Текст книги "Лики Срединного царства. Занимательные и познавательные сюжеты средневековой истории Китая"

Видя, что подавить мятежников не удается, за дело взялся помощник главнокомандующего Ма Чжунси. Честный, умный и смелый человек, он решил переманить повстанцев на свою сторону, умиротворить их и отпустить по домам. При этом Ма Чжунси делал ставку на свою незапятнанную репутацию и усталость атаманов от кочевой жизни и опасностей. Ма широко распространял объявления. В них говорилось, что если Лю Шестой и другие повстанцы появятся в родных местах, то разрешается не задерживать их и давать им продовольствие. А ежели кто из «разбойников» надумает сложить оружие, то таковых не предавать смерти. Услышав об этом, атаманы прекратили набеги и стали выжидать. Никто не знал, верить написанному или нет. Тогда Ма Чжунси, взяв с собой нескольких солдат, поехал в стан противника и стал уговаривать храбрецов бросить свое опасное занятие и сдаться на милость императора. Лю Шестой и другие атаманы, в свою очередь, посетили этого уважаемого человека в его военном лагере. То, что он, окруженный своими офицерами и солдатами, мог легко арестовать вожаков и не сделал этого, укрепило их доверие к нему. Вот тут среди атаманов и начался разброд. Лю Шестой имел намерение покориться, а Лю Седьмой, напротив, считал заманчивое предложение ловушкой. Как можно верить?! Государственные дела находятся в руках евнухов, и Ма Чжунси не сможет выполнить своего обещания! Тогда их ждет плаха!

Желая разузнать обо всем подробнее, атаманы послали в столицу надежного человека, но ответ он принес неопределенный. Тогда захваченные в Шаньдуне серебро и золото доставили в Пекин и раздарили влиятельным евнухам и сановникам, прося взамен подтвердить сведения о помиловании. Золото и серебро охотно взяли, а вот ни помилования, ни гарантий не предоставили. Убедившись, что деньги и время потрачены впустую, братья Лю и их товарищи с особой силой и яростью возобновили набеги. Это послужило сигналом к резкому подъему повстанческой борьбы, собравшей под свои знамена десятки тысяч бойцов. Правительственные войска ничего не могли поделать с летучими кавалерийскими отрядами «бандитов». Как всегда в таких случаях, стали искать козла отпущения. Им, естественно, оказался Ма Чжунси. Против него использовали слухи, клевету и доносы. Не вел с разбойниками борьбы! Держал вверенные ему войска только для собственной охраны! Был в сговоре с атаманами! Ведь запретили же они своим людям разграбить и сжечь дом Ма Чжунси! Это ли не доказательство?! Заодно приплели к делу сибарита и труса Чжан Вэя. Обоих арестовали, бросили за решетку и приговорили к казни. Ма Чжунси умер в тюрьме, а его начальник вышел на волю, потеряв лишь титул и должность. В августе 1511 года Лю Шестой, Лю Седьмой, Ци Яньмин и Ян Тигр объединили свои отряды в мощное кавалерийское соединение численностью в две тысячи всадников. Эта конная лавина наводила ужас на богачей и власть имущих. Повстанцы убивали всех чиновников. Страх, особенно на местах, еще более усилился после расправы с одним из уездных начальников. Во главе карательных войск срочно поставили первого евнуха Гу Даюна. На подавление «разбойников» мобилизовали лучших военных и штатских чиновников, перебросили отборные войска с северной границы. Было объявлено: сдавшие свой город власти отныне карались отсечением головы.

Меж тем боевые действия приближались к самому Пекину и Тяньцзиню. В столице ввели военное положение. Повстанцы наступали. Ситуация стала критической. Испуганный император Хоучжао вызвал к себе влиятельнейших сановников и устроил им разнос. «Разбойники на востоке, а войска отправились на запад! – кричал он. – Из-за своей медлительности они не смогут выполнить задачи!» Был дан приказ о новой переброске войск, и правительственная армия получила явный перевес. В двух последующих сражениях повстанцы понесли потери и отступили на юг. Угроза Пекину была снята.

Наступил год Обезьяны (1512) – время крайнего ожесточения борьбы. Время решительной схватки. Против «бандитов» были посланы новые карательные войска. Император грозил казнями, однако ни запугать, ни расколоть мятежников не удалось. Подавить же движение силой долго не представлялось возможным. Стремительные отряды «бандитов» всякий раз уходили от лобового удара.

Только ценой огромного напряжения власти смогли переломить ситуацию в свою пользу. Не выдержав мощного напора, после ряда поражений повстанческие армии рассыпались на отдельные отряды.

Когда кольцо вражеских войск стало сжиматься, братья Лю повели свою колонну на запад. Они рассчитывали пробиться в горы Тайхан и уйти в провинцию Шаньси. Однако под Синтаем им пришлось принять бой. Последний бой. В самом его начале пал отважный Ци Яньмин. Крестьянская пехота не выстояла под ударом превосходящих сил противника и обратилась в бегство. И тогда наперерез ей во главе трехсот всадников ринулся Лю Шестой. Поднявшись в стременах, он бешено кричал: «Стойте! Заячьи души! Назад! Трусы!» Но вражеская стрела пронзила ему горло. Лавина бегущих смяла, а затем вражеская конница опрокинула его отряд. Как погиб Лю Седьмой, никто не знает. Видели только, как он в окружении верных друзей ринулся в гущу сражающихся. Из этой сечи вырвался только его буланый конь под алым седлом поверх леопардовой шкуры. Так ушли в мир теней легендарные атаманы, не ведавшие страха. Но еще многие годы люди вспоминали дерзкие набеги лихих всадников и не верили в их гибель.

Как укрепить слабеющую империю? Чжан Цзюйчжэн и его реформы

Чжан Цзюйчжэн (1525 – 1582) – один из видных китайских сановников, пытавшихся провести реформы в административно-управленческой и социально-экономической сфере страны. Уже с конца XV века и особенно с начала XVI века в могучей с виду китайской империи Мин наблюдается подспудное развитие кризисных явлений. Постепенно нарастает характерная для традиционного Китая дифференциация земельной собственности. С одной стороны, все больше земельных площадей правдами и неправдами попадает во владение самого императора, многочисленных его родичей, высших сановников и царедворцев, широкого учено-служилого слоя (чиновников и претендентов на чин и звание), богатых купцов и землевладельцев, юридически не имевших сословных привилегий, но эксплуатировавших наемный труд. С другой – все больше обедневших крестьян вынуждены брать землю в аренду у хозяев, попадая в зависимость от них. Растут налоги. Наметившееся к середине XVI века развитие ремесленной промышленности, торговли, особенно внешней, и городской жизни всячески тормозится традиционной идеологической доктриной, считавшей торговлю и ремесло «второстепенными», не достойными уважения занятиями. Падает боеспособность армии, построенной на принудительной службе людей, приписанных к военному сословию, и на обращении в солдат преступников. Разлагается правящая верхушка. Императоры все чаще отстраняются от государственных дел, передоверяя их временщикам, использующим свое положение для безудержного обогащения. Мздоимство закрепляется как определенная норма жизни, поразив сверху донизу громоздкий чиновно-бюрократический аппарат империи. Двор ведет роскошный образ жизни – празднества, банкеты, увеселительные поездки, охота, развлечения, а в казне не хватает средств на выплату жалованья войскам.

Растет социальная напряженность. Все чаще вспыхивают народные восстания. Они особенно интенсивны в 1508 – 1518 годах и в 50‐х годах XVI века. Правда, они еще не приняли слишком широкого размаха, и властям удается справляться с ними. Однако наиболее дальновидные представители правящей элиты понимали, что империя движется к явному кризису. В докладах на имя императора они ратовали за наведение порядка в государственном администрировании, устранение от власти наиболее одиозных фигур, высказывали свои соображения и предложения по поводу упорядочения налогов, укрепления армии и т. д. Таким образом, появление на исторической арене такого деятеля, как Чжан Цзюйчжэн, отнюдь не было случайностью.

Он родился в 1525 году в уезде Цзянлин провинции Хубэй. Как отмечают его биографы, Чжан Цзюйчжэн был высок ростом, строен и красив, да к тому же был умен и талантлив. В 15 лет поступил на учебу, открывавшую путь к чиновной карьере. Был замечен местным военным губернатором, увидевшим в нем «человека с государственными способностями». Вскоре он прошел экзаменационный отбор на волостном уровне, а в 1547 году, выдержав экзаменационные испытания при императорском дворе, получил высшее ученое звание «выдающийся муж». Однако путь наверх ему проложили не только личные совершенства, но и покровительство высших сановников, оценивших его таланты, а также благоприятное стечение обстоятельств.

В 1566 году умер император Ши-цзун. Прежние фавориты лишились опоры, выдвигались новые. При покровительстве новой императрицы Чжан Цзюйчжэну посчастливилось попасть в их число: в 1567 году он занял высокую должность в Ведомстве чинов (то есть в центральном правительственном аппарате) и одновременно стал членом Дворцового секретариата, фактически являвшегося высшим правительственным органом. В 1572 году Чжан Цзюйчжэн возглавил этот секретариат, получив почти неограниченные властные полномочия. Положение «главного помощника» императора и реальную власть он сохранял в течение десяти лет вплоть до своей смерти в 1582 году.

Всецело оставаясь царедворцем, привыкшим к соответствующему образу жизни, Чжан Цзюйчжэн, в отличие от многих дворцовых фаворитов и временщиков, заботился не только о своем благополучии, но и об укреплении страны. Здраво оценивая сложившееся положение, он писал: «Когда дела в Поднебесной доходят до крайности, то требуются перемены». Тех, кто не понимал этого, называл «педантами, не постигшими своевременности перемен». Методы же, которыми он собирался оздоровить обстановку в империи, не выходили за рамки традиционных, а его цели вполне совпадали с формулой предшествующих реформаторов: «Обогатить государство, усилить армию». Чжан Цзюйчжэн не стремился коренным образом перестроить существующие порядки, а намеревался лишь усовершенствовать, исправить, упорядочить их, придав им большую, чем прежде, эффективность. Его кредо хорошо отражено в его словах: «Каждое дело должно осуществляться, а не заменяться пустыми разглагольствованиями… Ведь при всяком деле в Поднебесной не трудно установить законы, а трудно их претворить, не трудно говорить о чем‐либо, а трудно добиться результативности этих слов».

В политико-административной области Чжан Цзюйчжэн попытался усовершенствовать систему отбора и выдвижения управленческих кадров – чиновников, составлявших основу государственной машины в традиционном Китае. Сложная система экзаменационных испытаний претендентов на государственную службу, выработанная еще в начале VII века, стала давать сбой. Ее разъедали протежирование, клановые и семейные связи, привилегии, подкуп, различный обман и т. п. Чтобы покончить с этим, Чжан Цзюйчжэн в 1573 году ввел «Порядок аттестации чиновников». Этот документ предусматривал введение более строгих критериев для экзаменующихся, приближение знаний к практическим нуждам управления, проверку полезности экзаменационных сочинений и проектов на самом высоком уровне. В 1575 году была упорядочена система местных школ в областях, округах и уездах, где начинали готовить чиновные кадры. Чтобы освободиться от «балласта», в этих школах было велено ежегодно проводить экзаменационные испытания.

В социально-экономической области самым значительным мероприятием Чжан Цзюйчжэна было введение в 1581 году «единого налога» и распространение этой системы на всю страну. Суть нового порядка сводилась к следующему: 1) все трудовые повинности (принудительный труд по предписанию властей) заменялись суммой выплат, исчислявшихся в серебре, эта сумма определялась количеством работников в доме и размером имеющейся в хозяйстве земли (соотношение доли выплат с работников и с земли в разных районах страны могло быть различным); 2) поземельный налог также исчислялся в серебре, это давало возможность определить единую сумму налога и повинностей; 3) устанавливалась общая сумма налогов и повинностей для каждой отдельной области и каждого уезда, и эти выплаты нельзя было занижать; 4) налоговые платежи надлежало вносить непосредственно местному чиновному начальству, а не различным старостам, учетчикам, перевозчикам и т. п., что упрощало механизм поступления налогов в казну.

Перед тем как ввести «единый налог», Чжан Цзюйчжэн организовал всеобщий обмер и регистрацию пахотных земель в стране. Это не было чем‐то новым для Китая. Подобные реестры составлялись начиная с древних времен. В результате этого обмера, успешно проведенного в 1578 – 1581 годах, были выявлены утаиваемые от обложения земли, закреплены границы частных земельных владений, замедлен процесс «поглощения» богатыми и знатными земель простых крестьян и бедняков, а количество учтенной и облагаемой земли возросло примерно на ¾ по сравнению с данными начала XVI века.

Чжан Цзюйчжэн стремился ограничить расходы императорского двора и высоких сановников. Поощрял местные власти к увеличению государственных доходов и созданию необходимых запасов на экстренные случаи (неурожай, стихийные бедствия, война и т. д.). Все это не выходило за рамки традиционного китайского представления о добродетельном управлении и вряд ли может быть названо реформами.

То же самое можно сказать и о его подходе к внешнеполитическим и военным проблемам. Он не проводил реформ в армии, но уделял пристальное внимание поддержанию эффективной обороны границ, как на сухопутных северо-западных и северных рубежах империи, так и на ее морском побережье. В целом усилиями Чжан Цзюйчжэна и его помощников надвигавшийся кризис был на какое‐то время отодвинут. Всестороннее упорядочение, особенно в экономической сфере, не могло не сказаться положительно на положении в стране. Однако, как отмечалось, коренных перемен в жизни китайского общества его деятельность не принесла. Основы отбора чиновных кадров, дававшие неписаные преимущества выходцам из привилегированных сословий, остались прежними, распространение «единого налога» шло не так быстро, и его нормативы оставались разными в различных районах страны, перевод налогов на денежную основу подчас создавал новые трудности для крестьян, которые производили лишь натуральный продукт. Неудивительно, что довольно скоро после смерти реформатора положительные результаты его деятельности практически сошли на нет.

Этому способствовали и его высокопоставленные противники. Еще недавно они возносили молитвы о здравии заболевшего Чжан Цзюйчжэна, а через девять месяцев после его смерти (в 1582 году) уговорили императора обвинить его в злоупотреблении властью, отобрать посмертно титулы, описать и конфисковать имущество его семьи. Освободившийся от сдерживающего влияния реформатора молодой император Шэнь-цзун, по‐прежнему не занимавшийся государственными делами, окунулся в роскошную жизнь, без счета транжиря средства на развлечения. Империя снова покатилась к кризису, приведшему ее через шестьдесят лет к гибели.

Ланьлинский Насмешник о пьянстве, стяжательстве и блуде. «Цветы сливы в золотой вазе»

В самом конце XVI века и в первые годы XVII столетия образованная публика Великой Империи Мин, а именно так официально именовался тогда Китай, зачитывалась новым и необычным романом. Расходился он в списках и за большие деньги. Называлось это произведение «Цзинь, Пин, Мэй» – «Цветы сливы в золотой вазе». Однако данные иероглифы имеют и другие значения – «богатство», «бутылка», «сифилис». Культурный китаец, воспитанный на символике иероглифов, понимал «закодированное» наименование книги как «Стяжательство. Пьянство. Блуд». Роман читался взахлеб и весело. К веселью побуждал и псевдоним автора – Насмешник из Ланьлина. Это – уезд в восточной провинции Шандун, славившийся своим вином, как Бургундия или Шампань во Франции. Для любого китайца ланьлинец – прежде всего веселый пьянчужка, острослов, дерзкий во хмелю насмешник. Подвыпивший ланьлинец мог безнаказанно произносить крамольные речи, клеймить пороки власть имущих, высмеивать корыстолюбие и жадность чиновников. А что взять с веселого балагура, завсегдатая сборищ хмельной братии?! Только посмеяться да махнуть рукой! В старом Китае вольнодумцы часто маскировались под бражников, так было легче уйти от неусыпной цензуры. Подвыпивший мог безопасно для себя порицать власти, нравы и злоупотребления. Захмелевшему могли простить и обличения социальных язв, и вольнолюбивые мысли.

Появление романа стало для современников сенсацией. «Цзинь, Пин, Мэй» и его анонимный создатель сразу обросли разного рода слухами и легендами. Все стремились докопаться до правды – кто же скрылся под озорным, явно вымышленным прозвищем? Имя автора романа нам до сих пор не известно. Есть лишь псевдоним, но и его окутывают легенды. Вот одна из них. Некто принес превосходную рукопись издателю. Тот потребовал указать фамилию и имя автора. Однако писатель в ответ только молчал и улыбался. «Вы лишь смеетесь и ничего не отвечаете!» – начал сердиться издатель. Тогда незнакомец взял кисть и написал на титульном листе «Насмешник». Его собеседник не унимался: «Припишите хотя бы – откуда вы родом!» Автор глянул в окно, увидел вывеску гадальщика из Ланьлина и, не долго думая, поставил название этого уезда перед псевдонимом. Так родился великий и таинственный Ланьлинский Насмешник. Одно из предисловий к ксилографическому изданию романа 1617 года подписано сходным псевдонимом «Весельчак». Скорее всего, «Весельчак» и «Ланьлинский Насмешник» – одно и то же лицо.

Некоторые современники считали, что книга написана неким удалившимся от мира ученым мужем. В своем романе, высмеивая могущественных царедворцев XVI века Янь Суна и его сына Янь Шифаня, он показал разложение императорского двора, глубину морального падения правящего класса. Согласно другой легенде, ученый муж, живший на положении гостя-приживала в доме богача «из Стольного града», описал нравы этой городской усадьбы. Отсюда и обличительная направленность этой «энциклопедии быта». Сейчас уже ясно, что автора романа надо искать среди наиболее передовых литераторов конца XVI века. Современники утверждали, что роман написан «известным мастером пера», точнее, кисти (в тогдашнем Китае писали специальной кистью).

Само название книги таинственно и трактуется по‐разному. Одни видят в нем своеобразный натюрморт: в золотой (цзинь) вазе (пин) красуется веточка сливы (мэй). Цветущая ветка зимней сливы служит в Китае традиционным украшением дома в Новый год по лунному календарю. Это обычный символ праздника, как у нас верба – вестница весны. Другие находят в названии аббревиатуру имен трех героинь – Цзинь-лянь, Пин-эр, Чунь-мэй. Третьи усматривают анаграмму с эротическими намеками – соединение мужского и женского начал. Четвертые видят обозначение трех главных искушений человека – богатства (цзинь), вина (пин) и сладострастия (мэй). У каждой из этих версий – весьма прочное основание.

Рождение романа также овеяно легендами. Вот одна из них. Крупный минский сановник загубил честного, ни в чем не повинного военачальника. Сын погибшего, желая отомстить за отца, решил отравить вельможу. Зная о его пристрастии к чтению, он обещал сановнику принести увлекательнейший роман в рукописи. Когда тот поинтересовался его названием, мститель, глядя на стоящую рядом золотую вазу с цветущей веткой дикой сливы, ответил: «Цзинь, Пин, Мэй». Придя домой, безутешный сын срочно сел за сочинение романа. Закончив рукопись, автор пропитал ее страницы ядом: его заклятый враг имел привычку слюнить пальцы, листая книгу. Получив роман, сановник не мог от него оторваться. Забыв обо всем на свете, он читал день и ночь. С каждой перевернутой страницей увлеченный читатель отправлял в рот крохотную дозу мышьяка. К утру роман был дочитан до конца. И вот тут вельможа почувствовал странное – его язык одеревенел! Схватив зеркало, он увидел, что язык почернел! Несчастный все понял, но было уже поздно! Когда сановник умер, проститься с покойным пришел одетый во все белое (цвет траура в Китае) незнакомец. Упав на труп, пришелец долго и безутешно рыдал. После его ухода обнаружилось, что у покойника исчезла одна рука. Это означало, что на том свете сановник будет презренным калекой! Тут все поняли, что приходил автор отравленного романа, решивший ко всему прочему надругаться над трупом своего врага. Поистине страшная месть! Такова одна из легенд о рождении этого шедевра мировой литературы. По другой версии, мститель подкупил цирюльника, холившего ногти вельможи. Увлеченный чтением романа, сановник не заметил, как мастер втер ему в маленькую царапину зелье. С тех пор вельможа стал болеть, и на этом кончилась его блистательная придворная карьера. Хотя ученые-исследователи отметают эти версии, тем не менее легенды следуют за романом, как светящийся хвост за кометой.

«Цзинь, Пин, Мэй» – один из самых знаменитых и скандальных романов средневекового Китая. Посвящен он любовным похождениям молодого богача распутника Симэнь Цина. Книга овеяна не только самой скандальной славой, но и множеством загадок. До сих пор не установлено, кто же был автором этой «энциклопедии нравов» минского Китая. До сих пор не найдена сколько‐нибудь близкая к автографу рукопись романа. Произведение это создавалось в течение нескольких лет и было завершено к 1596 году. Ряд лет роман ходил по рукам в рукописи. Им зачитывались. Обменивали одну часть на другую. Его переписывали. Долгое время роман распространялся в списках. Впервые он отпечатан с деревянных досок около 1610 года. Второе издание появилось после 1617 года. Именно оно донесло до нас наиболее раннюю версию романа. В Китае не одно столетие задаются вопросом, почему от первого издания сохранились всего два или три экземпляра? Легенда объясняет это так. В своем произведении автор показал в неприглядном виде своего друга, разбогатевшего чиновника, якобы бросившего на произвол судьбы семью уехавшего из дома писателя. Вернувшись на родину, романист узнал, что чиновник в его отсутствие регулярно посылал семье автора немалые деньги. Сгорая со стыда за свою ошибку и неблагодарность, писатель кинулся спешно скупать оставшиеся в книжных лавках экземпляры и сжигать их. Затем стал за двойную цену выкупать уже проданные книги у их владельцев и все скупленное бросал в огонь. Вот почему от первого издания «Цзинь, Пин, Мэй» остались считанные экземпляры. К досаде властей произведение Ланьлинского Насмешника оказалось не просто выдающимся бытовым романом, но и произведением социально-обличительным. Именно сей «опасный» жанр и определил отношение верхов Китая XVII – XIX веков к этому шедевру мировой литературы. Властей бесило, что анонимный автор остается мистификатором во всем. Так, действие своего романа он относит к началу XII века, то есть к эпохе династии Сун, а описывает жизнь и ее реалии времен империи Мин XVII века. Ланьлинский Насмешник как бы говорит: «Помилуйте, какая сатира на современное общество?! Речь идет о прошлом!» И за каждой главой слышен язвительный голос Ланьлинского Насмешника – то озорной, то осуждающий. Этот эзоповский язык дает автору возможность клеймить современных сановников, но писать в прошедшем времени: «Да, читатель, – у власти стояли лицемерные сановники. Двор кишел клеветниками и льстецами. Преступная клика торговала постами и творила расправу. Процветало лихоимство. Назначение на должность определялось весом полученного серебра. В зависимости от ранга устанавливалась и взятка. Преуспевали ловкачи и проныры, а способные и честные томились, годами ожидая назначения. Все это привело к падению нравов». Как же притянуть к ответу этого обличителя, если он пишет о делах давно минувших дней?!

Автор не скрывает своего язвительного отношения и к служителям культов. За деньги буддийские и даосские монахи и монахини готовы на любую подлость. Все эти «благочестивые» люди – либо похотливые бабники, либо пьяницы, либо явные стяжатели, либо жуликоватые хитрецы. Как бы шутя, Ланьлинский Насмешник создает едкую сатиру на общество Китая конца династии Мин, на падение нравов и разложение правящей верхушки. «Цзинь, Пин, Мэй» – зеркало целой эпохи, отражение начавшегося кризиса. В Поднебесной падают моральные устои. Зато растет могущество денег, процветает ростовщичество. На этой волне и поднимается Симэнь Цин – новый герой тогдашнего общества, непривычный персонаж литературы. Именно обесценение морали, особенно в быту, – любимый конек Ланьлинского Насмешника.

Растленный мир китайского и маньчжурского чиновничества не мог простить Ланьлинскому Насмешнику его обличительного настроя и едкой иронии. Сразу же по выходе книги в свет власти объявили ей войну. Роман оказался под строжайшим запретом, а его тиражи уничтожались. Однако книгу тайно печатали вновь и вновь. Но издатели, решив сделать роман более приемлемым для верхов, пошли на сильное сокращение текста. Приглушили демократическую струю. Сняли обличительные характеристики отрицательных персонажей – в том числе местных чиновников, придворных сановников и самого императора. Неизвестный редактор тем самым смягчил социально-обличительную направленность романа, сделав его по преимуществу любовно-бытовым. Зато, пытаясь обхитрить власти, заботливо сохранил обилие альковных сцен и пассажей, эротических иллюстраций. Однако и «кастрированный» вариант власти сочли чересчур «развращающим нравы» и «крамольным». Издание 1636 года приказано было уничтожить. Дабы уберечь «крамольные» оригиналы, то есть первые издания, от уничтожения, китайцы увозили их в Японию. Хранить роман в его первозданном виде было небезопасно. Так «опасный» роман еще в конце правления династии Мин попал в поле зрения «литературной инквизиции», или «письменных судилищ». Однако самые многочисленные запреты на роман посыпались со второй половины XVII века, то есть с установлением в Китае маньчжурской династии Цин, когда эту «крамольную» книгу распространяли с оглядкой, а читали с опаской. Отсюда и стойкое сокрытие автора под озорным псевдонимом.

Эта «энциклопедия нравов» сразу же встала в ряд повествовательной демократической прозы. Роман написан на разговорном, то есть почти простонародном, языке. Ретрограды, строгие моралисты и хранители политических устоев отнесли роман к «образцам крайне непристойной прозы», «низкой» и «грязной» литературы. Конфуцианские ортодоксы, люди ученой и литературной элиты третировали такую литературу как «вульгарную», «вздорную», «научающую разбою и разврату». В итоге роман, с одной стороны, черпал общественную поддержку, а с другой – вызывал волну недоброжелательности. Долгое время верхи общества культивировали подозрительное и пренебрежительное отношение к роману. А сам литературный шедевр находился на полулегальном положении, вызывая острую неприязнь литературных ретроградов. Роман пытались опорочить любыми средствами, умалить его художественные достоинства. Говорили, что роман‐де страшно брать в руки! Над ним висит проклятье!

В XVII веке книга была выхолощена еще раз. В новом варианте она вышла под названием «Первая удивительная книга» («Дии цишу»). «Развратный» текст романа перебивался многочисленными междустрочными комментариями, толкованиями, ссылками и сносками, дабы «обезвредить» книгу. Ту же цель выполняла целая дюжина «благонамеренных» предисловий, вступительных статей и «спасительных» трактатов. Именно в этих усеченных вариантах началось широкое хождение «Цзинь, Пин, Мэй» среди читающей публики. Казалось бы, роман введен в рамки приличия. Ан нет! Начиная с 1687 и по 1736 год «Цзинь, Пин, Мэй» особыми указами запрещался семь раз! Его нельзя было печатать, продавать и держать дома. Нарушителям грозило суровое наказание. При всем том он не раз издавался в виде «Первой удивительной книги». Тем самым как бы убивали двух зайцев. Во-первых, сбивали повышенный и «нездоровый» интерес к роману. Во-вторых, отводили читателя как можно дальше от первоначального, то есть «крамольного» и обличительного, варианта. Тем не менее власти сохраняли позу блюстителей нравственности, причисляя роман к числу «аморальных», «грязных» и «сеющих разврат» книг. Как «подрывное» произведение «Цзинь, Пин, Мэй» способствовал расшатыванию идейных устоев режима, ибо он обнажал и бичевал пороки правящего слоя. Властей страшил именно обличительный настрой Ланьлинского Насмешника, а не красочный ряд многочисленных альковных сцен.

Между тем победное шествие романа продолжалось. Книга завоевала необычайную популярность у китайской читающей публики. В XVIII столетии роман перевели на маньчжурский язык. С этого издания осуществили перевод на монгольский. В XIX веке появилась особая переработка текста для японского читателя. Позднее «Цзинь, Пин, Мэй» неоднократно переводился в Японии и Вьетнаме. Успеху романа способствовала превосходная литературная форма повествования, и в том числе его поэтический пласт. Каждая глава начинается со стихотворения, которое как бы задает тон всему дальнейшему повествованию. Да и прозаический текст изобилует поэтическими вставками. Большая часть стихов принадлежит самому Ланьлинскому Насмешнику. Иногда он переносит в свое произведение чужие стихи. Казалось бы, настала пора примириться с этой книгой. Тем не менее литературные гонения на этот «крамольный» роман прекратились лишь в XX столетии. Публикация полного текста этого китайского «Декамерона» на его родине до сих пор запрещена. Есть лишь подпольные издания, хотя роман давно объявлен классическим произведением. Переведен на все основные языки мира. Стал гордостью мировой литературы.

Своим главным «героем» Ланьлинский Насмешник сделал Симэнь Цина. Это богатый выскочка, бездельник, мот, гуляка, завсегдатай публичных домов, бражник и домашний деспот. Полуграмотный Симэнь Цин не умеет самостоятельно написать ни одного документа. Тем не менее за солидную взятку он получает должность судейского пристава. Затем он обретает почетное звание чиновника пятого ранга. Торгаш и ростовщик становится помощником тысяцкого императорской гвардии! Он устраивает пышные приемы для приезжих важных сановников. Слитки серебра и дорогие подарки открывают ничтожному прожигателю жизни дорогу к власти, к почестям, к славе. Как сановник, он и сам берет взятки, окупая эти затраты. Симэнь Цин ссужает деньгами под высокие проценты разного рода торгашей и подрядчиков, наживая ростовщичеством огромные богатства. Прорвавшийся в высшее общество выскочка ведет себя как мольеровский «мещанин во дворянстве». Купив себе право носить знак высшей страты – чиновный пояс, он стремится перещеголять столичных сановников и заказывает себе восемь поясов. Для него чин очень важен! Он – источник почестей, взяток и гарантия сохранения нечестно добытого богатства.