовской шляхтой, тогда как она, конечно же, не была таковой.

В российской власти было несколько партий. Действительно, были и польские выходцы, но были и немецкие, английские, шотландские, французские, итальянские, австро-венгерские дворяне, служащие, которые имели свою точку зрения. В частности, спор между славянофилами и западниками – это тоже спор внутри нашей аристократии. Мы видим, что и русские цари были совершенно по-разному настроены по отношению к Западу в целом и по отношению к отдельным западным странам в частности, равно как и по отношению к Турции были разные подходы и разная политика. Разная политика была и по поводу колонизации Востока, разная политика и по отношению к православию была у каждого монарха и так далее. Все эти тонкости, конечно, Пыжиков предпочитает не замечать в рамках своей концепции.

Публикации Пыжикова, равно как и его лекции на интернет-канале «День ТВ», в студии «Концеп-туал» и на других популярных YouTube-pecypcax с миллионами подписчиков, пришлись на период обострения отношений России и Запада после 2014 года и, что называется, попали в общественный запрос. Популярность концепции Пыжикова в среде, прежде всего, любителей истории, нежели профессиональных историков, сделала Александра Пыжикова, по сути дела, звездой российской исторической науки и серьезно повлияла на общественное мнение. Однако нужно чётко осознавать, что концепция Пыжикова – это классический «перебор», который должен быть уравновешен с другой стороны трудами иных историков, которые будут создавать, учитывая всё сделанное Пыжиковым, более объективную картину российской истории последних столетий.

Резоны царя Алексея Михайловича Тишайшего, когда он затеивал церковную реформу, были самыми разнообразными и уж, конечно, раболепство перед Западом не было никакой движущей силой, тем более что с этим Западом, в лице как раз той самой Западной Польши, Алексей Тишайший долгое время и воевал. Как раз победа над Польшей и усиление влияния России в Европе и в мире ставили вопрос о новой миссии России, о некой, если так можно сказать, «национальной идее» России, с которой можно было идти не только на Восток, но и на Запад. Предшествующие годы со времен Ивана Великого показывали успехи русской колонизации на Востоке. С христианским крестом наши проповедники и казаки вливали в Россию всё новые и новые народы, и культурное, моральное, духовное превосходство русской цивилизации здесь не подлежало сомнению.

Иное дело – Запад, которому невозможно было нести свет христианства, ибо сам Запад считал себя более истинно христианским, чем Россия. Что же тогда нести Западу, если у Запада всё это уже есть? Здесь, собственно говоря, и пригождается идея «иной Европы». Если Запад и Европа являются по своему историческому происхождению римскими и католическими, то Россия и Москва наследуют Византии, наследуют восточной греческой цивилизации и её христианству, христианству более истинному, чем христианство католическое, а значит – и более высокому. Это то, что потом в XIX веке, спустя сто с лишним лет, будут чётко говорить славянофилы в дискуссиях с западниками, но это то, что прекрасно понимал и осознавал царь Алексей Михайлович. Это была попытка взять на себя гуманитарное историческое лидерство и предложить более высокую и универсальную идеологию всему цивилизованному миру, чем имеющееся на Западе католичество, а вовсе не попытка под это католичество каким-то образом подлезть и подстроиться.

Естественно, что такая ориентация на Византийское православие требовала большего сближения с этим Византийским православием, нежели могло осуществить то православие, которое на тот момент имелось в России. Безусловно, Российское православие на тот момент «страдало» двоеверием, то есть интеграцией в себя огромного количества языческих мифов, индоевропейских старинных многотысячелетних микропрактик, идеологем и культурных кодов. Кроме этого, в Русском православии на тот момент сохранялись и те элементы взятого из Греции православия, которые были утрачены на тот момент самим греческим православием. Курьёзно, но факт. Двоеперстие практиковалось как раз в Византии и только позже, спустя столетия, в этой же самой Византии утвердилось троеперстие. Россия сохранила двоеперстие, то есть сохранила исток в своей незамутненности. Парадокс-то состоял именно в том, что, возвращаясь к «греческому истоку», реформаторы заменили части более древней традиции на модернизированные её варианты: думая, что они возвращаются к старине, на самом деле занимались модернизацией.

Но это всё детали, так же, как и исправление богослужебных книг, обрядов и таинств. Равно как такими же не столь существенными факторами является и то, что Алексей Михайлович столкнулся с большим количеством выходцев из Польши, Восточной Украины, которые привыкли к греческим образцам и которые задавали вопросы об отличиях московского обряда от греческого. В конечном итоге православная масса Московии была гораздо более весомой, серьезной, чем появившаяся недавно масса украинско-греческих священников и прихожан. Можно легко было их переварить и перестроить под свой формат. Другой вопрос, надо ли было это делать?

Перед Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном встал всерьез вопрос о том, быть ли России некой особой национальной страной со своей национальной спецификой либо замахнуться на всеобщность и универсализм, то есть избрать для себя не сугубо национальную идеологию, а идеологию универсальную, которая помогала бы интегрировать в себя не только восточные, но и западные народы. Многие страны в своём развитии встают перед этой дилеммой и большинство из них выбирает путь национальной особенности, национальной спецификации. Посмотрите на малые народы, которые искренне всеми силами своей народной души заботятся о специфических для них особенностях и обрядах. Кто-то упорно культивирует свою кухню, кто-то упорно культивирует обряд своего застолья, кто-то – национальную одежду, кто-то – всё это вместе. Если история способствовала тому, что у данного народа возникал какой-то особый извод религии, то часто такой извод становится отличительной особенностью этого народа, возьмите, например, Армянскую апостольскую церковь у армян. Какие-то народы культивируют исключительно свой язык (например, Чехия упорно переводит все иностранные слова на свой чешский славянский диалект). Далее эти народы, избрав некие маркеры своей идентичности, их упорно придерживаются, не пуская ничего чужого сквозь пограничные столбы этой своей идентичности. Они совершенно не толерантны к любому чуждому влиянию и таким образом замыкаются в себе, становятся так называемыми «малыми народами» со своей интересной «национальной спецификой».

Но Алексей Михайлович хочет строить империю. Россия империей, по сути, уже являлась, экономически и политически объединяя под собой огромное количество разнообразных этносов и простираясь на большую часть Евразии. Но империей она должна была быть и идеологически, то есть должна была нести некую универсальную идеологию, универсальное христианство. Но такое универсальное христианство противоречило христианству местного разлива, христианству со своей национальной спецификой, так как национальное узкое христианство не было бы принято другими этносами и народами.

Рис. 6. Патриарх Никон

Патриарх Никон вознамерился построить на территории Подмосковья будущий центр мирового христианства, будущий центр мирового православия и всей мировой христианской религии. Он не хочет делать Третий Рим, он хочет делать Новый Израиль и Новую Палестину. Отсюда – Ново-Иерусалимский монастырь, отсюда – река Истра, переименованная в Иордан, строится и новый Назарет, и новый Вифлеем. Здесь, по мысли Никона, должна находиться «Мекка Православия», Мекка христианства вообще. Ещё раз повторим, замах здесь гораздо выше, чем Третий Рим, замах здесь на Второй Иерусалим, Новый Иерусалим. И перспективы здесь – это перспективы столицы Мирового христианства, а вместе с ней и Мировой христианской империи, которая будет царствовать и над Востоком, и над Западом.

Понятно, что этот проект был в значительной степени утопичен. Уже Пётр I понял, что Европа вообще отходит от христианства и не только благодаря набирающему силы протестантизму и поднимающимся экономически и политически протестантским странам (Голландия, Великобритания, Швеция). Эпоха Просвещения брала своё, религии оказывались в прошлом… Но Пётр I сохранил пафос отца. Он тоже хочет строить империю (кстати, он и объявил себя первым российским императором) и тоже рассчитывает на универсальную идеологию, но теперь универсальная идеология – это идеология Просвещения. Пётр переписывается с Г. В. Лейбницем, Пётр завозит в страну новые науки и ремесла, перестраивает страну на западный лад, заявляет духовенству, чтобы они «мощей не являли и чудес не выдумывали», и мечтает о том, как позже скажет М. В. Ломоносов, чтобы Россия рождала «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов».

Этому проекту Петра потом наследовали и Елизавета, и Екатерина II, и в значительной степени даже Александр I, то есть этот проект Русского Просвещения, приведший в конечном итоге к золотому веку русской культуры, осуществлялся на территории России сто лет. Его суть состояла всё в том же универсализме. Ошибочно видеть в Петре подражателя или марионетку Запада, вроде какого-то Михаила Саакашвили или Владимира Зеленского тех времен. Для подражателей Запада важно быть в Европе хоть кем-нибудь, можно даже последним, но зато в Европе. Проект же Петра состоял в том, чтобы быть в Европе первым и никак иначе, то есть победить Европу её же собственным оружием. Точно так же, как царь Алексей Михайлович хотел победить Европу её собственным оружием, а именно обновлённым и универсальным христианством и самым исконным православием греческого обряда, точно так же Пётр хотел победить Европу самым лучшим, чистым и высоким Просвещением, то есть сделать из России самую просвещенную монархию мира, построенную на научных, ремесленных, технических и культурных достижениях. Именно поэтому «птенец гнезда Петрова» В. Н. Татищев приказывает картографу Страленбергу прочертить границы Европы и Азии по-новому, в результате чего граница теперь проходит по Уралу, а центр Европы оказывается в Санкт-Петербурге.

Вот какие высокие имперские и универсалистские мотивы двигали российской государственной элитой. И реализация этих мотивов Романовыми привела в конечном итоге к тому, что Российская империя стала самой большой империей в Евразии, соперничала с мировой империей – Великобританией, породила золотой, а позже и серебряный, век в русской и мировой культуре и вообще имеет беспрецедентные исторические достижения. Это вопреки мнению Пыжикова, что романовская империя была некой паразитарной дворянской кликой западного образца, которая всеми силами стремилась подражать Западу, всячески насилуя национальное своеобразие русского народа.

Пыжиковская концепция Пугачёвской войны полностью отражает его общую историческую концепцию развития России, однако в ней есть определённые детали, на которых мы должны остановиться. Первое, что отмечает Пыжиков в главе, посвящённой Пугачёвской войне, в книге «Славянский разлом. Украинско-польское иго в России»[9]9
  Пыжиков, А. В. Славянский разлом. Украинско-польское иго в России. – М.: Концептуал, 2018.


[Закрыть], это то, что про Пугачёвскую войну написано огромное количество научной и околонаучной литературы. Однако вся эта литература грешит либо тенденциозным советским подходом, где Пугачёвскую войну видели исключительно с точки зрения классовой борьбы, либо она грешит романовским подходом или романовской схемой, как её называет Пыжиков, когда под восставшими бунтовщиками понимался некий различный сброд, в том числе и народный, не просвещенный светом христианства. И те, и другие историки, романовские и советские, как утверждает Пыжиков, «буквально вымарывали староверческий след, убирая упоминания о расколе», более того, «приверженцев старой веры, участвовавших в войне, постановили считать не русскими, а лицами без определенной национальной идентификации»[10]10
  Указ. соч.-С. 190–191.


[Закрыть].

Пыжиков в своём исследовании хочет восстановить историческую справедливость и показать роль старообрядцев в расколе. И нужно сказать, что это одно из немногих исследований, в котором обращается внимание на этот фактор. Но прежде Пыжиков упоминает такой факт, что Россия в принципе соскучилась по царю за долгое время, пока Россией правили царицы. Восшествие на престол Петра Федоровича, что называется, совпало с народными ожиданиями, и царя сразу же стали идеализировать. Несмотря на то что он делал, несмотря на его общую политику, у него был своего рода «медовый месяц» в общении с народом.

Конечно, Пётр III был совершенно далёк от основной народной массы России, но мифологическое сознание народа приписывало ему различные чудесные желания и способности, связывало с ним самые различные ожидания, в том числе ожидания насчет послаблений в отношении старой веры, старообрядчества, которого, по Пыжикову, придерживалось чуть ли не большинство населения. Убийство Петра III сразу же породило молву о его чудесном спасении и о том, что он был народным царём, народным защитником, ну и конечно, якобы симпатизантом старой веры. Поэтому даже до появления Пугачёва молва уже говорила о том, что вместо царя похоронен какой-то капрал, а истинный царь спасён и где-то скрывается.

Сам Пугачёв к этому не имел никакого отношения, поскольку участвовал в Семилетней войне с Пруссией, потом в войне с Турцией и слабо представлял себе, к тому же будучи православным, вообще-то говоря, что происходит на Урале, в Центральной и Восточной России. Если бы не одна неприятность, которая с ним случилась после его выхода в отставку, то, возможно, он никогда бы и не пошёл в бунтовщики. А. С. Пушкин в «Капитанской дочке» рисует портрет Пугачёва как авантюриста, который живёт по принципу: лучше один раз напиться крови как орёл, чем как ворон всю жизнь клевать мертвечину. Конечно, ничего не говорит об авантюрном характере Пугачёва до известных событий. Однако после того, как Пугачёв подрядился помочь родственникам жены бежать за Терек, – а они были пойманы и оговорили Пугачёва, – ему самому пришлось удариться в бега. И он нашёл поддержку именно у старообрядцев.

Старообрядцы, сеть которых покрывала всю Россию, имели свои пароли, свои явки и свои укромные места, а также своих людей по всей стране таким образом, что беглый человек, которому старообрядцы решили помочь, передавался от дома к дому, от селения к селению по принципу эстафеты. Таким же образом и Пугачёв добирается до известного старообрядческого настоятеля Филарета Семёнова. Бывший купец второй гильдии и очень влиятельный в старообрядческом мире человек проводит с Пугачёвым очень серьезную политинформацию, рассказывая ему и о текущей ситуации в стране и о старообрядчестве в целом. Он надоумливает Пугачёва скрываться именно на Яике, поскольку именно там центральная власть наиболее слаба и раздражение людей наиболее сильно, так как совершенно недавно там состоялся бунт, который был жестоко подавлен: казачий круг был распущен, набатный колокол был снят и проводилось следствие в отношении бунтовщиков, которые отстаивали свои прежние казачьи привилегии.

Пугачёв появляется на Яике и обещает, как знаток Дона, Кубани, Терека, вывезти бунтовщиков или тех, кто попал под следствие, в те места, откуда выдачи нет, то есть, собственно говоря, за Дон и за Кубань и далее даже в Турцию. Там же он говорит о том, что турецкий паша будет рад прибытию большого количества лихих служивых людей и казаков, которые турками ценятся в качестве хороших воинов. Тем не менее Пугачёв был вновь арестован, закован в кандалы и здесь в тюрьме выдавал уже себя за старообрядца, молился двуперстным крестом и говорил о том, что ранее был старообрядческим купцом.

В это время уже стали появляться самозванцы, выдающие себя за Петра III, в том числе в марте 1772 года крестьянин Федот Богомолов выдавал себя за монарха, но был схвачен. Эти идеи и поддержка Филарета окончательно убедили Пугачёва в том, что ему нужно попытаться выдать себя за самозванца.

Получить мягкий приговор Пугачёву помогают всё те же старообрядцы, в частности игумен Филарет и его помощники. Пугачёва били плетьми, отправили на каторгу в Сибирь, но с облегчённой охраной, от которой он легко бежал, рассказав, что выходит из тюрьмы для прошения милостыни. Дважды беглый казак теперь не имел возможности каким-то образом вернуться к нормальной жизни и ему уже ничего не оставалось иного, кроме как пойти ва-банк, то есть объявить себя спасшимся царём и начать поход на Оренбург.

Пыжиков подчеркивает, что выступившие 17 сентября 1773 года служивые люди под предводительством Пугачёва шли со штандартами казацких полков, которые участвовали в восстании, и на них были нашиты староверческие кресты. Основная задача восставших якобы была в освобождении заключённых из тюрем, собственно, товарищей тех казаков, которые ещё оставались на свободе после Яицкого восстания. Однако, согласно версии Пыжикова, совершенно неожиданно для себя, чудесным образом, случайно к Пугачёву стали присоединяться сотни и тысячи казаков и старообрядцев, селения стали встречать его хлебом и солью, вследствие чего его войско стремительно расширялось.

В то же самое время губернатор Рейнсдорп не придал серьёзного значения противнику и предполагал, что тот легко будет разбит при первой же серьёзной стычке. Однако в этой серьёзной стычке часть «карателей» перешла на сторону восставших, точно так же поступил и шпион Рейнсдорпа, подосланный к Пугачёву, знаменитый Хлопуша, воспетый позже Есениным в своей поэме. Вместо того чтобы выведать у Пугачёва его тайны, он, наоборот, рассказал ему все тайны Оренбурга, устройство Оренбургской крепости, устройство оренбургской власти, об имеющихся там вооружениях, силах, средствах и так далее.

Центром восстания стала деревня Берда, где Пугачёв повесил портрет царевича Павла Петровича, установил свой трон и стал рассылать императорские манифесты, которые были обычными воззваниями, прокламациями, написанными в народном стиле, которому Пугачёв прекрасно научился в армии, по тюрьмам и за время своих долгих скитаний. Сам Пушкин назвал эти прокламации «удивительным образцом народного красноречия».

К Пугачёву стекались отряды калмыков, марийцев и башкир. Таким образом, появилась целая армия, которую разделили на полки и отряды, как правило, по национальному признаку: казацкая сотня, татарская, марийская, башкирская и так далее. Везде были свои генералы, а управлял всем некий военный совет при Пугачёве. Вся армия Пугачёва состояла из ранее служилых военных людей, то есть это не была та самая голытьба или крестьяне, которых действительно можно было легко рассеять за неимением у них боевого опыта. Именно это военное сословие ставило своей целью прежде всего рубить головы такому же военному сословию, которое над ним начальствовало раньше и которое было подчиненно столице Санкт-Петербургу. Головы должны были рубить боярам, генералам, майорам и священнослужителям.

Кстати, за время восстания было казнено 237 священнослужителей. Довольно большое число, учитывая тогдашнее население России. Здесь смело можно говорить, что для Пугачёва православный никонианский поп был чем-то вроде «жида и комиссара» для немецко-фашистских захватчиков во Вторую мировую войну. Такового в захваченных территориях отыскивали сразу и казнили. Для Пыжикова это основное доказательство его главного тезиса, что православие было не русской народной религией, а религией верхушки, в то время как народной религией было исключительно старообрядчество либо какие-то языческие верования, либо ислам у тюркских народов.

Несмотря на то, что восстание уже приняло угрожающий характер, Петербург восстание опять-таки недооценил, и генерал-майор В. А. Кар, назначенный главнокомандующим над войсками, которые шли для подавления мятежа, совершил ту же ошибку, что и его предшественники. Он атаковал Пугачёва, надеясь решить ситуацию одним боем. Однако его встретила не голытьба, а профессиональные военные, которые, наоборот, разбили его войско. Кар был разжалован и теперь уже Санкт-Петербург стал понимать, что пугачёвцы – это реальная сила, и за них нужно браться всерьёз.

Подавлять восстание отрядили генерал-аншефа А. И. Бибикова, и именно при нём началась информационная война, которая должна была противодействовать информационной войне, начатой Пугачёвым. Именно при Бибикове появились манифесты и грамоты, которые объявляли Пугачёва самозванцем, призывали народ не поддаваться на его «прелестные речи», где Пугачёва, соответственно, обзывали злодеем, отступившим от Бога. Это несколько уменьшило приток людей в стан Пугачёва, хотя нужно сказать, что к тому времени только командный состав пугачёвской армии составлял порядка двухсот человек, то есть это уже был весьма значительный корпус.

Видимо, столь легкие успехи тоже вскружили Пугачёву голову. Он женится, предается народным гуляньям и совершенно не беспокоится, что из Петербурга идут уже серьёзные войска. Он думает, что победы ему будут даваться также легко, как и раньше. Однако у Татищевой крепости 22 марта 1774 года Пугачёв потерпел серьёзное поражение, в котором лучшая часть его армии погибла, в том числе многие командиры, 3 тысячи опытных бойцов попали в плен и была утрачена практически вся артиллерия.

Пыжиков настаивает, что в результате этого первого серьёзного поражения у Пугачёва ослабла именно военная сила, но никуда не делась народная поддержка. Цитирует Пыжиков и старовера Перфильева, одного из пугачёвских друзей, вожака восстания: «я знаю, что вся чернь везде меня с радостью примет лишь только услышит». Это значило, что восстание может быть продолжено в любой момент, якобы это и способствовало тому, что восстание длилось столь долго. По мысли Пыжикова, Пугачёв постоянно нёс самые различные поражения от И. А. Декалонга и И. И. Михельсона и в чисто военном плане проигрывал, но очень быстро, как известная русская игрушка ванька-встанька, собирал вокруг себя новые силы, потому как приток людей к нему, как только он появлялся в качестве «амператора», всегда обеспечивался.

Здесь очевидно, что Пыжиков не изучил до конца факты. В нашей книге приведено множество совершенно обратных историй, а именно, что Пугачёв действовал и террором, и подкупом, и разорением, и обманом, когда, например, обещал волю крестьянам и так далее. Таким образом, нельзя сказать, что его несла волна народной любви, как это хотелось бы Пыжикову в соответствии с его концепцией народной староверческой войны. Как на волне староверческого движения восстание и началось, так, на этой же староверческой волне, восстание и закончилось. Именно староверы и сдали Пугачёва. Причем сначала они просто шпионили за ним и отправляли в правительственные войска данные о планах Пугачёва, о его силах и возможностях, а потом, что называется, просто арестовали, соблазнившись деньгами, обещанными за его голову.

Это объяснение, которое даёт Пыжиков, крайне неудовлетворительно. Если цель старообрядцев состояла именно в том, чтобы получить за голову Пугачёва какие-то суммы, то не стоило бы это восстание и начинать и нести огромные траты на вооружение восставших и помощь им. Это крайне рискованная инвестиция. Почему произошёл такой отказ старообрядцев от Пугачёва, Пыжиков совершенно не объясняет. Он на него указывает, однако причина, которую он предлагает, а именно материальное вознаграждение, абсолютно не вяжется со всем тем, что он говорил до этого: о всеобщей народной любви, о всеобщей народной поддержке, о вековых чаяниях старообрядчества, которое вознамерилось взять реванш и так далее. Очевидно, что в старообрядческой среде что-то произошло, и между Пугачёвым и старообрядцами тоже что-то произошло. И на эти вопросы в своей книге мы постараемся дать ответ.

Рис. 7. Пугачёв за тюремной решеткой

Под конец своего очерка о Пугачёве Пыжиков подчёркивает ещё несколько важных вещей. Во-первых, Екатерина II отвергла предложение Г. А. Потёмкина провезти демонстративно в клетке Пугачёва из Симбирска в Казань, а лучше – прямо до Москвы, чтобы предъявить сомневающимся, так как она боялась народного недовольства, то есть якобы чувствовала, что её власть шаткая, что трон под ней шатается. Во-вторых, Пыжиков говорит, что, когда народ собрался на казнь и Пугачёв обратился к народу с последним словом, то якобы народ выразил поддержку Пугачёву гулом и охами. В-третьих, Пыжиков настаивает, что соратники Пугачёва, которые были помилованы, не получили никакого сочувствия от народа, поскольку якобы народ считал их предателями и презирал их.

Ну и наконец, Пыжиков применяет свой любимый приём, присутствующий во многих его работах, перечисляя фамилии генералов, офицеров и чиновников правительственных сил: Кар, Фрейман, Брандт, Рейнсдорп, Корф, Муфель, Бутримович, Кардашевский, Волконский, Шешковский, Якубович, Бошняк, Чорба, Лерковский, Штерич, Панин, Декалонг, Фегезак, Аршеневский, Древиц, Зимнинский, Рунич, Фризель, Буткевич, Фок и другие. По мнению Пыжикова, фамилии этих офицеров и генералов правительственных войск, собственно, демонстрируют, кем была эта антинародная элита, которая противостояла основной России.

На наш же взгляд, это демонстрирует то, о чём мы сказали выше. Российская элита, в которой, как мы видим, присутствуют и немцы, и поляки, и шведы и многие другие, действительно была в значительной степени многонациональной, как многонационален был и низовой русский народ. Российская элита и российское государство строились именно по имперскому принципу, а не как национальное государство или род, который взял власть для того, чтобы господствовать над второй многонациональной частью страны, как это было, например, когда инки в Южной Америке устроили своё государство, и в правящий класс входили только инки, или как монголы были правящим классом в Китайской империи, а потом через несколько столетий таким правящим классом собственного государства были исключительно маньчжуры, или, например, тюрки в Османской империи установили власть над многочисленными народами: армянами, македонцами, болгарами и другим населением бывшей Византии.

Такая картина (которую, наверное, хотелось бы видеть Пыжикову) как раз и не складывается. Разнообразие представителей разных народов в верхушке Российской империи говорит о её имперском принципе, а этот имперский принцип в свою очередь всегда базируется на миссии и на какой-то наднациональной идее. Наоборот, задача некой клики эксплуататоров и поработителей, как правило, состоит в том, чтобы просто удержать собственную власть и действительно грабить население, как, наверное, это хотел бы предполагать Пыжиков. Здесь же мы видим, что даже сама императрица Екатерина «изменила Европе» и вообще с огромным рвением учила русский язык, и всю себя отдала служению Российской империи, русскому государству, миссии культивирования идей Просвещения, то есть наследовала проект Алексея Михайловича, проект Петра I, проект имперский, универсалистский – сделать Россию мировой державой номер один. Эта элита была движима священными и высокими идеалами, а попытка представить её чужеродной, хищнической и безыдейной, одержимой только казнокрадством или подавлением, эксплуатацией народа – это историческая клевета. «Золотой век» в культуре России явное доказательство, перечеркивающее «марксистские» рассуждения Пыжикова о паразитизме элиты.

Точно так же передергиванием и перебором является и противоположный полюс, рисуемый Пыжиковым, – святой русский народ, стоящий за веру отцов и ведущий национально-освободительную борьбу против украинско-польских эксплуататоров, стоящих у верхушки власти в России. Насколько «святыми» были восставшие, насколько их цели были бескорыстны, насколько они действительно были движимы исключительно идеями справедливости? Обо всём этом мы подробно, с фактами в руках, говорим в этой книге.